Интервью
Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 268, 2012
Что такое счастье?
Беседа Натальи Крофтс с поэтом Норой Крук
Нора Крук (Элеонора Мариановна
Крук, урожденная Кулеш) – двуязычный поэт, переводчик. Родилась в
Наталья
Крофтс – Нора, вы родились в
Харбине в 1920 году. Русский Китай того времени считался одним из центров
русской культуры: там работали Валерий Перелешин, Ю. Крузенштерн-Петерец,
Ларисса Андерсен и многие другие поэты. Именно туда приехал «в поисках
слушателя» Александр Вертинский. По-вашему, что послужило причиной такого
расцвета русской культуры в Китае?
Нора Крук
– В Китае были очень
талантливые люди. Кроме таланта, они все были одержимы «белой идеей», и эта
страстная любовь к России, «несчастной России», которую калечат и мучают, их
воодушевляла. Это особая вещь, когда поэты одержимы, когда есть тема. Недаром в
России в самые тяжелые времена часто возникает такая богатая поросль
талантливых людей, которые не боятся высказаться в стихах.
– А после
войны возродилась культурная жизнь русской общины?
– После войны все мечтали только уехать, как можно
скорее, – Китай был уже коммунистическим. Нам повезло, мы рано поняли, что в
Россию возвращаться нельзя: муж узнал о том, что случилось с его отцом,
вернувшимся в Союз. Все старались уезжать на Запад, но у моего мужа появилась
возможность перевестись по работе в Гонконг.
– Нора,
давайте поговорим о людях, с которыми вы дружили в Китае. Вы помните, как вы познакомились
с Валерием Перелешиным1?
– В Харбине я Валерия еще не знала – я никого из
«харбинцев» не знала: мне было мало лет. С Валерием мы познакомились в Шанхае.
Когда я его встретила впервые, он еще ходил в монашеском облачении. А работал
при этом в агентстве ТАСС, представляете! Только позже он стал носить костюм.
Еще до встречи с Валерием я очень любила его стихи, знала их наизусть. Когда
Валерия просили почитать стихи, он говорил: «Нора прочтет!» – и я читала.
– А чем
вас привлекли его стихи?
– Запомнилась музыка стиха. И его талант увидеть
все, глубоко заглянуть в душу, в мысли человека. А также его необыкновенная
любовь к Китаю. Он же был китаистом, знал язык.
– Каким
было первое впечатление от встречи с Валерием Францевичем?
– Вы знаете, он был некрасивым, очень-очень худым.
Но что-то такое привлекало в нем: он был очень милым, очень обходительным,
приятным. И потом, Валерий настолько жил поэзией, что внешность становилась
неважна. Он очень хорошо относился и ко мне, и к моим стихам. А я, конечно,
была от него в восторге: у него к тому времени уже вышло несколько сборников,
он был известным поэтом. Я на него с обожанием смотрела – и он это ценил (смеется).
Он подружился с моим отцом: Валерий был из поляков, и мой папа – тоже поляк.
Они очень тепло общались.
Однажды Валерий дал мне почитать книгу, куда он
записывал свои любимые стихи. Это была рукописная книжка; такая книга бесценна,
конечно. Я читала и читала. И вот я положила ее на подоконник, окно было
открыто, – а ночью пошел дождь, и книга промокла. Когда я увидела, что чернила
потекли, я была готова выброситься из окна. Но папа меня успокоил: он работал в
газете, и у него были такие люди, которые могли все восстановить. Они сделали
новый переплет, восстановили текст. И вот я пригласила Валерия и папу на обед в
китайский ресторан. Книга была уже готова, и там я покаялась Валерию в
происшедшем. Валерий взял в руки книгу и сказал: «Какая прелесть! Ну вот,
теперь это настоящая книга! Такая книга будет жить и жить». Простил мне.
Валерий был большим другом Лариссы Андерсен.Он говорил, что у него есть три любимые женщины: Ларисса
Андерсен2, Крузенштерн-Петерец3
и я. Очень лестно!
И Вы знаете, он
мне прислал первой рукопись своей «Поэмы», а я, по глупости, кому-то дала ее
почитать – и с концами.
– Валерий
Францевич изменился после отъезда из Китая?
– В общем, нет. Конечно, он потерял русскую среду
общения, но на его русском языке это никак не сказалось, хотя в жизни он уже
говорил по-испански. Он был очень одарен в этом плане.
Он немало пережил. К концу жизни Валерий был
обижен на многое. Например, он считал, что из русских писателей именно он
должен был получить Нобелевскую премию. К тому же, он не принимал современную
поэзию.
В конце жизни и
материально ему было тяжело.
– Вы до сих
пор очень дружите с Лариссой Андерсен4. А как вы с ней познакомились?
– Я не помню точно, когда мы впервые встретились.
Это было уже в Шанхае: моя семья переехала туда в конце 30-х годов. Но я помню,
что в Шанхае мы все просто обожали Лариссу: она была такая красивая, такая
необыкновенная. При этом Ларисса совсем не любила наряжаться.
– Да, у
вас на фото Ларисса – чуть ли не в гимнастерке.
– Она не придавала этому значения.
Конечно, вечером она наряжалась и где-то там танцевала, но в повседневной жизни
абсолютно за собой не следила. Но когда Ларисса жила в Шанхае одна, у нее было
весьма тяжелое положение: она танцевала где-то в ночных клубах. А потом Ларисса
вышла замуж за главу большой фирмы – он был ее учеником, Ларисса ему
преподавала йогу. Муж ее был очень
привлекателен, между прочим. Причем, чтобы развестись и жениться на
Лариссе, он отдал бывшей жене половину своего состояния. Для француза —это очень
большой подвиг. Как-то, уже будучи замужем, Ларисса
приехала погостить ко мне в Гонконг. Она попросила показать ей мой гардероб. Я
открываю шкаф, и Ларисса спрашивает: «Что это такое? Во всех этих нарядах можно
только в школу ходить преподавать детям. А где же платья, обнажающие плечи?»
– Про
Лариссу Андерсен говорят: «муза дальневосточного Парнаса».
– Да, если кто-нибудь писал тогда о синих глазах,
то это было только о Лариссе. Как у всех людей, которые танцуют, у нее была
чудесная осанка, она всегда очень красиво ходила. Я ее помню на каком-то
вечере, где мы все танцевали. На ней было темное платье и очень крупные
бирюзовые бусы. С ее голубыми глазами это выглядело просто великолепно. Вот
такой я ее запомнила… Знаете, она разобрала это ожерелье и отдала половину бусинок
мне.
– Из
всего, что вы рассказываете о Лариссе Николаевне, складывается впечатление, что
она очень добрый человек.
– Да. Она могла абсолютно все
отдать, не думая о завтрашнем дне. Вообще, она была очень богемна тогда. Я бы
ее сейчас, конечно, не узнала. Но многое осталось неизменным. Ларисса
по-прежнему очень любит кошек. Это было всегда. Потом, вы знаете, она
фотографией увлекалась в свое время, очень неплохо снимала. И еще очень долго
писала.
– Помню,
Вертинский говорил про стихи Лариссы: «Я мог бы без конца цитировать ее».
– С Вертинским мы тоже были знакомы,
с ним дружил мой муж. Вы знаете, впервые я собиралась пойти на концерт
Вертинского еще в Мукдене, он был там проездом. Но мне тогда идти на концерт
запретил отец: не надо, мол, это богема. А потом оказалось, что тот концерт так
и не состоялся: не набрали зал. Вертинскому было очень плохо в Шанхае – там он
переживал закат. Он был уже не так знаменит, как раньше, жизнь складывалась
тяжело. Ведь где он пел в Китае?
– «В
вечерних ресторанах, в парижских балаганах, в дешевом электрическом раю»…
– Да-да. А в России, когда он
вернулся, у него опять были залы.
– Текст
одной из песен Вертинского, «Дорогая пропажа», был написан Михаилом Волиным. Вы
его знали?
– Конечно! Я у него какое-то время занималась
йогой, в Циндао. Миша был интересным мужчиной, сам он считал себя совершенно
неотразимым. Мы его называли «Бельведер Аполлонский». Он был невообразимо
самоуверен.
– Нора,
вы пишете стихи с детства. Что для вас поэзия? Зачем она вам?
– Поэзия – это счастье. Даже когда пишутся стихи
более или менее обычные. Но вот вы сидите, например, в очереди к доктору. И
вдруг: «Где карандаш?» – Знакомо? Вообще, для меня счастье – это увлечение,
одержимость. Например, когда я занималась икебаной, я ведь над ней тоже очень много работала. Я вам не рассказывала, что для своих
композиций я даже воровала ветки?
– Как же,
помню: прихожу навестить вас в больнице, а вы лежите и размышляете, как бы
утащить замечательную развесистую корягу, валяющуюся под окнами палаты.
– Да, было. А однажды, когда мы уже
жили в Австралии, мне для выставки очень понадобилась сосна – была у меня одна
идея. А сосну было не так легко добыть. Но на старом кладбище, возле госпиталя,
были замечательные деревья – я это заприметила, когда выгуливала собаку. И вот
я наметила абсолютно необыкновенную ветку, самую верхнюю ветку большой сосны.
А сын у меня тогда был в университете – учился на
юриста. Я ему говорю: «Антошка, ты мне поможешь? Надо брать лестницу». Он
говорит: «Конечно, если меня поймают за этим делом, то я никогда не смогу
получить разрешение практиковать, но ради тебя я это сделаю». Взяли мы
лестницу. Долго решали, когда лучше идти – утром, до рассвета, или вечером, когда
уже стемнело? Решили – вечером. И вот приходим мы ночью на кладбище. «Вон ту
ветку», – показываю я ему. «В-о-он ту??! Ну что ж, достану.» Поставили
лестницу. Антошка полез наверх, а я держу лестницу. И вдруг рядом с кладбищем
кто-то паркует машину. Человек выходит из машины и смотрит в нашу сторону:
замечает какое-то странное движение, но нас самих, похоже, не видит – уже
достаточно темно. «Антоша, по-моему, нас кто-то увидел», – говорю. Сын не
успевает мне ничего сказать: его милая мамочка бросает лестницу на произвол
судьбы, а сама бежит под ближайший куст. Человек посмотрел: движение
прекратилось. Что ж, он сел в машину и уехал. Возвращаюсь я обратно, держу
лестницу. А ветка толстая, сын ее пилит, а она не падает! Я ему говорю: «Да ты
ее схвати и прыгни!» – «Мама, я же ногу сломаю!» – «Ничего, ты молодой, не
сломаешь!» В это время ветка падает вниз. Она была такая огромная, что когда мы
погрузили ее в машину, она торчала из обоих окон. Вот приезжаем мы домой, я
ветку положила в саду на траву – а сама даже спать не могу: все думаю, какую я
сделаю композицию. У нас намечалась большая выставка в центральном магазине
города. Ажиотаж невообразимый!
С утра я ветку помыла, кое-что отщипнула – и
поехала на подготовительную встречу нашей группы вместе с этой веткой. Все
участники группы уже сами преподавали искусство икебаны, но все равно ходили к
«мастеру». А этот мастер когда-то даже получил награду за икебану от японского
императора. И вот мы работаем, а мастер, как это делается у японцев, ходит
между нами, высказывает свои замечания. Подходит он ко мне. Я занимаюсь пока
другой композицией, а моя ветка лежит сзади, ждет своей очереди – у меня на нее
большие планы. Мастер смотрит на мою композицию – все ему нравится, все хорошо.
А потом он смотрит – на полу лежит эта ветка. Он восклицает: «Невероятно, где
вы такую ветку достали?!» Я говорю: «На кладбище». Он взял эту ветку, повертел:
«Действительно, абсолютно необыкновенная ветка. Вы знаете, она мне вполне
подойдет для моей композиции: я ее поставлю у входа». И тут все его подхалимы запричитали: «Да-да! Такая замечательная ветка!
Только для вас, только для вас!»
И забрал он мою ветку! Но знаете, чего я боялась
больше всего? А вдруг мой сын узнает, что я отдала нашу ветку, – и меня
разлюбит! Но, к счастью, этого не случилось.
– Нора,
зачем вам русский язык? Ведь вы не только свободно говорите по-английски, вы –
состоявшийся, признанный англоязычный поэт. Об этом многие могут только
мечтать.
– Я просто очень люблю русский язык. Мне его так
часто не хватало! Когда мне было тринадцать лет, наша семья уехала из Харбина в
Мукден, где я «варилась в собственном соку». Как я тосковала по русскому! Я
даже отказалась пойти в англоязычную школу: «Учиться буду только в русской
гимназии!» А как-то мне приснилось, что я иду по китайской улице и слышу
отрывки русской речи… Потом я вжилась в английский язык – но в Австралии
снова появились в моем кругу русские люди, которым можно почитать. И я вновь
стала писать по-русски – вот что значит общение. Кроме того, я постоянно читаю
русских поэтов. И отдаю себе отчет в том, что русских поэтов читать люблю
намного больше, чем англоязычных.
И я очень рада своему «возвращению». Иногда я пишу стихи по-русски – и потом, сразу же, по-английски, то же стихотворение. Но часто я даже не помню, какой из вариантов был написан первым: английский или русский. Но подумайте: потеряв мужа, живя одна, понимая, что никто не вечен и что я, например, никогда не узнаю, как сложится жизнь у моей внучки, недавно вышедшей замуж, – сроки-то в моем распоряжении не такие большие… Так вот, при всем при этом я очень занята своей жизнью и довольна ею. Почему? Только потому, что у меня есть поэзия. Есть страсть к чему-то: я всегда была одержима, увлечена чем-то. Вот это и есть счастье.
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Валерий Перелешин (1913–1992) –
русский поэт и переводчик, автор 14 сборников стихотворений, автобиографической
«Поэмы без предмета», сборников переводов китайской и бразильской поэзии,
перевода древнекитайского трактата «Дао Дэ Цзин». В 1938 принял монашеский
постриг под именем Герман в Харбинском Казанско-Богородском монастыре. В 1939
переехал в Пекин и начал работать в русской духовной миссии. В 1943 переехал в
Шанхай, где с 1945 работал переводчиком в отделении ТАСС. В
3. Крузенштерн-Петерец Юстина Владимировна, псевдоним Мерри Девл
(1903–1983) – поэт, писатель, журналист, переводчик. На гребне Гражданской
войны с матерью и братом оказалась в Харбине. Участвовала в литературном
объединении «Чураевка». Переехала в Шанхай в к. 1930
года. Из красного Китая бежала в Бразилию, в начале
1960-х переехала в США. Работала на «Голосе Америки», после переезда в
Сан-Франциско была редактором «Русской жизни».
4. Интервью записывалось, когда Ларисса Николаевна Андерсен была еще жива.
Сидней, Австралия. Февраль, 2012