Интервью
Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 285, 2016
Интервью проф.
Джона Боулта журналисту Юлии Горячевой
Джон Эллис Боулт – искусствовед, профессор кафедры
славянских языков Университета Южной Калифорнии (USC), создатель и
директор Института современной русской культуры при USC в
Лос-Анджелесе (США). Родился в Лондоне в 1943 году. Опубликовал ряд книг и
статей о русском искусстве. Среди последних монографий – «Моя душа открыта.
Литературное и эпистолярное наследие Л. С. Бакста» (В соавторстве с Е. Теркель,
искусствоведом Государственной Третьяковской галереи. 2012); «Moscow, St.
Petersburg. Art and Culture During the Russian Silver
Age» (2008). Куратор / сокуратор выставок: «Лев Бакст / Léon Bakst. К 150-летию со
дня рождения» в Государственном музее изобразительных искусств им. А. С.
Пушкина (2016); «Русский авангард. Сибирь и Восток» для Палаццо Строцци,
Флоренция (2013); «Видение танца: Сергей Дягилeв и Русские сезоны» (Новый музей Монте-Карло, Монако, и
Государственная Третьяковская галерея, Москва (2009–2010); «Космос русского
авангарда», Фонд Марселино Ботина, Сантандер, и Государственный музей
современного искусства, Салоники (2010). В 2010 году проф. Боулт был удостоен
ордена Дружбы Российской Федерации за продвижение русской культуры в США.
Юлия Горячева: –
Джон, с чего начался ваш интерес к
русскому языку и русской культуре?
Джон Боулт: –
C
коллекционирования иностранных марок. Когда мне было 10 лет, папа сказал:
«Джон, почему бы тебе не написать письма на почтамты Пекина, Кабула, Москвы с
просьбой прислать марки их стран?» Я написал и получил письма с марками из
Китая, Афганистана и, наконец, из России. В каждом письме было написано на
английском: «Дорогой Джон, мы счастливы послать тебе
несколько марок нашей страны». Из Москвы получил письмо на русском языке и без
марок. До сих пор помню глубокое потрясение от странных букв. Особенно –
завороженность от букв Ж и Щ… Это было первое визуальное впечатление от
русской культуры. Решив, что обязательно выучу этот загадочный язык, в местной
библиотеке раздобыл книгу «Учим русский язык за 6 месяцев» и выучил основу. И в
конце концов года через три расшифровал письмо из Московского почтамта. Там
было сказано: «Уважаемый г. Боулт, спасибо за Ваше письмо, но мы не можем
послать марки, потому что нужна экспортная лицензия…» Язык я не забросил. В
нашу школу пришел математик – русский эмигрант. Узнав о моем интересе к России,
начал давать мне бесплатные уроки. Многим ему обязан. Потом я поступил в
университет на отделение славистики. А в 1962 году студентом приехал в Россию
и, влюбившись в эту страну, добился стажировки в 1966–1968 годах в МГУ имени
Ломоносова.
Ю. Г.: –
Где вы стажировались?
Д.-Э. Б.: –
Сначала на филфаке. Потом, покоренный русским визуальным искусством, перевелся
к Сарабьянову Дмитрию Владимировичу на историю искусств. В те годы занятие этим
направлением было очень заманчивым. Неизвестное искусство, запасники, частные
коллекционеры… Все это было так романтично! Так увлекательно! Было очень много
загадочных моментов, понимаете? И с тех пор у меня две любви – моя жена
Николетта и русское искусство.
Ю. Г.: –
Как вы, англичанин, оказались в США?
Д.-Э. Б.: –
В детстве не мог представить, что я свяжу свою жизнь с США! Для меня, как для
многих англичан, Америка представлялась страной заманчивой, но очень далекой;
богатой, но в чем-то и примитивной. К тому же, мой отец был простым рабочим с
лейбористскими убеждениями, и я, скорее всего, разделял его опасения перед
«цитаделью капитализма».
Но
дело в том, что после возвращения из Москвы, отработав год в Шотландии в
Сент-Эндрюсском университете, я остался без работы. Сидел в Лондоне, давал
частные уроки. И вдруг получил из Канзасского университета приглашение на
работу сроком на год. Поехал в США – думал, что вернусь после завершения
контракта. Но задержался, как видите, на всю жизнь. Во-первых, будучи очень
наивным человеком, буквально влюбился в Америку (капитализм, корпоративная
жизнь, все блестит: реклама потрясающая и все дела). Во-вторых, открылись такие
перспективы! Ведь там мощные университетские инфраструктуры… И я стал
американцем, отойдя от родины.
Сейчас
я преподаю в Университете Южной Калифорнии в Лос-Анджелесе, читаю историю
русского искусства ХIX–XX
веков.
Ю. Г.: –
Вам принадлежит честь создания Института
современной русской культуры у Голубой Лагуны. Расскажите об истории его
создания.
Д.-Э. Б: –
Этот институт мы основали в 1979 году в Техасе вместе с американским славистом
Сиднеем Монасом и молодыми филологами, историками литературы, эмигрировавшими
из Санкт-Петербурга, – Константином Кузьминским и Ильей Левиным. Как я сейчас
понимаю, проект был утопический. Наша основная цель была собрать воедино все
эмигрантские архивы, создать библиотеку и исследовательский центр. Грандиозного
центра на сегодняшний день, конечно же, нет, но все-таки мы кое-что собрали –
архивы, редкие книги, записи живых голосов, фотографии и грампластинки. Кстати,
собраны лучшие русские голоса: Собинов, Нежданова, Смирнов. Начало прошлого
века. Это очень редкая коллекция. Сейчас эти материалы в Лос-Анджелесе в
Университете Южной Калифорнии. Выпускаем бюллетень два раза в год и ежегодный
журнал «Эксперимент», часто устраиваем конференции, консультируем и профессуру,
и студентов. Другими словами, вносим нашу маленькую лепту в общее дело
сохранения русской культуры.
Ю. Г.: – А чем вы в Институте современной русской
культуры у Голубой Лагуны особенно гордитесь?
Д.-Э. Б.: –
Из ценных рукописей у нас дневник
Александра Бенуа за 1916–1917–1918 годы. Мы его издали в Москве в издательстве
«Русский путь» при Доме Русского Зарубежья имени А. Солженицына. В нашем архиве
находится автобиография Никиты Балиева, бывшего импресарио кабаре «Летучая
мышь». Мы и ее опубликовали в Москве. Еще, к примеру, из редких вещей – копия
гостевой книги коллекционера Георгия Костаки. Там есть автограф Кеннеди. У нас
и фотографий много винтажных.
В институте есть
большой раздел, посвященный диссидентскому движению. Его существование –
частично заслуга Константина Кузьминского и Ильи Левина. Весь архив открыт для
студентов-славистов.
Ю. Г.: –
Вы упомянули Кузьминского. В России он
известен, главным образом, девятитомной «Антологией новейшей русской поэзии у
Голубой Лагуны (1980–1986)», в создании которой вы играли существенную роль. А
что вас привлекло в личности Константина Константиновича Кузьминского (ККК, как
он сам себя называл) и в этом его литературном проекте?
Д.-Э. Б.: –
Я помню живо и ККК, и его супругу Эмму, и их собак. ККК был удивительной
личностью, для которой искусство, точнее творчество, было все или почти все.
Жил он поэзией, в поэзии и ради поэзии – и когда мы познакомились в Техасском
университете в городе Остине (где в 1970-е годы я работал в качестве
профессора), я был глубоко поражен не только его страстью к русской культуре,
но и его экстравагантностью, его наплевательским отношением к властям, его
феноменальной фонической памятью и его сугубо русским характером крайностей, психологических
и эмоциональных перепадов настроения. Для меня, бывшего англичанина,
сдержанного и «холодного», ККК представлял собой совершенно другой полюс и,
следовательно, очень меня привлекал. Работая день и ночь над своим опусом
(«Голубая Лагуна». – Ю. Г.), ККК
спасал и продвигал многих и очень многих молодых русских поэтов, которые без
него, без его энергии, без его памяти, канули бы в вечность.
Ю. Г.: –
Что вы планируете издавать в ближайшее
время?
Д.-Э. Б.: –
В конце 2016 года в Италии выходит мой английский перевод исследовательской
работы моей супруги Николетты Мислер. У нее в Москве в издательстве «Искусство
– XXI век» вышла
книга «В начале было тело». Это о ваших «пластичках», или, как их еще называют,
– «босоножках», т. е. о танцовщицах – последовательницах Айседоры Дункан. Целая
книга про эту волну в двадцатые годы. А через год я должен написать по заказу
того же издательства книгу о русских художниках в США. Tема
сложная. Тут имеются в виду
российские художники, которые выехали после Октябрьской революции и очутились в
Америке. Такие как Сергей Судейкин, Семен Лиссим, Николай Ремизов, Андрей
Худяков – их было довольно много. Художники они были очень разные, разных
возрастов и стилей, и судьбы их тоже были разные. Многие жили в Нью-Йорке или в
Калифорнии, давая частные уроки или работая для театров. Некоторые жили в
провинции, как, например, Николай Фешин в Нью-Мексике. Кто-то имел успех – как,
например, Ремизов в Голливуде, но большинству было трудно и не все «чувствовали
себя как дома». Поэтому монография непростая.
Ю. Г.: –
Вы с супругой издали замечательную книгу
о Павле Филонове. Расскажите об истоках увлечения этим художником.
Д.-Э. Б.: –
С Николеттой мы занимались им по отдельности до 1980 года, до начала нашего
союза. Мы, можно сказать, встретились на почве изучения Филонова, и он,
конечно, нас сблизил. В 1983 году выпустили книгу на английском, посвященную
ему. В 1990 году она вышла на русском в издательстве «Советский художник».
Филонов
очень интригует! В осенний приезд в Москву я выступал на конференции в
Институте искусствознания в Козицком переулке. Конференция была посвящена
связям искусства и оккультизма. Говорил об отношении Филонова к атомной
энергии. Это метафора, как вы понимаете…
Ю. Г.: –
Тема оккультизма и русского искусства для
вас не нова. У вас есть работа, посвященная Кандинскому и теософии…
Д.-Э. Б.: –
Да.
Ю. Г.: –
Как часто вы приезжаете в Россию?
Д.-Э. Б.: –
Два-три раза в год. Мой интерес к России идет и от отца, как я уже говорил,
простого лондонского рабочего с левыми взглядами. Для него Советский Союз в
пятидесятые годы был неким символом свободы, пролетарского рая. И для меня
долгое время. И парадоксально – Советы были и остаются страной, полной свободы.
Вы не думайте, я не такой наивный. Конечно же, знаю, что в Советском Союзе были
и жуткие тюрьмы, и сумасшедшие дома. Но ведь здесь не зря говорят: «Закон – как
столб, всегда можно обойти». Мне очень нравится эта гибкость в Советском Союзе,
да и в России. Всего можно со временем добиться! А во многих других странах
нельзя, особенно там, где бюрократия сильна.
Ю. Г.: –
В продолжение темы бюрократического
давления… Ваша работа во многом связана с архивами. В каких годах легче было
в них работать – при Советской власти, в перестройку или же в современной
России?
Д.-Э. Б.: –
Это сложный вопрос. Конечно, в 60–70-е годы было очень непросто, потому что
была нужна рекомендация для допуска в архив. И не все могли ее получить.
Правда, как я уже упоминал, у меня был очень хороший руководитель, Сарабьянов.
Благодаря ему я получил доступ. А сегодня все упрощено, и многое есть в
электронном виде в РГАЛИ.
Ю. Г.: –
Вы много общаетесь с коллекционерами и
собирателями из Советского Союза и России. Чьи частные коллекции вы могли бы
выделить?
Д.-Э. Б.: –
В Москве – Рубинштейн Яков Евсеевич, у него была замечательная коллекция
живописи начала прошлого века, он очень симпатичный человек. Потом, конечно же,
нельзя обойти Георгия Костаки. Была такая пара Мясниковых, которые тоже
собирали начало XX века. Прекрасная коллекция у Валерьяна Дудакова. Он сейчас живет в
Лондоне. Был такой переводчик Евгений Гунст. У него удивительные работы
Судейкина, Сапунова. И, конечно, нельзя не выделить гиганта Илью Зильберштейна.
Он, как говорится, воистину человек с глазом, со вкусом!
Ю. Г.: –
А можете назвать достойных коллекционеров
и исследователей русского искусства из США? К примеру, из более молодого
поколения?
Д.-Э. Б.: –
Есть Анатолий Беккерман, галерейщик из Нью-Йорка, родом из Советского Союза. У
него большая и хорошая коллекция. Он часто в России ее выставляет. Как раз его
выставка в Манеже завершилась… К примеру, в 2014 году в Русском музее было
представлено около 48 живописных и скульптурных произведений, в числе авторов –
ведущие мастера русского искусства второй половины XIX – начала ХХ века: Анисфельд, Антокольский, Бурлюк,
Гончарова, Григорьев, Коровин, Судейкин, Фальк, Фешин, Экстер… Да и у Михаила Барышникова очень хорошая
коллекция.
Ю. Г.: –
Да, она выставлялась несколько лет назад
у нас в Музее изобразительных искусств им. А. С. Пушкина.
Д.-Э. Б.: –
Познакомился я с Барышниковым в связи с этой выставкой. Писал предисловие к
каталогу. Там хорошие вещи Бенуа, есть и добротные вещи Дмитрия Бушена.
А
что касается американских исследователей, то, как ни странно, сейчас у меня
более крепкие связи с английскими славистами. Потому что в Англии сейчас
создалось новое перспективное исследовательское сообщество – ССRAC: Сambridge Cоurtauld Russian Art Center. Courtauld – это институт искусствоведения в Лондонe. Его
профессора создали специализированную программу для студентов, интересующихся
русским искусством. В результате выпускаются новые поколения искусствоведов,
защищающих диссертации на темы, связанные с русским искусством. К примеру,
«Творчество Филиппа Малявина и Дмитрия Стеллецкого в эмиграции». А в Америке,
увы, сейчас меньший интерес к русскому искусству, нежели ранее…
Ю. Г.: –
Следовательно, курировать выставки
русского искусства в США сейчас сложней?
Д.-Э. Б.: –
Их везде курировать сложней из-за санкций против России. Смотрите: я
организовал выставку Бакста летом-осенью 2016 в Музее изобразительных искусств
им. А. С. Пушкина. И мы не имели права и возможности брать вещи из США из-за
санкций. А в американских музеях и частных коллекциях очень много Бакста. И
если мы хотим организовать выставку русского искусства в Америке, – то мы не
можем брать вещи из России из-за санкций. Поэтому я давно не занимаюсь
организацией русских выставок в Америке. В Европе – другое дело.
Ю. Г.: –
А в Европе какая самая любимая выставка,
подготовленная вами?
Д.-Э. Б.: –
Три года назад во Флоренции мы с Николеттой подготовили необычную выставку
«Русский авангард. Сибирь и Восток». Мы исследовали, как художники Кандинский,
Сарьян, Бакст, Малевич и другие смотрели на Восток, на азиатские страны.
Сопоставляли их работы с восточными. С атрибутами шаманизма, или с японскими
гравюрами, или китайскими знаками. И показывали, что они смотрели на все эти
вещи, как источник вдохновения. Это была очень интересная и резонансная выставка.
А сейчас открыта подготовленная мною совсем другая выставка Бакста в
Монте-Карло, где все внимание на текстиле.
Ю. Г.: –
Позволяет ли ваш сегодняшний образ жизни
следить за тенденциями рынка российского искусства?
Д.-Э. Б.: –
По мере сил. Все эти цены очень интересны! Подумать только: «Супрематическая
композиция» Малевича ушла два года назад на Сотбисе за 27 миллионов долларов!
Фантастика! Интересно также смотреть как растут, словно грибы после дождя,
фальшивые вещи русских авангардистов. Это и забавно, и страшно… Может быть
из-за того, что Россия стоит на перекрестке Запада и Востока, иногда в обществе есть симптомы шизофрении. Абсурда.
Как говорится, герои Гоголя и Хармса – всегда с нами. (Кстати, именно они из
всей русской литературы мои любимые
писатели.)
С
другой стороны, происходит много хорошего. К примеру, несколько лет назад в
Москве создан частный музей Анатолия Зверева. Это – феноменально! Зверев мне
очень импонирует. Важно, что художник был предельно искренен. А вот за молодыми
я не очень слежу.
Ю. Г.: –
У вас много интересных проектов,
связанных с русским искусством, и в связи с этим вполне закономерно, что вы
удостоены Ордена Дружбы Российской Федерации. Какой самый сложный российский
проект для вас?
Д.-Э. Б.: –
Создание полного двухтомного каталога коллекции «Художники русского театра»
Нины и Никиты Лобановых-Ростовских. Первый том вышел в 2011 году в Англии,
спустя год – второй. Была проделана колоссальная работа! Коллекция – больше
1000 единиц – символизирует возрождение русского театрального дизайна cто лет тому назад. Входят в собрание эскизы к костюмам и
декорациям не только для балета, оперы и драмы, но и для кино, кабаре,
массового действа и так далее. Это собрание сейчас собственность Театрального
музея в Санкт-Петербурге. Оно неповторимо. И не только в силу своей стоимости,
поскольку цены на Бакста, Бенуа, Головина, Коровина, Шагала, Малевича и др.
необыкновенно высоки. Дело в том, что такие работы невозможно более разыскать –
иссякли источники для собирания такого рода коллекций и на Западе, и в России.
Теперь чрезвычайно трудно найти высокохудожественную работу для, скажем,
Русских балетов Сергея Дягилева или для конструктивистских спектаклей 20-х
годов. Лишь потому, что они начали приобретать эскизы еще в 1960-е годы, Нина и
Никита Лобановы-Ростовскиe смогли собрать такую уникальную коллекцию.
…Думаю,
что мой грядущий междисциплинарный проект на Урале также будет сложным. На
Урале между Челябинском и Екатеринбургом есть небольшой город Сатка. Он славен
производственной группой «Магнезит», огромным карьером в центре города и
заводами. «Магнезит» недавно учредил культурный фонд для превращения
50-тысячного города в Уральский культурный центр. И они приглашают Николетту и
меня в консультанты этого проекта. Эта идея местного бизнесмена и филантропа,
который стремится многое делать на благо народа. Мне он кажется искренним,
пытающимся создать большую культурную программу для Урала. И именно это
намерение очень привлекает нас.
Ю. Г.: –
Поражает, что даже в нынешние времена
непростых отношений между нашими странами вы стремитесь к сотрудничеству…
Д.-Э. Б.: –
Очень надеюсь, что «холодный» момент и абсурд пройдут и что наши страны опять
сблизятся. Не секрет, что наши взаимоотношения всегда идут волнами. Верю:
сближения не миновать!