К возможной интерпретации одного стихотворения Иосифа Бродского
Константин Поливанов
Опубликовано в журнале НЛО, номер 5, 2000
К возможной интерпретации одного стихотворения
Иосифа Бродского.
На отъезд гостя
Покидаешь мои небеса.
И один оборот колеса
их приводит в движенье.
Я открытию рад.
И проселок сужается, взгляд
сохранив от суженья.
Чем дорога длинней,
тем суждение уже о ней.
Оттого страстотерпца
поджидает зимой торжество
и само Рождество
защищает от сжатия сердца.
Тихо блеет овца.
И кидается лайка с крыльца.
Трубы кашляют. Вот я и дома.
И, картавя, кричит с высоты
негатив Вифлеемской звезды,
провожая волхва-скопидома.
Как следует из заглавия этого стихотворения, поводом к написанию скорее всего послужил отъезд какого-то вполне конкретного гостя, который навещал автора в ссылке в Архангельской области. Оборот колеса — отъезжающая машина, увозящая гостя, и возвращение провожавшего к дому, где его встречает собака (лайка) и он слышит блеяние овцы.
Рядом с темой “отъезда гостя” присутствует тема Рождества, которое названо впрямую в середине стихотворения, в конце упомянута Вифлеемская звезда, связь стихотворения с Рождеством подчеркнута и датой написания — декабрь 1964 года.
Обратим внимание, что благодаря появлению рождественской темы, первая же строка может быть прочитана и как метафорическое обращение к отъезжающему гостю, типа “покидаешь мои края” (кстати, возможно, здесь обыгрывается и допустимое в этом контексте выражение “мои палестины”), и как слова Бога Отца, обращенные в дни Рождества к Богу Сыну, сходящему на землю.
В стихотворении очевидно присутствует и опора на вполне классическую поэтическую традицию. С одной стороны, соединение образов дороги и звезды (хотя бы и Вифлеемской) с мотивом одиночества (в котором оказывается лирический герой после “отъезда гостя”), сопровождающееся появлением слов “небеса” (в 1-й строке) и “торжество” (в 10-й), не может не вызывать ассоциаций с “Выхожу один я на дорогу…”, где далее, как мы помним, “в небесах торжественно и чудно”. С другой стороны, эта же тема пути в соединении с зимой и все тем же “торжеством” напрашивается на привязку к еще одному, не менее классическому подтексту — на этот раз пушкинскому — “Зима. Крестьянин торжествуя, на дровнях обновляет путь…” (а через него и к “Зимней дороге”?). Обоих поэтов прошлого столетия, кроме темы пути, могла для Бродского в 1964 году объединять их “ссыльность”. Тем более что местом ссылки Бродского в Архангельской области был колхоз “Светлый путь”. Здесь “высокие” литературные подтексты сплетаются с близким и сугубо советским. Таким образом, и “страстотерпец” может обозначать как самого ссыльного автора, так и его предшественников — ссыльных поэтов, так, наконец, и Того, Кому предстояли самые мучительные страсти после Рождества — сошествия с небес на землю — а вскоре после Рождества предстояло бегство в Египет — также вариант ссылки. Итак, мы наблюдаем возможность чтения стихотворения как в ключе самого приземленного и иронического разговора о современности — ссыльный поэт в колхозе “Светлый путь”, так и в не менее, вероятно, ироничном плане сопоставления судьбы поэта с судьбами его великих предшественников (причем “отъехавший гость”, наверное, ассоциируется еще и с И.И. Пущиным).
Но советский слой, как нам представляется, не исчерпывается добавлением к мотиву дороги дополнительного значения. Что может означать один из последних образов стихотворения — “негатив Вифлеемской звезды”, который, “картавя, кричит с высоты”? Рискнем предположить, что негативом знамения рождения Христа, негативом одного из главных символов Рождества (с которого, напомню, начинается новое летоисчисление) может быть назван памятник Ленину. Памятник, который, вероятно, и указывал рукой направление в “светлый путь” или же стоял на дороге, по которой удалялся гость, по метонимии с “негативом” оказавшийся не волхвом-дарителем, а “волхвом-скопидомом”. Памятник Ленину может быть связан с вышеназванными подтекстами стихотворения не только мотивом “пути”, но и все той же ссыльностью: вспомним, какое место в мифологизированной биографии основателя советского государства отводилось его ссылке в Шушенское. Негативная связь Ленина с Рождеством могла бы основываться, например, на том, что 1917 год претендовал на роль новой точки отсчета человеческого летоисчисления.
Отметим, что ссыльность сближала Ленина не только с поэтами — Бродским, Пушкиным и Лермонтовым, но и с Христом: позже Бродский по крайней мере дважды обращался к сюжету бегства в Египет.
Однако для иронического сближения себя с Лениным у Бродского могла быть и еще одна причина — поэт “картавил”.
Таким образом, нам представляется, что Бродский создает шутливо-ироничное стихотворение, где через серию сближений от Христа до Ленина, через Пушкина и Лермонтова рассматривает свое собственное положение в мире и истории, Советской России, в русской поэзии.