Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 261, 2010
Ара Мусаян
Творчество
КАНАТОХОДЕЦ
Мои миниатюры – коротенькие прогулки в один конец, в другой. Несмотря на высоту опорных мачт – полное отсутствие кругозора: все внимание сосредоточено на тросе и нашем на нем центре тяжести.
Откуда и некоторая скудость результата. Как у прохаживающихся меж четырех стен заключенных, сумасшедших…
Непривлекательная для публики худосочность сего моего фрагментарного писания.
МАНИФЕСТ
Молодым кандидатам в писатели: помнить, что в свое время литература покрывала все то, что отныне и вот уже сто лет входит во владения кино и др. систем воспроизведения движения – этого центрального момента в повествовании. Откуда и соответствующее сокращение территории литературы – так при распаде империй центр внезапно обнаруживает свою несостоятельность, как голый король в сказке.
При таком сокращении “жилплощади” сжиманию подлежит логически и объем: вместо сотен страниц романов прошлого – лишь несколько десятков в сборнике миниатюр.
ОБ ОДНОЙ ОСОБО СТОЯЩЕЙ ЛИТЕРАТУРНОЙ ТЕМЕ
Официальные факты, акты не интересуют литературу. Выслушать кое-кого на этот счет еще можно, но уж никак не читать. Литература исследует свободные – любовные, либо насильственные – человеческие деяния. Нигде – ни в какой стране, кроме “страны советов”, – противостояние индивида и государства не вырастало, как в России, до статуса художественной темы.
РУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА СЕГОДНЯ
Писать по-русски сегодня – что писать на латыни: на языке живом, но для мертвых.
(На английском писать – уже не о чем, на других языках – не для кого).
ЛЕЙТМОТИВ
Есть “серийное производство” у художников, поэтов, фотографов, а есть повторения субтильные, менее явные – лейтмотивные: тема, идея импонирует автору, но – не даст он ей себя съесть целиком, не даст животному над собой власть: вернется к ней, но своевременно – не забыв дать новому ее освещению какую-то степень вариации.
МАЛЯВИН И МАЛЕВИЧ
Малявин: танец – смерти, но танец. Малевич – взведенный в фигуру квадрата – траур.
ДВА ПИСАТЕЛЯ
Толстой и Толстой: оба – мастера слова, оба – авторы исторических романов, а лишь один написал Войну и мир.
РАЗОЧАРОВАНИЕ СЛОВОМ
Позолота: слоем золы напудренные побрякушки.
МЕТАФИЗИКА
Спрашивается: в конце концов, есть Он или нет?
Единственный дельный ответ: Есть, но лишь (чуть не написал “только”) постольку, поскольку кроме Него абсолютно ничего нет дельного – деящего: Все – лишь Его проявления.
Но тогда, что делать с Я?
Либо Он, либо Я.
Или: он – Я, я – Он.
Таков скандалезно-параноидальный результат подолгу пребывающей наедине с собой Мысли.
* * *
…Остается ли после этого место для моего миниатюрного, да и вообще – писания?
Поэты – последние из могикан…
Философия сказала свое разрушительное слово.
И уже неуместно на лире бренчать.
Момент азарта в поэзии.
Знание – абсолютное – как укол пенициллина, оздоровляет тело и осушает дух.
БРАТСКИЙ СОВЕТ
In memoriam Armen Lubin
Немыслимо писать, отправляясь от уровня обыденной жизни. Лишь на верхней террасе души открывается минимальный простор – горизонт, кругозор…
Но – ни лестницы туда, ни лифта, и каждый раз нам надо самим находить путь.
Совет собратьям по перу: как можно дольше с нее не сходить.
– Как бы с голоду и холоду на ней не околеть.
О СОБСТВЕННОМ
Временно отказавшись от собственного – присущего ли мне одному стиля письма, – попробуем-ка дать оному определение (к чему побуждает давнее мое прозрение о роли в судьбах философии момента ее отрыва от устной речи и политического ее заключения во тьму писания): стиль, прием, фигура, преодолевшие (о, как это нелегко написать!) раздвоение устного и письменного путем интегрирования реакцию публики в момент произнесения, прочтения – в отличие от философского дискурса, внемлющего лишь самому себе и движущегося от одной точки вдоль исходящей от нее линии: философ не стал бы перечитываться вслух.
С Гегеля и Флобера начинается возврат живого в слово написанное, – выгравированное, как на надгробном памятнике.
Как у Пикассо, заменившего глубину третьего измерения пропастью четвертого, у меня – весь мой (скромный) опыт жизни в кратких посвящениях.
ИСКУССТВО ПИСАТЕЛЯ
Точно так же, как в компьютере используется лишь процент заложенного в нем потенциала, так и писатели – даже в полных собраниях сочинений – задействуют лишь доли неизведанных возможностей языка.
Откуда и обнадеживающая бесконечная перспектива творчества для все новых поколений поэтов.
КАМЕНЬ ПРЕТКНОВЕНИЯ
Самовлюбленность (особенно у пишущего люда) – отталкивает. Труднее отказаться, и даже хотя бы распознать ее в самом себе.
ТВОРЦЫ
– это когда мы сами для себя становимся загадкой: самопишущие аппараты, дивящиеся своему на бумаге собственному извержению – свершению.
На Божий свет являемся – нежданно-негаданные. Так и в литературу – вламываемся сквозь дубовые, наглухо закрытые двери.
ТВОРЧЕСТВО
Что ни день, покупать мимоходом лотерейный билет, и – выигрывать. Не миллионы, но – выигрывать.
ОБО МНЕ, ОТДЕЛЬНО СТОЯЩЕМ
Для русских моих коллег-литераторов – язык что законная жена: уважают, слегка побаиваются, – а что до меня, то мое к ней – тоже, где-то родной речи русской – отношение чисто сыновнее, любовное.
ПЕРВОРОДНЫЙ ГРЕХ
Грех гордыни. Долго противимся, наученные жизненным опытом, сдерживаемся (самый непростительный из человеческих проступков), но, рано или поздно сдаемся – дивимся и умиляемся ежедневным в нас проявлениям гения, которыми так и не терпится поделиться с окружающими.
Пока не поймем нашей роковой ошибки, услышав (по телевизору) какого-нибудь песняра, делящегося напрямик с публикой о таких же своих внутренних переживаниях и удивлениях, предваривших его собственные “гениальные” творения. Что моментально гасит в нас пыл самомнения. Как поминать такие слова, как: Бог, Божественное, гений, когда одно и то же переживание дает такие противоположные явления, как эти задрипанные песенки, в сравнении с нашими глубокими жизненными наблюдениями и переживаниями!..
Спесь – пена, вдруг поднявшаяся до края кастрюли и бурно выливающаяся за борт, заливая электроплитку и все жизненное пространство заражая запахом гари.
ОБ ОДНОМ КРАЕУГОЛЬНОМ МОМЕНТЕ В ТВОРЧЕСТВЕ
Обязательно нужна – для очередного подвига в плане, интересующем нас в первую очередь, – пауза, как земле – периодический отдых. Смертельная ошибка, если остается какая-либо память о последнем нашем писании, в минуту, когда мы решаемся начать нечто новое.
Штрафной удар без разгона.
Нужна дис-танция (снятие напряжения, расслабление). Редко иначе забиваюся голы.
СЛОВЕСНОЕ ОТЧУЖДЕНИЕ
Решаться и – отрешаться.
Решаемся, на что-то одно; отрешаемся – если не от всего, то сразу от много.
Есть отрешенные, но нет “решенных” людей. Зато есть решительные, а нет “отрешительных”.
От- – неравнозначно не-.
Отрешенный – это не тот, кто отказывается от чего-либо или какого-то шага, а кто вообще отказывается от возможности что-то в своей жизни решать.
ПОЭЗИЯ
– языка оживление.
Кладбища библиотек. Надгробные надписи. Словари.
Встряхивание прахов, тормошение усопших…
(Лукреций. Об атомах и буквах. В главе второй его божественно-безбожной поэмы).
* * *
Облачившись в сутану стиха – “поэт” стяжает милость партера, подкупает толпу, – не церемонясь выстраивать перед ней церемонии.
УТРАЧЕННЫЕ СТИХИ
из “Тетрадей” Поля Валери
Ровно год после первой моей серии переводов – в этой же Вандее, встреча с которой совпала у меня с началом моей совершеннолетней ответственной жизни и связанным с ней понятием отпуска (как если б весь год мы сидели на привязи, – однако на привязи и продолжает житься, но в более узком, от слова узы, понимании), настроившись к переводу новой серии – вдруг недоумение: не узнаю мною же избранные и переведенные прошлогодние тексты (между тем, для наглядности отмеченные карандашом на страницах книги), сверх того: не нахожу в них, после нового прочтения, той особой кондиции, которая диктовала и еще сегодня диктует мне выборку.
Вывод 1:
– рифмованное запоминается, укореняется в памяти глубже, чем голая субстанция поэзии, выраженная средствами менее звучными, громкими, певучими, более “логическими”;
но и:
– при равных поэтических материях, оформленные, или, скорее, вылившиеся в форму более или менее регулярных стихов с рифмой и музыкой, обладают большей достоверностью, обретают у читателя более долговечную поэтическую ценность.
Так, кредо русских переводчиков – ставить на первое место заботу о передаче музыки оригинала против смыслового момента, как у французских, – представляется оправданным.
Тут же находим тот неизведанный доселе, не хватающий у Канта, объективный критерий прекрасного: глубина эффекта произведения, проникновения его в коллективную память.
САМООБЕСПЕЧЕНИЕ
Шестой день отпуска, сегодня утром – на террасе, за кофе – “воспоминание” (кто-то ведь сказал, что познание есть воспоминание) – предвкушение светящей мне, не так уж далекой пенсионерской жизни – ни к чему не обязывающей и даже как бы необязательной.
И воображаю жизнь, прожитую обеспеченными (однако не совсем беспечными) Прустом, Валери, и печать – несмываемую, которую таковая, несомненно, наложила на их творчество… Как у Понжа – до конца необеспеченная, хотя и дольше них продлившаяся жизнь (вид испорченных зубов, год или два до смерти мэтра, – чуть ли не мешающих ему внятно выговаривать слова, – в окружении, правда, тогдашнего “цвета” французской философии, литературы)…
НОВОЕ НАПРАВЛЕНИЕ
Страсть этимологии. Последнее поприще для литературы. Все остальные уже до предела – до кочана, иссосаны, обглоданы: секс, политика, деньги… А тут – как бы новый континент. Или, скорее, новое направление исканий, хождений, приключений: не в стороны горизонта, а вглубь, в недры, во тьму шахт, – где моментами прозрачные, как алмаз, осеняют прозрения.
О ДИСЦИПЛИНЕ В ЛИТЕРАТУРЕ
Спрашивается: можно ли рассчитывать на моментами осеняющие нас пики вдохновения, и спокойно продолжать заниматься повседневными (насущными) делами, или нужна постоянная бдительность, выжидание, поддержание какого-то минимального давления (или, наоборот, вакуума), обусловливающего или способствующего этим мимолетным вспышкам, взлетам, проливам материи (нефти) из недр материнской породы на земную поверхность, где люди, как пчелы нектар, ее собирают, – а поэты, бросаясь на перо и бумагу, записывают?
Но не слабые ли, не “хилые” ли количества, пакеты материи до нас тогда доходят, которые без нашей помощи, так и остались бы зимовать в материнской утробе, не вспрянули бы на поверхность, – капельки, копейки, и из которых не сколотить рубля?
ЗАНАВЕС
Когда кончается одна книга – зачастую уже началось новое писание.
Если же завершением венчается сам процесс, то само по себе уже ничего не начнется: затворился клапан – завален камнями вход пещеры, откуда до нас еще недавно доносились звуки, отзвуки, эхо наших фантазий, домыслов, слогов…
Париж