(К биографии поэта 1934—1936 годов)
Опубликовано в журнале НЛО, номер 4, 2000
Однако эти сочинения, как правило, не воспринимаются как полноправная часть творческого наследия Заболоцкого. Отчасти оттого, что сам автор отказывался включать многие из них в свои позднейшие сборники избранных произведений, отчасти в связи со склонностью исследователей замалчивать «неприглядные» в их понимании эпизоды творческого пути поэта, одни из этих стихотворений публикуются в урезанном виде, другие не переиздаются вовсе, а их истолкование вряд ли соответствует авторскому замыслу. При этом нельзя отрицать, что история культуры описываемого нами периода — вещь весьма запутанная. В 1934-1937 годах Россия колебалась между двумя диаметральными противоположностями — трепетным ожиданием новой эры социальной справедливости и ужасным осознанием истинного положения дел в стране, где царили террор и тирания. Принимая во внимание наличие этих противоположных социальных векторов, судить слова и поступки людей этого периода следует крайне осторожно. Но по этой же самой причине достаточно объективный анализ жизни конкретных людей в ту эпоху невозможен без всестороннего и детального исследования исторического контекста. В данной статье мы попытаемся избавиться от односторонности и предвзятости, взглянув новыми глазами на публикации Заболоцкого в «Известиях».
Ниже приводится полный список сочинений Заболоцкого, опубликованных в «Известиях» с 1934 по 1937 год, дополненный историей переизданий этих вещей при жизни поэта — как в 30-е годы, так и в позднейший период. К статье прилагаются два стихотворения, которые не переиздавались со времени их первых публикаций — «Предатели» и «Война — войне».
o «Осенние приметы», 18 ноября 1934 года, с. 3. Стихотворение. Включено во «Вторую книгу». С незначительными изменениями включалось в позднейшие сборники под заглавием «Осень».
o «Прощание», 4 декабря 1934 года, с. 3. Стихотворение. Включено во «Вторую книгу». Также опубликовано в книгах и периодических изданиях: сборниках «Писатели — Кирову» (М., 1934); «Еж» (декабрь, 1934); «Рабочий край» (Иваново), №9 (1934); «Сергей Миронович Киров в художественной литературе» (Л., 1937). Включалось в позднейшие сборники.
o «В лесу», 1 мая 1935 года, с. 7. Стихотворение. Под заглавием «Весна в лесу» и с добавлением еще одной строфы включено во «Вторую книгу». Включалось в позднейшие сборники.
o «Север», 11 февраля 1936 года, с. 7. Стихотворение. Включено во «Вторую книгу». Также опубликовано в «Литературном современнике», № 3 (1937). В значительно переработанном виде включалось в позднейшие сборники.
o «Сестра Долорес, братья баски…», 17 ноября 1936 года, с. 3. Перевод стихотворения Тициана Табидзе.
o «Горийская симфония», 4 декабря 1936 года, с. 2. Стихотворение. Включено во «Вторую книгу». Также опубликовано в «Литературном современнике», № 3 (1937) и сборнике «Сталинская конституция в поэзии» (М., 1937). С изменениями включалось в позднейшие сборники.
o «Вступление Куры», 6 января 1937 года, с. 3. Перевод стихотворения Симона Чиковани. Также опубликовано в «Звезде», №4 (1937).
o «Язык Пушкина и советская поэзия», 25 января 1937 года, с. 5. Статья.
o «Предатели», 27 января 1937 года, с. 4. Стихотворение.
o «Война — войне», 23 февраля 1937 года, с. 2. Стихотворение.
o «Седов», 24 июня 1937 года, с. 3. Стихотворение. Включено во «Вторую книгу». С изменениями включалось в позднейшие сборники.
o «Глашатай правды», 27 июля 1937 года, с. 3. Статья.
o «Великая книга», 7 ноября 1937 года, с. 3. Стихотворение. Также опубликовано в сборниках: «Родина. Стихи и переводы ленинградских писателей» под. ред. Н. Тихонова (Л., 1937); «Родина счастливых. Сборник стихов, посвященных выборам в Верховный совет СССР» под. ред. И. Уткина (М., 1937). В значительно переработанном виде включалось в позднейшие сборники.
Как явствует из этого списка, произведения Заболоцкого появлялись в «Известиях» в течение трех лет — с конца 1934-го по конец 1937 года. Последняя публикация вышла за несколько месяцев до ареста поэта. Этот временной промежуток можно разделить на два качественно разных этапа. С ноября 1934 года по январь 1936-го в «Известиях» выходят всего три стихотворения Заболоцкого. Это совпадает с периодом, когда поэт пишет медленно и мало, а его произведения для взрослых печатают неохотно: виной тому была травля 1933 года (в основном направленная против его поэмы «Торжество земледелия») и тот факт, что издательство «Ленинградский писатель» отказалось выпускать практически готовую к изданию вторую книгу его стихов 7. Однако с начала 1936 года по конец 1937-го «Известия» печатают две статьи, два стихотворных перевода и шесть стихотворений Заболоцкого. Это резкое учащение публикаций отражает как новое, престижное положение Заболоцкого в советской печати, так и рост его «производительности труда» в эти годы, что вылилось в публикацию его избранных стихов в «Литературном современнике», №3 за 1937 год и сборника «Вторая книга» в том же году. Также можно заметить, что ранний период сотрудничества Заболоцкого в «Известиях» соответствует во времени политической «оттепели» середины 30-х годов и более-менее «либеральному» этапу в истории газеты, когда главный редактор Н.А. Бухарин старался привлекать к работе многих талантливых писателей, публикуя самые разные, не всегда «ортодоксальные» с политической точки зрения произведения 8. Поздний период публикаций Заболоцкого в газете примерно соответствует новой волне политических репрессий и сопутствующему превращению «Известий» в верноподданного, консервативного глашатая партийной линии (в августе 1936 года Бухарин был снят с поста главного редактора) 9. Как мы увидим ниже, публикации Заболоцкого в этот, второй период отражали перемены в политической атмосфере всей страны и «Известий» в частности.
Произведения, опубликованные Заболоцким в «Известиях», чрезвычайно не похожи друг на друга как по характеру, так и по своей дальнейшей судьбе. По тематике и «биографии» их можно разделить на три группы.
Два стихотворения, «В лесу» и «Осенние приметы», всецело принадлежат к натурфилософскому направлению, которое доминировало в творчестве Заболоцкого в начале 30-х годов и стало основой его поэм того периода. Хотя стихотворение «В лесу» было опубликовано в особом, первомайском номере «Известий», очевидно, что и оно, и «Осенние приметы» написаны не «к дате», не в угоду политической или публицистической газетной конъюнктуре; их тематика обусловлена всего лишь временем года, когда они были написаны и опубликованы 10. Как указано выше, Заболоцкий включил эти два стихотворения в свой сборник 1937 года «Вторая книга».
Вторая группа включает пять стихотворений («Прощание», «Север», «Горийская симфония», «Седов», «Великая книга»). Их создание для Заболоцкого было, несомненно, сознательным переходом в грандиозный мир советского официального дискурса и политической пропаганды. Как указано выше, Заболоцкий включает эти пять стихотворений в свои немаловажные собрания тех лет — во «Вторую книгу», в подборку, включенную в 3-й номер журнала «Литературный современник» за 1937 год, в коллективные сборники стихов. Тематика и стилистика этих произведений отражают злободневные события тех лет и проблематику, характерную для «Известий» и официальной общественной жизни вообще. Их размещение на газетных полосах подтверждает, что редакция воспринимала эти стихотворения как отклики на «животрепещущие» политические вопросы. Стихотворение «Прощание» — эпитафия С.М. Кирову, убитому 1 декабря 1936 года — появилось в траурном спецвыпуске газеты, целиком посвященному «мученику» борьбы за дело социализма 11. Стихотворение напечатано на одной странице со стихотворением Иосифа Уткина «Присяга над гробом» и статьей Бухарина «Здравствуй, товарищ Киров». Ода советским полярным экспедициям — «Север» — напрямую не связана со статьями, напечатанными в том же номере газеты, но отчетливо перекликается с частыми в ту пору восторженными репортажами о покорении советскими людьми Крайнего Севера; персонажи этих статей становились новыми героями стремительно формировавшейся в 30-е годы советской мифологии. Самым ярким примером этих мифологизированных научных экспедиций является плавание «Челюскина», которое, разумеется, и имел в виду Заболоцкий в своей оде. «Горийская симфония», величественное стихотворное описание родины И.В. Сталина, содержащее элементы одического воспевания «отца народов» (с. 66) и сталинской конституции, была опубликована в номере «Известий», посвященном Чрезвычайному съезду Советов, который 5 декабря 1936 года принял Конституцию СССР. С момента ее обнародования в предварительном варианте в середине 1936 года сталинская конституция стала главной темой советских газет. Есть все основания предположить, что этот документ является стержневой осью советского официального дискурса середины 30-х. В «Известиях» стихотворение Заболоцкого окружено другими материалами, которые в том же духе восхваляют «план, начертанный рукою исполина» (с. 77). Эпитафия полярному исследователю Г.Я. Седову — «Седов» — опубликована в номере, посвященном историческому первому перелету из Москвы в Северную Америку через Северный полюс, совершенному В.П. Чкаловым, Г.Ф. Байдуковым и А.В. Беляковым. На это событие Заболоцкий и ссылается в своем стихотворении. Наконец, «Великая книга» представляет собой торжественную оду, в которой поэт заявляет, что земной рай, предсказанный в мифической «Голубиной книге», воплотился в жизнь с появлением «Великой книги» — сталинской конституции. Стихотворение напечатано в номере, посвященном празднованию двадцатой годовщины Октябрьской революции. «Великая книга» соседствует со статьями, превозносящими конституцию как величайшее достижение советского государства за двадцать лет его существования.
Третья группа публикаций Заболоцкого в «Известиях» включает два стихотворения, два стихотворных перевода и две статьи. Как и произведения второй группы, они имеют публицистическую «привязку», но отличаются от них своим еще более ярко выраженным агитационным духом. Эти вещи относятся ко второму, более плодотворному периоду сотрудничества Заболоцкого с «Известиями». Мы выделили их в отдельную группу еще и по той причине, что Заболоцкий не включал их в другие подборки тех лет, — возможно, по практическим соображениям, связанным с жанром и моментом создания этих произведений 12. Однако, как мы увидим ниже, отличительные черты произведений третьей группы явно сыграли ключевую роль в их дальнейшей судьбе. Переведенное Заболоцким стихотворение Табидзе «Сестра Долорес, братья баски…» представляет собой решенный в героическом ключе портрет видной испанской коммунистки Долорес Ибаррури. В стихотворении звучит тема «братства» народов Грузии и Испании, благодаря которому сила «сталинского ученья» (с. 46) станет опорой для республиканцев и поможет им победить фашистов в испанской гражданской войне. Стихотворение опубликовано в рамках массовой антифашистской кампании, осуществлявшейся советскими газетами в конце 30-х годов. Главный ее пик пришелся на рубеж 1936-1937 годов в связи с испанской войной и все более явной угрозой вооруженного конфликта с Германией. В особенности стихотворение созвучно передовице этого же номера, которая была посвящена речи Сталина о возможности войны с фашистами 13. Переведенное Заболоцким стихотворение Чиковани «Вступление Куры» представляет собой панегирик вождю, совмещенный с задумчивым, лиричным описанием реки Куры, которая, как известно, протекает через родной город Сталина. Во многом это произведение похоже на «Горийскую симфонию» самого Заболоцкого 14. Статья «Язык Пушкина и современная поэзия» — это вклад Заболоцкого в празднование столетней годовщины смерти поэта: в течение всего 1937 года имя Пушкина не сходило со страниц «Известий» и других советских изданий. В этой статье Заболоцкий критикует советских поэтов, в том числе Бориса Пастернака, Иосифа Уткина, Илью Сельвинского, подчеркивая их недостатки в свете пушкинского наследия. Согласно Заболоцкому, дух Пушкина явлен в жизни Советского Союза «искусством большим, полнокровным, многообразным, понятным и дорогим массам», которое берет за образец речи Ленина и Сталина с их «железной логикой», «мудрой простотой» и «убийственным юмором» (очевидно, что тут Заболоцкий пользуется шаблонными формулировками, характерными для соцреалистов и официозных высказываний на литературные темы) 15. Стихотворение «Предатели» — краткий гневный отклик на «дело семнадцати», то есть состоявшийся в конце января 1937 года суд над Пятаковым, Сокольниковым и Радеком. Как и в случае с другими сенсационными процессами 30-х годов, соответствующие номера «Известий» были почти сплошь заполнены показаниями и признаниями обвиняемых, а также заявлениями и откликами советских граждан. Стихотворение Заболоцкого венчает полосу с ритуальными требованиями покарать смертью преступных членов «троцкистского центра» — требованиями, которым вторит и поэт 16. «Война — войне» — еще одна дань Заболоцкого антифашистской кампании. Автор изображает испанских и немецких фашистов свирепыми зверями, способными на нечеловеческую жестокость, а также прославляет мощь Советской Армии. Стихотворение соседствует со статьями сходного содержания в номере, посвященном девятнадцатой годовщине со дня создания Красной Армии и, соответственно, выдержанном в духе еще более энергичной, чем обычно, антифашистской пропаганды. Наконец, статья «Глашатай правды» написана к очередной годовщине со дня смерти Лермонтова. Вслед концепции «советского Пушкина» в статье «Язык Пушкина и советская поэзия» «Глашатай правды» провозглашает преемственность советской литературы по отношению к творчеству Лермонтова.
История позднейших переизданий произведений Заболоцкого, впервые увидевших свет на страницах «Известий», весьма показательна. Она отражает двойственное отношение поэта к этому эпизоду его биографии. В 40-е годы, выйдя на свободу и вернувшись в общественную жизнь, Заболоцкий воспринимает произведения, которые мы выше отнесли к первой и второй группам, как часть своего литературного наследия. Два стихотворения из первой группы он включает в свой последний прижизненный ретроспективный сборник «Стихотворения» (М.: Художественная литература, 1957) и в «свод» 1958 года, который готовил на закате жизни как основу для будущих собраний сочинений 17. Пять стихотворений из второй группы Заболоцкий включает в первый опубликованный после его освобождения сборник — «Стихотворения» (М.: Советский писатель, 1948). Эти же вещи, за исключением «Горийской симфонии», он публикует и в «Стихотворениях» 57-го года 18. Интересно, что в последнем сборнике «Великая книга» переименована в «Голубиную книгу», а ее текст значительно сокращен и переработан и все ассоциации со сталинской конституцией очень тщательно завуалированы 19. В собрание 58-го года Заболоцкий включает все пять стихотворений второй группы — в том числе новую версию «Великой книги». С «Горийской симфонией» он обходится точно так же, как и ранее с «Великой книгой», убрав из текста все намеки на сталинскую конституцию и скрыв тот факт, что стихотворение посвящено самому Сталину 20. Но совсем по-иному Заболоцкий относится к стихам, статьям и переводам, которые мы выделили в третью группу. Эти вещи он вообще не переиздает и в свод 1958 года не включает.
Отсюда ясно, что в поздние годы жизни Заболоцкий испытывал неловкость по отношению к своим публикациям в «Известиях» и старался максимально завуалировать агитационно-пропагандистские элементы своего творчества 30-х годов. Натурфилософские стихотворения он включает в позднейшие издания без значительных изменений. После смерти Сталина поэт переделывает те из произведений второй группы, которые имели откровенно агитационный характер, разными способами затушевывая их политический подтекст — но все же и причисляет вторую группу к своему творческому наследию. Переработанные варианты зачастую были просто лучше прежних, — кроме того, они больше соответствовали общему духу поэзии Заболоцкого и не вызывали нареканий со стороны постсталинской цензуры. Однако внесенная поэтом правка также — что не менее важно — скрывала первоначальный смысл стихотворений и, следовательно, правду о сотрудничестве Заболоцкого с «Известиями» в 30-е годы. Что же касается самых резких вещей — третьей группы по нашей классификации — Заболоцкий их просто не переиздавал. Тот факт, что они не входили в его книги и подборки 1934-1937 годов, несомненно, помогал Заболоцкому без труда замалчивать их существование. Итак, на закате жизни поэт, вполне возможно, считал, что бесследно вычеркнул из своего литературного наследия сталинский этап 21.
При публикации и интерпретации произведений Заболоцкого редакторы посмертных изданий его произведений и исследователи его творчества в основном руководствуются указаниями самого поэта. Сочинения первой и второй групп перепечатываются, однако редакторы и комментаторы, как правило, избегают переиздавать первоначальные варианты «Великой книги» и «Горийской симфонии» 22. Произведения третьей группы также не включались в посмертные издания, за исключением статьи «Глашатай правды», вошедшей в Собрание сочинений 1983 года 23. Самый авторитетный русский исследователь жизни и творчества Заболоцкого А.В. Македонов вкратце упоминает статьи третьей группы, но стихотворения и переводы обходит молчанием 24. А. Турков в своей монографии о Заболоцком мимоходом ссылается на стихотворение «Война — войне», игнорируя остальные вещи третьей группы 25. Самый полный научный отклик на произведения третьей группы пока можно найти лишь в недавно вышедшей в свет монографии американской исследовательницы Дарры Голдстин. Голдстин конспективно излагает статьи третьей группы, упоминает «Предателей» (полагаю, это вообще первое печатное упоминание стихотворения со времени его публикации в «Известиях») и приводит отрывок из стихотворения «Война — войне» 26. Также следует отметить, что стихотворение Табидзе «Сестра Долорес, братья баски…» в переводе Заболоцкого опубликовано в однотомнике Табидзе, вышедшем в Большой серии «Библиотеки поэта», — но все упоминания о Сталине опущены 27.
Изменит ли серьезный научный анализ «известинских» произведений Заболоцкого наше отношение к его жизни и творчеству? Общая тенденция игнорировать эти произведения создает ложную картину деятельности поэта в 30-е годы, не отражающую его истинной роли в советских средствах массовой информации того периода. Возвращение к этим статьям и стихотворениям поможет глубже понять данный эпизод его творческой биографии. До сих пор среди исследователей существовали две точки зрения на данный период творчества Заболоцкого. Большинство ученых в своей трактовке ориентируются в основном на мировоззрение и самооценку позднего Заболоцкого. Хотя исследователи этой школы правильно отмечают, что тридцатые годы стали для Заболоцкого новым этапом творческого пути, они преуменьшают вовлеченность поэта в грандиозные свершения советского официального дискурса — свершения, воспринимаемые следующими поколениями не без отвращения. Речь идет об обожествлении Сталина, кровожадной истерии политических процессов, торжествах по случаю принятия сталинской конституции в то время, когда само государство на каждом шагу нарушало все нормы правового общества и никак не гарантировало основные права человека. Например, Македонов описывает эволюцию Заболоцкого в этот период как постепенное овладение «гражданским пафосом «родины моей»» 28. Правда, Македонов говорит о значимости мотивов Сталина и сталинской конституции в «Горийской симфонии» и «Великой книге», но делает это мимоходом, попутно, не уделяя внимания этим важным обстоятельствам. Воздерживаясь от цитирования строк, которые выдержаны в особенно яром агитационном духе, Македонов заключает, что «Горийская симфония» является «одой в честь нашей революции и прогрессивного движения, метаморфоз истории», а «Великая книга» представляет собой размышления о «Голубиной книге» — книге мудрости и правды, «указывающей путь к реальному счастью и свободе народа» 29. Приверженцы этого подхода рисуют творчество Заболоцкого середины 30-х годов как освоение новых «гражданских тем», оставляя в тени попытки поэта найти себе нишу в советском официальном дискурсе сталинского периода.
Другой подход к этому эпизоду творческой биографии Заболоцкого мы находим в недавно вышедшей монографии Голдстин. Исследовательница более полно, чем другие ученые, анализирует публикации Заболоцкого в «Известиях» — в том числе ряд произведений из третьей группы. Голдстин воспринимает их как неискренние попытки угодить советским чиновникам, как «безвкусные» опусы, не отражающие истинных убеждений и намерений автора, — в общем, произведения, о создании которых Заболоцкий потом глубоко сожалел. Весь этот эпизод его биографии, на ее взгляд, обусловлен печальными обстоятельствами сталинской эпохи, когда компромиссы были неизбежны 30. Голдстин ссылается на Надежду Мандельштам, которая, объясняя, почему Мандельштам написал оду Сталину, утверждала, что в те времена «двойную жизнь» были вынуждены вести все 31. Голдстин предполагает, что «Горийская симфония» «писалась, вероятно, по указаниям Бухарина; так, Бухарин убеждал Пастернака опубликовать его верноподданническое стихотворение «Я понял, все живо»» 32. (Следует отметить, что «вероятность» этого сценария весьма мала, так как Бухарин был снят с редакторского поста еще в августе 1936 года, за четыре месяца до создания стихотворения Заболоцким 33.) Анализируя негативные отзывы Заболоцкого о Пастернаке, Голдстин пишет, что, поскольку Заболоцкий и в более ранний период проявлял неприязнь к стихам Пастернака, его критические нападки можно считать «не лицемерными» 34. Но даже в работе Голдстин, где произведения Заболоцкого анализируются относительно полно, не учтен ряд важных аспектов деятельности поэта в этот период. Не охвачены позитивные отзывы об официальной советской литературе в статьях Заболоцкого, его переводы, первоначальный вариант «Великой книги» и даже текст стихотворения «Предатели». Особо отметим, что, по мнению Голдстин, в этот период творчество Заболоцкого продолжало развиваться в русле его ранних метафизических стихотворений. Произведения «Второй книги» исследовательница характеризует как «семнадцать стихотворений в натурфилософском ключе, написанные между 1929 и 1937 годами» 35. Итак, под пером Голдстин этот отрезок пути поэта предстает как нечто среднее между вынужденной уступкой власти и «желанием быть официально признанным», однако исследовательница утверждает, что он «не продавался», а добивался «общественного престижа — но на своих условиях» 36. Такова вторая точка зрения на данный эпизод жизни Заболоцкого. Несколько проясняя характер пропагандистской деятельности поэта в газете, она тем не менее предполагает, что эта составляющая его творчества была неискренней и маловажной и что стержнем его творчества в середине 30-х годов следует считать совсем другие произведения.
Ни тот ни другой подход не подтверждаются теми реальными текстами Заболоцкого, которые мы находим на страницах «Известий». Хронология и характер литературной деятельности Заболоцкого с конца 1934-го по конец 1937 года говорят сами за себя. После сокрушительного разгрома его поэзии литературными критиками в 1933-1934 годах Заболоцкий начинает нащупывать новый творческий путь, ведущий к более прочному положению в советском литературном истеблишменте. Резкий контраст между «Осенними приметами» и «В лесу», с одной стороны, и «Прощанием» и «Севером», с другой, ярко демонстрирует его тогдашние колебания между тонкими лирическими размышлениями на натурфилософские темы и воспеванием великих свершений советского общества в одическом стиле, характеризующемся прямолинейной, плакатной манерой письма и возвышенным эпическим пафосом. Хорошей иллюстрацией амбивалентного мировоззрения поэта в эти годы служит его самокритичное выступление на собрании ленинградских писателей, впоследствии опубликованное в «Литературном Ленинграде» под заглавием «Статьи «Правды» открывают нам глаза» (1 апреля 1936 года). В нем Заболоцкий, отдавая дань очередной критической кампании, отрекся от «формализма», которым были отмечены некоторые из его ранних произведений, и объявил, что принимает новый стиль — стиль «простой человеческой правды, которая и составляет самый секретный секрет всяческого искусства, которая делает искусство искусством народным» 37. Понятно, что не стоит преувеличивать искренность подобных речей, произносимых в порядке политической самозащиты. Но все же тот факт, что Заболоцкий затем повторяет эти же формулировки в своей статье для «Известий», а также созвучность этой позиции реальным переменам в его поэтическом стиле наводят на мысль, что это выступление в какой-то мере отражает истинную самооценку Заболоцкого 38.
Осенью 1936 года, то есть примерно во время первой поездки Заболоцкого в Грузию, в творчестве поэта берет верх одически-публицистическая тенденция. В это время Заболоцкий пишет «Горийскую симфонию» и переводит цикл стихов Чиковани «Размышления на берегах Куры» — в том числе «Вступление Куры». Вскоре он публикует эти и другие свои произведения в «Известиях»; обнародует статьи, в которых, пользуясь стандартной соцреалистической терминологией, делает программные заявления о своем новом творческом пути («Язык Пушкина и советская поэзия», «Глашатай правды»), а также стихи, отражающие новую ступень его карьеры («Предатели», «Война — войне», «Седов», «Великая книга»). Другие печатные упоминания имени Заболоцкого в этот период подкрепляют впечатление, создаваемое его публикациями в «Известиях». Самые удачные образцы своего нового стиля — «Горийскую симфонию», «Прощание» и «Великую книгу» — он переиздает в коллективных сборниках. Свою новую литературную позицию поэт публично обосновал и в выступлении на собрании ленинградских писателей в марте 1937 года, выдержки из которого были опубликованы в «Литературной газете». В своей речи, «с интересом выслушанной» присутствующими, он возвращается к мыслям, изложенным в статье «Язык Пушкина и советская поэзия». Он вновь сурово критикует Пастернака за «камерность» и ратует за «искусство народное, высококачественное искусство, близкое и понятное массам» 39. В это время выходят его подборка в «Литературном современнике» за март 1937 года и сборник избранных стихов «Вторая книга», где на почетных местах помещены образцы его нового стиля. Чтобы оценить общий характер его деятельности в 1937 году, необходимо учесть, что стихотворения, составившие «Вторую книгу» и подборку для «Литературного современника», по большей части были написаны в 1936 году и ранее 40. Следовательно, можно вычислить, что кроме публицистических и агитационно-пропагандистских сочинений в 1937 году Заболоцкий написал всего одно стихотворение, которое сам считал значимым 41. Становится очевидным, что почти все сочинения Заболоцкого первых десяти месяцев 1937 года обязаны своим существованием его новому статусу «народного» поэта 42.
Итак, в середине 30-х годов Заболоцкий делает резкий поворот в своей поэтической эволюции: он осваивает откровенно публицистически-пропагандистскую тематику и общедоступную «монументальную» риторику. Кульминацией этого периода было активное сотрудничество Заболоцкого в «Известиях» в течение первых десяти месяцев 1937 года. В отличие от Македонова, мы склонны понимать этот период не как время зарождения в творчестве Заболоцкого гражданского пафоса, а как хорошо рассчитанную попытку овладеть основными формулами советского официального дискурса: сталинская конституция, политические процессы, антифашистская кампания, кампания против формализма, культ Сталина и т.д. В отличие от Голдстин, мы должны признать, что этот поворот к пропагандистской поэзии и открытой критике других поэтических направлений был магистральным и определяющим в творческой деятельности Заболоцкого в этот период. Вслед за Сарой Пратт можно применить к этому отрезку творческой биографии Заболоцкого и позднейшему мнению самого поэта о нем термин А. Жолковского «искусство адаптации». Жолковский имел в виду стратегии сосуществования с советским строем, которые вырабатывали для себя, стремясь сохранить свое художественное «я», Пастернак, Зощенко, Ильф и Петров 43. Случай Заболоцкого иллюстрирует глубокий смысл термина Жолковского, а также демонстрирует, как трудно было в ту пору уцелеть творчески и физически. У Заболоцкого «искусство адаптации» приняло форму энергичного центростремительного движения к дискурсивной сердцевине советской политики и активного участия в сталинском официозе — хотя позднее такая позиция станет для него практически неприемлемой. После этого вывода возникают новые вопросы к данному эпизоду творческой биографии Заболоцкого. Отражает ли участие Заболоцкого в лицемерных кампаниях 30-х годов его собственные убеждения, и если да, то в какой мере? Что заставляло Заболоцкого писать хвалебные вирши жестокому, лживому режиму — страх, чувство самосохранения? Или он был слеп к истинной сущности сталинского государства, искренне славя «торжественный социализм» 1937 года?
На эти вопросы трудно ответить из-за относительной скудости опубликованных сведений об этом периоде жизни поэта. Однако есть основания предполагать, что публикации Заболоцкого в «Известиях» отражают его искренние надежды и страхи в связи с судьбой социализма в России, переплетенные с желанием не «отставать от времени». Уже само количество произведений, отданных Заболоцким в «Известия», по сравнению с его другими сочинениями тех лет, говорит само за себя. Политические убеждения Заболоцкого в тот период известны лишь в самых общих чертах, однако, судя по произведениям начала 30-х — в особенности поэме «Торжество земледелия», очевидно, что ему были довольно близки грандиозные утопические проекты социалистического строительства 44. За его более поздними, откровенно пропагандистскими произведениями, видимо, стоит столь же искренняя преданность великим достижениям социализма, выраженная в ином, более публицистическом стиле (и, увы, в иные, еще более сомнительные с нравственной точки зрения времена). При обсуждении этой гипотезы важно иметь в виду, что люди, жившие в тот период, воспринимали его в ином, чем мы, ракурсе. «Оттепель» 1934-1936 годов внушила многим порядочным людям в СССР и за его пределами надежду, что руководящая деятельность Сталина и его конституция обещают в ближайшем будущем либерализацию политической ситуации, а также искреннюю веру, что единственная реальная угроза миру и стабильности на планете — это фашизм с его террором и агрессией 45. По мнению многих историков, Сталину до некоторой степени удалось дистанцировать себя в глазах общества от ужасов ежовщины 46. Итак, сотрудничество Заболоцкого с «Известиями», возможно, было не проявлением «двойной жизни», а симптомом прискорбного, но весьма распространенного синдрома самообмана.
Гипотеза о наивном добровольном участии в советской официальной жизни подтверждается перечнем публикаций Заболоцкого в «Известиях». Как явствует из вышеизложенного, во второй половине 1937 года публикации становятся все реже. С 7 ноября 1937 года до 18 марта 1938-го — дня ареста Заболоцкого — в «Известиях» не выходит ни единой его строчки. Возможно, за этим внезапным молчанием кроется изменение отношения поэта к происходящему. Дело в том, что в октябре 1937 года ежовщина резко набирает обороты. Новая волна террора уносит писателей, с которыми Заболоцкий был тесно связан. Прежде всего то были его друзья — Николай Олейников и Тициан Табидзе, а также многие другие представители ленинградской интеллигенции. Вероятно, после этого Заболоцкий, наконец, осознает преступность советского государства и шаткость своей позиции 47. Как это ни трагично, истина окончательно открылась поэту только после его личного знакомства со сталинской правовой системой. Интересно и печально находить в воспоминаниях поэта об аресте и заключении отражение этого постепенного процесса жестокого разочарования. Поэт, воспевавший в одах Сталина и его конституцию, жалуется тюремщикам на неконституционность ареста и допроса. И слышит в ответ, что «действие конституции кончается у нашего порога» 48. В следующие дни, подвергаемый «конвейерному» допросу, пыткам и избиениям, Заболоцкий ищет спасения в галлюцинациях: ему представляется, что он объясняет следователям картинки из лежащей перед ним «огромной книги» 49. Возможно, это метафорическое прощание Заболоцкого с «Великой книгой» сталинской конституции — средоточием его литературной деятельности и политических надежд 1937 года.
Авторизованный перевод с английского С. Силаковой
Приложение
Непереизданные произведения Н. А. ЗаболоцкогоПредатели
Как? Распродать страну?! Чтоб под сапог германский
Все то, что создано работою гигантской,
Всем напряженьем сил, всей волею труда, —
Колхозы, шахты, стройки, города, —
Все бросить, все продать?! Чтоб на народном теле
Опять они, как вороны, сидели!
Чтобы нагайка снова по спине
Пошла гулять! Чтобы по всей стране
Застенки выросли! Чтоб фабрики, заводы,
Колхозы, шахты, пашни, пароходы —
Все снова им, на выбор, с молотка!
Нет, руки коротки. Здесь мы живем пока.
Здесь мы живем. Здесь, в этой части света
Ударил гром, чтоб потряслась планета —
Наш первый гром, предшественник громов.
Сквозь бедствия войны, переполох умов,
Сквозь горе человеческое, муку
Мы пронесли великую науку —
Науку побеждать, чтоб был у власти Труд,
Науку строить так, как в песнях лишь поют,
Науку веровать в людей и, если это надо, —
Уменье заклеймить и уничтожить гада.
Война — войне
Война вздымает голову с кладбища,
Уж новая ей требуется пища.
За 18 лет народу подросло, —
Проходят годы, не проходит зло.
Увы, уроки Марны и Вердена
Позабываются. Шагая по колена
В густой крови, война идет на нас.
Бери ружье, готовь противогаз!
Ах, покажите эту мне породу,
Которая наперекор народу
Опять весь мир пытается зажечь.
Проклятые! Пусть сами лезут в печь!
В окопы их! В траншеи! В загражденья!
Пускай валяются без сна и без движенья,
На собственной пусть шее волокут
То, что войной и ужасом зовут.
На собственной пусть их пытают шкуре,
Что значит жить в железной этой буре,
Что значит газами смертельными дышать,
Что значит трупом на земле лежать.
Откуда эта гнусная порода?
Какие матери взрастили их? Какой
Кровавой пищею питала их природа?
Кто дал им право в жизни трудовой
Вершить без страха эти преступленья?
Известны нам в природе извращенья:
По темным норам ядовитый гад
Ползет, хватая пищу, наугад;
Вонючка брызжет ядовитым соком;
Могильный ворон на дубу высоком
Сидит вблизи, почуя мертвеца;
В чужие гнезда два иль три яйца
Кладет кукушка; от очей сокрыты,
Живут в телах животных паразиты.
Но что они в сравнении с людьми?
Их только обогрей да накорми —
Они и сыты. Человечий гад
Гнуснее их и мерзостней стократ.
Он с детства обучается наукам,
О «добродетели», о «правде» он твердит,
Он завещает правнукам и внукам
Хранить свой «чистый», свой арийский вид.
Запрятав совесть от людей в подале,
Преважно рассуждает о Валгалле,
Средневековье — для него пример.
К чему он клонит — этот изувер?
Нет, не вонючка он, не замогильный ворон,
Не гад, живущий в яме под забором, —
Он враг сознательный. Всей силою ума
Он хочет разрушенья мирового,
Чтоб жизнь народов стала, как тюрьма,
И все живое стало мертвым снова.
Из дальней Африки безгласны и унылы
Взывают абиссинские могилы.
Что скажем им? Блистательный Мадрид,
Обороняясь, заживо горит.
И есть ли хоть один злодей на свете,
Кого убитые не ужасают дети?
О, стыд смертельный! Ужас и позор!
И до каких продлится это пор?
Кровавый мир, безумный мир! Становье
Зверей безжалостных! Берлога из берлог!
Где вы, поля мои? Кто окропил вас кровью?
Где вы, цветы мои? Кто вас огнем сожег?
И разве можно где-нибудь укрыться,
Чтоб не видать, не слышать, что творится?
Как угасить души смертельный гнев?
Сил нет таких! И вот, преодолев
Свой мирный нрав, с винтовкой боевою
Стоит народ, опять готовый к бою.
В такой стране — единственной стране,
Которая от самого начала
Провозгласила ненависть к войне,
Которая мужала и крепчала
И превратилась в подлинный оплот
Труда всемирного, где правит сам народ,
Где о врагах своих он помнит ежечасно,
В такой стране быть воином прекрасно!
Звериный мир звериной злобой дышит,
Кричи ему что хочешь — не услышит:
Язык насилья и язык труда
Друг другу непонятны никогда.
Но есть иной язык — язык железных птиц,
Наречье танков, говор пулеметов, —
Враг их поймет, явившись у границ,
Чтоб посягнуть на мирный труд народов.
Законы дипломатии откинув,
Трубою мира был седой Литвинов.
Трубою мира в первый день войны.
Да будет голос всей моей страны,
Да будет лозунг этот неизменным —
«Война — войне!» И коль ударит час,
Подняв его на знамени военном,
Мы двинемся вперед,
И мир услышит нас.