Стихи
Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 287, 2017
РАННИМ ВЕЧЕРОМ
По железной дороге игрушечный поезд летит,
подает беспокойный сигнал, чтоб усилить забаву –
впереди переезд, опускается бодро шлагбаум.
На вокзальных часах подбирается стрелка к шести.
Монотонно колеса о тонкие рельсы стучат,
и качаются вправо и влево три спальных вагона –
с полминуты пути весь отрезок ж/д перегона,
от всего игрового маршрута четвертая часть.
На окне нарисован сегодня осенний пленэр:
в отдалении лес, на ближайшем пригорке – селенье,
облака, погруженные в студень лазуревой лени,
как и тот, кто за ними следит из окна, например.
Этот в спальном купе средних лет рядовой пассажир
свою книгу сейчас раскрывает, листая страницы, –
мимо станции поезд проходит опять, веселится
детвора, и крутые составу грозят виражи.
ШЕСТИДЕСЯТЫЙ ДЕНЬ ПОСЛЕ ЖИЗНИ. ОТЦУ
Он говорит: «Основное – порядок снов.
Здесь все молчат, и за столько прошедших дней
мы не сказали с соседом и пары слов.
Чем беспробудней здесь сон – результат верней».
То есть сон в радость ему, ну и в руку – мне.
Он говорит: «Надо только успеть в сюжет
вставить конкретные месяц, и день, и час,
и перечислить в родительном падеже
мне как родителю тех, кто покинут, – вас».
Он мне сказал, это делал уже не раз.
Он говорит, что у них, неизвестно где,
есть все возможности нам подавать сигнал,
и сообщать – то приметой, что быть беде,
то «я в окошко снежок ночь назад бросал».
Я это слушал во сне и, смеясь, кивал.
СНОВИДЕНИЕ
В прозрачной посудине утлой
вплывая под парусом ветхим,
мое сновидение утром
качает осенние ветки.
Незримое глазу иному,
знакомое с раннего детства,
оконному дарит проему
всё то, от чего мне не деться,
годами не спрятаться в спальнях,
и как ни задергивай шторы,
тот луч сновидения дальний
однажды настигнет повторно.
В нем мальчик по краю оврага
бежит, и, как в фильме Феллини,
вокруг образуется влагой
пространство из смазанных линий,
в забытых обрывках мелодий,
в тональностях смеха и плача, –
и это случается, вроде,
всегда на родительской даче.
Он мчится, и я это знаю:
всесильная черная маска
за ним наблюдает – за краем,
где жуткая вечная масса
клубится, как близкое небо,
как знамение непогоды –
и здесь обязательно мне бы
проснуться, чтоб дальше на годы
покинуть кошмар бесполезный
с деталями пота и бега,
но мальчик по краю над бездной,
похоже, не в силах не бегать.
Он там, на краю, замирает
всем сердцем и остановиться,
остаться на равных с мирами
спешит перед тем, как разбиться.
Ему так безумен и страшен
прыжок, где теперь одинокий,
руками он яростно машет,
пока тянет пропасть за ноги.
Когда-нибудь, может в секунду
всегда неожиданной смерти,
я руку, в сознанье покуда,
ему протяну – и, доверчив,
мое, опаленное солнцем,
он схватит навечно запястье –
и, может, мы вместе спасемся.
И, может быть, вместе пропасть нам.
УРАГАН С УТРА НА МАНХЭТТЕНЕ
Ветер – из мелких деталей внутри механизма:
цепких бумажек, колесиков листьев, машин у обочин
и пешехода, что в поисках верха и низа
с воплем мгновенно взлетает, тем самым сейчас озабочен.
Сам механизм совершенен, хоть выглядит просто:
ряд небоскребов в червячной беззвучно скребут передаче,
сверху (куда пешеход улетит) – это остров,
сбоку – как если бы кто-то бутылки без счету заначил,
снизу – машинного масла цветные разводы,
гул поездов по артериям, звук, уходящий по венам,
и охлаждения рядом система, чьи воды
весь механизм омывают, породы его и каверны.
А надо всем – робкий голос высокий, невнятный,
словно игру обсуждают за тучами скрытые дети:
«Он ведь летит!» – слышен голос. «Но мне непонятно, –
слышен другой, – не такой уже сильный мы вызвали ветер.»
* * *
От желания жить появляются дети, идея
о бессмертии, книга о вкусной здоровой пище,
мысль о том, чтобы плыть за руном золотым в Колхиду;
одинокая, на берегу исчезая из виду,
не вдова, чья планида теперь верить в чудо, надеясь,
что живым возвратится домой – пусть калекой, пусть нищим.
От желания жить опускаются звезды в колодцы
и в простор океана, чтоб сразу теплеть в отражениях,
выпадая из черного в небе квадрата без рамы –
и растет под луной очертанье небесного храма,
ослепительный контур в ночи проплывает без лоций,
как оружие массового, для всех душ, притяжения.
Оттого этот глобус вращается, чтоб возвращаться
и когда-то во время уйти, ведь ты узами брака
или тленным бессмертием связан с десятой музой –
безнадежно безносой, как и тот человеческий мусор,
что и шанкром сражен, и как вирус другим домочадцам.
Хоть Сивиллы вещали о том, хоть дельфийский оракул.
Нью-Йорк