(из архива Т. Ильинской)
Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 240, 2005
* Из неопубликованных заметок.
Пастернак сам говорил, что к поэзии он пришел от музыки и философии. Добавим: еще и от живописи своего отца, художника-импрессиониста. Вот эти три момента определили темперамент и общий строй его поэзии.
Естественно, что человек понимает и любит поэзию лишь тогда, когда он способен видеть мир вокруг себя не только в свежести и полноте его красок, бликов, звуков, ритмов, в разнообразнейших формах его движения, но и в богатстве его смыслов и значений. Видимая, переживаемая полнота мира – природы, впечатлений, чувств, ощущений, – в значительной степени зависит от нас же самих. Эта захваченность миром обычно очень остра в молодости, но в том-то и дело, что поэт сохраняет все это на всю жизнь. Поэт умеет зафиксировать полноту и красочность мира, которые доходят до нас через стихи, как бы непосредственно к нам обращенные, становясь частью нашего сознания. Мир становится полнотой художественных смыслов. Мы начинаем видеть мир так, как видит его сам поэт.
Итак, поэзия Пастернака сродни живописи. Часто в центре внимания поэта стоит пейзажная природа, вернее, то непосредственное впечатление от природы, которое роднит его стихи именно с динамической, цветовой живописью импрессионистов. Импрессионизм – от слова “впечатление”. Во впечатлении органически сливается то, что видит поэт, с тем, что есть в нем самом: его восприимчивость, его мысль, его темперамент. Стирается граница “я” и “не я”. Человек как бы выходит в природу, за пределы своего “я”, которое всегда ограничено. Это в одинаковой степени верно и для живописи, и для поэзии, да и для всякого искусства. В искусстве мы как бы освобождаемся от нашей ограниченности и получаем свободу, становясь частью того, что воспринимаем. Мы входим во что-то большее, чем мы сами. В этом и есть смысл искусства.
В поэзии, как и во всяком искусстве, есть множество школ – точек зрения на изображаемое, на задачи, которые художник себе ставит. В русской поэзии эти принципы, кратко намеченные нами выше, получили распространение в начале XX века. Поэзия XIX века, хотя и включила в себя эти моменты, давала их в иной комбинации, и упор, в общем, был на другом. Поскольку поэзия есть искусство слова, важно помнить, что XIX век пользовался иным словарем и ритмическим строем, иной образностью.
Поэзия XX века, и в частности поэзия Пастернака, – субъективна. Это значит, что читатель сам должен активно искать в себе отзыва, ответа на то, что говорит поэт. Естественно, что без некоторой подготовки поэзия вообще не воспринимается. К классикам мы слишком привыкли, потому нам кажется, что мы их понимаем. Поэзия Пастернака (как вообще поэзия XX века) говорит современным нам, богатым и ярким разговорным языком. А философская школа, которую прошел Пастернак, подвела итог тому новому художественному строю, той новой художественной впечатлительности, той обостренной зрячести, которая характерна для нашего времени.
Человеку начала XX века казалось, что он живет в новом мире, не похожем на предыдущие столетия. Вот на этой новизне восприятия и построил Борис Пастернак свою поэзию. Это новое восприятие шло по пути очень значительного художественного одухотворения мира. Мир в поэзии Пастернака детально осмыслен и очеловечен. Это новое восприятие, в случае Пастернака, соприкоснулось с религиозным смыслом. Особенно это касается стихов и прозы “Доктора Живаго”. Но вся поэзия Пастернака движется именно в этом направлении.
В первый период его творчества (1912–1917) огромную роль играет природа – пейзаж, впечатление от лесов, гор, дождей, деревьев, озер, оврагов… О себе самом он как будто ничего не говорит, но по тому, что он видит и как это подает, мы можем судить о его творческом акте, о его переживаниях, о его художественном темпераменте. Естественно, что он требователен к читателю – это его право. В стихах он ничего не объясняет, тут все показано и выпущено то, что понятно само собой. Насыщенность может иногда затруднять восприятие малоподготовленного читателя. Образность поэта движется, как ход конем: постоянно в бок и в сторону. “Сестра моя – жизнь” (1917) – первый сборник, в котором отразились все эти черты. Вот две строфы из стихотворения “Девочка” (опускаем лермонтовский эпиграф):
Из сада, с качелей, с бухты-барахты
Вбегает ветка в трюмо!
Огромная, близкая, с каплей смарагда
На кончике кисти прямой.
Сад застлан, пропал за ее беспорядком,
За бьющей в лицо кутерьмой.
Родная, громадная, с сад, а характером –
Сестра! Второе трюмо!
Здесь прежде всего – бурное движение, порыв, экспрессия. Девочка-подросток прибегает из сада в комнаты – она только что качалась на качелях. Вбегая в дом, она отражается в зеркале, а в ней самой одновременно отражается сад таким, каким она его воспринимает. В этом движении закреплена сама стихия весны: эта стихия здесь неотделима от девочки-подростка, которая только что соскочила с качелей. Но через этот образ мы видим самого поэта, который и сам – часть той же весенней стихии, сам часть влажного, бурного весеннего сада, с которым сопоставлена и как бы уравнена в правах девочка. Эти стихи намеренно угловаты, как бывают угловаты подростки, как неуемна эта весна и природа. Тут активен и музыкальный принцип – не в смысле “благозвучия” во что бы то ни стало, как бывало у некоторых поэтов той эпохи, а в смысле стихийной импровизации и бурной полноты Шопена, Шумана – или в “Аппассионате” Бетховена. Поэт мыслит музыкальными категориями, музыкальным движением. В стихотворении упоминается “сестра”, и сборник назван “Сестра моя – жизнь”. Девочка здесь выражает саму поэзию, она есть одновременно и сестра, и природа, и жизнь. У поэта сестринское, братское отношение к миру, в котором он живет. Он буквально влюблен в природу, в музыку, в жизнь. “Сестра моя – жизнь” – сложный образ, включивший все лучшее, чем жил молодой Пастернак. Так, как он показывает природу, никто из русских поэтов до него ее не показывал. Этот сборник можно трактовать и как любовную лирику. Пастернак был часть того сдвига сознания и художественной образности, который характерен для русской поэзии начала XX века. (Стихи сборника “Сестра моя – жизнь” были написаны еще до революции.) Необходимо помнить, что колоссальная динамика русской поэзии той эпохи своей стремительностью и субъективностью как бы уничтожила материю. Ведь это был момент перестройки даже в точных науках: Планк, Эйнштейн, Бергсон и многие другие. Поэтому в мировом плане Пастернак не одинок. Те ученые делали в науке то, что Пастернак делал в поэзии.
Когда мы перечитываем “Сестру мою – жизнь” и другие сборники вплоть до 1935 года, когда вышел его однотомник, мы чувствуем, что все они как бы направлены в будущее, что они переполнены возможностями и, так сказать, “зародышами”. Многое только намечено и ждет своего развития. Этой “разработкой” наполнена вторая половина жизни поэта, хотя “разработка” идет в других формах.
В первой половине творческой жизни Пастернака преобладает лирическая поэзия. Даже поэмы этого периода – “Девятьсот пятый год” и “Лейтенант Шмидт” – по своему строю близки лирике. В этих поэмах он стремится лирически воссоздать эпоху, свидетелем которой он был. В конце 20-х годов он обращается к прозе: ищет лицо, персонаж, героя, который мог бы выразить собой эпоху. Впоследствии этим лицом, этим героем станет доктор Живаго. Художественным комментарием к эпохе станет исключительный по психологической насыщенности и значимости роман того же названия.
Сам доктор Живаго – как личность и человеческий облик – очень автобиографичен. Это почти Пастернак, это поэт и поэт по преимуществу. Тот, кто хотел бы знать – что такое крупный поэт XX века, показанный изнутри, должен перечитать роман. Русская литература не создала в форме романа другого такого законченного образа поэта, каким является доктор Живаго. Стихия поэзии – это живая сила, основная сила, действующая в Юрии Живаго. Вокруг нее строится его характер. Как действующее лицо – Живаго пассивен, потому что вся его активность уходит на художественное преображение мира, на лирико-психологический комментарий к эпохе, которым является весь роман в целом. Здесь принципы построения эпохи – в основном те же, что и в поэзии: внутренняя динамика, музыкальный ритм, богатый диапазон философских и религиозных ассоциаций. И глубокая восприимчивость ко всему, что его окружает, активный религиозно-философский поиск, сложное и полнокровное словесное мастерство.
Религиозные идеи и поиски Пастернака-Живаго неотделимы от его художественного творчества. Жизненное дело Пастернака в его творчестве можно, пожалуй, определить как сложный путь от идеалистической философии через поэзию к православной церковной религиозности. Именно этим путем, хотя и обиняками, идет Юрий Живаго. Есть все основания отождествлять его с Пастернаком. Еще в его ранних стихах мы находим упоминание о Боге: “Кому ничто не мелко, / Кто погружен в отделку / Кленового листа / И с дней Экклезиаста / Не покидал поста за точкой алебастра…” А главное – вся поэзия Пастернака как бы овеяна дыханием божественного творчества. Ко времени написания романа религиозная тема усиливается, достигая высшего напряжения в религиозных стихах Живаго. Некоторые из стихотворений в конце романа представляют собой высокие образцы русской религиозной поэзии. Их можно сопоставить с такими явлениями, как например, ода “Бог” Державина.
Роман “Доктор Живаго” – это история человеческого характера в процессе становления и в контексте страшной эпохи, свидетелем которой был Пастернак. Основное действие романа кончается в 1929 году. Однако те выводы и суждения о мертвой сути коммунистической доктрины, которые даны в романе, он мог сделать только, прожив всю жизнь. Именно к концу его жизни все это до конца выявилось. Религиозная поэзия Живаго раскрывает для нас то, что лишь намечено в других частях романа. А судить о докторе Живаго как о человеке можно только изнутри, то есть так, как каждый из нас судит самого себя. Так или иначе, к нашим собственным ошибкам мы снисходительны, если знаем свой основной путь. Как понимаем себя – так должны понять Юрия Живаго. Он не абстрактный герой, а живой человек, живущий сложной жизнью в трагическую эпоху. Одновременно мы должны подходить к нему так, как подходим к Фаусту или Дон-Кихоту. Только тогда мы получим ключ к этому исключительному художественному произведению. Начиная с тридцатых годов, в условиях советской цензуры Пастернак не имел возможности писать то, что ему хотелось. И главное – так, как ему хотелось. Он занимался художественным переводом: переводил, и притом великолепно, Шекспира, Гете, Шиллера и других. И готовился к “Доктору Живаго”.
Борис Пастернак – не только один из крупнейших русских поэтов XX века. Он был совестью своего времени. В стихотворении “Рассвет” (1947) вот как поэт сумел сказать о Христе, об истории и о своей судьбе:
Ты значил все в моей судьбе.
Потом пришла война, разруха,
И долго-долго о Тебе
Ни слуху не было, ни духу.
И через много-много лет
Твой голос вновь меня встревожил.
Всю ночь читал я Твой завет
И как от обморока ожил…
Из архива Татьяны Ильинской