Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 291, 2018
* * *
Еще не кончился сезон
по-подростковому вульгарный.
Еще не выветрился сон,
как и положено – кошмарный.
Но перевернута страница
в уже наскучившем бреду
и вновь начертана граница,
что я навряд ли перейду…
А прежде, покидая трюм,
я в ту же реку прыгал дважды
и выплывал, но знал, что трюк
рисковый не пройдет однажды.
Но поговорки не всегда
верны, и в знаки я не верю.
Эскиз судьбы нам свыше дан,
а не пришпилен кнопкой к двери.
Бывало, что не слыша слов
в тяжелом повседневном роке,
я просыпался без часов
в канаве и в другой эпохе.
Свой труп в троллейбусе везя,
я позже сожалел об этом –
не о часах, а о билетах,
что в дни грядущие не взял.
Что не проверит контролер
и не присвоят бандюганы –
у них нездешний коленкор,
да и серийный номер странный.
Ведь я предчуствовал приход
других времен, иных героев.
И знал, что новый поворот
не за кудыкиной горою…
ОРАНЖЕВЫЙ ДОЖДЬ
Город выстиран чем-то июльским, оранжево-теплым –
водянистым закатом, а может быть, шумным дождем.
Даже стаи бездомных дворняг в этом мареве топят
свою синюю грусть, обретя на мгновение дом…
Вы когда-нибудь видели ярко-оранжевый дождь?
Я читал, что, однажды, покой нелюбимый нарушив,
он нисходит на Землю, и дальней галактики гость
прилетает вослед – постоять под целительным душем…
Когда дождь отзвенит, продлевающий жизни укол,
никому не известный доселе, придумает гений.
И воскресший Гаринча забьет свой неправильный гол,
а немая торсида предстанет пред ним на колени.
И трудяги забытых, давно нерентабельных шахт,
даже копоть не смыв в расщепление атома въедут.
И народы, и люди, что жили на острых ножах,
задушевную, мир удивив, нам исполнят беседу.
В этот день отпадут упованья на счастье в лото,
ведь удача сама усидит на раздолбанных стульях…
Что там нового в мире – неужто вернулся Христос?
Нет, всего лишь оранжевый дождь в середине июля.
ЛЕСТНИЦА В НЕБО
«Любите, девочки, простых романтиков,
веcелых летчиков и моряков…»
Из популярной песни
Мне говорят – я не обрел философичности,
что свойственна поэтам в зрелом возрасте.
Навек застрял в петлѝще культа личности
себя любимого и обломаю лопасти
пропеллера из ранней авиации,
что не починишь на лету, как прочие
детали деревянного «Горацио»,
а значит и полет считай законченным.
Возможно, но пехоты построения,
маневры танков, в штабе прозябание
в разы скучней, чем в воздухе горение
и с парашютом спешное свидание.
Когда-нибудь под ним подстрелят намертво
пилота вечного, а с ним и вдохновение…
Но пыль на развороте карты матовой
убьет быстрей, чем в небе столкновение.
Как первый секс безбашенно-таранное,
лишенное концепта, но не логики.
А позже труп с ожогами и ранами
отыщут в поле партизаны строгие –
могильщики мои – и речь недлинную
произнесут без рясы или мантии.
А крест сколотят из ветвей осиновых
и водрузят над подлинным романтиком,
прибив табличку, чтоб не перепутали
с могилой братской века бестелесного,
что был серебряным, неповторимо утренним,
но ведал о конце небесной лестницы…
HE НАДО
Я из тумана занозы дождя вынимаю азартно.
Я разучил на губах твоих гулких Сирен серенады.
Только отшельную душу (нутро азиата)
мучить рогатками игреков хитрых не надо.
В день, когда выкину лыжи без ложной бравады,
вздыбьте над городом сонным созвездий бизоны.
Только кресты-магендовиды ставить не надо
на отсыревшие ребра. Я справлюсь без оных.
Все мы живем в мерзлоте между раем и адом.
Ты в предначертаность веришь и в линии судеб?
Только кроить из меня хироманта не надо,
и гороскопить в пространство мы тоже не будем.
В общем, пока шевелюсь, приглашаю на площадь –
на карнавал нестыковок моих, не ломайся.
Может, когда-нибудь вспомнишь о том, что усопший
был в готовальне Земли не своим, как фломастер.
Был он по части расчетов, по счастью, невеждой.
Там, где толпы побеждала обрыдлость немая,
к стежкам оранжевых молний испытывал нежность,
из пелерины тумана по нитке дожди вынимая…
Нью-Йорк