Поэт и критик Юрий Мандельштам
Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 282, 2016
«Зарубежная
русская литература есть временно отведенный в сторону поток общерусской
литературы, который – придет время – вольется в общее русло этой литературы», –
писал Глеб Струве в книге «Русская литература в изгнании»[i].
Время слияния двух литератур наступило. Вышли из забвения имена поэтов,
художников, прозаиков первой волны эмиграции. Однако остались еще имена,
достойные того, чтобы о них было сказано больше и точнее. Творчество поэта и
литературного критика первой волны эмиграции Юрия Владимировича Мандельштама,
погибшего в 1943 году в Освенциме, до сих пор еще практически не изучено.
Поиск
духовного видения мира, осмысление смерти как метафизического феномена, экзистенциальные
переживания понятий «бессмертие», «вечность», «Бог» определили собственный
оригинальный путь поэзии первой волны русской эмиграции. Русский философ
Николай Бердяев писал, что постигнуть смысл жизни есть самое важное дело, что
смысл этот лежит за пределами мира, а мир упирается в тайну, в которой
рациональное мышление кончается. «Тема эмигрантской литературы остается
метафизической, темой вечной мировой трагедии, разлитого в мире неблагополучия
и стремления это неблагополучие преодолеть. Тема труднейшая и ответственнейшая,
ибо никаких готовых решений не признающая. Без подлинного духовного
переживания, без собственного, личного, в каждом данном случае неповторимого
опыта, она превращается в словесное кружево, в пустые формулы, то есть
просто-напросто перестает существовать», – писал Юрий Мандельштам в статье
«Метафизический заказ в эмигрантской литературе»[ii].
Поэт
видит то, что недоступно простому смертному. Рукой его ведет поэтическая
интуиция, называемая «Божьим даром». Мир, в котором находится поэт,
превращается в замкнутую цепь глубоких душевных страданий. Именно в этом
замкнутом круге он видит себя обреченным на вечное одиночество и смерть. «В
пророческой же природе современной русской поэзии сомневаться уж нельзя –
слишком она очевидна. И дело, конечно, не в отдельных
‘поразительных предсказаниях’ (вроде прославленного и затасканного
лермонтовского ‘Настанет год. России черный год’), в
конце концов, случайных и лишенных необходимости, а в том, что в наши дни
русские поэты снова стали чувствилищем народной души, в которой события
совершаются раньше, чем в мире событий гражданских. Флаг поэзии
взвивается раньше, чем приходит в движение поверхность народного моря», – писал
Д. Святополк-Мирский[iii] в 1926
году.
В
1933 году в газете «За рулем» (выпуск 2, июнь) появились стихи
тридцатидвухлетнего поэта Владимира Смоленского, которые он посвятил своему
другу по перу, поэту и литературному критику Юрию Владимировичу Мандельштаму.
1
Ю. М.
Отчаянье… –
молчи, молчи.
Отчаянье еще не
это,
Надежды слабые лучи,
Немного теплоты и
света
Еще несут тебе из
тьмы,
Еще тебе открыты
дали,
Еще окно твоей
тюрьмы
Камнями не
замуровали.
Отчаянье – когда
совсем,
Совсем один, на дне
навеки,
Когда от крика
станешь нем,
И каменными станут
веки,
Когда уже не
сможешь жить,
Когда уже не хватит
силы
С размаха голову
разбить
О стены каменной
могилы.
2
Не плачь, не плачь,
все это сон и бред,
И ты, и я, и этот
тусклый свет,
И этот тесный дом,
и этот низкий свод,
Толкни его рукой –
он поплывет.
Он поплывет и
сгинет без следа,
Мгновенно, без
усилья, навсегда.
Не плачь ни о себе,
ни обо мне –
То ангел спит и
видит нас во сне.
То ангел спит и
говорит в бреду
И замерзает на
небесном льду.
Все тише, все
труднее дышит он,
И все томительней
смертельный сон.
И все бессвязнее
его слова,
Они уже слышны
едва, едва,
Они уже подобны
тишине,
Они уже как звезды
в вышине.
И только ты, и я, и
снежный прах
В огромных, мертвых
ангельских зрачках.
Строки
эти, символический образ смерти и страшное предсказание – «Еще окно твоей
тюрьмы / Камнями не замуровали» – были адресованы 25-летнему молодому поэту и
начинающему литературному критику, у которого была впереди целая жизнь.
В
1925 году Юрий Мандельштам окончил с серебряной медалью Русскую гимназию в
Париже[iv],
в которой учились князья Владимир Кириллович Романов, Константин
Багратион-Мухранский, Тихон Николаевич Куликовский и другие. Одним из
основателей и бессменным директором Русской гимназии в Париже был Борис
Андреевич Дуров (1879–1977, русский военный инженер и артиллерист,
администратор, полковник, педагог, преподаватель математики). По окончании
гимназии Юрий был принят и в 1929 году с отличием окончил Сорбонну, стал
обладателем диплома по современной истории и русской литературе. Юрий
Мандельштам был человеком высокообразованным, прекрасно владел русским,
французским, немецким и английским языками. Еще обучаясь в гимназии, он читал
классику на языке оригиналов. «У него была изумительная память, большая
эрудиция, хороший литературный вкус и с самого начала – критические
способности», – вспоминает его близкий друг Ю. Терапиано[v].
Однако
страшное пророческое предсказание Владимира Смоленского сбылось – Юрий
Владимирович Мандельштам погиб в Освенциме 15 октября 1943 года, не дожив всего
одну неделю до своего 35-летия. Может быть, задохнувшись в газовой камере или
от голода в лагерной казарме – нет свидетелей его гибели, осталась только
истлевшая справка о смерти поэта, выданная родственникам погибшего. До конца
жизни ждала сына мать, не могла поверить в его гибель. «Почему не уехал из
Парижа с родителями и сестрой?» – этот вопрос мучил Софию Мандельштам до
последнего дня.
Кажется,
что ответственность за маленькую дочь Китти, постоянные мысли о рано ушедшей
жене, одиночество, страх за близких ему людей лежали на душе Юрия Владимировича
тяжелым камнем. Он знал, что смерть где-то рядом, предчувствовал ее, писал и
размышлял о ней постоянно.
Тому, что ты живешь
и пишешь,
Тому, что ты поешь
и дышишь,
Порадуйся, мой
друг, пока
Тебе земная жизнь
близка.
А там… Но разве
мы узнаем?
Но разве адом или
раем
Изменим мы хоть
что-нибудь?
Мой друг, будь
радостен, забудь!
Несмотря
на введенный комендантский час, оставаться дома одному вечером поэту было
невыносимо. В том же доме жил его друг, поэт Игорь Воинов[vi],
как и Мандельштам, сотрудник газеты «Возрождение». 9 марта 1942 года Юрий
Владимирович и решил подняться к другу. Вот что пишет об этом Ю. Терапиано:
«Чтобы скоротать время, по вечерам Воинов и Мандельштам поочередно приходили
друг к другу. Хотя евреи не имели права покидать своих квартир после 8 часов
вечера, никто не мог предположить, что в пределах того же дома ‘отсутствие’
будет рассматриваться как преступление»[vii].
Если вдуматься в слова Терапиано, возникает вопрос: почему именно в это время и
именно в квартиру Юрия Мандельштама пришли с проверкой? Cудьба
или предательский донос? Об этом размышляет и вернувшийся в Россию поэт Юрий Софиев в книге
«Синий дым»[viii]:
«…во время оккупации погиб он (Юрий Мандельштам. – Е. Д.) тоже трагически. Немцы установили
комендантский час, специально для евреев: после двадцати часов нельзя было
выходить из дому. Мандельштам жил на первом этаже. Иногда, по вечерам, он
поднимался на четвертый этаж в том же доме, к соседям, поиграть в карты.
Какой-то негодяй проследил за ним и донес немцам.
Гестаповцы сделали внезапный обыск…» Жандармы оставили повестку. На следующее
утро Юрий Мандельштам добровольно явился в комендатуру и был немедленно
арестован немецкими оккупационными войсками. Домой он уже не вернулся.
При
жизни и после смерти поэта написано о нем было очень мало: небольшая статья
Терапиано и отдельные, вкрапленные предложения о его творчестве в книгах,
изданных в эмиграции. Так, Нина Берберова вспоминает: «Собрание поэтов в кафе
‘Грийон’, в подвале. Когда-то собирались здесь. Пять лет не собирались. Все
постарели, и я в том числе. Мамченко далеко не мальчик, Ставров – почти седой.
Пиотровский. Появление Раевского и Гингера – который
уцелел. Почтили вставанием Юру Мандельштама, Воинова, Кнорринг и Дикого. Домой
через Тюльери. Когда-то в Тюльери, пятнадцать лет тому назад, мы гуляли: Юра
Мандельштам, Смоленский, Кнут, Ходасевич и я. Все были немножко влюблены в
меня, и я была немножко влюблена во всех»[ix]. .….
(полную
версию текста вы можете прочитать в журнале и / или он-лайн по электронной
подписке)
[i] Струве Глеб. Русская литература в изгнании. – Париж — Москва: YMCA—Press / Русский путь, 1996. 448 с.
[ii] Статья из архива Мари Стравинской (перепечатана по
рукописному оригиналу).
[iii] Святополк-Мирский Дмитрий. Поэты и Россия //
«Версты», № 1, 1926, с. 144. Князь
Дмитрий Петрович Святополк-Мирский, (1890–1939) – русский литературовед,
литературный критик, публицист, писал по-русски и по-английски. В 1932 году
переехал в Советский Союз. В 1937 году был арестован, приговорен по «подозрению
в шпионаже» к 8 годам исправительно-трудовых работ, в июне 1939 года умер в
лагере под Магаданом.
[iv] См. статью П. Григорьева в газете «Возрождение», № 67, 8
августа, 1925 г.
[v] Терапиано, Юрий. Встречи. – Нью-Йорк: Изд-во им. Чехова, 1953.
[vi] Воинов Игорь Владимирович (1885–1942) – поэт, писатель,
публицист, член «Кружка казаков-литераторов». Работал редактором русской
эмигрантской газеты «Возрождение», автор сборника стихов «Чаша ярости» (Париж,
1938) и монографии «Мастера русского
искусства».
[vii] Терапиано Юрий. Указ. соч.
[viii] Софиев Юрий. Синий дым. – Алма-Ата: Изд-во Алматы, 2013, с. 54.