Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 241, 2005
Вот и новое тысячелетие близится! Кажется: вот-вот новые герои нагрянут. Или герой… А вот уже и приближается: машет нам рукой. Но что же это? Старый друг Гера Морданов. Надо же – не узнали (синяк новый у него на лице, и еще – словно весь он сжался). Мы поинтересовались, откуда у него такие изменения в имидже.
– Вы же знаете, что я в Балатово живу! Это такой район нынче… Нападают!
Плечи Геры заслоняли горизонт – кто ж на него нападает? А если какой-то безумец и найдется, то как он пробьется к лицу Геры? Видя наше недоумение, Гера вмиг сменил версию:
– Да жена… позвала меня встречать Новый год к матери, в деревню! – Весело сияя пожелтевшим синяком, он щедро развернул картинку семейного космоса. (Ирина ему кричала: мол, как новое тысячелетие встретишь так его и проведешь. “Но все равно большую его часть мы пролежим в разных гробах!” – парировал Гера.)
Он занял у нас десятку – сразу расправил плечи, натянув их на более широкий мысленный костяк. А мы еще несколько минут обсуждали между собой семейную его драму. Мы поняли это так: Гера стоял посреди своей квартиры в виде мускулистого стога, а Игрень (Ира), нет, что-то не так… в суровые минуты она у него Игрень… в общем, жена кричала: “Вместе надо встречать миллениум!”, при этом как низкорослый турист мелко семенила вдоль подножия мужа. И вдруг приложилась к зубу! Тут мы пустились со всех ног бежать с этого места, где слишком много жалости накопилось.
А через неделю… О, через неделю Гера пришел со своим другом Ю. В., который был инобытием Морданова: не только без излишков плоти, но даже и без необходимых кусков ее. Если бы Гера не отодвигался вместе со стулом в дальний от нашего внимания угол, мы бы, может, и не заметили, что у Морданова нет двух зубов спереди.
– Я у вас в прошлом десятилетии занимал десятку – вот пришел отдать! (Он развернул полиэтиленовый пакет: там оказался букет в виде… собачей головы! Сам купил цветы и так составил – мол, предан вам и все такое прочее!), при этом у него длинная нитка выпала из свитера и вьется. Что это? “Травма свитера”. В самом деле: словно кровь малиновая потекла, текстильная венка такая.
И чтоб быстро отвлечь нас от этого, показал Гера на телеэкран, где говорили о борьбе Абрамовича за кресло губернатора в Чукотке:
– А предвыборный лозунг у него – “Абрамович, однако”?!
Что было особенно ценно у Геры с Ю. В. – они снисходительно относились к нашим причудам (отказу от водки) и поэтому пришли с добрым массандровым портвейном. Крым, овеществленный в виде золотистой жидкости, обнял нас, мягко покачивая. И мы почувствовали себя загоревшими, отдохнувшими, забегали в приготовлении каких-то закусок… И на кухне наткнулись на курящего Ю. В. Из его рта поднимались струи дыма, как из Этны, и бродили между волос, как туман в лесу.
– Это же сын бьет Геру, вы не поняли? Якобы за то, что матери жизни нет от алкоголика. А как это может быть? Студенты Геру так любят! Он войдет хоть в какую незнакомую компанию, слова не сказал еще, а его уже все любят… – тут на ницшеанском лице Ю. В., не приспособленном для чувств, проступила вдруг скорбная нежность к другу.
Грех-то, грех какой! Сын отца бьет!
– Тсссс… Букур, не баси! Гера услышит. Он и так страшно, страшно переживает.
Бог-то накажет сынка!
– Нина, молчи!
Это было молодость назад. На день рождения Геры мы пришли (уже не помним, по какой причине) раньше времени. Гера вышел навстречу с гантелями, голый по пояс. На эти мышцы было страшно смотреть! Зацепившись за мышечный выступ, висел его сын Вадик. Он хвастался:
– А у папы здесь солнышко из вен! А у вас нет.
Да, солнышко было, оно казалось перевитым синими корягами, а не лучами… такая сила прет. Гера разговаривал с нами в прихожей, как это бывает в Перми, и положил гантели. “Вадик укати”. И сын увидел, что он не зря выехал к знакомым на отце – будет участвовать в настоящем мужском деле. Громыхая, покатил гантели на место, в спальню. Оттуда он кричал деловито:
– Сегодня еще Козявколенд! Явка провалена. Личинки в гестапо…
– Пусть жук-олень пошлет шифровку Юстасу! – откликнулся Гера. – И приготовь карты, схемы, вылепи муравьеда – старого уже расстреливали раз десять, он износился весь… Вспомнилось, что года три назад Ира родила второго сына. Или четыре года назад? Кажется, в году девяносто седьмом. Потому что Гера просил о разводе. Она подстраховалась, что ли. Удержать хотела? Тогда случайно знакомая нам рассказала о Гере: как он приходит к ее подруге Нэле…
У Нэли били невероятные, “нефтяные” глаза размером со столовую ложку. “Нефтяные” до такой степени, что даже какая-то радужная пленка зарождалась в зрачках. Он заметил ее в группе здоровья, где подрабатывал психологом. Для появления в жизни жгучего булькающего цемента, скрепляющего вокруг себя умных мужиков, нужны были деньги. А Морданов – не просто кандидат наук, но и автор книги! Его всюду звали тогда. Сначала он заметил в Нэле эту испаряющуюся смуглость… именно так, такой была ее кожа. А потом нефтяной взгляд! Гера сделал так, что в работе с парами Нэле не досталось партнера. Он предложил себя. И она положила свою руку (узкий пролитый кофе!) на его крабовидную лопату. Он стал что-то объяснять про психическую энергию, а у нее вместо восьмеричного движения получился смуглый обвив… Потом к нему подошел один: “Ты знаешь, что у Нэли группа инвалидности? Хочешь воспользоваться несчастьем смуглянки?” Наверное, просто Гере позавидовал.
Гера подыскивал слова для Нэли:
– Вот сегодня напечатал “перестойка” вместо “перестройка”! А это говорит о многом! (он ведь не только издал книгу о психокоррекции для пермяков с их гиперинтимностью – из-за сбоя щитовидки, который, в свою очередь происходил из-за нехватки йода в воде… он еще и рассказы писал, фантастику. “Перестройка в Букашкинленде” – цикл такой).
Она пригласила его в гости. И встретила на пороге квартиры. В ее взгляде на этот раз было два взгляда. Но Гера не испугался. Квартира Нэли развернула перед ним убогий набор: гитара, Дали, икона и еще позеленелый Будда. Но сама она… она верила каждому его слову! А о себе вчистую все рассказала: брат ворочает перекупами, отделяет ей на жизнь, у нее группа инвалидности, потому что не понимают люди, что демоны достают всех.
Неля закосила глазами еще сильнее, притиснулась двумя симметричными упругостями. – Да когда же поговорить? – запаниковал Гера.
– Я сразу же, что ли, должен платить? И свирепой грустью смяло сердце.
Потом она рассказала подружке: ну, не лез бы, если сердечко прихватывает! Иди, мучай свою жену. Всю ночь вокруг него носилась с корвалолом, в конце пришлось-таки вызвать “скорую”… Утешала еще: не за этим я тебя сюда позвала. А как же не за этим?!
Жизнь обложила со всех сторон, понял Гера. Жена с каждым днем все меньше жена, сын эмигрировал из сказочной страны Букашкинленд и отрастил широкие кулаки. Остается… да, остаются друзья.
Но друзья однажды сказали так:
– В тебе все-таки сто двадцать килограммов! Мы надорвались уже – тебя домой привозить. А твоя Ира еще не принимала груз…
И вообще он заметил: они вдруг стали все какими-то деловыми. Бегут по институту, мимо все: “Извини, старик, меня ждет машина”. Какая такая машина? И выясняется, что Матвей – уже проректор. Да пошли вы! Я тоже могу не пить. Это просто не проблема. Все-таки я сам психолог. Ученик самого Мерлина. Любимый притом… После смерти профессора так долго страдал, а вдруг недавно шел по Компросу и подумал: а ведь нет ее, смерти, нету! Жив он во всех нас… И тут ветка сама вдруг хрустнула – значит, Мерлин оттуда дал знак, что я на верном пути, что он жив… Хотелось об этом с кем-то поговорить, с красавицей какой-нибудь? Но для этого ее нужно разморозить, а чтобы разморозить, нужно ведь ее… понятно. Да и к тому же как освежишься огненной каплей, сил остается только искать в радиусе протянутой руки… а в этом радиусе нет сейчас никого…
Что делать? С женой не поговоришь! Она сразу: не пей. Один раз было: день не пил, два не пил. На третий жена загадочно говорит: “Что-то мусор не выносится”. Мусор выносит, день-два-три, не пьет при том. Жена свое: “Ремонт что-то давно не делали”. Гера не пьет, мусор выносит, ремонт делает… И тут слышит: “Денег совершенно не хватает”. Тут уж он, конечно, напился…
А Ира думала: у Лизы Василий дачу сам построил, у Вали муж на трех работах и всегда трезвый… Что Гера мог на это возразить?
С тех пор, как сын начал его бить, Гера две ночи старался поздно прийти, чтоб на глаза не попадаться. А они (вся семья), как ненормальные, в два ночи не спят! Ждут его! Такая обида взяла, что сказал – получил по зубам! Не так… сын тогда отминусовал еще один зуб. Сын думал, что отец превратился из солнца в выродка тьмы (не словами это у него выражалось, а в виде сгустка черноты при мысли об отце).
А ведь было летом двухтысячного, что не пил он снова. И долго, дней шесть. Непривычное чувство! В нем что-то было: то ли восхищение собой, то ли новая жизнь. Летний день, перезрелый уже, с одобрением смотрел на первые его шаги к креслу ректора… или к госпремии по литературе? Редактор “Уральского следопыта” писал, что так хохотал, когда читал его рассказы… Когда вот напечатают, жена забегает! “Герочка, давай купи себе новый костюм, поедем в Усть-Качку, полечим твои суставы”…
Он взял деньги (отпуск был), пошел в гастроном. Купил сыр, колбасу. А бутылку опять не купил. Но на зеленой остролистой траве, под юной березой – средь солнечных монет! – лежит в неге бутылка водки. И, что уж совсем “через сюр”, рядом в “Вечернюю Пермь” завернулся плавленый сырок! Смешно сейчас пить, когда Геру пригласили в Калмыкию, и можно хорошо подзаработать. Излагая удивленным сынам степи психологию делопроизводства.
Недавно, впрочем… давно, в девяносто третьем, туда ездил друг (ныне проректор). Говорит: собрали каких-то сплошных красавцев, которых чуть ли не на ходу с коней сняли. Ах, какие там кони!.. Тогда им Матвей излагал самые азы психологии, кажется. “Ассоциации возникают по сходству… Вот, например, про ваше лицо кто-то может сказать, что оно напоминает красивую лису”.
“Кто лиса? Я – лиса?” – Калмык в костюме от Кардена, так и не помятом бешеной скачкой, медленно жутко вытащил пистолет из-под плечной кобуры. Но выстрелить не успел – в него пальнул личный охранник Матвея, который его много раз предупреждал, почти умоляя: “Вы будьте осторожны в словах”. Этот охранник, тоже Кирсан кажется, как их Президент, был виртуоз: выбил пулей пистолет, но задел кисть. Раненый калмык, не издав ни звука, ловко перетянул предплечье галстуком, чтоб не истечь кровью до конца лекции. И даже взял ручку снова. Матвей не был так хладнокровен. У него мел в руке задрожал. Калмыки же уставились на него умными взглядами: ты же мужчина – ерунда все это, мы уже слушаем. А Матвей еще мысли свои не мог согнать в одно стадо. Тут дверь распахнулась – вбежали десять шкафов-охранников. С автоматами наперевес. А за ними медленно вошел Кирсан Илюмжинов. Он тихо сказал по-русски, чтобы уважаемый гость все понял:
– Я для вас постарался. Человека вызвал. Чуть ли не из Москвы. Хочу, чтоб вы были очень умные. А ты в него стрелять? А я тебя!
Тут такое началось: раненый упал на колени и пополз к президенту. “Я больше не буду!” Остальные тоже кричали: “Кирсан, пощади моего брата! Племянника! Возьми мою жизнь!”
Почему это так резко все – ярко – предстало перед глазами? А, из-за сырка… Матвей рассказывал, какой там вкусный степной сыр. Врал, наверное, что стрельба была… но с другой стороны, Гера как психолог чувствовал, что нечто такое в самом деле произошло в Калмыкии с другом. Водка уже вся выпита, а жаль… Гера посмотрел на часы. Скоро жена с работы придет. А при чем тут жена, если я за гаражами, в нежном поле, в уютных репейниках.
Когда он нам это все рассказывал, то про найденную бутылку употребил буквально слово “чудо”. А то, что это было античудо, он не понимал! Ведь тогда он хотел бросить пить. Как будто это выгодно тем силам, которые все время неравнодушно за всеми следят…
Вскоре после начала нового тысячелетия Гера позвонил нам по телефону:
– Почему же мой Вадик умер? Я ведь не желал ему ничего, никогда, хоть он широкие фамильные кулаки и прикладывал…
– Как умер? Когда умер? Почему вы нам ничего не говорили!
– Мы уже похоронили. Вы же все грипповали…
– Да от чего? Господи!
– При вскрытии – опухоль. Метастазы. Совсем ничего не понимаю. Он, конечно, похудел, но мы думали: много работает.
“Чти отца твоего и матерь твою… и да долголетен будеши на земли!” Мы срочно поехали к Мордановым. Все время повторяя, что обсуждаем, а не осуждаем, мы кромсали перепонку молчания фразами:
– Да какой там… заметил он похудание сына, пил, наверное, беспробудно.
И что сказать? Что же первое: все не так уж плохо, подрастает младший, Петенька.
Второго мы уже не придумали. Негде взять.
Когда мы приехали, Гера был уже совсем в отключке. Грудь-гора.
Содрогалась, вздымалась. Его ноги перебинтованы: так опухали, что не мог без бинтов в последние три дня… Храп-гром перекрывал разговоры. А народу было немало. Геру в самом деле все любили. Даже коллеги из центра занятости, где он консультировал на полставки. Не говоря уже о разномастных приятелях (инженерах, медиках, разных знаменитых тренерах). Харизма у Геры была всегда!
Между всеми ходила Ира, которой время от времени кто-то что-то вкладывал в руку, раздавая осколки жизни в виде фотографий и шепча:
– Это Вадик с отцом на курорте в девяностом… Здесь он держит новорожденного Петю. Видите, как похожи.
Петя важно сообщал:
– Если папа не бросит пить, я возьму палку, покрашу в белый и черный… как у гаишника! И буду командовать!
Ира еще решила посоветоваться в коридоре с нами, как с опытными людьми, что делать – как отучить Петеньку от привычки грызть ногти:
– Попробуй заставлять его грызть, тогда, может, от противного – подействует?
А мы еще долго рассматривали снимок, где покойный Вадик был рядом с отцом, и тут кое-что нам приоткрылось. На лице умирающего: вражда к отцу и казнь себя за это.
Утром опять телефон был горевестником. Ирина сообщила, что к пяти утра Гера скончался. Она обнаружила в доме тишину, но не сразу поняла, что это нехорошая тишина.
Век новый, тысячелетие с иголочки, мы все видели, даже комету, так что пишите, Горланбукуры, что-то глобальное! Так нам говорили на поминках Геры его друзья. А что такое комета? Бездушный тупой газовый хвост. Отбиваясь от поучений, мы прибежали домой и… что-то такое на бумаге тут строится. Хочется верить, что это Гера.
Пермь