Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 248, 2007
Давай готовиться. Уложим готовальню:
рейсфедер, циркуль, транспортир.
Путь дальний.
Вот измеритель. Вот пустырь.
Пространство белое зимы, шершавый ватман,
пенал, набор иголок, тушь.
Слух ватный
после болезни, в горле сушь.
У кочегарки свален уголь. Вот угольник.
С крест-накрест шарфом на спине
невольник
рассмотрит карту на стене.
Все концентрические трещины в паучьем
порядке перед ним рябят.
Заучим
облцентров имена, мой брат.
Давай готовиться. Горит с подщелком тара.
Ты из какого, кингисепп,
кошмара?
Иль это сланцы? Я ослеп.
Мне тосно в киришах, рычит на тихвин волхов
и колтуши лежат ничком.
Ни вздоха.
Ни даже признака ни в ком.
Нет никакого выборга в металлострое.
Откуда взялся этот бред?
Сырое
пространство, проездной билет.
В калошах хлюпает. Зима слаба в коленках.
Вот кинохроники с утра
на лентах
мерцанье страха. Мне пора.
Фонарно-точечный. Неоново-фонарный.
От горя к горю перебег
угарный.
Гарь времени легла на снег.
Посадки-допуски, тиски, напильник, фаски,
желто-ремонтных мастерских
две фрески, –
полуподвальных окон дых.
Когда с посадочным, уже затеяв бегство
от производственных резцов,
от бедствий
труда и лозунгов отцов,
заходишь в слякотный вокзал гудящих пазух –
вокал бетона и стекла
в запасах
тоски велик, сиянье, мгла –
и в тамбур лузганый, перешагнув расщелье,
с платформы входишь, – нет тебе
прощенья
в повиновении судьбе.
ПАМЯТИ ЛЬВА ДАНОВСКОГО
Как до тебя, оставшегося впереди,
намеренным, или случайным,
или чрезмерным словом, но дойти,
избыточным и чрезвычайным?
Рехнувшееся ремесло.
Как если бы слепой стекольщик
алмазом воздух резал, как стекло,
полотен световых раскройщик,
и мнимые квадраты полотна
оконного, ощупывая небо,
отбрасывал и близил отсверк дна,
и вдруг – открыл его и озарился слепо.
СНИМОК
День, как волнистый попугай,
пестр, зелен, золотист,
день вертится на жердочке, слагай
пуховому гимнасту гимн, артист.
Мы сели на ступеньки всемером,
чтоб нас на память щелкнул
прохожий, и бесшумный гром
внезапно охнул.
Из дома вынесли не труп,
но полутруп; завернут в саван,
он пошевелеваньем губ
был праздничной потехе явлен.
Прохожий щелкнул, и в глазах
у каждого из нас зависли
носилки-жердочки. Пух-прах.
Задвинули и увезли из жизни.
ВЕЧЕРОМ
Чтенье книги в квартире пустой
вдруг прервали шаги.
Кто мелькнул в коридоре, постой.
Никого в коридоре. Ни зги.
Кто прошел к
то ли зеркалу, то ли к тому,
чтобы рифма, как шелк,
приласкалась мелькнувшему.
Дышит смертная тень.
Столько скорбных родных,
под свою призывающих сень.
Ты утешная ль книга для них?
Бытие, точно с двух
перелистываясь сторон,
льнет к срединной странице, как слух.
Миг – и явь встретит сон.
АКТРИСА
Бабочка, ночная сплетница,
постаревшая впотьмах,
к телефонной трубке лепится,
“ох!” (закуривает), “ах!”,
а была когда-то куколкой,
вся умытая росой,
за кулисами шушукалкой,
сцены нежною пыльцой,
а еще она лимонницей
летом солнечным была,
легкой ласковой любовницей,
нйктар в чашечках пила,
то летит, а то разленится –
и замрет, то вновь летит,
лгунья, бабочка-изменница,
свет юпитера ей льстит,
точно ножнички кроящие,
воздух режет в два крыла,
никогда не настоящая,
жить вовек не начала,
то в печальное нарядится,
то в беспечном гомонит,
ветхокрылая развратница,
реквизит ее манит,
вся чужой бедою светится,
трепыхается на ней,
бабочка, ночная сплетница,
тлеющий театр теней.
ПОКУПКА
Я вышел выйти,
потом в рассеянности сбоку
ненужную купил вещицу,
забыл какую,
вещицей оказаться море
могло, – так в блеске
глухонемое
и в тишине лежит – ни всплеска,
и сам себе
воздушной почтой
я переслал его, чтоб стало синеве
без мысли проще.
В РЕСТОРАНЕ
Подлей винца, подлей,
цыганничай, скрипач.
Нет ничего подлей,
чем задушевный плач.
Сердечную дыру
в три всхлипа залатай
и на плохом пиру
смерть брата заболтай.
За нею по пятам
я шел, пока с пути
не сбился ровно там,
где в землю бы врасти.
Энкиду, кто родней
тебя, мой брат, постой,
я разминулся с ней,
как пьяный мозг с собой.
Разгадку ль торопя,
ты стал внезапно нем
и так ушел в себя,
что перестал совсем.
Цыганничай же, князь
расслабленной души,
фигурный гробик рас-
пили и обнажи
изнанку-пустоту,
ты должен слепок снять
с того, что на виду,
но внутрь, музыке вспять.
НАЧАЛО ЗИМЫ
Фигурка глиняная в кресле,
в изменчивых объятьях белых.
Электропередачи крестный
ход мимо дома престарелых.
Вот в кресле привстает калека
и Господа о чем-то просит,
и вертикальный ветр эль греко
вдруг вытянутого уносит.
Лети, приятель-сновиденье!
Во славу небосвод расколот
тебя и резкого паденья
температуры. Ясный холод.
РОЖДЕСТВО
Оденут в лампочки деревья
и будут праздновать доверье,
задышат паром из дверей,
запустят карусель зверей.
И жеребенком прянет радость,
как из киоска в ноздри пряность.
Едва затеплятся огни,
скорей вдохни.
Раскрутится и разгорится.
Мне хочется сказать: корица.
Что легкость? Ничего. Пустяк.
К рождению летящий шаг.
Нью-Йорк