Рассказ
Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 287, 2017
1
– Откуда я вас знаю? – снова спросила
она. – У меня неплохая память на лица.
Ну что я мог сказать? Что защитил
кандидатскую диссертацию по ее творчеству? Выпустил книжку, знал ее биографию
назубок, а теперь вдруг заразился неизвестно откуда появившимся желанием –
разузнать, кому она надписала книгу – «Моему случайному спутнику». Кто это?
Адресаты ее стихов известны исследователям. А книги…
Да мало ли какому поклоннику она могла
сделать такую надпись.
Смущала дата.
Дата!
4 июня 1939 года.
И еще смущало, что я полюбил ее.
– Вы мне начинаете нравиться, –
покачала она головой. – Нет. Честное слово! Вы – странный человек. И мне
нравитесь.
Душа моя пела.
Не могу только сказать – какую песню.
В кафе было немноголюдно. Через час,
когда наступит время обеда, – здесь не продохнуть.
Я показал официанту два пальца, он
принес бокалы.
– Вы выпьете, что-нибудь легкое?
Бургундское? Или белое, шабли подойдет?
– Я не люблю белых вин.
– Я тоже. Медок? Сант-Эмильон?
Она кивнула неопределенно.
– Хорошо, остановимся на нем.
– Откуда я вас знаю? – удивлялась она.
– Где я вас видела прежде?
Официант открыл бутылку, дал понюхать
пробку, я кивнул – годится.
– Года три назад, на балу эмигрантской
прессы. Нас познакомила Вера Николаевна Бунина.
Ее лицо расплылось в догадках.
– Простите, а вы случайно не были
любовником Веры Николаевны?
– Нет, – равнодушно ответил я,
наблюдая, как официант разливает вино. – Спасибо. Вера Николаевна не в моем
вкусе. Да и как можно быть любовником Веры Николаевны? Иван Алексеевич голову
бы мне оторвал.
– Ну, Вера Николаевна не оторвала ему
голову за Кузнецову.
– Так это же она, а не он! Я навещал
их в Грассе, это под Каннами. Вы были там? – зная отрицательный ответ, все же
спросил. – Зря. Пре-красное место. А Вера Николаевна –
святая женщина, – повторил я. – Кстати, Бунин к вам, если не ошибаюсь, хорошо
относится. Даже одарил вас деньгами из своей Нобелевской премии. Весь Париж
знает…
Она повела плечами.
– Подарить две тысячи не значит хорошо
относиться.
– Уверен, хорошо относится.
– Вам, конечно, лучше знать, –
съязвила она. – Нет, что-то хорошее связано с вами…
Она ушла в воспоминания.
А мне некуда было идти.
2
31 октября прошлого года в Русской
католической церкви на улице Франсуа Жерар служили панихиду по князю Волконскому.
В церкви помимо родственников присутствовал весь русский Париж.
Моя любимая тоже была здесь, стояла
заплаканная, – к ней никто не подходил, наоборот, все шарахались от нее.
Вышла Берберова, я поклонился ей, она
кивнула мне.
– Нина! – окликнул ее. – Вы бы
поздоровались, – я указал на мою любимую.
Лицо Берберовой исказилось то ли
страхом, то ли ненавистью – не понял, – глаза расширились, она подняла голову и
убежала. Через метров пятьдесят оглянулась, вероятно
вспоминая – кого она поприветствовала, и пошла дальше.
Я вынул из кармана платок и протянул
женщине с заплаканными глазами.
Она молча кивнула и стала вытирать глаза.
3
Взмахом руки она отогнала дым сигареты
и крепко ухватила меня за локоть.
– Я вспомнила! Вспомнила!
Я ждал.
– Платок, – произнесла она. – Вы
отдали мне платок. Я стояла в слезах, вы подарили мне платок…
Она выпила вино.
– Пойдемте ко мне в отель, –
удивленный своей наглостью, предложил я.
Она согласно кивнула
– Угу. Предполагала, чем подобное
может закончиться. – И все же спросила: – Вы меня за проститутку принимаете?
– Почему за проститутку?
Она пожала плечами. Раздумывала.
Неужели согласится? Сигарета догорала. Она потушила ее.
– А мой сын?
– Ваш сын? – удивился я.
– Он дома один.
– Это же взрослый мальчик. В конце
концов, вы можете послать ему пневматичку.
Она усмехнулась и достала из сумочки
сигареты. Сумка была далеко не новой.
– Дайте спички. Сразу видно, вы давно
не были в Париже. Пневматичек теперь нет.
Спичек у меня тоже не было, я не курю,
пришлось звать официанта.
– Давно? – подосадовал на свою
оплошность.
– Года два-три, – она затянулась
сигаретой. Рассматривала меня через дым.
– Хорошо. Давайте напишем ему письмо и
пошлем с рассыльным.
– Э нет, вы начинаете сорить деньгами.
Лучше я зайду и скажу, что сегодня не вернусь ночевать.
Я состроил гримасу.
– Зайдите. – А сам подумал: – И не
вернется.
На удивление, она вернулась. И очень
быстро.
– Его не оказалось дома. Я оставила
записку, что поехала на пару дней к подруге. И положила на стол вместе с
десятью франками. Пусть себе что-нибудь позволит.
Наверно, так было правильно.
4
Мы сидели у фонтана Медичи.
В фонтане плавали рыбы – красные,
желтые и другие – с красными плавниками, а в стороне между утками мелькал то ли
судак, то ли осетр. Впрочем, это был не совсем фонтан, а скорее пруд, куда
скатывалась вода из чаш фонтана, и вот там, где она скапливалась, плавали эти
большие рыбины, а утки здесь же вылавливали что-то среди опавших листьев.
– Интересно, листья убирают? Чистят
этот пруд? – почему-то спросил я.
Она пожала плечами, всматриваясь в
меня.
Что значат эти символические статуи? И
главное – фонтан за стеной, откуда вода течет в чашу.
– Вам не хочется погладить этих рыб? –
спросил я и прикоснулся к ее руке.
– Едва ли их можно погладить, –
ответила моя любимая. – Они плавают в глубине – моя рука не дотянется, точно.
– Они похожи на подводные лодки.
Я достал из своего портфеля книгу и
протянул ей.
Она даже не удивилась.
– Не уезжай…не
уезжайте…
Она закачала головой, я подал ей
авторучку. Она была близорука. Рассмотрев ручку, сняла колпачок.
– Вам нужны очки, – сказал я. –
Давайте, я закажу у окулиста?
Она отрицательно покачала головой и
написала: «Моему случайному спутнику за неделю до отъезда в Никуда».
Я ошарашенно
смотрел на знакомые строчки.
– Почему в никуда? Да что вы…
– А, бросьте! – она махнула ладонью. –
Будто не понимаете, куда я еду.
Я вздохнул.
– А можно не ехать?
– Нельзя.
– Почему? Я вам помогу. Деньги? Вы
задолжали этим… этим… нелюдям деньги? Много? Скажите,
сколько – я погашу ваш долг…
Я вынул бумажник, денег в нем
оказалось много для того времени – несколько тысяч франков.
Она встала, молча
посмотрела вокруг, словно прощалась.
Потом повернулась ко мне.
– Дело не в деньгах. Я должна ехать.
Там моя дочь. Там мой муж. Им сейчас плохо без меня.
Я скривился.
– Кто вам внушил такую чепуху?
Она покачала головой.
– Мне ничего нельзя внушить. Я знаю. Я
чувствую.
5
В августе сорок первого начальство
меня не отпустило.
– Виктор, пусть история развивается
так, как уже развивается.
– Но я попробую…
– Нет, – голос начальника стал жестче.
И почему друзья, как только выходят в начальники, перестают тебя понимать? – Я
знаю, что ты придумал – привезешь ей мешок продуктов, так? С фальшивым
удостоверением сотрудника НКВД поедешь в Чистополь и договоришься, чтобы о ней
позаботились. И каким будет отношение к ней после этого? Ты подумал? А дальше?
Путь в Ташкент?..
– Я предусмотрел и этот вариант…
Но друг возразил.
– Но сына все равно заберут в армию,
понимаешь? Призывной возраст. И он погибнет. А потом еще… Смерть парня запрограммирована,
и если этого не произойдет, не случится многое, что нарушит ход истории.
На приведенные мною доводы он с гневом
набросился.
– Его убьют! – чуть не закричал друг.
– Он твою любимую в петлю засунул! Эгоист до мозга костей! Избалованный
инфантил! Его все равно убьют, что бы ты ни придумывал, – или шпана в запасном полку, или в первом бою выстрелят в спину –
таков расклад. И нельзя иначе.
Я снова подал голос, и он снова
пытался меня отрезвить.
– Ты считаешь, что я не проверял все
варианты на компьютере? Ты не хуже меня знаешь, что существуют
причинно-временные связи. Смерть сына станет для нее шоком. Она сойдет с ума.
– А если сказать, что он в плену?
– Ты еще придумай – у Власова…
– А гипнопедия?
– Я тебе покажу гипнопедию! Наложение
искусственной памяти на сознание! Кто тебе позволит? Я – нет.
Я пожал плечами.
– Но это – зацепка выжить, перебраться
в Западную зону…
Он прервал меня – равнодушно, словно
знал, что я буду возражать.
– Хорошо. Пусть у Андрея Андреевича.
Его ты не хочешь спасти? А? Нет? Почему же нет? Твой любимый герой! Я все
помню, Виктор! Ага, ты прекрасно знаешь, что полетит вся историческая цепь…
Ладно, ее сын – в РОА, в редакции газеты, интеллигентный мальчик, сын известной
поэтессы… А потом – выдачи. И его выдают вместе с
власовцами и казаками кремлевскому людоеду. И что? Привозят в Одессу. – Почему
в Одессу? – А потому что так получилось – их везли на кораблях. И прямо в
порту. В порту! Только отвели за стенку… Всех, кого
привезли… Всех, дурак! Слушай, если забыл! Всех из пулеметов! Всех! Думаешь,
она переживет?
Но у меня был готов другой, совсем
другой вариант ее судьбы. Я могу себе позволить.
6
Начальник отдела НКВД в этом городишке
показался знакомым. Ну, да, конечно, когда меня посылали для вживания в образ,
я стал слушателем курсов повышения квалификации. Мы с ним оказались в одной
группе, выпивали, волочились за девицами с наших курсов… И
он меня узнал (ох, не очень это хорошо!), к счастью, мы в одинаковых званиях.
– Ба, привет, товарищ лейтенант
государственной безопасности! А я думаю, кто из центрального аппарата по мою душу… Со
шпалой в петлице! Мы же с тобой на курсах вместе… О,
помню, ох помню! – он засмеялся. – Ты меня не перепил, но девку
ту, чернобровую с голубыми глазами, упустил!
Я сделал смущенное лицо и развел
руками.
– Куда мне до асов…
– Что за ас? – не понял он.
– Так американцы называют специалистов
высшего класса, – подмигнул я ему.
Он махнул рукой.
– Ладно, ты с проверкой, наверно, по эвакуированным? – подозрительно поинтересовался он.
– Нет, у меня спецзадание, – я подал
ему пакет с наркоматовской печатью.
Он вскрыл, прочитал, бросил пакет на
стол, сморщился.
– Делов-то…(Хотел, наверно, добавить:
делать вам в Москве нечего, – но промолчал.) Я сейчас вызову сержанта Миронова,
он на этом «сидит»… Молодой, но исполнительный… Боря его зовут…
Он позвонил. Потом положил трубку и
серьезно посмотрел на меня.
– А как там в Москве?
– Ты о чем?
– Об эвакуации.
Я засмеялся.
– Товарищ Сталин сказал, что из Москвы
не уедет.
– Это понятно, а вообще?..
Тут я понял, что у него достаточно
оперативных сводок о настроении в его городе, в области, да и копии сводок из
Москвы он тоже получает…
Я сел к нему на край стола, чтобы
казаться полностью своим, понизил голос, спросил:
– У тебя выпить есть?
Он не удивился и открыл дверцу.
– Ты что пьешь?
– Коньяк. От водки у меня изжога.
Он поставил на стол «Бисквит».
Давно я не пил такого коньяка.
– Это что за напиток?
Начальник обрадовался – есть чем
удивить московского проверяльщика (он был уверен, что я проверяю его работу!).
– Французский. Две недели назад изъяли
у контрабандистов.
Я зажмурился.
– Погоди, погоди, откуда у тебя здесь,
в центре страны, контрабандисты?
Тут уже он рассмеялся.
– Кого надо – того и найдем, дорогой
товарищ! – он показал на сервант.– Выбери, из каких
будем пить? – я замотал головой. – Он показал водочные рюмки – я в ответ
покачал головой. – На тебя не угодишь. А те, ниже?
Я кивнул.
Он вынул из того же стола лимон.
– Лимон? – удивился я.
– Это ты брось, – доставая из стола
перочинный нож, заявил начальник, – Николашка, последний царь, закусывал
лимоном…
– Ты что, монархист? – улыбнулся я.
Он сплюнул.
– Я – советский монархист. Мой монарх,
что и твой монарх, – товарищ Сталин.
Я кивнул.
Бокалы были чистые, но я достал платок
и протер свой.
– Ну и чистюля, – покачал головой
напарник.
Я блеснул знакомствами.
– Замнаркома товарищ Серов Иван
Александрович в таких случаях говорит: «Ну ты и
эстет!»
– Эстет? А что это такое? – брови
полезли на лоб начальника.
– Хрен его знает, – отмахнулся я. –
Наверно, то же, что и чистюля. Наливай!
7
Я спустился к сержанту Миронову,
который ждал меня.
– Как тут у вас в городе смертность?
А? Да не пузырься, не пузырься, сержант! Правда лучше
всякой красивой полуправды.
– Есть, товарищ лейтенант, как без жмуриков… Эвакуированные чаще помирают, чем местные…
Я кивнул.
– Товарищ…– начал он, но я махнул
рукой.
– Мне надо несколько женских трупов.
Свежих. Одно-двухдневной давности, понял, сержант? Или
у вас в морге нет своего человека?
Тот надул обиженные губы.
– Обижаете, как не быть, мой агент.
Сейчас позвоню… Хотя, нет, у них телефон только на проходной… Я сам сейчас
туда смотаюсь, и через полчаса назад… Мой стукачок как раз там будет, он нам
поможет…
– Стой, – я поднял руку и полез в
карман гимнастерки, доставая фотографии. – Вот тебе четыре фото, покойницы
должны быть похожи, – я сделал паузу, – ну хотя бы немного… не старухи… Да, и пошли какую-нибудь женщину, найди из сотрудниц…
чтобы в дверь постучала, поинтересовалась, не продадут ли одежду. Понятно?
Лучше всего – платье… и пусть не скупится…
Позднее мы ехали в фургоне, и я
гримировал труп, внимательно смотрел на фотографию – нос был очень похож, глаза
того же цвета (повезло!).
На скамейке рядом сидел худой тип в
брезентовом плаще, он часто потирал руки и не выговаривал многих гласных в
словах… Это и есть, наверно, «стукачок», догадался я.
8
Фургон стоял на соседней улице. В
кабине курила сотрудница горотдела, которую вчера я послал на поиски одежды у эвакуированных. То, на что я надеялся, произошло – она
купила у моей любимой ее платье и туфли. На деньги не поскупилась. Это платье и
туфли мы с ней надели на труп женщины из морга.
Стукачок подбежал к нам.
– Что там? – спросил сержант Боря.
– Пишет, – доложил тот, отдуваясь. –
Написала один лист, вырвала из тетрадки другой, и снова калякает.
Сержант посмотрел на меня.
– Пора, – сказал я.
Мы подошли к дому Брадельниковых.
Стукачок отбежал за угол, прильнул к
дырке и тут же замахал нам рукой.
Я открыл портфель, вынул флакон,
сержант помогал.
Стукачок подошел.
– Она с веревкой в сени вышла…
Я смочил вату раствором и кивнул ему
на дверь.
– Давай, – скомандовал сержанту.
– Ты – помогай, – сержант подтолкнул
стукачонка.
Она не должна меня видеть. Особенно в
ненавистной ей форме.
– Гтва! – донеслось из дома. – Тврищ
лтнант, гтова, как мленькая…
Я повернулся к машине и махнул шоферу.
Заработал мотор.
9
Потом мы ехали на машине, затем чекисты перенесли
мой бесценный груз на пароход, потом остался только сержант Боря, и мы сняли
полотно и положили ее на койку, я вколол ей лекарство, она застонала и открыла
глаза.
– Что это? – спросила она, глядя на мою руку.
– Это ваши очки, – ответил я, протягивая футляр.
– Очки? Я не ношу очков, – пробормотала она.
Я переглянулся с сержантом.
– Вы забыли. У вас близорукость, вы носите очки.
Она заснула.
Пароход замедлил ход. Я снова стал начальником из
Москвы.
– Твоя остановка, сержант. Поклон товарищу
начальнику. Доложишь, что задание выполнено.
Когда он вышел, я достал из сумки гипнопедический
шлем. Теперь – самое важное.
10
Мы давно живем в Чили.
С тех пор, как из Европы перебрались в
Южную Америку, подобно многим эмигрантам второй волны.
Иногда по ночам моя жена кричит и
просыпается от страшного сна. Она не может вспомнить, кто она и где находится.
Тогда я успокаиваю ее, даю валерьянку
и поясняю, что ее зовут Анна Николаевна Ковригина, что мы оба из Орла, где нас
застала война, что были в оккупации, оба работали в местной газете, что ее
родители и наши дети – мальчик и девочка – погибли при бомбежке города советской
авиацией.
Она успокаивается и засыпает, сжав мою
ладонь. И так почти каждый день.
Жена моя, Анна Ковригина, известная
под псевдонимом «Анна Грасс», много публикуется в русской зарубежной прессе. У
нее вышли три книги стихов и книга рассказов.
Недавно в НРС Юрий Павлович Иваск
написал статью о ее последней книге. Очень хвалил Аню. Пишет, что стихи
замечательные, но сильное влияние Цветаевой.
Франкфурт-на-Майне
2013, 2017, февраль