Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 288, 2017
* * *
Прозвенев высокой синей звенью
над рекой и слуха не задев,
не свое окликнут отраженье
сумерки в погашенной воде.
Это наши лица и ладони,
молча догоревшие с костром.
Только твердь становится бездонней.
Только мрак становится нутром.
В наших жилах – смерть, а не водица,
В наших рощах пепел, а не цветь.
Чтоб весною заново родиться,
осенью придется умереть.
* * *
Я налегке. Куда иду, не вем…
Там звездный ковш мне вычерпает душу,
там хлынет ночь по руслам моих вен
и русла те нечаянно разрушит.
С собою я немногое ношу:
сквозняк на сердце, а под сердцем море!
Что знаю я о жизни? –
только шум
да грусть
за этой яростью шальною.
* * *
На зернах и на звездах колдовал…
Мой ключ магический – жар-цвет, разрыв-трава.
Сорвал, так не смотри назад! – он рече.
Он отомкнул мне недра и леса,
зверей и птиц ручные голоса.
Он перевел мне мир на человечий.
И вот многоголосьем этим взят
в полон, я слышу то, чего нельзя,
что чище звона чертовых червонцев.
И все же я не ангел и не бес,
я просто занял уши у небес.
Я занял ком трепещущего солнца
и посадил его в грудную клеть –
теперь и в холод будет чем гореть,
пылать перед последнею зимою.
Я слышу зов, всеобщий и ничей,
в проталинке на льду моих очей,
а подо льдом – бушующее море.
И гулкой кровью Бог во мне заныл –
я просто занял горстку вышины,
удобрил ею землю под ногами.
И все же я не ангел и не бес,
я просто занял душу у небес,
чтобы вернуть летящими снегами.
KAЮ
Говоришь –
а по небу река течет…
Говоришь, что демон,
в народе – черт,
накудесил тебя
и хотел сберечь.
Коли очи – долу,
душе – гореть!
Говорю,
поплюй-ка через плечо!
Даже если демон,
а проще – черт,
накудесил тебя,
то не смог сберечь.
Хоть и долу – очи,
душа – горе!
Говорю, не веришь –
услышь в груди,
там найдешь ответ,
он всегда один.
Там осколки зеркала
не вольны
раздробить на брызги напор волны.
Говорю, не видишь –
закрой глаза!
Коль не вышел в путь,
не придешь назад.
Коли не был мертвым,
не будешь жив.
Ты из льдинок
ВЕЧНОСТЬ
уже сложил?
* * *
Он был поэтом,
он был
шутом.
Скитался по душам
и всем был странен.
Имел не сердце –
печали ком.
Звезды осколок
носил в кармане.
Царапал руны
на той коре,
что ободрал
с мирового древа
(то было древо жизни скорей,
чем древо познанья
в саду, где Ева
с Адамом
польстились на хитрый плод,
сочтя любомудрие
слаще веры).
И руны ожили,
в свой черед,
и бытия
обнажили нервы.
Он был поэтом,
он магом был.
Скитался по городам
и весям,
но в силу величья
его судьбы
в них стало тесно ему
кудесить.
Солярный челн,
человек-каноэ,
плывя по травам
и палым листьям,
он оттого в мир уплыл
иной,
что в этом –
лимит красоты превысил.
* * *
Над головой опрокинуто веретено,
у ночи из рук выпало, как – неведомо,
застыло в падении вечном, прося одно:
нареките туманностью Андромеды!
А у времени ночью, знаешь, лицо травы,
лицо младенца, и только дрёма, и слов нет,
на губах у него – молоко галактик кривых,
звездных спиралей, и утром оно обсохнет.
Отражения всего во всем – факел зажги –
не порознь тогда запоют, а великим хором.
И мироздание – только твои шаги
по пустому зеркальному коридору…
Нью-Йорк