Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 285, 2016
ИЗ ЦИКЛА «СНЕГОРОЖДЕНИЕ»
Снегу, выпавшему со 2-го на 3-е января 1891 г. в Варшаве, когда родился Осип Мандельштам
Ну вот и снег! Мое почтение!
Заждавшись, спрашивали: будет ли?
Так гостя ждут на день рождения
Или в обычный, то есть в будничный.
День, впрочем, шел уже на убыль,
Густели сумерек чернила,
Чернели улицы, как уголь,
В зрачках случайных очевидцев.
И вот, не оставляя пятен,
Слегка торжественно и медленно
Он появился, будто в Пятой
Главе «Евгения Онегина».
Тогда ж, январским утром третьего,
Мороз немного отодвинулся,
Как будто мягче стала плеть его,
Но ртуть мерцала ниже минуса.
Варшавским улицам рядиться
В нарядах белых было радостно,
О том же, кто в ту ночь родился,
Умалчивал озябший градусник.
* * *
Зима сырая и промозглая,
Но вдруг – в единстве и осколками:
Полозья розвальней Морозовой
На памятном снегу Московии.
О как знакомо всё и как известно, вроде бы,
От глаз до губ, от шуб до нищей ветоши!
Встречались ли вы так с тенями родины,
И видели ли близко это же?
Так близко, что протянешь руку
Или вперед полшага сделаешь,
Как ветер вмиг хлестнет упругий –
Порою – душу, а порою тело лишь.
* * *
Я родом из Третьего Рима
Его предзакатной поры,
Где запах сирени и «Примы»
Пронзал проходные дворы.
Где сохло белье на веревках
И звонко шумела с утра
На липах и чахлых березках
Столичная птичья братва.
Там водкой лечили печали,
В войну став добрей или злей,
Недавние однополчане
И те, кто подрос чуть поздней.
О, это особое братство,
Скрепленное духом тех лет, –
Без фальши, лукавства и барства,
Без дружб как разменных монет.
Конечно, не так уж я точен, –
Хватало двуликих и там.
Известно – подчас позолочен
Внутри проржавевший металл.
Мир сей все же прочно был слажен
И если остался в душе –
Различий в нем мела и сажи
Найти нелегко мне уже.
Но надо ль искать, вспоминая
Эпохи той веретено,
Ведь рядом реальность иная,
Реально и я ведь иной.
Лишь в сердце живет безотчетно,
Блестит серебром на висках
Все то, что ушло, и о чем я
Пытаюсь слова подыскать.
* * *
Как высоки и благородны
Поэтов-классиков стихи,
А у меня, что в подвороте,
Увы, всё те же сквозняки.
Газет обрывки и окурки,
Еще какая-то мура…
Фокстрот, соседствующий с «Муркой»,
Из полутемного двора.
Клочки тоски послевоенной,
Где, поседев не по годам,
Пьют мужики – один за Вену,
Другой – припомнив Магадан.
ИЗ ЦИКЛА «ЛИШНИЙ БИЛЕТ»
Легкий дождь в разгаре лета.
Вход в кино. Афиши. Свет.
«Нет ли лишнего билета?
– Опоздали, больше нет.»
Помню гам в буфете тесном
И буфетчицы рябой
Вылезающее тесто
Из-под блузки голубой.
Помню, помню пиво с пеной
И фойе, где был рояль,
Под который бодро пели
Про целинные края.
Помню, помню эти лица –
Серых лет живой дневник –
Даже если и двоится
Или стерлось что-то в них.
Помню звук звонков коротких
В зал зовущих, и экран,
На котором Ваня Бровкин
Жил, любил и звезд не крал.
Странно, право, вдруг воскрес он,
Тот давнишний кинозал,
Частью чьей в скрипучем кресле
Был, конечно, я и сам.
Тихий шепот вспоминаю,
Смех из дальнего угла,
Место занятое с краю,
Где бы ты сидеть могла.
* * *
Вспоминая ноябрь 1973-го года
На ветру, будто лошади, гривами
Чуть подрагивают деревца.
Снова мысленно эмигрирую,
Словно этому нет конца.
По Васильевской иду и по Брестской –
К Белорусскому, что в огнях…
Память, память – снимок нерезкий,
Неужели же на нем я?
Тот, ссутулившийся в круговерти
Суматохи предзимних дней,
Где все было подобно смерти,
Даже если не думал о ней.
* * *
По случаю 75-летия со дня рождения И. Бродского в России выпустили марку с его портретом и конверт с изображением дома в д. Норинская Архангельской области, где в 1964–1965 гг. поэт был в ссылке.
Словно из круговерти
Времени неприютного
Норинская на конверте
Нобелевской прелюдией.
Норинская – не Михайловское
(Впрочем, и не Воркута).
Власти – порой смекалистые,
Знали – кого куда.
Чтобы вдали лысели,
Чахли, теряя речь…
Это потом музеям
Память о них беречь.
В сторону изб темнеющих
Мысленно поклонюсь –
Даже вдали, ты мне еще
Чем-то любезна, Русь.
Чем же? Не знаю. Кажется,
Кривдам утрачен счет,
Но и в грехах своих каяться
Не разучилась еще.
* * *
Казалось, что зима уже слаба,
Но вновь февраль ветрами обнаглел,
Топя в метели мысли и слова.
Россию вижу, как Уэллс, – во мгле.
Как долго быть на ней наростам льда?
Ответа нет и некого спросить,
К тому ж теперь, по-моему, когда
Есть не одна, а несколько Россий.
Париж