Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 281, 2015
В
России, как прежде в Советском Союзе, любят отмечать памятные даты. Мне больше
по душе, когда их отмечают «со дня рождения», а не «со дня смерти». Это,
вероятно, связано с тем, что я француз, западный человек.
Иван
Алексеевич ушел из жизни в изгнании, в Париже. Он умер в год смерти Сталина.
Стоит напомнить, что год его рождения совпал с годом рождения В. И. Ленина.
Такая вот ирония судьбы. Культ большевистского вождя заслонил собой юбилей
великого русского писателя, сделал невозможным его празднование в 1970 году.
Так продолжалось долгие годы. Кроме ценителей настоящей литературы и
профессиональных филологов, писателя в СССР мало кто знал. С тех пор прошло
достаточно времени. В России произошли существенные перемены. Было бы интересно
в связи с этим проследить, как этапы творчества и жизни И. А. Бунина
воспринимались советской и постсоветской критикой; как и в каком направлении переоценивались его труды. По работам
буниноведов этот литературно-идеологический процесс прослеживается четко –
начиная со статей Твардовского и заканчивая обычной советской практикой
«пробивания» в печать тех или иных «сомнительных» с точки зрения советского
официоза произведений. Известно, что именно писатели,
вознесенные властью, такие, как, например, Твардовский и Симонов, своими
предисловиями, короткими «благословениями» в несколько строк и «внутренними
рецензиями» способствовали выходу из печати многих запрещенных книг.
Меня всегда коробила подобная советская практика, но все-таки я признаю
полезность и эффективность таких «демаршей» со стороны «генералов» советской
литературы. Ведь благодаря им в Советском Союзе
сначала вышел однотомник, потом «огоньковский» пятитомник, затем девятитомник
сочинений И. А. Бунина с предисловием Александра Твардовского и комментариями
А. Бабореко и О. Михайлова и, наконец, последнее издание, самое полное, –
восьмитомник, составленный Бабореко в «Московском рабочем».
Говорю
об этом не без определенного умысла. Приехав в СССР в
1968 году в качестве стажера-аспиранта МГУ, я встретился по просьбе Бориса
Константиновича Зайцева с Александром Кузьмичом Бабореко и Олегом Николаевичем
Михайловым. Нелегко вспомнить в деталях, что происходило сорок семь лет назад.
Тем не менее, я не забыл, как проходила встреча с Бабореко, обставленная по
всем правилам конспирации. Я должен был передать ему что-то для него очень
важное. Мы встретились неподалеку от Библиотеки им. Ленина. Так обычно
встречаются заговорщики или фарцовщики. Он, получив привезенное
мною, тут же исчез, словно испарился.
Мы
с ним снова встретились в Москве 29 августа 1994 года, незадолго до его смерти.
Наступили другие времена. Александр Кузьмич пригласил меня к себе на обед и
подарил свою книгу «Дороги и звоны»1 с такой дарственной надписью:
«Глубокоуважаемому и дорогому Ренэ Юлиановичу Герра в память о тех давних днях,
когда мы, встретившись, маялись где-то по московским
переулкам. Я безмерно рад новой встрече – дома, за бутылкой водки, по русскому
обычаю. Поднимем бокалы – чтобы сбылись наши лучшие надежды!» Не могу не
привести также несколько цитат из этой его правдивой, честной книги: «Мы росли в мире, в котором столько творилось зла, и чтобы не
сбиться с дороги наших отцов и дедов, заповедавших нам истины добра и
справедливости, надо было устоять перед напором тех, кто, к несчастью для
нашего поколения, нес в мир безбожие и примитив мышления материалистов,
насаждал в обществе презрение к нормам добра и стремился уничтожить весь уклад
жизни народа и его святыни» (С. 18). «Незадолго до чествования Бунина
[1973 г.] Макашин ездил в Париж… Ездить в Париж ему – а до него Никулину –
было так же просто, как в Москве в Союз писателей. Отношение к Бунину у
Макашина состояло в том, что он в качестве члена редколлегии ‘Литературного
наследства’ наблюдал за изданием бунинского тома (том 84); всю редакционную
работу выполнял А. Н. Дубовиков. Макашин ничего никогда не писал о Бунине. Если
же говорить совсем точно, то было у него одно сочинение, так называемая
‘внутренняя рецензия’ – то есть не для публикации – на мою статью
‘Гимназические годы И. А. Бунина’, написанную для ‘Известий Отделения языка и
литературы Академии Наук СССР’. Статья – сообщение о
найденных в Орловском областном архиве документах (ф. 534), открывших некоторые
важные факты из биографии юного поэта; из этих документов выяснилось, когда он
поступил в Елецкую гимназию, когда оставил учебу; в журнале успеваемости
указаны отметки; есть сведения и о том, где Бунин жил в Ельце, – готовый
комментарий к ‘Жизни Арсеньева’! Макашин статью ‘зарезал’: правоверный
марксист-ленинист написал, что я ничего не говорю ‘об отношении Бунина к
революционным демократам’. А Бунину было, когда отец привез его в Елец в 1881
году сдавать вступительный экзамен, неполных
одиннадцать лет!.. Большой вред причинило русской культуре его хвалебное,
абсолютно беспринципное предисловие к книге некоего В. В. Лаврова ‘Холодная
осень’2, за которую автора этой ‘Осени’ казнить мало ввиду ее
беспардонной лживости» (сс. 170-171).
Александр
Кузьмич Бабореко был прекрасным буниноведом, человеком неплохим, по-своему
честным, но запуганным. И все-таки очень хорошо, что в конце жизни он успел
написать эту книгу. Это было важно для него и для будущих исследователей. Мне
нравится и первая его книга – «И. А. Бунин. Материалы для биографии»3;
к сожалению, второе издание, дополненное4,
как ни странно, хуже, по определенным причинам.
В
России говорят, что о покойниках надо говорить хорошо или ничего, а вот Вольтер
сказал, что о покойниках надо говорить правду.
О.
Н. Михайлов долгие годы заведовал сектором литературы Русского Зарубежья в
ИМЛИ. Мы были знакомы с 1968 года, а в октябре 1986 года, уже в годы
перестройки, он впервые меня навестил в Париже. Я понимаю, что советским
литературоведам было не то чтобы несладко, это не то слово, им было очень
непросто, приходилось приспосабливаться, взвешивать каждое слово. Знаете,
бросать камни легко, а собирать их намного труднее. И дело чести исследователей
– разобраться в том, что писали советские литературоведы-буниноведы, что они
преподносили читателю из произведений И. А. Бунина и с какими комментариями.
Ведь они даже переделывали произведения писателя, якобы для того, чтобы
способствовать новой публикации. Скажу, что все эти ухищрения абсолютно
неприемлемы, а их ценность спорна.
Не
могу в связи с этим не процитировать две дарственные надписи О. Михайлова:
«Может быть, дорогой Ренэ, эта первая более или менее честная статья о Бунине –
без экивоков и недомолвок. 4.03.1993, Париж»5; «Дорогому Ренэ Герра
– эту книгу, которая писалась до нашей революции, несет на себе следы застоя,
но лежала в цензуре год и вышла только в Туле, – сердечно твой Олег Михайлов»6
– и то, что он писал в 1997 году в своей статье о Бунине: «Книга ‘Воспоминания’
по резкости оценок не только в художественном, но и в политическом плане
напоминала Бунина 1920-х (‘Окаянные дни’, ‘Записная книжка’, ‘Инония и Китеж’).
Написанная с исключительной силой и блеском, эта книга включает, наряду со
светлыми страницами (портреты Л. Н. Толстого, Чехова, Рахманинова, Эртеля,
Джером Джерома), очерки-памфлеты, исполненные язвительности и сарказма. До
недавнего времени главы эти либо вообще не публиковались у нас (‘Горький’,
‘Маяковский’, ‘Гегель, фрак, метель’), либо публиковались в усеченном,
искажающем общий смысл виде (‘Третий Толстой’, ‘Волошин’, ‘Автобиографические
заметки’)»7.
Мне
кажется, что в год 145-летия со дня рождения И. Бунина пришло время обозначить
его место в русской литературе и в русской цивилизации. И. А. Бунин – один из
тех редких писателей XX века, который дважды победоносно возвращался своим
творчеством и книгами на родину. Первое возвращение было во время хрущевской
«оттепели». Уже в 1968 году я обратил внимание, что его книги в московских
букинистических магазинах почти не попадались, – тогда существовал к нему
огромный, неподдельный интерес. В 1973 году издали, наконец, бунинский
двухтомник в серии «Литературное наследство»8, не включив в него,
однако, статьи Б. К. Зайцева и Г. В. Адамовича. Они оба, по официальной просьбе
самого С. А. Макашина, члена редколлегии «Литературного наследства», написали
воспоминания об Иване Алексеевиче, которые издательство не напечатало, –
естественно, по идеологическим причинам. Адамович и Зайцев согласились писать
бесплатно, я помню, как они честно, кропотливо трудились, учитывая
академический характер издания. К счастью, Г. В. Адамович успел напечатать свой
текст в «Новом Журнале»9.
Второе
триумфальное возвращение И. А. Бунина на родину произошло в конце восьмидесятых
годов. «Окаянные дни»10 вышли в 1990 году не одним, а пятью
изданиями, общим тиражом почти миллион экземпляров. Были напечатаны ранее
запрещенные рассказы И. А. Бунина «Под серпом и молотом», «Товарищ Дозорный»,
«Красный генерал» и его «Воспоминания». Вокруг его книг возник не просто
интерес – ажиотаж. Книги писателя выходили громадными тиражами. Это, как мне
кажется, – редкий случай в русской и вообще в мировой литературе, свидетельство
того, насколько писатель был нужен России, какое воздействие на общественное
сознание россиян оказывал его авторитет, его взыскующая совесть. Книги И. А.
Бунина, особенно «Окаянные дни», актуальны и по сей день. Я бы посоветовал
каждому россиянину читать и перечитывать «Окаянные дни» и повторять как
заклинание: «чур меня!»
Эта
страшная книга наводит на разные мысли, не всегда веселые, особенно
что касается характера русского народа, мужицкой психологии и хитрости. Когда
писатель выступал 16 февраля 1924 года в Париже с речью «Миссия русской
эмиграции», он уже понимал, может быть подсознательно, что уехал навсегда.
Напомню эту историческую речь: «Мы в огромном большинстве своем не изгнанники,
а именно эмигранты, то есть люди, добровольно покинувшие родину. Миссия же наша
связана с причинами, в силу которых мы покинули ее… Наша цель – твердо
сказать: подымите голову! Миссия, именно миссия, тяжкая, но и высокая,
возложена судьбой на нас… Если бы даже наш исход из России был только
инстинктивным протестом против душегубства и
разрушительства, воцарившегося там, то и тогда нужно было сказать: ‘Взгляни,
мир, на этот великий исход и осмысли его значение. Вот перед тобой миллион из
числа лучших русских душ, свидетельствующих, что далеко не вся Россия приемлет
власть, низость и злодеяния ее захватчиков’...Что
произошло? Произошло великое падение России, а вместе с тем и вообще падение
человека… Миссия русской эмиграции, доказавшей своим исходом из России и
своей борьбой, своими ледяными походами, что она не только за страх, но и за
совесть не приемлет ленинских градов, ленинских заповедей, миссия эта
заключается ныне в продолжении этого неприятия…
Россия! Кто смеет учить меня любви к ней?..» Человек умный и прозорливый, Бунин
понимал, что наступившее лихолетье надолго, потому что знал лучше, чем многие
другие писатели, русский народ. Именно в Ельце, в Бутырках, Озерках,
Васильевском он получил этот заряд знания. Бунин подчеркивал и гордился тем,
что знает русский народ изнутри. Между тем, кое-что от барчука в нем
оставалось. Об этом можно судить хотя бы по знаменитой истории, связанной с
куплей им дворянской фуражки, и как сам этот факт стал предметом шуток со
стороны белых эмигрантов, проживающих в Париже.
В
России не очень любят говорить о том, что было тридцать лет назад. Понятно, что
мало кому приятно вспоминать прежние прегрешения. Люди
словно стесняются каких-то моментов своей биографии. Думаю, что в СССР в сфере
литературной, особенно в критике и литературоведении, существовала круговая
порука, потому-то у многих «рыльце в пушку». И все-таки причина такой
«забывчивости» более глубокая. Склад ума, мышления – вот что труднее всего
изменить. Я часто говорю, что России давно уже нет: России дореволюционной,
царской России. К сожалению или к счастью – не мне судить. Нет и Советского
Союза – я бы определенно сказал: к счастью. А сейчас что? Это будет зависеть от
жителей России.
Замечательно,
и об этом нельзя забывать, что сейчас каждый, кто хочет, может свободно читать
Бунина не только у себя дома, но и в метро, на улице. Хоть «Окаянные дни», хоть
его антисоветские выступления. Но когда я нелегально привозил в Советский Союз
несколько экземпляров «Окаянных дней», то рисковал, – как и те, кому дарил эту
книгу, – они рисковали еще больше. В лучшем случае их могли выгнать с работы, в
худшем – дать срок.
Впервые
я увидел книги И. А. Бунина у моей учительницы русского языка Екатерины
Леонидовны Таубер, на юге Франции, в Мужене, между Каннами и Грассом, недалеко
от Наполеоновской дороги, по которой Иван Алексеевич часто ездил в Канны на
автобусе. Екатерина Леонидовна жила с супругом, Константином Ивановичем
Старовым, помещиком из Старого Оскола, бывшим офицером царской армии,
участником Белого движения. У них была очень скромная, полунищенская
обстановка. Был у них застекленный книжный шкаф, и в нем-то я первый раз увидел
– мне было тогда лет тринадцать-четырнадцать – «Новый Журнал»: корешки со
шрифтом Добужинского, книги Ивана Алексеевича Бунина и Галины Николаевны
Кузнецовой. Екатерина Леонидовна говорила, что это книги замечательного
писателя и поэта – я это подчеркиваю, потому что часто забывают, что Иван
Алексеевич еще и удивительный поэт. А сама Екатерина Леонидовна была
акмеисткой, ее кумирами были Блок и Ахматова. Она читала мне стихи Бунина, – и,
что было знаменательно, все это происходило «под сенью олив» – так Е. Таубер и
озаглавила свою вторую книгу стихов (Париж, 1948). Я тогда воспринимал все
живо, мне это было так близко, – словно человеку, который живет в России в
бунинских местах, читает «Жизнь Арсеньева» и ранние рассказы, связанные с этими
местами, со средней полосой. Со мной происходило то же самое: я вырос, как это
ни парадоксально звучит, в бунинских местах. Юг Франции, который Бунин
описывает, – все это мне до боли знакомо, это мой край родной. Здесь, в
Приморских Альпах, соединяются судьбы Бунина, Зайцева, Зурова, Кузнецовой,
Таубер, других писателей-эмигрантов их круга – и моя собственная молодость.
Забегая
вперед, скажу, что Зайцев тоже об этом писал, – именно на юге Франции,
благодаря Буниным, которые не раз приглашали его к себе. Он обнаружил в этих
местах ту же прозрачность воздуха, покорившую его в свое время в Италии. В
Провансе, в местечке Пюжетт, недалеко от аббатства Торонэ, он снова обрел себя.
Лазурный берег притягивал к себе представителей русской культуры с давних пор.
Эта традиция пошла от Гоголя, Тютчева, Чехова. А Чехов – один из кумиров и
Бунина, и Зайцева, которые в конце жизни написали о нем книги11.
В
Грассе Бунин снимал сначала виллу «Бельведер», а потом «Жаннет», где проводил
несколько месяцев в году. Это внесло в его здешнюю жизнь определенную ноту: у
Бунина бывали Зайцев, Шмелев, Мережковский, Гиппиус, Ходасевич, Берберова,
Алданов, Степун, Рахманинов и многие другие. Мне кажется, Бунин был
своеобразным магнитом, многие с ним хотели встречаться, общаться.
Е.
Л. Таубер была поэтом, прозаиком и литературным критиком. Она встречалась с
Буниным, у меня сохранилась их переписка. Бунин в своем дневнике дал высокую
оценку ее творчеству. При этом Таубер была очень скромным человеком. Неслучайно
стихи Екатерины Леонидовны душевно близки, родственны стихам Г. Н. Кузнецовой.
Сохранилась переписка между Таубер с Галиной Николаевной, где сама Кузнецова
говорит об этом. Вот красноречивая дарственная надпись на книге «Грасский
дневник»: «Родственной душе – милой Екатерине Леонидовне сердечно – Галина
Кузнецова. Август 1972, Мюнхен»12. Уже после смерти Бунина Вера
Николаевна писала Екатерине Леонидовне, что высылает книгу Ивана Алексеевича
«Митина любовь», вышедшую в нью-йоркском Издательстве имени Чехова, но, к
сожалению, ей придется надписывать книгу вместо него. Тогда и состоялась «моя
встреча» с великим писателем-эмигрантом. Хочу отметить, что эта встреча
произошла, когда мало кто из западных славистов интересовался Буниным. Не
только в советской России ему мешал ярлык белогвардейца, но и на Западе. Я об
этом уже не раз говорил и писал.
Как
ни странно, даже Нобелевская премия, присужденная Бунину в 1933 году, не
изменила существующего положения, хотя он был первым из русских писателей,
удостоенным Нобелевской премии по литературе. Впрочем, благодаря
ей во Франции Бунина стали переводить. Но это длилось
недолго; как ни странно, книг на французском языке у него было не так уж много,
даже меньше, чем у другого писателя-эмигранта – А. Ремизова. В те годы такое
престижное издательство, как «Галлимар», выпустило несколько переводов его книг,
– но каких? – «Деревня»13, «Господин из Сан-Франциско»14,
– то есть с «критикой» царской России. Ни «Митина любовь», ни «Солнечный удар»,
ни рассказы из сборника «Темные аллеи» переведены не были. Такова была участь
писателей первой волны послеоктябрьской эмиграции – их почти не переводили.
Например, у Бориса Зайцева за 50 лет жизни в эмиграции вышли на французском
языке всего лишь две книги – «Анна» и «Золотой узор»15.
Письма
И. А. Бунина своему литературному агенту М. А. Гофману открывают малоизвестные
страницы биографии писателя, связанные с изданием его книг на французском,
английском и немецком языках. Особенно интересно то, что относится к
французскому изданию его «Воспоминаний»16, которые вышли 14 декабря
1950 года в Париже в издательстве Кальман-Леви. Из писем мы узнаем, что
«Воспоминания» предлагались также издательствам «Галлимар», «Плон», но контракт
был подписан все-таки с Кальман-Леви. По письмам
видно, что еще до появления русского издания17 был заключен договор
с французским издателем. Французский вариант книги вызвал нарекания Бунина:
«Вообще издательство C—L по наглости беспримерное: какое,
например, имели они право по-своему устанавливать порядок моих статей? Почему
книга начинается с ‘Чехова’?»18 Из
«Воспоминаний» Нобелевского лауреата были исключены несколько глав («Его
Высочество», «Семеновы и Бунины», «Эртель», «Маяковский», «Гегель, фрак,
метель»)… А в другом письме Гофману: «Я хотел Вам сказать, что в английском и
американском изданиях расположение статей, составляющих книгу моих ‘Воспоминаний’,
должно быть такое, как в русском издании, а не то безобразие, которое позволил
себе сделать С.-Levy»19.
Почему «Окаянные дни» появились во французском переводе20
только в конце восьмидесятых годов, после публикации в Москве21? Потому что эта книга была на Западе, как ни странно,
неактуальна, как бы «не созвучна эпохе»: почти все французские издательства
имели определенный, левый, уклон. Почти все французские переводчики,
работавшие, например, на «Галлимар», были близки к коммунистам, – разве они
могли позволить себе переводить такую книгу? И только благодаря перестройке в
СССР «Окаянные дни» вышли, наконец-то, во Франции. Ради справедливости надо
отметить, что за последние годы появились новые книги Бунина на французском
языке, правда, думаю, что они вышли в свет только потому, что в постсоветской
России Бунина стали печатать большими тиражами. То же самое относится и к
книгам Бориса Зайцева, Алексея Ремизова и Гайто Газданова. Когда вышли в США
воспоминания Юрия Анненкова «Дневник моих встреч» (Нью-Йорк, 1966), я пытался
устроить перевод книги на французский, искал и издателя для замечательной
трилогии Романа Борисовича Гуля «Я унес с собой
Россию» (Нью-Йорк, 1981–1984), но в том и в другом случае получил отказ.
Интересно,
что уже в наше время французские слависты старшего поколения стали писать
предисловия и послесловия к произведениям Бунина и других писателей-эмигрантов.
Не для полемики, а чтобы понять логику событий, задаю свой вопрос: почему до
распада Советского Союза никто не писал о Бунине, о писателях-эмигрантах? За
пять лет дружбы и сотрудничества с Б. К. Зайцевым я не
встретил у него ни одного французского слависта. Никогда не писали и не
говорили они у себя на родине о том, что во Франции в изгнании жили Бунин,
Шмелев, Зайцев, Ремизов, Анненков, Георгий Иванов, Одоевцева, Адамович,
Ходасевич, Берберова и др.
Очередной
юбилей И. А. Бунина дает возможность напомнить, что он был первым из первых
писателей Зарубежной России. Присуждение Бунину Нобелевской премии было
воспринято в эмигрантской среде не только как признание его заслуг, но и как
признание русской литературы в изгнании, как победа всей эмиграции. Эта награда
вызвала огромное воодушевление в русском рассеянии. Здесь не могу не
процитировать то, что написал Марк Алданов в ноябре 1933 года: «Торжество
знаменитого русского писателя есть торжество всей эмигрантской литературы. Так
мы все это и приняли. Так это приняли и старшие из нас, имена которых не раз
назывались в связи с Нобелевской премией. Это делает им большую честь»22.
И первым из первых он был не только потому, что получил Нобелевскую премию, но
потому, что своей жизнью доказал свою непримиримость к коммунистической
диктатуре, и потому еще, что свои литературные шедевры создал в эмиграции.
Важно
не забывать, что долгое время в России не полагалось писать и говорить о том,
что свои лучшие книги И. Бунин, Д. Мережковский, Б. Зайцев, А. Ремизов, И.
Шмелев, К. Бальмонт, Г. Иванов, В. Ходасевич написали в изгнании. Это
противоречит тезису, что будто бы нельзя творить, будучи оторванным от родной
почвы. Чтобы не быть голословным, не могу не процитировать то, что писал д.ф.н.
ЛГУ Ю. А. Андреев в своей вступительной статье к «Избранному» А. М. Ремизова:
«Отрыв от отечества сказался сугубо отрицательно на всех без исключения
писателях-эмигрантах. Для Алексея Ремизова отрыв от России был чреват
творческим бесплодием»23. Комментарии излишни. Теперь,
наконец, в России все соглашаются, что лучшее у И. А. Бунина – это «Митина
любовь», «Солнечный удар», «Жизнь Арсеньева», «Освобождение Толстого», «Темные
аллеи», «Воспоминания», – и все это написано во Франции. Бунин, как и
другие писатели-эмигранты, показал, насколько они были сильны, и не только
духом. Писать по-русски, как он писал, в отрыве от родины, живя в другом мире,
в другой языковой стихии, писать все лучше и лучше, несмотря на возраст, на
трудные материальные, психологические и моральные условия, – поистине настоящий
подвиг. И каждый из писателей-эмигрантов по-своему, в меру своих сил, его
совершил.
Из близкого круга друзей Бунина я, волею судеб, знал и
дружил со многими, среди них Б. К. Зайцев, Г. В. Адамович, В. В. Вейдле, Г. Н.
Кузнецова, Л. Ф. Зуров, А. В. Бахрах, С. М. Лифарь, Я. М. Седых, Ю. К.
Терапиано, В. С. Варшавский, А. Е. Величковский, И. В. Одоевцева, З. А. Шаховская,
Е. Л. Таубер, С. Ю. Прегель,
Т. Д. Логинова-Муравьева… Сколько интересного и любопытного они мне
рассказывали об И. А. Бунине! Конечно, они все хранили благодарную память о
нем, прекрасно понимая, что им выпала редкая удача и великое счастье входить в
окружение последнего русского классика. Но, говоря об этих взаимоотношениях,
нельзя забывать, что воспоминания того или другого из современников имели место
пятнадцать или двадцать лет после его кончины, когда время сделало свое дело и
страсти, конфликты уже улеглись. Прежде всего, хочется вспомнить рассказы Б. К.
Зайцева, который в конце жизни часто вспоминал Ивана Алексеевича; переживал их
разрыв, случившийся в январе 1948 года из-за исключения из эмигрантского Союза
писателей тех, кто взял советский паспорт. Что произошло с теми наивными
людьми, кто поверил советской власти, об этом хорошо известно. Однако Зайцев не
чувствовал за собой вины, полагая, что он и Бунин оба были виноваты, оба
вовлечены в распрю. Борис Константинович говорил, что за месяц до смерти Ивана
Алексеевича он послал ему письмо, чтобы помириться. Бунин так и не ответил – он
уже ответить не мог. Зайцев очень переживал, так как он с большим уважением
относился к Бунину. Борис Константинович за последние десять лет жизни немало
написал о Бунине, о своих встречах и взаимоотношениях. Гордился тем, что был с
ним «на ты». Именно на литературном вечере в его
квартире в Москве (в доме на углу Гранатного переулка и улицы Спиридоновка) 4
ноября 1906 года после чтений Иван Алексеевич познакомился с Верой Николаевной
Муромцевой, верной и преданной спутницей всей его жизни24. Вот что
он писал в своей чуть ли не последней статье: «Все же, в начале эмиграции в
особенности, интерес к восточным пришельцам был у культурной и не крайне левой
части французской литературы и интеллигенции. Наиболее ярко выступило это в
присуждении Нобелевской премии русскому, Бунину, в 1933 году. Был и советский
кандидат, Горький, с именем всемирным, чего у Бунина не было. Но Шведская
Академия предпочла бесподданного эмигранта. В эмиграции русской это присуждение
встречено было восторженно. Как бы ‘последние да будут первыми’»25.
Борис
Константинович как-то мне сказал: «Вам надо обязательно встретиться с Галиной
Николаевной Кузнецовой». Он к ней относился с большим уважением, очень ценил, с
высокой похвалой отзывался о книге «Грасский дневник». Б. К. Зайцев написал для
меня рекомендательное письмо: «Дорогая Галина, записку эту передаст Вам мой
знакомый (хорошо знакомый) Ренэ Юлианович Герра, французского происхождения, будущий
профессор русской литературы. Он интересуется Буниным, будет писать о нем – не
откажите рассказать ему о Грассе, о жизни там и т. п. Он хороший француз, пишу
наспех, будьте здоровы, целую ручку. Ваш Бор. Зайцев 24.VI.70». В июле 1970 года я специально поехал в Мюнхен,
чтобы познакомиться с музой Ивана Бунина.
К
тому же, в Мюнхене мне хотелось встретиться с писателями Г. Газдановым, В. Варшавским, а также с поэтессой Ириной Бушман, первой женой
поэта Б. Филиппова. Там мне очень помогла писательница Ирина Евгеньевна
Сабурова, у которой я остановился в пригороде Мюнхена. Галина Николаевна меня
очень любезно, даже трогательно приняла. Ей было явно приятно; во-первых,
потому что я был от Бориса Константиновича, а это – хорошая, солидная
рекомендация. Во-вторых, что я француз, а она все-таки переводила «Волчицу»
Франсуа Мориака26, которая вышла с предисловием Бунина. Она,
безусловно, любила Францию и особенно Грасс и Лазурный берег, потому что ее
лучшие годы были связаны, несмотря ни на что, с этими незабываемыми местами.
Несколько часов подряд мы беседовали за чашкой чая. И естественно, все было
вокруг Бунина. Но сама она меня тоже интересовала как представительница
младшего поколения писателей-эмигрантов. О чем она еще говорила? Как они с
Маргаритой Августовной Степун, переехав в Нью-Йорк, с 1949 года помогали
Бунину. Она хотела показать, что не было полного разрыва с Буниным, что они
остались друзьями и она ему помогала в издательских и
финансовых делах. Они с Маргой и были связующими звеньями с Издательством имени
Чехова в Нью-Йорке, когда готовились к печати книги Бунина «Жизнь Арсеньева»,
«Весной, в Иудее», «Митина любовь. Солнечный удар» и др., а также во
взаимоотношениях Бунина с австрийскими и немецкими издательствами. И
естественно, при всех наших беседах присутствовала Маргарита Августовна,
которая меня также очень тепло и дружелюбно приняла.
И
еще хочу сказать о последней встрече с Галиной Николаевной, в 1975 году. Я был
тогда поражен тем, как она в своем угасании стала похожа на Маргу, скончавшуюся
в 1971 году, – произошло полное их отождествление, и это меня потрясло больше
всего.
Трогательны
надписи Веры Николаевны на своей книге «Жизнь Бунина. 1870–1906»27
Галине Николаевне: «Настоящее чудо: книга вышла ко дню его рождения! В ней
много тяжелого, много страданий, печали, но все же эти годы прекрасны – среди
нашей прелестной поэтической природы, в наших городах, в общении со своим
народом, в творческом напряжении, словом, дома! Дорогой Гале дружески и
сердечно. Автор. Париж 23.10.1958» и Маргарите Августовне: «Дорогой Марге, мою
‘мозаичную’ книгу на строгий суд. Дружески и душевно Вера Бунина. Париж
23.10.1958». В архиве Галины Николаевны на одной из книг28
сохранилась надпись Ивана Алексеевича уже после их разрыва, и там видно, что он
хочет, чтобы она сохранила о нем добрую память. А на одной из его фотографий
есть надпись, сделанная в то же время: «Вот каким я был, не то, что сейчас».
Вообще,
я очень хотел бы издать альбом факсимиле дарственных надписей эмигрантских
писателей. Это было бы весьма любопытное и полезное во многих отношениях
издание. Например, Нина Берберова мечтала, чтобы Иван Алексеевич высказался
хотя бы в письме о ее новой книге29, о чем свидетельствует ее
дарственная надпись: «Дорогой Иван Алексеевич, пожалуйста, исполните мою просьбу:
прочтите эту книгу и скажите мне что-нибудь о ней. Н. Берберова, Longchêne 27.VI.1938».
Другие посылали свои книги в надежде, что Бунин им напишет отзыв или рецензию. А например, надпись Ходасевича на книге о Пушкине30,
подаренной Бунину, весьма лаконична: «Дорогому Ивану Алексеевичу Бунину от
автора. 1937, апр.». Зато весьма красноречиво то, что он писал Галине Кузнецовой:
«Поклонитесь Ивану Алексеевичу. Он меня знать не хочет, а я его хочу знать
очень, п. ч. ‘Арсеньев’ чудесно хорош, до чертиков. Ваш В. Ходасевич.
16.06.1933» – и пять месяцев спустя в своей статье о Бунине: «Члены
Нобелевского комитета присудили лавры гонимому страннику, почти беззащитному и
почти бесправному…»31.
Я
близко знал блестящего литературного и художественного критика Владимира
Васильевича Вейдле, преданного почитателя и соратника поэта В. Ходасевича, о
котором он написал первую монографию32. Не могу не процитировать
дарственную надпись Ходасевича на его книге о Пушкине: «Дорогому Владимиру
Васильевичу от любящего его В. Х. 1937, 28 марта». Я являюсь душеприказчиком и
наследником Вейдле. В моем архиве хранится часть писем Бунина к Вейдле, другие
находятся в Бахметьевском архиве Колумбийского университета. И по этим письмам
видно, что Бунин очень ценил мнение Вейдле и каждый
раз просил его написать рецензию на свою новую книгу. Конечно, это о многом
говорит. Совершенно справедливо Г. П. Струве писал: «Из многого, что было
сказано зарубежной критикой о Бунине, всего ближе к сути дела то, что писал о
нем В. В. Вейдле…»33 Я знал и Георгия Викторовича Адамовича, с
которым не раз встречался и в Париже, и в Ницце.
Я
неслучайно назвал Вейдле и Адамовича. Оба они любезно согласились раз в месяц
приходить ко мне, чтобы я записал на магнитофон их воспоминания о литературной
жизни русского Парижа – журналах «Современные записки», «Числа», о
блистательном русском Монпарнасе, о «Зеленой лампе», о «Воскресеньях» у Мережковских и, конечно, о Бунине. Приходили они, зная,
что их рассказы я сохраню.
В
заключение хочу сказать: у первой волны эмиграции своя история. Сопротивление,
отступление, бегство, хождение по мукам, встреча с чужбиной, осмысление
прошлого и осознание миссии: быть не в изгнании – а в послании34.
Феномен первой русской эмиграции уникален, ей нет аналогов в мировой истории; лучшее
оправдание этой волны – ее культурное наследие. Нельзя забывать: все то, что
создали в трудных материальных и психологических условиях русские эмигранты –
поэты, писатели, философы, богословы, художники, композиторы, – в Советском
Союзе семьдесят лет находилось под запретом. Об их подвиге было принято либо
умалчивать, либо хулить, либо чернить. Тема эта была десятилетиями наглухо
закрыта. Книги писателей-эмигрантов находились в СССР под семью замками в
спецхранах. Сколько было разоблачителей и хулителей Русского Рассеяния, которое
по праву можно назвать Зарубежной Россией, ибо она сумела сберечь и приумножить
достояние дореволюционной культуры. Униженные, изгнанные из большевистской
России, объявленные ее врагами, белые эмигранты сохранили до конца любовь к
родине и веру в ее возрождение.
Ницца, октябрь 2015
ПРИМЕЧАНИЯ
1. А. Бабореко. Дороги и звоны. – М.:
Московский рабочий. 1993, 211 с.
2.
Валентин Лавров. Холодная осень. Иван
Бунин в эмиграции (1920–1953). – М.: Молодая гвардия. 1989, 383 с.
3.
А. Бабореко. И. А. Бунин. Материалы
для биографии (с 1870 по 1917). – М.: Художественная литература. 1967, 303 с.
4.
А. Бабореко. И. А. Бунин. Материалы
для биографии с 1870 по 1917. Издание второе. – М.: Художественная литература.
1983, 351 с.
5. Олег Михайлов. Иван Бунин. Окаянные
дни. – М.: Молодая гвардия. 1991, 335 с.
6.
Олег Михайлов. И. А. Бунин. Жизнь и
творчество. – Тула: Приокское книжное издательство. 1987, 319 с.
7.
Олег Михайлов. Бунин Иван Алексеевич.
Литературная энциклопедия Русского Зарубежья 1918–1940. Писатели Русского
Зарубежья. – М.: РОССПЭН. 1997, 511 с., С. 90.
8.
Литературное наследство. Том 84 в 2-х книгах. Иван Бунин. Книга первая. – М.: Наука. 1973, 696 с.
/ Книга вторая, 551 с.
9.
Г. Адамович. Бунин. Воспоминания. –
Новый Журнал, № 105, Нью-Йорк, декабрь 1971. Сс. 115-137.
10.
И. А. Бунин. Окаянные дни. – М.:
Советский писатель. 1990, 175 с., тираж 400000 экз. / И. Бунин. Окаянные дни. Под серпом и молотом. Сост. Р. Тименчик. –
Рига: ЦК КП Латвии. 1990, 237 с., тираж 100000 экз. / Иван Бунин. Ок аянные дни. Предисл. О.
Михайлова, примеч. С. Крыжицкого. – Тула: Приокское книжное издательство. 1992,
319 с., тираж 75000 экз.
11.
Борис Зайцев. Чехов. Литературная биография.
– Нью-Йорк: Изд. им. Чехова. 1954, 260 с. / И.
А. Бунин. О Чехове. Незаконченная рукопись. Предисловие М. А. Алданова. –
Нью-Йорк: Изд. им. Чехова. 1955, 412 с.
12.
Галина Кузнецова. Грасский дневник. –
Вашингтон: Изд. В. Камкин. 1967, 315 с.
13. Ivan Bounine,
Prix Nobel 1933. Le Village. 10e édition nrf. Gallimard, Paris, 1934, 292 c.
14. Ivan Bounine,
Prix Nobel 1933. Le monsieur de San Francisco.10e édition nrf. Gallimard, Paris, 1934, 342 c.
15. Boris Zaïtzev.
Anna. – Paris: Ed. Saint-Michel, 1931, 279 c. (Les Maîtres
étrangers) / Boris Zaïtsev.
La guirlande dorée.
– Paris: Hachette, 1933, 286 c. (Collection Les meilleurs
romans étrangers).
16. Ivan Bounine,
Prix Nobel. Mémoires. Traduit du russe
par Hélène Bayan. Calmann-Lévy, éditeurs, Paris, 1950. 178 с.
17. И. А. Бунин. Воспоминания. – Париж: Возрождение – La Renaissance. 1950, 272 с.
18.
Письмо от декабря 1950 или января 1951. Бунинские материалы из архива М. А.
Гофмана. Филологические записки. Вып. 20. Воронеж, 2003. С. 22.
19.
Письмо от 25 января 1951. Там же. С. 22.
20. Ivan Bounine. Jours maudits. L’Age d’Homme, Lausanne, 1988, 179 с.
21.
Фрагменты из «Окаянных дней» вошли в Собрание сочинений Бунина в 6 томах. Т. 6.
– М.: Художественная литература. 1988.
22.
М. А. Алданов. Выбор Шведской
Академии. И. А. Бунин. – Иллюстрированная Россия, № 48 (446), Париж, 25 ноября
1933. С. 3.
23.
А. М. Ремизов. Избранное. Сост.,
подготовка текста, вступит. статья
и коммент. Ю. А. Андреева. – М.: Художественная литература. 1978. (510 с.). С. 32.
24.
В. Н. Муровцева-Бунина. Жизнь Бунина
1870–1906. – Париж, 1958. С. 170.
25.
Борис Зайцев. Изгнание. Русская
литература в эмиграции. Сборник статей под ред. Н. П. Полторацкого. –
Питтсбург, 1972. (409 с.). С. 4.
26.
Франсуа Мориак. Волчица (Genitrix). Перевод Г. Н. Кузнецовой с предисловием Ив. А. Бунина.
– Русские записки, Париж, 1938, 117 с.
27.
В. Н. Муровцева-Бунина. Указ. соч. С. 171.
28.
И. А. Бунин. Воспоминания… Инскрипт
автора: «Из книг Г. Н. Кузнецовой. Ив. Бунин 29.IX.50. Париж».
29.
Н. Берберова. Без заката. Роман. –
Париж: Дом книги. 1938, 162 с.
30. В. Ф. Ходасевич. О Пушкине. – Берлин:
Петрополис. 1937, 193 с. Настоящая
книга В. Ф. Ходасевича отпечатана в ознаменование столетия кончины А. С.
Пушкина в феврале 1937 г. в типографии Шпеер и Шмидт в Берлине в количестве 500
экземпляров, из которых 50 экземпляров с подписью автора в продажу не
поступили. Экземпляр № 40.
31.
Вл. Ходасевич. О Бунине. –
Возрождение, Париж, 16 ноября 1933.
32.
В. Вейдле. Поэзия Ходасевича. Париж,
1928, 64 с. Отпечатано 100 нумерованных экз. В моем
книжном собрании хранятся: экз. № 10 с дарственной надписью: «Милому Рене
Юлиановичу Герра старенькую эту книжечку надписывает старый его друг – автор.
5.IV.75»; экз. №
43: «Дорогому Рене Юлиановичу Герра от преданного ему автора. 5.II.77»; экз. № 69: «Рене Юлиановичу Герра с дружеским
чувством от автора. В. В. Париж, 8.IV.79».
33.
Глеб Струве. Русская литература в
изгнании. Опыт исторического обзора зарубежной литературы. – Нью-Йорк: Изд. им.
Чехова. 1956, 408 с. С. 249.
34.
Н. Берберова. Лирическая поэма. –
Современные записки, № ХХХ, Париж. 1927. С. 230.
Ницца