О переписке В. Маркова и И. Чиннова
Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 279, 2015
В
идеале все лучшие люди
подают
друг другу руки,
особенно
в литературе…
Владимир Марков
Переписка Владимира
Маркова и Игоря Чиннова может служить примером того, что в литературе
достижение такого идеала – вполне возможно.
Трудно себе
представить людей более разных, чем И. В. Чиннов (1909–1996) и В. Ф. Марков
(1920–2013). И по воспитанию – Чиннов был из дворян, из первой эмиграции, после
войны оказавшийся в Париже, а Марков – из второй эмиграции, недавний советский
студент, затем фронтовик, военнопленный, уже в качестве ди-пи оказавшийся в
США.
Игорь Чиннов писал
в духе «парижской ноты». Она начала звучать в стихах русских парижан еще в
1930-е годы. Идеологом «ноты» был Георгий Адамович.
Владимир Марков –
противник «ноты»; он увлечен футуристами, с их эпатажно громкими стихами
(Маяковский, Хлебников). Марков пишет, что, возможно, именно футуристами найден
новый перспективный путь в русской поэзии. В парижской же эмиграции эту поэзию
всерьез не воспринимают. Например, поэт и литературовед Юрий Иваск считал, что
Хлебников «не столько поэт, сколько словесник-экспериментатор»1.
Марков постоянно подкалывает
Чиннова в письмах – то за пессимизм «ноты», то за бледность, то за
отстраненность от современности. Марков вообще славился своим задиристым
нравом; он считал, что иначе просто скучно жить. Чиннов – очень обидчив, но в
поэтических диспутах он – на своей территории. Задор юного «советского» коллеги
(Марков на 10 лет моложе) ему импонирует, но свое равнодушное отношение к
футуризму Чиннов менять, конечно, не собирается, а наоборот, – пытается
обратить Маркова в свою «веру», с удовольствием доказывая несомненную прелесть
сложившегося в Париже поэтического направления.
И в поэтической
иерархии Зарубежья у них очень разные судьбы. Чиннов замечен. О его первой
книге «Монолог», вышедшей в 1950 году в Париже, хорошо отозвались и Сергей
Маковский2 – в первом номере журнала
«Опыты», и сам Георгий Адамович, противопоставив «развязности» Маяковского
поэзию Чиннова, его «чистую, почти ювелирную работу, притом вовсе не бездушную,
а наоборот, оживленную изнутри сдержанным, но неподдельным чувством»3.
Марков, напротив, –
обижен на критиков: «ни одна душа» не отозвалась на его «лучшую поэму»4,
написанную свободным стихом, – «Гурилевские романсы», опубликованную в 1951
году в «Новом Журнале» (№ 25). Он даже решил после этого вообще не писать
стихов. Раньше, еще в 1947 году, он издал маленькую книжечку «Стихи».
Но когда в 1952
году в Нью-Йорке под редакцией Маркова вышла антология послереволюционной
поэзии «Приглушенные голоса», труд его на благо русской культуры был по
достоинству оценен в эмиграции. Ю. Иваск написал в первом номере журнала
«Опыты» рецензию на эту антологию, где особенно отметил, что автором ее стал
советский эмигрант, хорошо образованный, чувствующий Россию, разбирающийся в
поэзии и показавший, «что т. н. ▒советская поэзия’ есть русская поэзия – вопреки
советской власти»5.
Чиннов в 1955 году,
когда началась их переписка c Марковым, уже работал в русской редакции на радиостанции
«Свобода». Он писал Маркову, чтобы тот присылал ему свои новые стихи. Чиннов
старался делать общеобразовательные, просветительские передачи для
радиослушателей в СССР – готовил материалы по западному искусству, делал
скрипты об эмигрантской поэзии. Марков преподавал тогда в Военной школе
иностранных языков в Монтерее (с 1950 по 1957 гг.) и отвечал Чиннову, что
стихов новых не пишет, «не приходят», а пишет вместо этого диссертацию о
Хлебникове. И что он даже начинает сомневаться – принадлежит ли он еще к
«ордену поэтов».
Принадлежность к
этому «ордену» – вот то главное, что объединяло Игоря Чиннова и Владимира
Маркова. Переписка их, то замирая, то возобновляясь, продолжалась около
двадцати лет.
Не рассорила их и
резкая, по сути своей – совершенно неверная, – оценка Владимиром Марковым
«парижской ноты» в его статье «О поэзии Георгия Иванова» (журнал «Опыты». 1957.
№ 8). В статье Марков пишет, что Георгий Иванов, который «царит» в эмигрантской
поэзии, как большой поэт сформировался именно в Зарубежье: «В этом смысле
Георгий Иванов, может быть, самая несомненная ценность эмиграции. И здесь мы
даже не сравниваем его с пресловутой группой ▒парижской ноты’. ▒Нота’ может не
существовать, если имеется Иванов, потому что в его стихах есть все, чего
требует Адамович, и еще очень много сверх того, а лучшие представители ▒ноты’
не дотягивают даже до рецептов ▒властителя дум’ 30-х гг. <…> ▒Парижская
нота’ – примечание к Георгию Иванову»6.
Тогда, в
пятидесятые годы, в эмиграции делались попытки как-то классифицировать
существовавшую поэзию Зарубежной России. Одной из таких попыток была статья
Николая Андреева, историка из Англии, из Кембриджского университета. В
1952–1956 годах он был литературным критиком газеты «Русская мысль», где
регулярно публиковал свои «Заметки о журналах». И вот в рецензии «Русская
поэзия за рубежом», написанной в связи с выходом в свет антологии эмигрантской
поэзии «На Западе» (составленной в 1953 году Юрием Иваском), Андреев пишет о
трех выделяемых им направлениях в эмигрантской поэзии.
Во-первых, это
«традиционализм», возникший в первые годы эмиграции.
Он опирался «на поэтические школы дореволюционной России». Это Бунин, Бальмонт,
Вячеслав Иванов, Мережковский, Зинаида Гиппиус. Во-вторых, направление
«конструктивизма», которое «пыталось перекликаться с лучшим из новейшей поэзии
России» и оказывалось более «актуальным». Сюда Андреев причислил немало
талантливых «новейших голосов» – Владимира Маркова, Николая Моршена, Ивана
Елагина и др. «Третье начало, возобладавшее в зарубежной поэзии, можно назвать
▒антиформализмом’, с жанровой установкой на лирический дневник. У этого
направления более всего словесной условности, душевной обнаженности и, пожалуй,
неизбежного пессимизма. Вся эта поэзия, возглавляемая Георгием Ивановым и
Георгием Адамовичем, с большой силой отражает неприкаянность и хрупкость
здешнего мира», – пишет Андреев. Критик подчеркивал, что все это характерно для
«парижской школы» и ее последователей – Б. Поплавского, А. Ладинского, И.
Чиннова, А. Штейгера7. (Заметим, что к
направлению «парижской ноты» из всех, перечисленных Андреевым, принадлежали
только последние двое.)
Опираясь,
видимо, на классификацию Андреева, Марков и причислил Иванова к «парижской
ноте», не учтя, что «нота» была обособленным течением, возглавляемым
Адамовичем. И те, кто шел за
Адамовичем, совсем не готовы были считать себя последователями Иванова именно
из-за его «нигилизма», о котором пишет и Марков: «Г. Иванов – большой поэт; он
нигилизм довел до конца, трагизм в себя принял, но на крайних высотах отчаяния
начал всем этим играть»8.
Игорь Чиннов
нигилистом не был. При всем своем агностицизме он не переставал в стихах
обращаться к душе, хотя «Душа, бессмертная, поистрепалась…», и – к небу, хоть
и «не отвечает небо». Даже когда он позже отошел от «парижской ноты», он не
отказался от поиска «цели жизни, смысла смерти». К этому
призывал и Адамович – писать о самом главном, «последнем», – что остается
всегда, даже у самых обездоленных, – о Боге, любви, смерти.
Оценка Марковым
«парижской ноты» не могла не вызвать изумления у парижских поэтов, особенно у
Чиннова. И Марков в публикуемом в данной подборке письме Чиннову от 20 января
1958 года извиняется за «ляпсус», признает, что ошибался в оценке «парижской
ноты», соглашается, что был неправ. И тут же пишет о своей неприязни к
«властителю дум» – Георгию Адамовичу. Похоже, выступая против «ноты», Марков
выступал, скорее, против Адамовича: «А с Адамовичем просто: он однажды обругал
меня печатно – было это неожиданно о вещи, которая у меня получилась, с целью
▒уничтожить’, а я терпеть не могу ▒коварства’ и подъебов Серебряного века, да и
ничего ему плохого до того не сделал. Сперва я думал
сдержаться и подождать с годик, может быть, он прав. Сейчас, подождав, вижу,
что неправ, – и жду только удобного случая для
оплеухи».
Но первая «оплеуха»
Маркова была адресована «всей российской общественности» – в его материале,
опубликованном как раз за год с небольшим до статьи о
Георгии Иванове. Материал назывался «Заметки на полях. О книге Адамовича
▒Одиночество и свобода’» (журнал «Опыты». 1956. № 6). «Общественность»
обиделась. Получился скандал. И Маркову пришлось извиняться.
В своих «Заметках»
Марков, не желая того, задел и Адамовича. Тот, конечно, не остался в долгу –
ответил в газете, и довольно едко. Тогда обиделся Марков… Если разобраться,
то у Адамовича были основания для язвительного отклика на статью Маркова.
Сам жанр «Заметок»
Марковым был выбран не совсем удачно: даже не статья, а так, заметки… Марков
в то время был всего-навсего молодой (почти на 30 лет моложе Адамовича),
начинающий литературовед из дипийцев, автор никем не замеченной поэмы. Писать
«Заметки на полях» о признанном мэтре, коим был Адамович, было просто не по
рангу. Мало того, в своих «Заметках» Марков умудрился похвалить стихи другого
Георгия – Иванова, с которым у Адамовича были довольно натянутые отношения. И
уж совсем некстати было указывать Адамовичу, что его книга «должна была бы
содержать главу о Г. Иванове»9.
Но и это еще не
все. В «Заметках» Марков, опять же совсем не к месту, кинулся защищать своего
любимого Николая Заболоцкого и обвинил Адамовича в том, что тот «много пишет о
необходимости и возможности диалога с ▒той стороной’», т. е. с советскими
поэтами, а сам вести такой диалог и не попытался. Марков спрашивает: «Почему
было не ▒поговорить’ с Заболоцким, когда он выпустил свои ▒Столбцы’? Ведь это
был один из самых интересных поэтов, появившихся после революции. Пытались ли
завязать ▒диалог’ с поздним Мандельштамом? <…> В отсутствии диалога нет ли вины и с ▒этой стороны’?»10.
Горячность Маркова
была неуместна. Адамович как раз и винил эмиграцию, и себя в том числе, в
отсутствии такого диалога, объясняя пассивность эмиграции тем, что «сомнения
парализовали волю». «Один голос говорил: Брось, не читай. <…> Все, что
пишется там, – ложь, пустые казенные прописи». «Но вплетался другой голос»,
который говорил: «Не отрекайся от страны в несчастье. Не обольщайся насчет
того, что ты, мол, тоже русский и вправе на этом основании разрешить себе любые
западнические причуды, высокомерно косясь на родное захолустье. Не будь
предателем…»11
Адамович специально
подчеркивает в предисловии к книге, что пишется оно в конце 1954 года. Ему
важно, чтобы эти его слова в предисловии, этот «другой голос», был услышан
именно современниками, и диалог с литераторами «с той стороны» удалось бы
наладить. После смерти Сталина ситуация в СССР меняется. Да и в эмиграции, по
словам Адамовича, «появилась молодежь новая, с совсем, кажется, иными
требованиями, иными стремлениями». И если действительно она «несет в себе
русское будущее», то есть надежда, что она отнесется к нему «с тем же доверием
или хотя бы вниманием, с каким думаем о будущем мы»12. Будущее
России – вот что важно для Адамовича. Он пишет о сокровенном.
Марков же, представитель той самой «новой молодежи», на которую возлагаются
надежды, этой душевной боли будто бы даже и не замечает – или не понял, или «не
прочел».
Трудно сказать, что
Адамовича больше «озадачило» – неуважительная форма «заметок на полях» или
небрежное отношение к своему тексту. Рецензируя в «Новом русском слове»
очередной номер «Опытов», Адамович написал: «▒Заметки на полях’ В. Маркова меня
озадачили. Из авторов, появившихся в нашей печати после войны, это один из тех,
с которым связаны большие надежды. Но до чего он боек, небрежно поверхностен,
многословен, с налетом ▒легкости в мыслях необыкновенной’! В его коротеньких
заметках кое-что остроумно. Удивляет, однако, сама мысль эти заметки
представить на суд читателей: это – будто крохи с некоего роскошного стола. А в
данном случае никакого стола еще нет»13.
Вот на эти слова
Марков и обиделся. Он искренне не понимал, почему Адамовича так раздражают его
претензии к книге, «довольно почтительные с моей стороны, как мне кажется», –
писал Марков в одном из писем. Однако после язвительных слов Адамовича,
продолжал Марков, – он не может «подавить неприятного чувства к нему», потому
что в словах Адамовича «есть очень нехорошие вещи, если разобраться»14.
Да, Адамович умел
«уничтожить» даже парой фраз. Однако в данном случае – не уничтожил, а только
поставил молодого литератора на место, признав при этом «одним из тех…» Одним
из тех, от кого можно было ожидать, как писал Адамович в своей книге,
жертвенного «служения русскому духу и русской культуре»15. Одним из
тех, кого в Русском Зарубежье причисляли к культурной элите России. Одним из
своих единомышленников, вопреки даже личным обидам и столь разным литературным
предпочтениям.
Адамович отметил,
что у Маркова «в его коротеньких заметках кое-что остроумно». Интересно, что он
имел в виду? Быть может, возмутившую всех фразу Маркова: «Глава о Чернышевском
в ▒Даре’ Набокова – роскошь! Пусть это несправедливо, но все ведь заждались
хорошей оплеухи ▒общественной’ России»16. Как раз за эту коротенькую
фразу из «Заметок», оскорбившую всю антикоммунистическую часть русской
эмиграции, Маркову пришлось извиняться. Перед русской общественностью в лице
Марка Вишняка. А редактору «Опытов» Юрию Иваску, пропустившему такое в печать,
кое-кто даже грозил американской тюрьмой. Иваск был внимательным редактором.
Возможно, оставляя эту фразу в тексте Маркова, он следовал своему представлению
о направленности журнала. «Опыты», созданные в 1953 году в Нью-Йорке, объявили
себя именно литературным журналом, стоящим вне политики.
Издание
субсидировала М. С. Цетлина17. Вокруг журнала объединилась
литературная элита, в основном, первой эмиграции. Там печатались Георгий
Иванов, Георгий Адамович, Владимир Набоков, Владимир Вейдле, Алексей Ремизов,
появились там и письма Цветаевой, стихи Осипа Мандельштама, Пастернака и т. д.
Там же печатался и Марков.
Редактором,
работавшим бесплатно, был Юрий Иваск, «фанатично преданный отечественной
литературе»18, как он сам писал о себе Игорю Чиннову. Хотя
официально он стал редактором только в 1955 году, но с самого основания издания
Иваск был его главным идеологом, генератором идей и соредактором Р. Гринберга19
и В. Пастухова20 – редакторов, указанных на обложке.
При заявленной
аполитичности, это был журнал «с направлением», что всеми отмечалось. О
направлении журнала редактор Роман Гринберг писал Адамовичу во время подготовки
первого номера: «…когда мы говорим ▒без политики’ – это значит без мелкой
партийно-фракционной полемики, которой набивались толстые журналы. Но есть
политика – мироотношение, без которого нет жизни и не может
быть смысла в наших ▒Опытах’. Вы меня понимаете. Такой политики мы от Вас и
ждем!»21.
Мироотношение – это
не только отношение к миру, но и взаимоотношение двух миров – России и Запада.
О чем уже в первом номере журнала готовился материал – Гринберг и Адамович
обсуждали, какие вопросы задать иностранным писателям о России, к кому из них
обратиться. Вопросы «должны быть интересны русским читателям; то, что нас
интригует больше всего, – узнать о России, о ее отношении к остальному миру, о
нас самих»22.
В первом же номере
журнала, в «Комментариях» Адамовича, программным заявлением звучат его слова:
«Трудно оставить без возражений, или хотя бы только без примечаний, все то несправедливое, что было о России написано»23.
И тут же, «перечитывая Чаадаева», делает такие «примечания» к известным письмам
философа: «Обвинительный акт России надо было бы написать иначе, в более русском
складе, тоже возможном даже при том условии, что
Чаадаев писал по-французски. Надо было бы написать его изнутри, а не в позе
постороннего наблюдателя»24.
Два года спустя, в
ноябре 1955-го, на собрании редакции Юрий Иваск, ставший официально редактором
«Опытов», так определял программу журнала, подтвердив, по сути, уже
сформировавшуюся линию издания: «На что журнал отзывается: на все, но не на
газетную злобу дня. Не столько на события, сколько на движение в воздухе, на
сдвиги в сознании, в культуре. Журнал отзывается на эпоху, на
те реальности, которые все еще именуются: Россия, Запад. <…>
Главная тема: Россия. <…> Какой из великих курсов русской культуры
самый подходящий… Я думаю, что это курс Пушкина… Курс культуры»25.
Говорили, что это
«журнал Адамовича», настолько сильно там было его влияние. Что там сотрудничают
люди одного круга. Так и было. В 1957 году Георгий Адамович писал Александру
Бахраху об «Опытах»: «Вы правы – кумовство есть. О том же пишет мне и Кантор.
Но и Вы, и он не учли одного: здесь осталось 10 человек, с более или менее
одинаковыми литер. интересами.
Вот они друг с другом и разговаривают»26.
Собрания «Опытов»
проходили довольно регулярно. Об очередном собрании, где присутствовала и
издательница, М. С. Цетлина, и представители Американского комитета – три
сотрудника радиостанции «Свобода», Иваск пишет Чиннову 4 января 1956 года: «Был
в Нью-Йорке. Было собрание Опытов. Пришел весь Американский комитет, троица –
Коряков, Юрасов, Завалишин. Троица признала, что Опыты – культура, хотя и с
поправками, как водится. Это спектакль – отчасти для М. С. Ц. <…>
Знаете, сколько зарабатывает Коряков? Больше $12000 в год. А Завалишин – больше
шести. Он теперь чистенький, не узнаете. Запивает лишь раз в месяц ▒дня на
два’, как он признался»27.
После публикации
«Заметок» с фразой об «оплеухе» Марков стал «знаменитостью». Когда вышел этот
номер, на общем собрании «Опытов», 10 июня 1956 года, «оплеуху», по словам
Иваска, обсуждали два часа. Он подробно описал Маркову, что там происходило и
как реагировали члены Комитета, которые, видимо, приглядывали
за журналом: «На меня, – писал Иваск, – большое впечатление произвел Вишняк28
– еще недавно был он моложавый, самодовольный адвокат-социалист, а тут он
явился рыдающим Иеремией. Я постарался его успокоить. Что делать – Чернышевский
для него святой, как Никола для бабы. Это вера. Ульянов29 и Коряков
сказали, что Ваши заметки не на художественной высоте, но вместе с Завалишиным
отмежевались решительно от Чернышевского и Вишняка. <…> Не принимайте
всего этого так горячо. Адамович Вас ценит. Вишняка мы успокоим»30.
Поэт Юрий Терапиано
в письме пытался утешить Маркова тем, что ни Иваск, ни Адамович, ни сам
Терапиано не возмутились «оплеухой», потому что поняли ее совсем не так, как
политики. Литераторы поняли, что оплеуха «относится к тупости и непониманию
▒общественников’ в отношении литературы»31.
В эмиграции
действительно в свое время упрекали редакторов «Современных записок»,
принадлежавших к партии социалистов-революционеров, в непонимании
художественной ценности произведений, в цензуре. Например, роман Набокова «Дар»
был там напечатан без четвертой главы, где описывалась биография Чернышевского.
Марк Вишняк, бывший
одним из самых влиятельных редакторов «Современных записок», видимо, принял
«оплеуху» на свой счет. Он – та самая «общественная Россия»: крупный политик,
социалист-революционер, с 1946 года – редактор русского подотдела в
американском еженедельнике «Тайм», в прошлом – депутат Учредительного собрания
1918 года. Он не мог не заступиться за «политическую общественность».
В заметке,
опубликованной в двух газетах – в «Новом русском слове» (как раз в день
собрания, 10 июня 1956 года), а потом и в «Русской мысли», – он писал, что его
возмутила «выходка г. Маркова по адресу русской общественности».
И особенно то, «как решились опубликовать эту непристойность руководители
▒Опытов’, если они стремятся продолжать ▒традицию’ русской литературы?»
Марков написал
Вишняку письмо с извинениями; учитывая то, что Вишняк вдвое его старше, он
покаялся в духовной «незрелости». На что Вишняк ответил, что «обиделся» не
столько за Чернышевского, поскольку он герой не его «духовного романа», сколько
за «русскую общественность». Он писал Маркову: «Ваша ▒философия’ вкратце
сводится к тому, что политика, общественность, – зыбки, непрочны и никчемны. То
ли дело художественные произведения, они будто бы вечны»32. Вишняк,
посвятивший жизнь политике, и весьма преуспевший в ней, согласиться с этим не
мог. Он предложил Маркову публично покаяться – написать о признании своих
ошибок в прессе. Марков отказался.
Марков в письмах
пытался объяснить Вишняку, что он, как поэт, «на стороне поэтов, художников и
композиторов, которых человечество, как правило, не понимает и не ценит,
которыми оно помыкает и помыкало»33. Это осложняется
еще и борьбой «партий» в литературе: «К глубокому моему сожалению, Серебряный
век кишел ▒партиями’ такого рода, мешал сходиться настоящим людям. В пушкинские
времена все же был идеал настоящей дружбы, а Блок сказал: ▒Друг другу мы тайно
враждебны’, но я уверен, что такая вражда – вещь искусственная. В идеале все
лучшие люди подают друг другу руки, особенно в литературе»34.
Однако Вишняк был
политиком по призванию. И подавать руку своему противнику не собирался. Он
пишет Маркову, что многие считают его «антиобщественность и мнимую
▒аполитичность’ – патологической!»35. В результате, наговорив в письмах друг другу резкостей, переписку свою они прекратили.
У политика и писателя жизненные ценности оказались слишком разными. И не
нашлось никаких точек соприкосновения.
Марков в письмах
Чиннову жаловался на Вишняка. Ему важно было сказать
Чиннову, что Вишняк дважды ошибся в тексте своей газетной отповеди Маркову –
перепутав Маяковского с Демьяном Бедным и найдя в тексте Маркова, якобы,
литературную неточность, касающуюся Маяковского. А Вишняку в письме он
посоветовал внимательнее прочитать поэму «Хорошо».
О поэте Георгии
Иванове (1894–1958) Марков в письмах Чиннову пишет довольно много. Это их общий
знакомый, судьба которого им очень близка. Чиннов знал Иванова еще со времени
своего студенчества, с тридцатых годов, когда тот приезжал в Ригу. Чиннов тогда
жил там, там и начал писать стихи. И именно Георгий Иванов открыл его стихам
дорогу в свет. И тем, что похвалил, и тем, что написал рекомендательное письмо
в «Современные записки». Письмом Чиннов не воспользовался, а вот стихи писать
продолжил. И даже послал их в парижские «Числа», где их и напечатали.
Правда, оказавшись
в Париже, Иванов сообщил редактору «Чисел», что Чиннов помогает большевикам в
Риге (речь шла о том, что кто-то из рижских друзей попросил Чиннова подержать в
своей квартире тираж какой-то левой партийной газеты). В ситуацию пришлось
вмешаться другу семьи Чинновых, известному журналисту Петру Пильскому36,
который заверил парижскую русскую «общественность», что юноша – из дворян, отец
его – присяжный поверенный, судья; что их семья, спасаясь от большевиков, чуть
не погибла по дороге в Ставрополь, куда они бежали с Белой армией. Доброе имя
юного поэта было восстановлено.
О способности
Иванова к неожиданным, даже коварным, поступкам Чиннов в дальнейшем слышал не
раз. Но это не мешало ему преклоняться перед поэтическим даром Иванова.
Георгий Иванов,
вплоть до самых своих последних лет, мнение о поэзии Чиннова не изменил –
считал его настоящим поэтом. Об этом он написал Чиннову после выхода его первой
книги в 1950 году: «…всем и каждому буду говорить, что считаю Вашу книгу не
только очаровательной, но и очень значительным явлением. Очень рад за Вас»37.
А в 1958 году, в письме, Иваск переслал Чиннову высказывание о его стихах уже
больного Иванова, жившего тогда в Русском доме в Йере на юге Франции:
«Передайте Чиннову с самым низким поклоном, что я с восхищением читал (и читаю
постоянно наизусть) его Фонтан в 49 кн. НЖ. Восхитительно. И нечего ему бубнить
о Воркуте. Вот так он должен писать. Скажите, что нежно целую его. Я ведь при том не из восторженных типов. Г. И. Йер. 21-го января
1958 г.»38.
Смерть Иванова в
августе 1958 года, о которой пишет Марков в письме, для Чиннова была,
безусловно, личной трагедией. И, видимо, в какой-то мере откликом на строки
Иванова («читаю постоянно наизусть») были слова Чиннова, написанные им на
клочке бумаги: «Георгий Иванов умер. Многие его стихи – особенно из написанных в последние годы – принадлежат к тому, с чем
почти не расстаешься. Их то безотчетно бормочешь про
себя, то вдруг просто их слышишь. Это бывает на прогулке, бывает среди разных
житейских дел. Иногда это принимаешь как естественное, иногда – вдруг сознаешь:
▒Какая радость, что эти стихи существуют.’».
На обороте листка –
начало так и не написанного Чинновым стихотворения39:
И немного было б чести ему,
Если б выделялся он среди пигмеев.
Есть в архиве
Чиннова и еще один отклик на смерть Иванова. Отклик, возможно, возник в ответ
на фразу в письме Маркова, где тот пишет: «Кланяться в пояс ему на могилу не
пойду». Чиннов замечает: «Знаю, что то, что скажу сейчас, может вызвать улыбку,
но – все равно. Мне хочется прийти на его могилу. Прийти, постоять – и низко
поклониться ему за его удивительные стихи. Нет никакой веры даже в малейшую
возможность того, чтобы хоть что-то отсюда могло до него дойти. И все-таки,
обращаясь неизвестно куда, совершенно убежденный, что
говорить это уже поздно и не нужно, – все-таки говоришь: ▒Спасибо Вам, Георгий
Владимирович. Спасибо Вам’»40.
Общее горе, которое
переживали тогда многие в эмиграции, выразил в письме Чиннову Юрий Иваск. 28
сентября 1958 года он писал: «Бедный Георгий Иванов. Вспоминаю его письмо, в
котором он передавал тебе привет (выдержку я тебе послал). Это – благословение.
Музыка Иванову не
помогла удлинить жизнь. Но ведь ▒окрыляла’ его. Он ведь любил говорить нет в
стихах, но за этим нет есть да, что-то ▒вечное’. Это
звучит неубедительно, скучно (как нравоучение), и все-таки это так.
И ничего не исправила,
Не помогла ничему,
Смутная, чудная музыка,
Слышная только ему.
Два ▒не’, а – как
хорошо! В поэзии все наоборот (как в раю?), и нет
может звучать, как да. Надо бы дать страничку об Иванове в моих последних
▒Опытах’. Адамович и Марков отказались. Пусть напишет Чиннов! Я не предлагал,
потому что он, Чиннов, прозой почти не пишет. А теперь ловлю на слове: ▒сделай’
2-3 стр. из речи. У меня же как-то ничего не получается»41.
В этом, последнем,
номере «Опытов» был напечатан некролог, посвященный Георгию Иванову. Без
подписи.
Иваск говорит о
«последних» «Опытах» – потому, что решает уйти из журнала. После его ухода
издание прекратилось. Хотя рассматривался и вариант, что редактором может стать
Адамович. Но и после закрытия журнала его сотрудники продолжали поддерживать
отношения. Переписка была одной из главных составляющих эмигрантской жизни.
Многие сотрудники «Опытов» состояли в более или менее активной переписке друг с
другом. Письма Маркова Чиннову – это прекрасный образец переписки двух людей,
принадлежащих к одному ордену – «ордену поэтов». Поэтому для Маркова главное в
письмах – это то, чем он живет, то есть чисто профессиональные, в данном случае
– литературные, – проблемы. Вопросы общественной жизни он затрагивает лишь
вскользь. Для поэтов это – не тема для споров.
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Из рецензии поэта и литературоведа Ю. П. Иваска (1907–1986) на
антологию под редакцией Вл. Маркова «Приглушенные голоса» (Н.-Й.: Изд-во им.
Чехова, 1952) в журнале «Опыты» (1953. № 1. С. 200).
2. Маковский С. К.
(1877–1962) – издатель, искусствовед, мемуарист, написал рецензию «Поэзия Игоря
Чиннова» («Опыты». 1953. № 1).
3. Адамович Г. Новый поэт // «Новое русское
слово». – Нью-Йорк. 1952. 20 марта.
4. Позже Ю. Иваск
напишет в отзыве об этой поэме: «Я люблю ▒светлую грусть’
марковской поэзии» («Опыты». 1958. № 9. С. 115).
5. «Опыты». 1953. №
1. С. 199.
6. «Опыты». 1957. №
8. С. 85.
7. «Возрождение».
1954. № 32. Сс. 133-134. Упомянуты эмигрантские поэты, жившие в Париже: Б. Ю.
Поплавский (1903–1935), А. П. Ладинский (1896–1961). К «парижской ноте» относится
творчество поэтов А. С. Штейгера (1907–1944), Л. Д.Червинской (1907–1988).
8. Марков В. Заметки на полях // «Опыты».
1956. № 6. С. 65.
9. Там же. С. 62.
10. Там же. С. 63.
11. Адамович Г. Одиночество и свобода:
«Очерки». – СПб., 2006. Сс. 39-41.
12. Там же. С. 51.
13. «Новое русское
слово». 1956. 3 июня.
14. Из письма В.
Маркова М. Вишняку от 11 июня 1956 г. Цит. по: «Если
чудо вообще возможно за границей…» – М.: Библиотека-фонд «Русское Зарубежье»:
Русский путь. 2008. С. 430.
15. Адамович Г. Одиночество и свобода. –
Указ. изд. С. 41.
16. Марков В. Заметки на полях //«Опыты».
1956. № 6. С. 65.
17. Цетлина М. С.
(1882–1976) – издательница журнала. «М. С. ассигнует $ 2000. Это
на 3-4 номера», – писал Ю. Иваск И. Чиннову 30 ноября 1952 г. (ОР ИМЛИ РАН.
Ф. 614. Оп. 3.3. Ед. хр. 2).
18. «Что более
всего мучает: вот пишу, пишу, фанатично предан
отечественной литературе, но нет толку, проку: перед лицом собственной
честолюбивой и умной моей совести. Смешно об этом говорить». (Из
письма. Ю. Иваска И. Чиннову от 17 декабря 1954 г. См.: Ф. 614. Оп. 3.3.
Ед. хр. 2).
19. Гринберг Р. Н.
(1897–1969) – журналист, издатель. В 1953–1955 годах – один из редакторов
журнала «Опыты». Позже – редактор-издатель альманаха «Воздушные пути»
(Нью-Йорк, 1960–1967).
20. Пастухов В. Л.
(1894–1967) – пианист, поэт. В 1953–1955 годах – один из редакторов журнала
«Опыты».
21. Из письма Р.
Гринберга Г. Адамовичу от 2 января 1953 г. Цит. по:
«Если чудо вообще возможно за границей…». – Указ. изд. С. 358.
22. Из письма Р.
Гринберга Г. Адамовичу 11 января 1953 г. Цит. по:
«Если чудо вообще возможно за границей…» – Указ. изд. С. 360.
23. Опыты. 1953. №
1. С. 106.
24. Там же. С. 93.
25. ОР ИМЛИ РАН. Ф.
614. Оп. 3.3. Ед. хр. 6.
26. Письма Георгия
Адамовича А. В. Бахраху // «Новый Журнал». 2001. № 225. С. 152. В этом же
письме Адамович признавался: «Должен Вам сказать честно, что я с удовольствием
прочел о себе то, что написал (2 строчки) какой-то Ген. Андреев, а потому с удовольствием,
что мне очень понравилась его статья». В упомянутой статье
(Без победы и наград // «Опыты». 1956. № 7. Сс. 58-59)
Геннадий Андреев пишет о книге Адамовича «Одиночество и свобода» как о «книге в
наши времена редкой, хочется сказать единственной, по уму, изяществу и
благородству чувства и стиля, то есть по качествам, теперь почти исчезнувшим».
И далее Ген. Андреев цитирует мысль Адамовича, которая ему близка: «Последние,
вернейшие друзья Основателя христианства – те, кто заранее согласен на бескорыстный,
никаких загробных блаженств не сулящий подвиг: на сохранение полной верности,
даже если бы надо было отказаться от самых дорогих надежд христианства. Даже
если нет в христианстве той победы над смертью, которую оно обещает». Насколько
далек здесь Адамович от нигилизма Георгия Иванова.
27. Из письма Ю. Иваска от 4 января 1956 г. (ОР ИМЛИ РАН. Ф.
614. Оп. 3.3. Ед. хр. 2). В то время Иваск жил еще в Кембридже. Уехать в
Канзас, где он должен был преподавать в университете, он собирался с 25 января
1956 г. Упомянутый Американский комитет по освобождению от большевизма был
основан в США в 1951 году. В 1953 году при нем была создана радиостанция
«Освобождение» (позже – «Свобода»). «Троица» – сотрудники радиостанции: Юрасов В. (псевд. В. И. Жабинского, 1914–1996)
– писатель, журналист, эмигрант второй волны; Коряков М. М. (1911–1977) –
писатель, публицист, литературный критик, автор и ведущий передачи «Россия
вчера, сегодня, завтра», эмигрант второй волны; Завалишин В. К. (1915–1995) –
литературный критик, эмигрант второй волны.
28. Вишняк М. В.
(1883–1976) – публицист, политик, член партии социалистов-революционеров,
депутат Учредительного собрания 1918 г., один из самых влиятельных редакторов
журнала «Современные записки». В то время (1946–1958) служил редактором
русского подотдела американского еженедельника «Тайм».
29. Ульянов Н. И.
(1904–1985) – писатель, историк, философ, литературный критик второй волны
эмиграции, профессор Йельского университета. Автор нескольких книг. Иваск писал
о нем Чиннову 4 января 1956 года: «Новое лицо в Н.-Й. – Ульянов. Это Андреев +
Хомяков в кубе. Т. е. выше по уровню и с тем же респектом к настоящей культуре.
Очень милый. Его взяли в ун-т Yale (второй после Harvard’a), хотя он по-английски ▒ни слова’. Буквально!» (ОР ИМЛИ РАН. Ф. 614. Оп. 3.3. Ед. хр. 2) И. Чиннов не раз
говорил: «Какие слова себе Ульянов нашел на надгробие, вот это да! Из Георгия
Иванова: ▒За пределами жизни и мира / Все равно не
расстанусь с тобой… / И Россия, как белая лира / Над
засыпанной снегом судьбой…’»
30. Из письма Ю.
Иваска В. Маркову от 17 июня 1956 г. Цит. по: «Если
чудо вообще возможно за границей…» – Указ. изд. С. 428.
31. Из письма от 19
июня 1956 г. В. Маркову от поэта Ю. К. Терапиано (1892–1980), который в
1955–1978 годах вел литературно-критический отдел «Русской мысли». – Указ. изд. С. 267.
32. Из письма М.
Вишняка В. Маркову от 13 июня 1956 г. – Указ. изд. Сс. 431-432.
33. Из письма В.
Маркова М. Вишняку от 13 января 1959 г. – Указ. изд. С. 435.
34. Из письма В.
Маркова М. Вишняку от 29 января 1959 г. – Указ. изд. С. 442.
Марков цитирует
стихотворение А. Блока «Друзьям».
35. Из письма М.
Вишняка В. Маркову от 7 февраля 1959 г. Указ. изд. С. 444.
36. Пильский П. М. (псевд. А. Хрущев,
1876–1942) – журналист, сотрудник рижской газеты «Сегодня» (1919–1940).
37. Из письма Г. В. Иванова И. В. Чиннову от 22 октября 1950 г. (ОР
ИМЛИ РАН. Ф. 614. Оп. 3.1. Ед. хр. 9).
38. Из письма Ю. Иваска И. Чиннову от 25 января 1958 г. (ОР ИМЛИ РАН.
Ф. 614. Оп. 3.3. Ед. хр. 2).
Вот начало
упомянутого Ивановым стихотворения о фонтане:
К луне стремится, обрываясь,
Фонтан – как в бурю кипарис,
Когда луна – почти живая.
Озера то иль острова,
Иль облака, иль птичья стая?
Фонтан, фантазия, каприз…
А вот первые строчки стихотворения о Воркуте:
О Воркуте, о Венгрии (– о чем?)
О Дахау и Хиросиме…
Да, надо бы – как огненным мечом,
Стихами грозными, большими.
Ты думаешь о рифмах – пустяках,
Ты душу изливаешь – вкратце,
Но на двадцатый век тебе в стихах
Не удается отозваться….
39. ОР ИМЛИ РАН. Ф.
614. Оп. 3.1. Ед. хр. 9.
40. Там же.
41. Там же. Оп.
3.4. Ед. хр. 4.