Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 278, 2015
Юрий
Терапиано. Литературная жизнь русского Парижа за
полвека (1924–1974): Эссе, воспоминания, статьи. Сост., вступ. статья Ренэ Герра. – Санкт-Петербург:
Издательство «Росток», 2014, 664 с.
Литературные статьи, воспоминания и стихи Юрия Константиновича Терапиано (1892, Керч – 1980, Ганьи) отдельными книгами в России вышли в 2002 и 2011 годах. В отличие от первого издания сборника того же названия (Париж – Нью-Йорк: «Альбатрос» – «Третья волна». 1987), этот, петербургский, сборник содержит восемь новых работ Терапиано и значительно обогащен иллюстрированным материалом.
В образцовом полиграфическом исполнении, объемистый том состоит из 57 статей автора, написанных после Второй мировой войны (с 1952 по 1977 год). Их предваряет содержательный очерк французского слависта Ренэ Герра «Юрий Терапиано – поэт, критик и мемуарист».
Еще до окончания юридического факультета в Киеве, Юрий Константинович побывал в Персии, из которой вынес пожизненный интерес к восточным религиям (включая зороастризм и маздеизм). Участник Великой войны и Белого движения, после двухлетнего прозябания в Константинополе Терапиано в 1922 году перебрался в Париж. Во Франции он всецело себя посвятил литературной деятельности. С 1925 года стал участником многих русских собраний, группировок; был сотрудником газет, редактором журналов и сборников. Его парижский дебют состоялся в феврале 1926 года в литературном отделе газеты «Дни». В том же году Терапиано стал постоянным сотрудником «Последних новостей». Помимо Парижа его стихи публиковались и в изданиях ряда стран русского рассеяния. О его первых сборниках стихов благосклонно писали Ходасевич, Гиппиус, Мочульский, Адамович и др. И после Второй мировой войны Терапиано регулярно печатался в эмигрантской периодике – в «Новом Журнале», «Новосельи», «Возрождении», «Опытах», «Мостах», «Гранях», «Новом русском слове». С 1955 по 1978 год он вел литературно-критический отдел парижской «Русской мысли».
Под конец жизни автор готовил книгу избранных эссе и статей из своего послевоенного периода, но не успел завершить эту работу. Составление сборника окончил его многолетний друг и почитатель – славист Ренэ Юлианович Герра, хранитель богатого литературного архива Юрия Константиновича. Профессор Герра отмечает: «Желание его было своей последней книгой, личной своей оценкой запечатлеть образ и своеобразие тех писателей, поэтов, литераторов, которых он знал и многих из которых любил, чтобы не канули в забытье, которых уже нет в живых. Публикуемая сейчас книга только частично выполняет его желание; она носит не тот характер, который он хотел ей придать, – в этом ему помешала болезнь. Но мы надеемся, ввиду исключительности и значительности собранного материала (а в ней содержится уникальная документация), что книга эта, хотя и не завершена самим автором, достойна внимания и останется ценным вкладом в историю русской зарубежной литературы. <…> Терапиано всегда поражал меня своей всесторонней культурой, исключительной эрудицией, увлечением литературой, в частности, поэзией. С каким воодушевлением он вспоминал ▒блистательный довоенный русский литературный Париж’, ▒Зеленую лампу’ и ▒Воскресенья’ у Мережковских, собрания этого последнего ▒русского литературного Салона’. Как он молодел и преображался, когда говорил на любимые темы!»
Материалы в петербургском сборнике помещены в трех разделах: 1.Писатели старшего поколения (326 с.); 2. Поэты младшего поколения (180 с.) и 3. Два поколения прозаиков (82 с.). Всего в нем представлено 35 русских литераторов парижского круга, а также ряд статей общего характера («Зеленая лампа», «Числа», «Спор символистов с акмеистами в наше время», «Доминиканцы», «Союз молодых писателей и поэтов в Париже», «О зарубежной поэзии» и др.). Несколько очерков автором были написаны как некрологи («Георгий Иванов», «Георгий Адамович», «Сергей Маковский», «Софья Прегель», «Юрий Бек-Софиев», «Юрий Трубецкой», «Дмитрий Кленовский», «Борис Зайцев», «Сергей Шаршун»), или были приурочены к годовщинам рождения и кончины литератора.
Первый раздел сборника открывают два очерка. Они посвящены книгам Марины Цветаевой: воспоминаниям «Проза» (Издательство им. Чехова, 1954) и стихотворным циклам «Лебединый стан» и «Перекоп» (опубликованы на Западе в 1957 и 1967 гг.). К Марине Цветаевой Терапиано (кажется, единственно к ней) не относится благосклонно – как к человеку и, частично, – поэту. Правда, ее воспоминания о детстве, начале литературной жизни и о поэтах-современниках (Волошин, Брюсов, Белый, Кузмин, Пастернак) Юрий Константинович находит очень интересными. Но далее пишет: «И в поэзии М. Цветаевой, и в ее личной судьбе было что-то роковое, в конце концов приведшее ее к гибели. <…> Было огромное формальное дарование, огромное чувство ритма, который она ▒слушала’ и который овладевал ею, подобно стихии. Но справиться с наитием Цветаевой удавалось далеко не всегда, – и в этом большая трагедия ее поэзии. Нужно было слышать, как сама Цветаева читала свои стихи, – как она их читала! Но на бумаге сплошь и рядом читатель оказывался не в состоянии следовать за поэтом. Магия оставалась лишь в отдельных строчках, в отдельных изумительных образах, а ритмическая напряженность и эмоциональная насыщенность целых пассажей как бы превращалась в вопль, в крик, в непрестанное ▒нажимание педали’».
В цикле «Лебединый стан» Терапиано находит, что относительно тональности и фактуры у Цветаевой еще не произошел сдвиг, проявившийся в ее поэзии под влиянием Пастернака, а поэма «Перекоп» «важна для того, чтобы по-настоящему определить убеждения М. Цветаевой вплоть до последних лет ее пребывания за рубежом».
Более интересны остальные статьи первого раздела сборника: о Бальмонте, Мережковских, Злобине, Ходасевиче, Г. Иванове, Одоевцевой, Адамовиче, Маковском, Оцупе. Помимо характеристики их личности и творчества в эмиграции, в них представлены и взаимоотношения этих парижан с современниками, реже – штрихи их личной жизни, тем не менее, – значительные и любопытные. Читатель, даже хорошо ознакомленный с «русским Парижем», в очерках Терапиано обнаружит новый подход к парижанам, – человека их круга; познакомится с эволюцией их личности и творчества, окунется в атмосферу парижских русских литературных вечеров.
Нет возможности подробнее описать всю ценную галерею живых портретов Терапиано. Ограничимся несколькими цитатами:
«И в эмиграции Мережковского упрекали в холодности и книжности, в стремлении казаться пророком, в претензии быть духовным учителем, в неискренности, в скрытой несерьезности, в эгоизме, в отсутствии любви к людям. Кое-что в этой критике, вероятно, попадало в цель, кое в чем Мережковский был действительно виноват – так, например, в нем была какая-то доля игры, но чаще всего, будучи сосредоточен на своих мыслях, он задевал тем, что смотрел ▒куда-то поверх собеседника’, а это – обижало. <…> Между эпохой Мережковского и современностью есть глубокое расхождение, но особенно в тех кругах, где восстают на философию Мережковского; сказывается прежде всего упадок культурного уровня современности по сравнению с уровнем дореволюционной России. Ответственность зачастую падает на слушателей, на читателей, уже не способных мыслить на том уровне, на котором мыслил (даже в эмиграции) Мережковский».
О Зинаиде Гиппиус: «Декадентская поэзия, символистские ▒бездны и тайны’, ▒Бог и Дьявол’, а также затем, после революции, неумение и нежелание понять значительность того, что произошло с Россией, ее ▒мстящие’ и ▒гневные’ стихи, – всe это в конце жизни сменилось подлинно человеческими нотами, и даже ▒метафизика’ стала иной, более примиренной, более мудрой. <…> У Мережковского постоянно были прорывы интуиции, тогда как по складу ума Гиппиус была рационалисткой. Она верила умом, сердцем хотела веры, но ей это не было дано. <…> В ней было много горечи и разочарования, она всячески старалась понять новый мир и нового человека, который в чем-то основном от нее ускользал».
О Георгии Адамовиче: «Острое ощущение неблагополучия современного мира, кризиса искусства, поэзии, в частности, беспощадная переоценка дореволюционных поэтических течений – символизма, футуризма и эстетизма – вот основная тема Георгия Адамовича. Он не хотел принять идеологии и послереволюционных течений, например, формализма, сводившего дело писателя только к фактурным, внешним приемам, и новейших западных течений, стремившихся лишить поэзию всех обычных прерогатив поэтической речи. <…> Он обладал замечательными ораторскими способностями, умел говорить на своих публичных выступлениях чрезвычайно убедительно, и слушатели невольно подпадали под его воздействие, даже тогда, когда они не были во всем с ним согласны».
О Сергее Маковском: «Дожив до весьма преклонного возраста, принадлежа и умом, и сердцем, и стилем своих произведений к дореволюционному ▒Парнасу’, он до удивительности умел жить интересами сегодняшнего дня, не приспособлялся к современной атмосфере, а вместе с ▒младшими’ переживал и крупные события литературной жизни, и мелочи. <…> Другое дело, что характер Сергея Константиновича был нелегким. Порой он был горяч и противоречив, по нескольку раз менял свое отношение к тому или иному поэту. Спорить он не любил. Если собеседник занимал противоположную и особо непримиримую позицию, он как-то увядал и не настаивал, но зато в случае совпадения взглядов или отношения – ▒расходился’, рассыпался фейерверком иногда самых неожиданных и блестящих определений. <…> Позитивист по натуре, естественник по образованию, он не был склонен к мистике и не обладал интуицией в этой области. Но с годами, особенно в последнее время, он очень спокойно и трезво принял смерть и начал прозревать даже некую форму инобытия, хотя и не мог представить ее себе согласно православной или даже оккультной ортодоксии».
Четыре очерка Терапиано о Георгии Иванове (1958, 1963, 1962 и 1963 годов), все блестяще написанные, помещенные в сборнике один за другим, несколько бледнеют из-за авторских повторов.
Если в своих портретах современников Терапиано порой сообщает нам уже известные факты, то в его очерках на темы взаимоотношений парижан мы находим много нового и важного. Этому посвящены статьи «Спор символистов с акмеистами и наше время», «Об одной литературной войне», «Керенский на ▒воскресеньях’», «Оппозиция ▒Зеленой лампе’ и ▒Числам’». В них содержатся оригинальные суждения Юрия Константиновича об эпохе, поэзии; его позиция относительно «парижской ноты», отличавшаяся от других историков литературы:
«Основной грех нашей эпохи – стремление требовать от поэтов отклика на то, что в данный момент представляется самым важным: одним – ▒духовные ценности’, религия, другим – политика, третьим – технические достижения, сделавшиеся, как некоторые утверждают, ▒новой религией нашего атомного века’. Говорят обо всем, забывая, что права поэзии суверенны, что свободное творчество и настоящая, вечная тема поэзии о любви, о жизни и смерти как раз и является самым непереносимым явлением для тех, кто стремится утвердить диктатуры всех цветов и оттенков. Поэзия – для всех, чувствующих ее, к какому бы классу или обществу они ни принадлежали.»
«Участники Союза молодых писателей и поэтов в Париже по своему литературному притяжению должны были распасться на два лагеря – неоклассиков с Ходасевичем во главе и ▒левых’ (не нахожу другого слова), пока не возникли ▒Числа’, в которых ▒младшим’ удалось найти свое собственное отношение к поэзии и свое мироощущение, манеру ▒Парижской ноты’, которая, необходимо подчеркнуть, всегда была только мироощущением, а не какой-нибудь ▒группой’ или ▒школой’, как ее хотели представить некоторые, уже не бывшие ее современниками, послевоенные литераторы. Характерной чертой всех литературных объединений в Париже, ▒старых’ и ▒новых’, была их постоянная сдержанность, корректность, отсутствие всяких резких споров и перебранки.»
Самым длинным текстом в сборнике (для истории литературы очень ценным), является очерк «Зеленая лампа» (50 страниц). В нем многое узнаем об обществе, которое играло видную роль в интеллектуальной жизни эмиграции, с 1927 года собиравшее цвет русской интеллигенции в Париже. В эту статью Терапиано включил сохранившиеся стенографические отчеты о первых трех собраниях «Зеленой лампы».
В статье «Об одной литературной войне» Терапиано подробно и правдиво освящает взаимоотношения Георгия Иванова и Владислава Ходасевича, так представляя этих поэтов: «Владислав Ходасевич, с детства болевший туберкулезом и другими болезнями, был чрезвычайно впечатлителен и обидчив. К своей поэзии он был необычайно требователен и сам себя критиковал беспощадно, если находил какую-нибудь погрешность в своих произведениях. Кроме того, по натуре он был горд и надменен как настоящий польский шляхтич, обид не прощал, к литературным врагам был беспощаден, но – необходимо заметить – не обладал ивановским даром совершать литературные убийства.
Георгий Иванов критиком не был, а если и писал о ком-либо, то обыкновенно спустя рукава, иногда – ▒по-дружески’, слишком мягко и приятно, и сам не придавая своим таким писаниям особенного значения. Но если он хотел поразить своего врага, его страшное умение видеть слабые стороны как бы в фокусе и наглядно их выявлять – раскрывалось в полной мере».
Терапиано приводит полный текст статьи Г. Иванова «В защиту Ходасевича» (из 1928 года), которая, по его мнению, стала прямой причиной, по которой Ходасевич прекратил писать стихи.
Очерк «О зарубежной поэзии 1920–1960 годов» (40 с.) наглядно и образно раскрывает поэтическое кредо Юрия Константиновича, поэта и критика, подытоживает сложившееся суждение о русской зарубежной поэзии: «Сущность поэзии как всякого подлинного искусства, трагична, предел ее – вечно недостижим, берега ее усеяны обломками кораблей, потерпевших крушение. И в то же время – поэзия вечна, несмотря на всю тяжесть бытия человека на земле и на всю (кажущуюся) нелепицу и тщету земных дел перед лицом смерти. Тема ее с самой глубокой древности – Вавилон, Египет, Индия, Персия, Эллада и т. д. – одна и та же: о любви, о жизни, о смерти, о Боге, о душе, о бессмертии; о безысходности ▒земного круга’ и о победе над смертью. Тайна ее в том, что каждый новый поэт неповторимо-лично, неповторимо по-своему переживает эту тему в неповторимо-личной ▒форме’. Поэтому в поэзии нет ▒новизны’ – нет времени, но есть одна мера: поэзия». «Для всего периода ▒Парижской ноты’, для всей ▒парижской атмосферы’ чрезвычайно характерно единство мироощущения, соединенное с чрезвычайным разнообразием формальной манеры каждого из ее участников.»
Во втором разделе сборника содержится 17 очерков о поэтах и еще два – о послевоенном литературном «Салоне» в Париже (с издательством «Рифма») и о литературном журнале «Новоселье».
Не случайно, самым ранним поэтом младшего литературного поколения Терапиано представил не парижанина, а Ивана Савина, широко популярного в среде русской эмиграции. И в этом очерке, как и из почти всех следующих за ним, веет теплом – любовью автора к поэтам, почитанию их дара и достижений. В его тексты регулярно включены отрывки или целые стихотворения поэтов. Читая эссе подряд, читатель иногда подмечает некое однообразие, улавливает установившийся у автора одинаковый способ подачи материала в краткой (газетной) форме: за емкой биографией следует определение особенностей поэтического кредо и почерка, эволюция поэта, выявление его оригинальных находок. Правда, иногда Юрий Константинович «освежает» и разнообразит текст дополнительным содержанием – тактично, но открыто раскрывает неприглядные черты характера личности, «приземляя» поэта: «Как человек Поплавский имел массу слабостей, например, манеру быть неискренним в отношениях с людьми, привычку лгать, был не чужд то искательства, то неприятного самомнения. ▒Одним я слишком перехамил, другим слишком перекланялся’, – пишет он в «Дневнике». Но за всеми этими слабостями в Поплавском было непрестанное и подлинное духовное устремление. Он сознавал свое греховное состояние, хотел стать иным, <…> в другие дни, запершись в своей комнате или в пустой церкви, искренне молился.»
Юрий Константинович сообщает нам один из своих критериев оценки поэта: «Бывают поэты, раз навсегда находящие свою манеру, свое ▒лицо’, а затем, книга за книгой, повторяющие себя, до конца остающиеся все теми же. Такие поэты, несмотря ни на какие удачи и формальное мастерство, по существу статичны, в них нет движения, душевного раскрытия и расцвета. <…> И если каждая книга открывает нам новое в его творчестве, можем быть уверены, что не напрасно оказали ему ▒кредит’, ценили его и любили».
Иногда в своих портретах молодых поэтов, делая отступления, Терапиано превращается в увлекательного рассказчика-мемуариста:
«Начался новый 1925 год… В русском Париже редко кто знал о существовании новых ▒зарубежных’ поэтов. Они собирались в Латинском квартале около площади Сен-Мишель в кафе ▒Ля Болле’, помещавшемся в узком ▒пассаже Ласточки’. При входе, в первом ▒зале’ – стойка с напитками. Здесь, начиная с восьми часов вечера, толпились завсегдатаи: подозрительного вида молодые люди в кепках, с окурком в углу рта, и дамы определенной профессии. Огромная дверь, похожая на ворота в ад, сделанная из грубо сколоченных досок и выкрашенная в коричневый цвет, вела во второй ▒зал’ – более просторную комнату с облезшими стенами и высоким потолком, покрытым паутиной. Там происходили собрания поэтов. Однако кафе ▒Ля Болле’ являлось надежной пристанью не только для русских молодых ▒служителей Аполлона’ 1925 года. Ранее тут бывали Поль Верлен, Жан Мореас, Оскар Уайльд. Они тоже сидели на грубых деревянных скамейках вдоль стен и на некрашеных табуретках, за большими столами без скатертей, и перед каждым из них стоял такой же стакан с крепким черным кофе или каким-нибудь спиртным напитком. Стихи читались по кругу, и тут же, тоже по кругу, все присутствующие горячо обсуждали прочитанное. Говорили без всякого стеснения ▒то, что думали’, нападая на авторов порой очень резко, а иногда и совсем несправедливо. Антонин Ладинский читал внятно и четко, а окончив чтение, замолкал, равнодушно выслушивая всe, что говорилось по поводу его стихов. Он не любил принимать участия в прениях и не обладал способностью на лету схватывать достоинства и недостатки прочитанного.»
В третьем разделе сборника «Два поколения прозаиков» Терапиано пишет о Бунине, Зайцеве, Ремизове, Владимире Варшавском, Якове Горбове и Сергее Шаршуне. Он прекрасно характеризует их прозу. Ограничимся лишь одной цитатой: «Постоянный отказ Бунина от ▒метафизики’, т. е. от обсуждения ▒последних вопросов’, являлся постоянным предметом спора его с Мережковским и Гиппиус. Но, отмалчиваясь почти всегда в спорах или переводя разговор на другие предметы, Бунин таил про себя тот секрет настоящего искусства, который обычно ускользает от всех анализов и теоретических построений, но открывается в момент творческого интуитивного созерцания».
Петербургский сборник завершает перечень опубликованных книг Ю. К. Терапиано. На русском языке – это шесть
сборников стихотворений, повесть «Путешествие в неизвестный край», «Встречи»
(воспоминания и статьи; два издания: Нью-Йорк и
Москва), «Маздеизм» (современные последователи Зороастра), «Мой путь в Йерусалим» (стихи, очерки о поэтах); две книги на
французском языке (роман «Samsara» и философский труд
«
Представление сборника было бы неполным без указания на отличительную особенность этого прекрасного издания. Его украшает 728 (!) иллюстраций (из которых 57 цветных), включающих 77 фотографий портретов литераторов и групповых снимков. Все они – из собрания профессора Ренэ Герра. Подавляющее большинство иллюстраций – репродукции автографов на книгах, подаренных авторами Юрию Терапиано и Ренэ Герра. Листая страницы сборника, своеобразного альбома, просматривая обложки книг и читая посвящения, мы получаем представление о бывшей библиотеке литературного критика и богатейшем собрании редактора сборника, как и о чутком к ним отношении современников. Уникальное издание!
Алексей Арсеньев, Сербия