Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 261, 2010
Не говори о времени. Пока
ты говоришь – оно уже другое,
оно вошло в другие берега
и в них течет, и говорить – пустое,
и ни к чему усталые слова –
они – как отгоревшая листва,
как медяки, от времени затерты,
а новых нет, они еще в аорте,
кипят, но тотчас вырвутся на свет,
когда придет их срок, но лучше все же,
не торопясь, осмыслить и понять,
что времени должны мы возвращать,
и чем оно обязано нам тоже.
АНТОНОВКА
Стал я путаться в прошлого датах,
и все глуше его камертоны.
Только помню антоновки запах,
ее свет и тепло на ладони.
Как срывал ее с благоговеньем,
как любил аромата всевластье,
и как в сладкую плоть с наслажденьем
я вгрызался и таял от счастья.
От нее становилось уютней
и сытней в моем детстве голодном.
И была средь осенних тех будней
она праздником богоугодным.
КОЧЕВЬЕ
Марине Гарбер
Свои резоны в жизни кочевой:
не обрастаешь разными вещами,
не успеваешь прирасти душой
ни к людям и ни к местности чужой,
и познаешь весь этот мир большой –
не сразу весь – отдельными частями,
за шагом шаг, и близь его, и дали…
Всю прелесть их сумеешь оценить,
теряя лишь, а не приобретая, –
кочевности то истина простая.
В конце концов научишься любить:
отсутствие приевшегося быта,
и смену мест, и временных друзей,
и то, что впечатленьям дверь открыта
и полнится разлук и встреч музей,
и легче отрываться без корней,
парить душе, испытывающей голод…
Все это хорошо, когда ты молод,
когда полно надежд и силы есть…
И лишь потом желанию осесть
появится любой удобный повод –
не упускай его, пора знать честь.
* * *
Владимиру Гандельсману
Ты где-то там, в Нью-Джерси, за столом,
отрезанный самим собой от мира
живого, что толпится за окном…
Уютная и тихая квартира,
в которой мир живее во сто крат,
чем заоконный, что шумит снаружи.
Тебе не нужен посторонний взгляд,
и, кроме книг, тебе никто не нужен,
и чтоб не отвлекал тебя никто
от времени, тебе принадлежащем,
в котором ты познаешь, может, то,
что не понять в шумящем настоящем.
ГОЛУБКА
И. Б.
Еще вчера, на этом вот карнизе,
она свои подсчитывала силы,
надеялась, что хватит их для выси,
чтоб только там, в последний раз, в полете
истратить их, и чтобы на излете
усталые крыла свои сложить
и птичью жизнь красиво подытожить.
Но их хватило до утра дожить
и пасть с карниза под ноги прохожих.
Летали в небе стаи голубей,
чтобы потом разбиться всем на пары.
В то утро я не знал, что встречусь с ней,
лежащей на крыле на тротуаре.
ИГРА
Не я играю словом, а оно
со мной играет, манит и пугает.
И так у нас сложилось с ним давно.
Над ним мне власти не было дано,
его ж всевластье было мне как милость,
которая то временами длилась,
то обрывалась резко, шла на дно,
и я в молчанье попадал, как в рабство,
и мучился, и недоумевал,
и все же я надеялся и ждал
освобожденья от его тиранства.
И вновь в игру со словом я вступал,
верней – оно в игру со мной вступало:
то ластилось, то ласки не хватало
и было нетерпимым… Но был рад
общенью с ним, и к горечи утрат
его привык, и был готов я к муке,
лишь слово возвращалось бы на круги.
* * *
восславим Еву,
Адамов плод вкусившую сполна.
О, как же хороша была она
в познанье неизведанного чувства,
и не было ни капли в ней распутства,
и не было ни капли в ней стыда,
а только неземная чистота
и песнь любви звучала без умолку!
Она любила искренне, как только
могла впервые женщина любить
без опыта, без страха, без оглядки…
И так ее объятья были сладки,
что, пораженный этим, даже Бог
их разорвать в тот сладкий миг не мог.
Не потому ль тот миг зовем мы раем,
когда в объятьях милой пребываем.
ПРОЩАЛЬНАЯ ПРОГУЛКА
Пока нетерпеливый ветер
дыханием спокойным дышит,
не рвет листву с осенних веток,
а стережет ее, как дичь,
определяя по приметам –
срок осени еще не вышел –
и выжидая, будто сеттер,
когда ее врасплох застичь, –
пойдем, пройдемся по аллеям,
подышим горечью осенней,
пока пропитан воздух ею,
а ветер сдержан, но едва,
пойдем, пройдемся, поглазеем
до эры жертвоприношений,
пока, на ветках пламенея,
еще живет, живет листва.
Нью-Йорк