Рассказ
Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 275, 2014
17 июля 1907 года за дачным столом в ближнем Подмосковье собралась небольшая группа музыкантов и их подруг, чтобы проводить уезжавшего на гастроли в Берлин композитора Александра Николаевича Скрябина. Покрытый белой скатертью и уставленный батареей бутылок стол стоял на террасе среди кадок с пальмами и ваз с орхидеями. Хозяева и гости были в легком подпитии и в том восторженном состоянии, какое бывает у служителей искусств, когда они собираются вместе и впереди у них часы беззаботного общения и щедрых безоглядных возлияний.
– Господа, подобно тому, как наше Мироздание было создано воображением Художника, не преследующего никакой утилитарной цели и упоенного игрой и красотой созданного им объекта, так и мы не видим ничего более важного и захватывающего, чем экстатическая игра творческих сил, действующих через нас и дающих нам ощущение богоподобия и всемогущества. Но скажите, господа, разве художник не стремится сделать этот процесс императивным, бесконечным, разве он не жаждет абсолютной власти над душами людей? Разве, достигнув кульминации, не захочет он остановить время, чтобы, как Пигмалион, вечно восхищаться своим творением? Я предлагаю тост за победу над временем, за упразднение времени, за конец истории!
Экстравагантный тост произнес молодой человек с горящими глазами и густой черной шевелюрой – Александр Юльевич Забуржецкий, расположившийся рядом с хозяевами дачи Модестом Петровичем и Ирэной Крюге, основателями фарфоровой монополии, с фабриками и заводами по всей России. Пока он произносил тост, голос его дрожал, а когда закончил говорить, в глазах были слезы.
Пили стоя, а потом все сразу сели и заговорили, и за столом стало шумно и весело. Кроме хозяев и Забуржецкого, гостей было четверо. Самому старшему из них, композитору Александру Николаевичу Скрябину, было 36 лет, а младшему, Игорю Стравинско-му, – двадцать четыре. Оба были с женами. Рядом со Скрябиным сидела не сводившая с него восторженных томных глаз его невенчанная молодая жена, смуглая большеголовая брюнетка Татьяна Федоровна Шлёцер. Игорь Стравинский, год как женатый на своей двоюродной сестре, высокой и уверенной в себе Екатерине Гавриловне Носенко, уже был известен как автор сюиты для голоса и оркестра «Фавн и Пастушка» и симфонии Es-dur – произведений, замеченных самим Дягилевым. Екатерине Гавриловне он посвятил своего «Фавна и Пастушку», а теперь она сидела рядом с ним, независимая и прямая, с горящими глазами, захваченная темой разговора.
Скрябин кашлянул, и за столом стало тихо. Взгляды обратились к нему, и, не вставая, он начал говорить спокойно и уверенно. Его тихий голос и прерывающаяся паузами речь лишь усиливали царившее за столом волнение, вызванное ощущением, что все они, собранные здесь гостеприимными хозяевами, – участники события чрезвычайной важности, которое будет иметь колоссальные, неизмеримые последствия не только для них, но для всего человечества.
– Александр Юльевич с филигранной точностью сформулировал задачу, стоящую перед всеми нами. Мир подошел к точке, когда исчерпались все исторические перспективы, и у человечества остался один единственный путь – преображения и исхода из трехмерности в четвертое измерение. Синкретическое искусство станет его проводником из истории в постисторию, в Царство Духа. У меня возникла достаточно отчетливая картина Кульминационного События. Мы соберем все народы в предгорьях Памира и там же расположим Сводный Оркестр Человечества, который исполнит Последнюю Мессу, сочиненную мною. Преображение должно произойти во время этого исполнения – завершится жалкая история, произойдет Flammentod, огненная смерть, и обновленное человечество войдет в астральную сферу Четвертого Измерения, где нет земной инерции, рождения и смерти, где Свобода станет для всех категорическим императивом, а сотворчество Иерархиям – единственной радостью миллионов. Dixi.
И опять все зашевелились, заговорили, заспорили. Игорь Стравинский, переполненный энергией, твердым голосом говорил Модесту Петровичу и Ирэне, что для общего дела необходимо мобилизовать все жизненные и душевные ресурсы. Александр Юльевич горячо пожимал руку Александру Николаевичу, а маленькая смуглая Татьяна Федоровна Шлёцер, восторженно глядя на мужа, шептала в полузабытье одно слово: «Бог, Бог, Бог!»
Модест Петрович предложил тост за могущество музыки, и все гости с удовольствием его поддержали. Пошептавшись с Екатериной Гавриловной, Игорь Стравинский встал и уверенно начал свою речь:
– Конец приходит в результате исчерпанности всей прошлой истории человечества. Это должен быть последний проект для человечества в нашем трехмерном мире – конец истории во времени и пространстве. После точки перехода внешние события перестанут что-либо значить. Отвлечься будет невозможно. Сегодня человечество находится в состоянии такого ущерба, в таком минусе, при котором оно уже не в состоянии когда-либо и где-либо возродиться и произвести новую цивилизационную систему. Его судьба – производить одни суррогаты, способные только на холостой ход. Конец истории означает начало постистории, конструирование которой я воспринимаю, как нашу миссию и прерогативу. Содержанием постистории будет игра или искусство как игра, то есть тотальная виртуальность. Искусство станет Демиургом астрального мира. Это будет наше искусство, которое станет единственным кодом для людей. Это будет новая Свобода и новое сотворчество Иерархиям. Хочу заметить: если человечество окажется неспособным пройти через горнило смерти-преображения, постистории не останется ничего, кроме как слить это человечество. Представьте себе игру в карты или в шашки. Человечество совершит скачок в бесконечность, и все поголовно будут играть в какие-нибудь шашки. Смерти не будет, страдания не будет – никто не сможет оторваться от игры.
– Вы говорите: это не другая фаза истории – это ее Конец. Но тогда что такое история? – вопрос прозвучал неожиданно. Его задала Ирэна Крюге, дама бальзаковского возраста в ярко-оранжевом платье с рискованным декольте на груди и спине. Крупные губы на ее ослепительно белом лице были также окрашены оранжевой помадой, взгляд больших зелено-голубых глаз выдавал живой ум, а улыбка подкупала непосредственностью.
– Позвольте мне вам ответить, – встряхнув шевелюрой, оживился Александр Юльевич Забуржецкий. – Произошла абсолютно полная ликвидация культуры, эта ликвидация началась в 1880-х годах и привела к тому, что все интеллектуальные, культурные традиции просто исчезли. То есть люди не имеют более никакого культурного фона, они всё забыли. Современные люди определяют себя по нижней отметке, отбрасывая то, что составляет квинтэссенцию культуры. Например, это может быть религия минус богословие или секулярный национализм. Для пролетария духа, а таким является подавляющее большинство наших современников, Платона, Гегеля, Вагнера и Скрябина, и всех тысячелетий высокой культуры просто не существует. То же самое происходит, когда идут философские дискуссии. Раньше это все было только в дикой Америке, а теперь в Европе. Иначе говоря, все интеллектуальные, философские традиции стерлись, утратились. Я интересуюсь католиками, – есть такой очень хороший автор, Станислав Елецкий, который преподает в Сорбонне. Он говорит так: «Все эти католики а) ничего не знают о католицизме и б) ничего не хотят о нем знать». То есть современный католицизм базируется на абсолютном отсутствии какого бы то ни было знания о нем. Это же относится и к русскому православию: с одной стороны, говорят «православие», а с другой – нет ни Григория Паламы, ни Нила Сорского, ни Соловьева. Современный человек, конечно, не определяется как животное, потому что животное – это слишком тонко, изощренно. Скажем так: современного человека определяют сословность и догматическая, а значит фанатическая, религиозность. И Кант, и Гегель верили, что эволюция человеческих обществ не бесконечна; она остановится, когда человечество достигнет той формы общественного устройства, которая удовлетворит его самые глубокие и фундаментальные чаяния. Таким образом, оба эти мыслителя постулировали «конец истории»: для Канта это был «вечный мир» между народами, для Гегеля – либеральное государство. Это не означало, что остановится естественный цикл рождений и смертей, что больше не будут происходить важные события или что не будут выходить сообщения о них в газетах. Это означало, что более не будет прогресса в развитии принципов и институтов общественного устройства, поскольку все главные вопросы будут решены.
Наступила глубокая пауза. Мужчины вышли из-за стола и молча курили возле открытого окна. Внезапно все услышали, как в саду нежно запел зяблик, снова и снова повторяя свою незамысловатую трогательную трель. Общество встрепенулось, мужчины заулыбались, морщины разгладились, все почувствовали опустившуюся на них легкую радость, благоговение, душевный покой.
Вернулись к столу, где две горничные разливали в веджвудовские фарфоровые чашечки душистый кофе.
Александр Николаевич защелкнул серебряный портсигар и с улыбкой сказал:
– Одно только можно добавить к сказанному: впереди нас всех ждет большая радость.
– Почему вы так думаете? – улыбаясь в ответ на его улыбку, поинтересовалась Ирэна Крюге.
– Подспорьем мне может выступить и такой авторитет, как Гегель, который сказал, что Мировой Дух использует людей, ведя их за мелкие корыстные интересы. Они думают, что они решают свою проблему, а на самом деле их использует Мировой Дух в своих замыслах. Я абсолютно с этим согласен.
– Вы говорите о предопределенности, о судьбе? – настаивала хозяйка.
– Я говорю о провиденциальном Божественном замысле. Я уверен, что история – это сюжет, который имеет смысл на выходе, что мы призваны играть какую-то роль в этом сюжете. И что мы в этом плане инструментальны – мы призваны для выполнения некоей миссии. Мы можем оказаться плохими актерами, можем оказаться хорошими – в этом вся разница.
– Очень хотелось бы знать, каким может быть результат этого сюжета. Каким может быть финал сюжета по имени история?
– Мы должны решить уравнение, где иксом является Художник, а игреком – история.
– Решить раз и навсегда? И тогда что мы будем делать?
– А тогда наступит конец истории, и мы увидим Новую Землю и Новое Небо, как нам и обещано.