Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 289, 2017
ШЕНБЕРГШ В БРЕНТВУДЕ
давай долой умляут из фамилий
как древле гендель новой честью горд
среди парадных пальм и бугенвилий
здесь путнику вергилий верный форд
вот на одной из мутных фотографий
тропические признаки везде
садовый шланг свой силуэт жирафий
в пейзаже жадно изогнул к листве
не нас ли скопом подстрекал споем
предтеча в purgatorio своем
тогда и тот живущий в полумиле
глупей соседства в баснях не найдешь
кого сперва народы полюбили
а после освистала молодежь
уже душе по жабры ожиренье
а сердце плотно к прежней славе льнет
на берегу где небо в ожерелье
двенадцати зодиакальных нот
кто жаловался зря что жизнь страшна
ей год едва и вся она прошла
тринадцать бьет в одном отдельно взятом
раю под сводный хор небесных орд
там цру там царь зверей над златом
а утром умер от инфаркта форд
беда в ком скоро шестерни шершавы
и шустрых пассажиров ни души
там у ворот свидетель из варшавы
он говорит что все уже ушли
спуститься в сад где быстрый вывод прост
вдруг вспомнишь что не помнишь этих звезд
никто не вождь а сухожильный шорох
в синайском пекле брошены одни
двенадцать нот какой там в жопу шенберг
ты в зеркало и в паспорт загляни
не в старину на диспуты в сорбонну
лечить мозги всю голову долой
есть родина где труд сулит свободу
есть моисей но нет пути домой
и рожки микельанджело увы
умляутом торчат из головы
ТО НЕ ВЕТЕР
мы маленькие мы каждый лежим в постели
стрижены под ноль на висках синие жилки
мне дали книжку и я читаю про степи
и леса которых в глаза не видел в жизни
люся спящая слева помнит что ходила
в ясли но смысл воспоминания неясен
как ни описывает всё темна картина
не могу себе представить никаких ясель
мы больны но ничего не знаем об этом
потому что болели всегда сколько были
многие взрослые добры кормят обедом
взрослые для того чтобы детей кормили
после тихого часа делают уколы
приходит важный завотделения в маске
справа дурно пахнет оказалось у коли
открылись пролежни и он на перевязке
коля когда ходячий важничал и дулся
видел жука и лошадь говорит большая
как слон но после операции вернулся
в гипсе и как мы с люсей молчит не мешая
в книжке пишут про партизана уверяют
что сражен фашистской пулей книжка похожа
на правду одно хорошо что умирают
взрослые а дети знай себе живут лежа
в день когда умер сталин нас носили мыться
плачут а все же моют банный день в палате
люся на топчане как на тарелке птица
ни косы никогда не носила ни платья
пока мы так лежим с ней рядом в голом виде
нас намыливают а санитарка верка
поет про то не ветер ветку поднимите
руку кто не забыл на языке вкус ветра
помню играли резиновыми ежами
почему именно ежами этот день я
запомнил поскольку сталин и мы лежали
в мыле дети эдема в день грехопаденья
ДОМАШНЕЕ ЧТЕНИЕ
почти в младенчестве три ночи кряду
с фонариком листаешь илиаду
родительскую бдительность дразня
там близок зевс там полыхает грозно
копейная гекзаметрами бронза
и из-за баб ревнивая возня
или еще была другая книжка
от школьного евклида передышка
о несусветных подвигах войны
о мертвом камне выбранном посланцем
ступай мол друг и передай спартанцам
что вымерли не персы а они
так сладко в юности читать неправду
что дескать топал александр к евфрату
все ерунда герои и вожди
а старость слизь любая память тленна
и поделом когда бы не елена
не куковал бы в чердыни поди
а впрочем черт минует боль и лихо
все станет одинаково и тихо
жизнь к старости на случаи скупа
давно бы скис и уступил погоне
когда бы не елена в илионе
не яблоко не ксеркс и не судьба
ЗА ЧЕРТОЙ
расскажу вам ребята сбивайтесь в кружок
как отсюда к востоку лет двести
у меня закадычный завелся дружок
в заколдованном времениместе
чуть накатит в разлуке плесни и присядь
ведь ни в сказке сказать ни пером описать
мы зеницы не чаяли в том чудаке
поздравляли его с новосельем
где он вил себе гнездышко на чердаке
в том большом переулке кисельном
а кругом бушевала такая страна
о какой вы не слышали даже
боевой стеклотары по жабры полна
человеческой воблы на пляже
огнеперые в чащах рябин колтуны
незабвенные в мае с трибун колдуны
там девчата червям обрекали парней
а в артериях опрометь кисла
мы спирали с дружком нарезали по ней
расколдовывать не было смысла
но потом я подался в чужие края
поражаться причудам природы
словно яблоко сморщилась память моя
из которой он выпал на годы
за черту отступил заколдованный мир
где маршруты метро истирались до дыр
чередой этих призраков тщетно любим
в пузыре отчужденья упругом
я впоследствии сделался кем-то другим
а не тем кто бывал его другом
лишь небесная нынче упомнит москва
тот кисельный большой переулок
и молочные в нем иногда острова
наших общих нетрезвых прогулок
там глядят колдуны с транспарантов хитро
сквозь стеклянные линзы развалин
и хранят нерушимо руины метро
заклинания прежних названий
там он бережно жив отделенный стеной
от страны обитаемой вами и мной
СУТРА С УТРА
в ту конкретную пору морозной московской ранью
я сидел в иностранке листая милиндапаньху
с разнобоем в зрачках но как ушлый эразм с пером
я похмельным синдромом в то утро страдал жестоко
а ничто согласитесь вернее святынь востока
не врачует в безденежном сердце этот синдром
лабиринт стеллажей над столами голов негусто
разве девушка в синем упорно грызшая пруста
и неведомый мне одногорбый бокштейн илья
нам космическим зондом была в те дни иностранка
мы там были одетым в броню экипажем танка
бороздящим пейзажи светящегося гнилья
семинар по марксизму в топку похмельным утром
было странно читать о древнем царе многомудром
а ответам архата мешала внимать мигрень
потому что жизнь дребезжала против природы
протоколы рвотные приступы и приводы
регулярный шквал в деканате и прочая хрень
этот блудный подросток скелет из кого я вырос
не по мерке мозги организм в саркофаг на вынос
вдоль буфета надсадно не думая про еду
в санитарной каюте стекала с фаянса хлорка
я смотрел на него невидимо из нью-йорка
и молчал не имея что рассказать ему
аполлон с постсоветской сотни бодрил квадригу
и бокштейн словно сфинкс свои лапы слагал на книгу
а которая с прустом развеивалась в мечтах
с антресолей памяти в выцветшем прошлом веке
вся планета мчалась навстречу библиотеке
на своем броненосце потемкин на трех ментах
и уже никому ничего не сказать отсюда
не к сегодняшней водке их давешняя посуда
под налипшим снегом в черных пластинах лет
даже если полсотни со счетчика щедро скинем
ни во что я теперь не верю ни в девушку в синем
ни в царей ни в махапариниббану нет
Нью-Йорк