Материалы к теме
Опубликовано в журнале НЛО, номер 5, 2000
Эти предварительные заметки посвящены семантике особого грамматического типа стиховой речи, который я назову инфинитивным письмом (ИП), и проблеме влияния на него гамлетовского монолога «To be, or not to be…», в частности — у Бродского.
Начну со стихотворения не Бродского, а Гандлевского, «Устроиться на автобазу…» (1985). Отметивший его достоинства М. Безродный (Безродный: 71-73), нащупал основной тематический ход стихотворения (амбивалентное овладение ценностями крепкого шоферюги) и указал его важнейшие источники: «Грешить бесстыдно, непробудно…» Блока (1914), «Письмо к матери» Есенина (1924), «На Большом Каретном» Высоцкого (1962) и «Калину красную» Шукшина (1974). В специальной статье (Жолковский) я добавил к этому списку «Февраль. Достать чернил и плакать…» (1912) и «Опять Шопен не ищет выгод…» (1931) Пастернака, «Тринадцать лет. Кино в Рязани..» Симонова (1941), «К кн. С.М. Качурину» Набокова (1947), «Затоваренную бочкотару» Аксенова (1968) и «быть учителем химии где-нибудь в ялуторовске…» Цветкова (1985). А в книге Лекманов 2001 убедительно аргументируется еще один подтекст: «Леиклос» («Родиться бы сто лет назад…») из «Литовского дивертисмента» Бродского (1971).
Гандлевский признает влияние одних текстов, отрицает знакомство с другими. При этом, разнообразие набора наводит на мысль о его открытости и чисто типологической природе многих связей. Среди «источников» есть произведения иных жанров и родов искусства (прозы, авторской песни, кино), да и стихотворные интертексты (например, Высоцкого и Цветкова) не ограничиваются рамками того же метра (4-ст. ямба, ЖМЖМ). Дело в том, что жанровым прообразом «Устроиться на автобазу…» служит не только метрический, но и грамматический инвариант — установка на инфинитивное письмо, своим минимализмом родственное номинативному (о последнем см. Гаспаров; Иванов), но во многом от него отличное (Панченко).
Под ИП я буду понимать тексты, содержащие достаточно автономные инфинитивы, т. е., либо
(а) абсолютные инфинитивы, образующие самостоятельные предложения (Грешить бесстыдно, непробудно), не подчиненные управляющим словам (типа чтобы; можно; хочу; желание) или связкам (в отличие от Печальная доля — так сложно, // Так трудно и празднично жить) и не привязанные к конкретным лицам и модальностям (в отличие от Быть в аду нам…; Эх, поговорить бы иначе…; Мне бы жить и жить…; Не поправить дня усильями светилен…); либо
(б) однородные инфинитивные серии, зависящие от одного слова и благодаря своей протяженности развивающие самостоятельную инерцию; ср. почти целые строфы в «Евгении Онегине», начиная с первой, описывающие характер и времяпровождение героя (Какое низкое коварство // Полуживого забавлять, // Ему подушки поправлять…); две из четырех строф державинского «Снигиря» (Кто перед ратью будет, пылая, // Ездить на кляче, есть сухари…); и почти все «Я пришел к тебе с приветом…» Фета с его четырьмя анафорическими Рассказать.
Семантический ореол ИП — это, говоря пока приблизительно, «медитация об альтернативном жизненном пути». Автономные инфинитивы оказываются носителями особого «медитативно-альтернативного» наклонения, не зафиксированного в «Академической грамматике» (Шведова: 373-378), представляющего оригинальный вклад поэзии в языковой репертуар.
Развитие русского ИП начинается, по крайней мере, с Кантемира и сразу обнаруживает ориентацию на иностранные источники. Опуская очерк основных моментов его истории (Державин — Пушкин — Фет — Серебряный век — оттепель — постсоветский период; см.: Жолковский), обратимся к роли, которую в освоении ИП мог сыграть монолог Гамлета (МГ), впервые вольно переложенный Сумароковым (1748) и с тех пор неоднократно переводившийся и звучавший со сцены (см.: Алексеев; Левитт; Шекспир).
Приведу инфинитивные фрагменты оригинала, сумароковского переложения и одного из переводов:
Шекспир: To be, or not to be: that is the question: // Whether ’tis nobler in the mind to suffer // The slings and arrows of outrageous fortune, // Or to take arms against a sea of troubles, // And by opposing end then? To die; to sleep; // No more; and, by a sleep to say we end // The heart-ache… <...> To die; to sleep; // To sleep: perchance to dream: ay, there’s the rub; // For in that sleep of death what dreams may come <...> May give us pause <...> For who would fardels bear,// To grunt and sweat under a weary life <...> And makes us rather bear those ills we have / Than fly to others that we know not of?…
Сумароков: Что делать мне теперь? Не знаю, что зачать. // Легко ль Офелию навеки потерять? <...> Отверсть ли гроба дверь, и бедствы окончати, // Или во свете сем еще претерпевати. // Когда умру, засну, — засну и буду спать; // Но что за сны сия ночь будет представлять. // Умреть — и выйти в гроб — спокойствие прелестно <...> Кто б не хотел иметь сего покойна сна. // И кто бы мог снести зла счастия гоненье <...> Нельзя мне умереть — исполнить надлежит…
Лозинский (1933): Быть или не быть — таков вопрос: // Что благородней духом — покоряться // Пращам и стрелам яростной судьбы // Иль, ополчась на море смут, сразить их // Противоборством? Умереть, уснуть — // И только; и сказать, что сном кончаешь // Тоску…/…/ … как такой развязки // Не ждать? Умереть, уснуть. Уснуть! И видеть сны, быть может? <...>… Кто бы плелся с ношей, // Чтоб охать и потеть под нудной жизнью <...> Внушая нам терпеть невзгоды наши / И не спешить к другим, от нас сокрытым?…
Не относясь в строгом смысле к ИП — инфинитивы не абсолютны, инфинитивные серии коротки/прерывны, МГ во многом к нему примыкает как формально — инфинитивы и серии есть, так и по смыслу — налицо характерные компоненты его семантического ореола. Это мотивы: медитации; перехода/путешествия в иное; жизненного цикла; смерти; засыпания; сновидения. В их разработке МГ достаточно идиосинкратичен: медитативность реализована через альтернативность (или; кто бы… когда б?); жизнь/смерть представлена базовым экзистенциальным глаголом и его отрицанием (быть/не быть; кстати, среди переводов есть и открывающийся словами Жить иль не жить; А.Л. Соколовский, 1883; см. Шекспир: 569-570); переход в иное трактован как смерть, а смерть — как сон, предпочтительно без сновидений, и как путешествие в неизвестную страну, откуда никто не возвращался; альтернатива нежелательных сновидений опять-таки работает на медитативность.
Влияние МГ на русское ИП было ограниченным. Редкий пример обратного — пастернаковский перевод 66-го сонета Шекспира. В оригинале инфинитив всего один, во 2-й строке (As, to behold desert a beggar born, // And…) и он управляет еще 10 строками однородных дополнений, перечисляющих жизненные несправедливости; инфинитивы возвращаются лишь в заключительном двустишии. Пастернак вводит инфинитив в 1-ю же строку (Измучась всем, я умереть хочу), сохраняет его во 2-й (Тоска смотреть, как мается бедняк), за чем следует серия из еще шести однородных инфинитивов — до 12-й строки включительно. Это типичное инфинитивное письмо, и подмена им именного безглагольного объясняется, повидимому, тематическим родством 66-го сонета с МГ (несправедливость жизни; мысли о смерти; выбор, при всех оговорках, в пользу жизни), которое отчасти поддержано формальным сходством (наличием в МГ инфинитивных конструкций), а также общим минимализмом номинативного и инфинитивного синтаксиса (и last but not least — работой Пастернака над переводом «Гамлета»).
2
Наиболее популярным из мотивных комплексов МГ является, независимо от факта заимствования, смерть/ сон/ сновидение/ путешествие в иное. Когда б родиться в свет и жить // Лишь значило: пойти в далекий путь без цели, // Искать безвестного, с надеждой не найтить <...> Остановиться вдруг и, взоры обративши, // Спросить с унынием: зачем пускался в путь? // Потом, забвению свой посох посвятивши, // На лоне тишины заснуть, // — Тогда бы кто считал за праздник день рожденья?… (Жуковский, «29 января 1814 года»; 1814). С МГ здесь перекликаются темы пути и неизвестности, а также медитативный формат «Когда бы — тогда бы кто…?»), хотя речь идет не о том, стоит ли умереть, а о том, стоит ли рождаться.
В XIX веке ИП разрабатывалось мало. Интересный случай пересечения с МГ — в финале перевода байроновской «Euthanasia», где влияние английского Барда неудивительно: Да! Умереть, уйти навек и без возврата // Туда, куда уйдет и каждый из людей, // Стать снова тем «ничто»…<...> Есть нечто более отрадное: не быть! (Гольц-Миллер; 1871). Мотив засыпания здесь отсутствует, зато акцентированы небытие и невозвратность; последней, кстати, нет в оригинале (Ay, but to die and go, alas!), — переводчик, минуя Байрона, импортировал ее прямо из МГ.
Мощный всплеск ИП приходится на Серебряный век. «К самому себе» Брюсова (1900) открывается инфинитивной серией, а кончается перекличкой с МГ по линии сна и небытия: Но боюсь, что в соленом просторе — // Только сон, только сон бытия // Я хочу и по смерти и в море // Сознавать свое вольное я! Характерна приверженность поэтов обоим гамлетовским полюсам утраты/сохранности сознания. Ср.: Забыться бы в свежем бурьяне, // Забыться бы сном навсегда! (Блок, «Друзьям»; 1908). Я хотел бы нежно уснуть, // Уснуть — не проснуться…// Далеко-далеко уйти, // Уйти, — не вернуться… (Северянин, «Грациоза»; 1911). Саша Черный довольно рано иронически резюмирует эту амбивалентность: Сжечь корабли и впереди и сзади, // Лечь на кровать, не глядя ни на что, // Уснуть без снов и, любопытства ради, // Проснуться лет чрез сто (это 2-е стихотворение из инфинитивной двойчатки «Два желания»; 1909).
Сологуб в абсолютно инфинитивном «Просыпаться утром рано…» (1913) сочетает выбор пробуждения и, значит, жизни, с трактовкой ее как формы забвения (Позабыть, что жизнь лиха) и небытия (День промедлить без греха / И опять проснуться рано // Под оранье петуха). Ахматова откликается на это дважды, оба раза в позитивном ключе: «Просыпаться на рассвете…» (1917), «Заснуть огорченной…» (1942). Ближе всего к позиции Гамлета «14 декабря 17 года» Зинаиды Гиппиус: К одежде смертной прикоснуться, // Уста сухие приложить, // Чтоб умереть — или проснуться, // Но так не жить! Но так не жить! (1917).
У Георгия Иванова есть прямая отсылка к «Гамлету», содержащая мотивы сна/смерти/небытия — «Он спал, и Офелия снилась ему…» (1950), кончающаяся несколькими инфинитивными фрагментами: Как сон, отражали ее зеркала …<...> Как просто страдать! Можно душу отдать // И все-таки сна не уметь передать. // И зная, что гибель стоит за плечом, // Грустить ни о ком, мечтать ни о чем… Мотивы смерти, иной жизни и ничтожества проходят и в «Что-ж поэтом долго-ли родиться…» (1950): Что-ж поэтом долго-ли родиться… // Вот сумей поэтом умереть! // Собственным позором насладиться, // В собственной бессмыслице сгореть <...> В доказатеьство, что жизнь иная // Так же безнадежна, как земная, // Так же недоступна для тебя.
Набоков (кстати, переводчик МГ) использует сходный топос в амбивалентно ностальгическом стихотворении «К России» («Отвяжись — я тебя умоляю…»; 1939): Навегда я готов затаиться // и без имени жить. Я готов, // чтоб с тобой и во снах не сходиться, // отказаться от всяческих снов; // обескровить себя, искалечить, // не касаться… // променять… Примечателен эмигрантский поворот мотива невозвратности из иной страны (который встретится и у Бродского, причем до реальной эмиграции).
В «Сестре моей жизни» Пастернака (где Гамлет поминается и впрямую) заключительное стихотворение, констатирующее разрыв, открывается строфой: Наяву ли все? //Время ли разгуливать? // Лучше вечно спать, спать, спать, спать // И не видеть снов («Конец»; 1919-1922; интересна инфинитивная серия, состоящая из повторов одного слова). Аналогичное пессимистическое спать есть и в «Темах и вариациях»: Не спорить, а спать. Не оспаривать, // А спать. Не распахивать наспех // Окна…. («Весна была просто тобой…»; 1917). Во «Втором рождении», напротив, приемлется пробуждение: Легко проснуться и прозреть //<...> вытрясть, // И жить… («Любить иных …»; 1931).
У Цветаевой, на пересечении интенсивной разработки ею как ИП, так и проблемы «быть/не быть», лежит программное 2-е стихотворение из двойчатки «Сон» (1924), настаивающее на агрессивной магии сновидения: <...> В постель иду, как в ложу: // Затем, чтоб видеть сны: // Сновидеть: рай Давидов // Зреть и Ахиллов шлем // Священный, — стен не видеть <...> Спать! Потолок как короб // Снять! // Синевой запить! // В постель иду как в прорубь: // Вас — не себя топить!…
Новая активизация ИП происходит в 60-е годы — в стихах Ахмадулиной, Кушнера и Бродского. Ахмадулина в трактовке сна/смерти нарциссически наслаждается как отказом от сознания и речи, так и готовностью служить им: Мне…<...> о господи, как мне хотелось спать <...> Спать — засыпая. Просыпаясь — спать // Спать — медленно, как пригублять напиток. // О, спать и сон посасывать, как сласть <...> Проснуться поздно, глаз не открывать, // чтоб дольше искушать себя секретом <...> И — снова спать! Спать долго. Спать всегда. / Спать замкнуто, как в материнском чреве («Стихотворение, написанное во время бессонницы в Тбилиси»); О, спать да спать, терпеть счастливый гнет // неведенья рассудком безрассудным <...> Пора вставать… <...> Я — мускул, нужный для ее [речи] затей <...> А мне опять — заснуть, как умереть, // и пробудиться утром, как воскреснуть («Воскресный день»).
У Кушнера, может быть, самого инфинитивного из поэтов, богато представлен и «шекспировский» топос. Так, эхом МГ звучит одна из всего двух инфинитивных строк «На скользком кладбище…» (1978), навеянного посещением могилы Тютчева: Уснуть, остыть. // Что ж, не цветочки разводить // На этом прахе и развале.
Интересный вариант гамлетовских медитаций о смерти — в стихотворении «Я к ночным облакам за окном присмотрюсь…» (1974): Был я счастлив — смерти боялся. Боюсь // И сейчас, но не так, как в ту пору. // Умереть — это значит попасть ко двору // То ли Ричарда, то ли Артура. // Умереть — расколоть самый твердый орех, // Все причины узнать и мотивы. // Умереть — это стать современником всех, // Кроме тех, кто пока еще живы. Из мотивов МГ сон присутствует здесь лишь намеком, зато страх смерти преодолевается именно надеждой на путешествие в иное. Тему ненапрасности сновидческого опыта и возвратимости из него Кушнер развивает (без мотива смерти) в стихотворении, открывающемся инфинитивным катреном: В отчаянье горьком прильнуть // К подушке горячей щекою, // Во сне потерять что-нибудь // И утром найти под рукою (1974). К магическому возвращению в эту жизнь с приобретенным во сне как в ином хронотопе, Кушнер обратится и в стихах 1988 года: Как на другой звезде, приснились вы друг другу, // И там увидели, что это явь — не сон, что сон и впрямь был в руку, // Что снилась вам всю жизнь, всю смерть — такая связь, <...> О, если б // Жить, просто жить, уйти вдвоем — и жить опять, // Под лампой, обнявшись, сидеть в глубоком кресле // И жаркий опыт свой в стихах не обобщать («Семь лет — вот срок любви…»).
Сходный мотивный комплекс, на этот раз со смертью, но без сна, замененного эффектом бинокля, зато с акцентом на возвращении из иного, появляется в «Хлебом меня не корми…» (1984): Что за услада — в бинокль заманить полевой // Дальнюю мачту, какой-нибудь шпиль ледяной // И, отнимая бинокль от обласканных глаз, // К жизни вернуться, с утра окружающей нас! <...> Новое зренье — и можно ль попрежнему жить?<...> Может быть, смерть — это смена оптических линз? Почти безвозвратный переход в иную жизнь представлен и в «Кавказской в следующей жизни быть пчелой…» (1985; мысленное превращение в животных, рыб, насекомых — одна из характерных для ИП вариаций на тему иного): Кавказской в следующей жизни быть пчелой, // Жить в сладком домике под синею скалой <...> Кавказской быть пчелой, все узелки ослабив. <...> Пчелой кавказской быть, и только горький дым, // Когда окуривают пчел, повеет прошлым.
Оригинально повернут комплекс сна/смерти/путешествия в другую страну в «Перед статуей» (римского императора Гальбы) — в инфинитивной предпоследней строфе: Оказаться в суровой, размытой дождями стране, // Где и собственных цесарей помнят едва ли…// В самом страшном своем, в самом невразумительном сне // Не увидеть себя на покрытом снежком пьедестале <...> Счастлив тот, кого сразу забыли (1986).
Иногда желательность забвения — в контексте сна/смерти — разрабатывается Кушнером и впрямую. Таково почти целиком инфинитивное «Спать, как рыбы морские…», с программными строчками: Спать…. // Ничего не держа на уме <...> В пустоте, ни к чему не приникнув /…/ Спать, чтоб беды твои не в тебе // Размещались… (1988). Смерть появляется в предпоследней строфе — в виде отстегивания Богом пуговицы на его домотканой рубахе. Более будничный вариант отключающего сна — в инфинитивном 31-м из «Стансов»: Спать и в восемь, и в девять, и в десять, // Плотной шторой окно занавесить, // И в одиннадцать все еще спать, // Лишь к двенадцати, может быть, встать <...> Каждый сам // Знает, чем угнетен по утрам (1994; снижающая вариация на ахмадулинскую тему?).
Амбивалентный итог всей этой «гамлетовской» проблематике подводится в стихах 1994 года: Страшно жить, а не жить как раз // И не страшно. Счастливый сон — // Вечный, ровный, глубокий, нас // Устраняющий, — выйти вон // Из навязанных комнат, ниш, // Улиц, дружб, языка, дверей» <...> Все проспать! Беззаботней нет // Участи. Я проспал уже // Трою, дягилевский балет <...> Что ж вздыхать, горевать, конца // Избегать, закрывать лицо?
3
Второй важнейший тематический комплекс МГ — мотив альтернативности, выбора, языковыми манифестациями которого служат слова или, ли, либо, если (бы), когда бы, можно… можно…, ключевая пара инфинитивов быть/ не быть и отрицательные местоимения ничто, никто и под. Эти мотивы уже попадали в сферу нашего внимания ввиду размытости границ между не быть и умереть и характерности альтернативно-виртуальной ауры как для ИП, так и для топоса сновидений. Конструкция Когда б… тогда бы была отмечена выше у Жуковского, а прямой выбор не быть! — в переводе из Байрона. Заодно укажу на обилие альтернативных или, ль в сумароковской версии МГ.
С началом Серебряного века тема небытия становится модной. Не быть никем, не быть ничем, // Идти в толпе, глядеть, мечтать, // Мечты не разделять ни с кем // И ни на что не притязать (Сологуб, 1894; целое стихотворение). Обратим внимание на трансформацию гамлетовского глагола существования в связку, именным сказуемым к которой служит отрицательное местоимение, как бы возвращающее предикат в целом к первоначальному смыслу: быть никем //ничем — посюсторонний вариант небытия.
Решительный, причем не по-декадентски моральный, выбор в пользу небытия делает в «14 декабря 17 года» Зинаида Гиппиус, причем мотивный комплекс совмещает сон/смерть, альтернативность (или) и отрицательный инфинитив со значением бытия: Чтоб умереть — или проснуться, // Но так не жить! Но так не жить!
Оригинальную разработку альтернативность и небытие получают в абсолютно инфинитивном стихотворении Иннокентия Анненского «Три слова»: Явиться ль гостем на пиру, // Иль чтобы ждать, когда умру // С крестом купельным, на спине ли, // И во дворце иль на панели…// Сгорать ли мне в ночи немой, // Свечой послушной и прямой, // Иль спешно, бурно оплывая…// Или как капля дождевая, — // Но чтоб уйти, как в лоно вод // В тумане камень упадет…. (инфинитивы выделены в оригинале курсивом). Хотя многочисленные альтернативистские или, иль, ли, ль использованы не столько в разделительной, сколько в кумулятивной роли — говорящий выбирает из богатого набора возможностей, однако все это богатство негативно — речь идет о разных способах ухода в небытие.
Пример использования или в кумулятивной и притом позитивной роли — тоже абсолютно инфинитивное, но жизнеутверждающее «Просыпаться на рассвете» Ахматовой (1917): Просыпаться на рассвете <...> И глядеть в окно каюты <...> Иль на палубе в ненастье,// В мех закутавшись пушистый,// Слушать, как стучит машина, // И не думать ни о чем <...> С каждым часом молодеть (1917).
Г. Иванов в «По улицам рассеянно мы бродим…» (1930) и «Луны начищенный пятак…» (1943-1958?) собирает целый букет мотивов из МГ: усыпленье/сновидение/смерть с привлечением в одном случае альтернативного или, а в другом — если… тогда и возвращения: И что же делать? В Петербург вернуться?// Влюбиться? Или Opera взорвать?// Иль просто — лечь в холодную кровать, // закрыть глаза и больше не проснуться («По улицам…»); А если не предрешено?// Тогда… И я могу проснуться — // (О, только разбуди меня!), // Широко распахнуть окно // И благодарно улыбнуться // Сиянью завтрашнего дня («Луны…»).
В инфинитивных стихах Цветаевой альтернативность (подразумеваемая или представленная категорией вопросительности) снимается решительным выбором в пользу быть, в частности, в варианте быть тем-то, такой-то; в одном случае это решение принимается даже вопреки невозможности быть тем, чем хотелось бы: Все таить, чтобы люди забыли [?] /…/ Быть в грядущем лишь горсточкой пыли? Не хочу! <...> Навсегда умереть? Для того ли // Мне судьбою дано все понять? <...> Все понять и за всех пережить! («Все таить…»; 1910-1911); Быть голубкой его орлиной! // Больше матери быть, — Мариной! // Вестовым — часовым — гонцом — // Знаменосцем — льстецом придворным! // Серафимом и псом дозорным // Охранять неспокойный сон <...> Не подругою быть — сподручным! Не единою быть — вторым! // Близнецом… и т.д. («Марина. 1»; 1921); Быть мальчиком твоим светлоголовым <...> Улавливать сквозь всю людскую гущу/ Твой вздох животворящ <...> Чернь раздвигать плечом <...> Быть между спящими учениками // Тем, кто во сне — не спит <...> И — вдохновенно улыбнувшись — первым // Взойти на твой костер («Ученик. 1»; 1921); Не ревновать и не клясть <...> В сердце… <...> Смертолюбивую сталь // Переворачивать трижды. // Знать: не бывать и не быть! <....> Как черепицею крыть // Молниеокую правду. // Рук непреложную рознь // Блюсть, костенея от гнева… («Не ревновать…»; 1922). Но в стихах «К Чехии. 8» (1939) прозвучит и пророческое решение не быть… жить… выть… плыть.. (правда, за рамками ИП, ввиду повторов управляющего инфинитивами глагола отказываюсь).
«Цветаевская» конструкция быть тем-то, таким-то уже встретилась нам у Кушнера в стихотворении «Кавказской быть пчелой…», с его радикальным переходом в ино-, но все-таки бытие. Раннее стихотворение «Решает сад, осмотрен мною…» (1962) Кушнер венчает совмещением инфинитивного и номинативного синтаксиса, разрешающим гамлетовскую дилемму в почти целиком позитивном ключе: С крыльца сбежать во двор отечный, // Сорвать листок, задеть бадью…// Какой блестящий и непрочный // Противовес небытию!
Альтернативистское или представлено в инфинитивном корпусе Кушнера как в кумулятивном варианте — в виде перебора возможностей: Этот вечер свободный // Можно так провести: // За туманный Обводный // Невзначай забрести // Иль взойти беззаботней <...> На кораблик речной <...> Можно съежиться, чтоб <...> Ощутить это чудо <...> Наконец, этот вечер // Можно так провести: <...> Пить за здравие Мери, // Ставя кубок на стол (1969), так и в разделительном, всерьез альтернативистском, МГ-подобном — с использованием вопросительности и сослагательного бы, а главное, с оригинальной вариацией на тему сна: <...> Не лучше ль в полусне тихонько жить вполсилы, // С прохладцей гладить куст и в море лезть с ленцой? <...> Вполглаза бы пожить, вполслуха, вполнакала…// Ни счастье нас достать, ни горе б не могло! («Как счастье притупить, чтоб горе не кололо…»; 1988).
Но обратимся к Бродскому.
4
Инфинитивный корпус Бродского не менее обширен, чем у Ахмадулиной или Кушнера, — несколько десятков стихотворений разной степени инфинитивности. Постараюсь обозреть его в хронологическом порядке более или менее полностью, а не только под углом перекличек с МГ. Это:
«Определение поэзии»: «Запоминать пейзажи за окнами в комнатах женщин…» — 11 абсолютно инфинитивных строф верлибра с анафорическими Запоминать (1959);
«Проплывают облака» («Июльское интермеццо», 10), с двумя финальными четверостишиями, варьирующими мотив только плакать и петь…// все рыдать и рыдать, и смотреть все вверх…<...> только плакать и петь, только плакать и петь, только жить (1961);
поэма «Шествие» (1961; речь о ней пойдет в следующем разделе), содержащая более десятка целиком или частично инфинитивных номеров;
поэма «Зофья» (1962), с несколькими инфинитивными сериями, в частности характерного для Бродского типа, когда слово, управляющее инфинитивом, не опускается. а повторяется: <...> не следовало в ночь под Рождество // выскакивать из дома своего, // бояться поножовщины и драк, // выскакивать от ужаса во мрак, // не следовало в панике большой // спасаться от погони за душой, // не следовало верить в чудеса, // вопросам устремляться в небеса, // не следовало письма вам писать, не следовало плоть свою спасать; ср. то же в «Воротишься на родину…» (1961), где 6 строк в трех последних четверостишиях открываются анафорой Как хорошо, управляющей инфинитивами винить, любить, идти, поймать, понять;
«Топилась печь. Огонь дрожал во тьме..» (1962) с классической по синтаксису и тематике инфинитивной серией в середине и альтернативным вместо: Какой печалью надо обладать, // чтоб вместо парка, что за три квартала, // пейзаж неясный долго вспоминать, // но знать, что больше нет его: не стало. // Да, понимать… <...> — но мыслями блуждать <...> и все не слышать…;
«Новый год на Канатчиковой даче» (1964), с вынесенным в анафору мотиом сна/смерти: Спать, рождественский гусь <...> разрезать белизной <...> Спи, рождественский гусь, // Засыпай поскорей. // Сновидений не трусь <...> головой в сельдерей // Спать, рождественский гусь, // потому что боюсь // клюва — возле стены, и примыкающие к нему «Письма к стене» (1964), со множетсвом разрозненных инфинитивов и целой инфинитивной строфой, разбавленной повторами управляющих слов и отдаленно пееркликающейся с топосом МГ: Не хочу умирать. Мне не выдержать смерти уму. <...> Не хочу уходить, не хочу умирать, я дурак, // не хочу, не хочу погружаться в сознаньи во мрак. // Только жить, только жить, и на все наплевать, забывать и т.д.;
два стихотворения, написанные в ссылке (1965) — «Как славно вечером в избе…» и «В канаве гусь, как стереотруба…», первое с двумя, второе с одной инфинитивной серией и оба с иронически-идиллическим упором на прелести иного образа жизни: Как славно… отбросить… забыть… и слушать… Как славно… собрать… и знать…; Как хорошо… жить… растворяться… растворяться… притворяться, чревовещать, скучать, молчать, навещать, встречать…;
«Леиклос» («Родиться бы сто лет назад….» — «Литовский дивертисмент», 2; 1971) — целиком инфинитивные 4 строфы (перекличку которых с «Грешить бесстыдно…» удостоверяет и редкий у Бродского 4-ст. ямб), использующие альтернативистскую формулу (Родиться бы…, а нет, так… переделать…) и кончающиеся характерным для ИП и МГ путешествием в иное: <...> и перебраться в Новый Свет, // блюя в Атлантику от качки;.
«Конец прекрасной эпохи» (1969), сочетающий один из своих немногих инфинитивов с размышлениями о самоубийстве/путешествиии в иное в характерном для Бродского альтернативистском (то ли… то ли… ) ключе: То ли карту Европы украли агенты властей, // то ль пятерка шестых остающихся в мире частей // чересчур далека. То ли некая добрая фея // надо мной ворожит… <...> То ли пулю в висок, словно в место ошибки перстом, // то ли дернуть отсюдова по морю новым Христом…;
короткие инфинитивные, с элементами альтернативности, пассажи в «Бабочке», 7 (1972); «Темзе в Челси», 3 (1974); «Пятой годовщине» (1977; Теперь меня там нет. Об этом думать странно. // Но было бы чудней изображать барана, // дрожать, но раздражать на склоне дней тирана, // паясничать…); «Строфах», 3 (В пору вскочить, разя // тень; либо — вместе со всеми // передвигать ферзя) и 14 (1978); «Эклоге 4-й (зимней»), 14 (1980); «Горении» (1981);
инфинитивная серия, с повторами управляющего слова и альтернативистской конструкцией можно… можно… либо… в «Полонезе-вариации», 3 (1982): Понимаю, что можно любить сильней, // безупречней. Что можно, как сын Кибелы, // оценить темноту и, смешавшись с ней, // выпасть незримо в твои пределы. // Можно, пору за порой, твои черты // воссоздать из молекул пером сугубым. // Либо, в зеркало вперясь, сказать, что ты…;
инфинитивный пассаж с альтернативистской серией вопросов и ли в «Бюсте Тиберия»: Раскаяться? Переверстать судьбу?// зайти с другой, как говорится, карты?// Но стоит ли? Радиоактивный дождь… (1985; подтекст к кушнеровскому «Перед статуей», 1986?);
инфинитивные вкрапления в «Как давно я топчу…» (1980-1987), с налетом «гамлетизма»: И уже ничего не снится, чтоб меньше быть, // реже сбываться, не засорять // времени…; и в «Стрельне» (1987), с мотивами смерти, воскресения и перемещения в иное и опять-таки с излюбленным или: Поцеловать бы их вправду затяжным, как прыжок с парашютом, душным // мокрым французским способом! Или — сменив кокарду // на звезду в головах — ограничить себя воздушным, // чтоб воскреснуть, к губам прижимая, точно десантник карту;
почти абсолютно инфинитивное «Из Парменида» (1987), где мысленно проживается целая иная жизнь: Нет — самому совершить поджог! роддома! И самому // вызвать пожарных, прыгнуть в огонь и спасти младенца и далее: дать… назваться… обучить… сесть… погрузиться… быть… чтобы отказаться…;
несколько инфинитивных пассажей в длинном «Fin de siecle» (1989), включая транспортный — в иное — финал: <...> хочется бросить рыть // землю, сесть на пароход и плыть, // и плыть — не с целью открыть // остров…//…но…//…// главным образом — рот (метапоэтическая тема — одна из типичных для ИП, особенно начиная с Фета);
инфинитивный пассаж в не менее длинном «Портрете трагедии» (1991): Вдохнуть ее смрадный запах! Подмышку и нечистоты // помножить…// Взвизгнуть в истерике… // <...> // Почувствовать приступ рвоты…;
инфинитивный финал «Лидо» (1993), с типичным для ИП перемещением в желанное в иное: Ах, лишь истлев в песке, растеряв наколки, // можно, видать, пройти сквозь ушко иголки, // чтоб сесть там за круглый столик с какой-нибудь ненаглядной <...> и слушать, как в южном небе <...>; и, наконец,
инфинитивный зачин «Итаки» (1993): Воротиться сюда через двадцать лет, // отыскать в песке босиком свой след <...>, с путешествием в иное/ возвращением из него и замыкающей отсылкой — тридцать с лишним лет спустя — к «Воротишься на родину…» (1961; см. выше).
5
«ШЕСТВИЕ. Поэма-мистерия в двух частях-актах и в 42-х главах-сценах» снабжено предуведомлением, которое кончается словами: «Прочие наставления — у Шекспира в «Гамлете», в 3-м акте». Имеется в виду, конечно, беседа Гамлета с актерами, но стилистика «Шествия» напоминает скорее Брехта, чем Шекспира; зато именно в этом акте произносится МГ, столь важный для поэмы Бродского.
Дело в том, что почти под занавес, под номером 40-м , в «Шествии» звучит «Романс принца ГАМЛЕТА» (РГ). Приведу его инфинитивные фрагменты: Мне в Англии НЕ БЫТЬ. // Кого-то своевременно любить, // кого-то своевременно забыть, // кого-то своевременно убить, // и сразу непременная тюрьма — // и спятить своевременно с ума. <...> Не быть иль быть — вопрос прямолинейный // мне задает мой бедный ум, и нервный // все просится ответ: не быть, НЕБЫТЬ, // кого-то своевременно забыть, // кого-то своевременно любить, // кого-то своевременно… Постой! Не быть иль быть! — какой-то звук пустой. <...> Далеко ль до конца, ВИЛЬЯМ ШЕКСПИР?… А финальная 42-я главка открывается инфинитивной парафразой из РГ, даваемой уже от имени лирического «я»: Три месяца мне было, что любить, // что помнить, что твердить, что торопить, // что забывать на время. Ничего… Таким образом, в «Шествии» РГ как бы авторизуется.
Стоит заметить, что эта вариация на тему МГ — едва ли не первая со времен Сумарокова. В отличие от, с одной стороны, многочисленных прямых и по возможности точных переводов МГ (см. Шекспир, Алексеев), а с другой — от еще более обширного корпуса сознательных или бессознательных инфинитивных перекличек с МГ (см. выше п. 3), в «Шествии» мы имеем дело с открытым, но далеко не точным переложением монолога. Это отводит РГ совершенно особое место в русском ИП и в инфинитивном корпусе Бродского. Но присмотримся к месту, занимаемому этим романсом в структуре самой поэмы.
Из 42-х (а точнее — 44-х, считая авторские вступления к каждой части) главок-романсов более десятка содержат инфинитивные фрагменты, а то и почти целиком выдержаны в инфинитивном стиле. Начинается это с первых же строк (Пора давно за все благодарить /…/ и улыбнуться, словно в первый раз) и возвращается лишь в последней, 19-й, главке Части I — «Романс ВОРА»: Оттуда взять, отсюда взять, // Куда потом сложить. // Рукою в глаз, коленом в зад, // И так всю жизнь прожить <...> Свистеть щеглом и сыто жить, // а также лезть в ярмо, // потом и то и то сложить // и получить дерьмо…
В Части II инфинитивные фрагменты идут гораздо гуще. Таковы:
«22. Романс князя МЫШКИНА»: В Петербурге снег и непогода, // в Петербурге горестные мысли, // проживая больше год от года, // удивляться в Петербурге жизни. // Приезжать на Родину в карете, // приезжать на Родину в несчастьи, // приезжать на Родину для смерти, // умирать на Родине со страстью <...> привыкать на родине к любови, // привыкать на родине к убийству <...> Уезжать, бежать из Петербурга… (отметим очевидную проекцию на Мышкина гамлетовских мотивов);
«23. Комментарий» (от авторского 1-го лица) содержит два инфинитивных фрагмента — в середине и в конце: Ведь в октябре несложней тосковать, // морозный воздух молча целовать, // листать мою поэму…<...> кого угодно можешь целовать, // обманывать, грубить и блядовать, // до омерзенья, до безумья пить. // Но в октябре не начинай любить…;
«24. Романс для ЧЕСТНЯГИ и ХОРА» кончается инфинитивной репликой уже знакомого вора: И нам дано от Господа // немногое суметь, // но ключ любого способа, // но главное — ПОСМЕТЬ, // посметь заехать в рожу // и обмануть посметь, // и жизнь на жизнь похожа! — Честняга: Но более — на смерть;
несколько инфининитивных фрагментов есть и в главке «25. Комментарий» (от автора), за которой следует тоже перволичная и богатая инфинитивами 26-я (без названия): <...> опять встречать потерянных людей, // в какое-то мгновенье вспоминать/ и всплескивать руками, <...> да, догонять, заглядывать в лицо, // и узнавать, и тут же целовать, // от радости на месте танцевать // и говорить о переменах дел <...> «да-да, я замечаю, похудел», //»да-да, пора заглядывать к врачу», // и дружелюбно хлопать по плечу <...> опять переминаться и спешить, // приятеля в объятьях придушить // и торопиться за трамваем вслед…;
«29. Комментарий» насыщен инфинитивами и альтернативизмом (с кумулятивным или): Тоска, тоска. Хоть закричать в окно. // На улице становится темно, // и все труднее лица различать, и все трудней фигуры замечать <...> А что бы ты здесь выбрал для себя. // По переулкам, истово трубя, // нестись в автомобиле или вдруг // в знакомый дом…<...> а может, с торопливостью дыша, // на хоры подниматься не спеша, // а может быть, оплакивать меня, // по тем же переулкам семеня. // Но плакать о себе — какая ложь! // Как выберешь ты, так и проживешь. // Так научись минутой дорожить, // которую дано тебе прожить, // не успевая все предусмотреть, // в которой даже можно умереть…;
«30. Романс ТОРГОВЦА» открывается коротким инфинитивным пассажем: На свете можно все разбить, // возможно все создать, // на свете можно все купить, // и столько же продать…; с инфинитивов начинается и вторая часть главки «35-36. Романсы ЛЮБОВНИКОВ»: — Бежать, бежать через дома и реки, // и все кричать — мы вместе не навеки…
После этого инфинитивы возвращаются в кульминационной главке 40-й (РГ) и «авторизующей» ее заключительной 42-й.
Осмыслить такую композицию естественно следующим образом. Инфинитивное письмо заимствуется в программный для всей поэмы «Романс» из шекспировского монолога, откуда иррадиирует в готовящие эту кульминацию другие инфинитивные главки и пассажи.
Примечательно, что сам РГ строится не на проблематике сна/смерти, а исключительно на мотиве быть/не быть, с выводом в пользу небытия, и весь свой инфинитивный потенциал черпает именно отсюда. Помимо этого мотива, в РГ и его остальных инфинитивных проекциях тематически акцентируются не разрабатываемые в МГ, но характерные для «Гамлета» в целом, мотивы любви, убийства, а также эмигрантская avant la lettre проблематика разлуки с родиной, по-видимому, уже занимавшая Бродского. Именно в этом, как представляется, была соль свободного и притом лирического поворота гамлетовской темы.
В поэтическом корпусе Бродского «Шествие» — это раннее, массивное и как бы формообразующее проявление интереса Бродского к ИП. При этом, инфинитивную практику Бродского отличает открытое обращение к мотивам МГ, как бы освобождающее его на протяжении дальнейшего творчества от тенденции к их косвенной — будь то аллюзивной или чисто типологически родственной — разработке. Второе важное отличие от предшественников и современников составляет упор Бродского не столько на топос сна/смерти, сколько на более прямые медитации о смерти и альтернативности жизненных вариантов.
Разумеется, гипотеза о заимствовании Бродским инфинитивной стилистики именно из «Гамлета» носит предварительный характер (как и настоящая работа в целом, сосредоточенная на узкой группе текстов и даже в этих пределах далекая от полноты в сборе и рассмотрении материала). Однако это предположение тем более заманчиво, что оно может быть соотнесено с известной ориентацией Бродского на английскую поэзию и, далее, с общей историей происхождения ИП из иностранных образцов и его опоры на практику перевода — будь то у Кантемира, Пастернака или Набокова.
ЛИТЕРАТУРА
Алексеев М. П. ред. 1965. Шекспир и русская культура. М.: Наука.
Безродный Михаил. 1996. Конец цитаты. Спб.: Изд-во Ивана Лимбаха.
Гаспаров М.Л. 1997. Фет безглагольный. Композиция пространства, чувства и слова // Его же. Избранные труды. Т. 2. О стихах. М.: Языки русской культуры. С. 21-32.
Жолковский А.К. 2001. Этюд в инфинитивных тонах: «Устроиться на автобазу…» Сергея Гандлевского // Эткиндовские чтения. 1. Ред. Г.А. Левинтон. Спб: Европейский Университет (в печати).
Иванов Вяч. Вс. 1981. Проблема именного стиля в русской поэзии ХХ века // Slavica Hierosolymitana 5-6: 277-287.
Левитт 1994 — Marcus C. Levitt. Sumarokov’s Russianized «Hamlet»: Texts and contexts // Slavic and East European Journal 38: 319-341.
Лекманов О.А. 2000. Пропущенное звено // Его же. Книга об акмеизме и другие работы. Томск: Водолей (в печати).
Панченко О.Н. 1993. Номинативные и инфинитивные ряды в строе стихотворения // Очерки истории русской поэзии ХХ века. Грамматические категории. Синтаксис текста. Ред. Е.В. Красильникова. М.: Наука, 1993. С. 81-100.
Шведова Н. Ю. ред. 1980. Русская грамматика. Т. 2. Синтаксис. М.: Наука, 1980.
Шекспир Уильям. 1985. Гамлет. Избранные переводы. Сборник. Сост., предисл. и комм. А. Н. Горбунова. М.: Радуга.