Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 237, 2004
Начну издалека: В Нью-Йорке существует большое количество художественных обществ, которые устраивают ежегодные выставки. Я с течением времени стал членом некоторых из них. Так, например, в 1974 году меня приняли в члены Общества художников, пишущих казеином и акриликом. Президентом его был художник и график Марк Фриман. О нем мне хочется сказать несколько слов. Уроженец Австрии, он прибыл в Америку в возрасте 22-х лет в 1930 году, получил степень магистра изящных искусств в Колумбийском университете, учился потом в Сорбонне, много путешествовал и по возвращении в Нью-Йорк начал очень успешную карьеру живописца и графика. Картины и литографии Марка Фримана находятся в музее Метрополитен и в Музее Современного Искусства в Нью-Йорке, в Британском музее в Лондоне, не говоря уже о многочисленных частных коллекциях в Европе и в Америке. С Марком Фриманом меня связывали долголетние дружеские отношения вплоть до его кончины в 2003 году в возрасте 95 лет. Помимо нашей общей профессии нас объединяло и другое: мы оба – эмигранты, он покинул Австрию из-за угрозы антисемитизма, я же, родившийся в Советском Союзе, не хотел туда возвращаться после войны, зная, что подвергнусь там репрессиям за то, что очутился в немецкой оккупации и был вывезен на работы в Германию. Прошло уже одиннадцать лет со дня нашего знакомства, когда при очередной нашей встрече Марк Фриман спросил меня, не хотел бы я стать членом клуба «Лотос»? Я знал, что это клуб писателей и журналистов. «Не только писателей и журналистов, – поправил меня Марк Фриман, – но и художников», – и рассказал следующее: основанный во второй половине 19-го века, клуб «Лотос», действительно был клубом творческих людей, но в последние десятилетия стал принимать в члены богатых бизнесменов, адвокатов, врачей и директоров страховых и рекламных компаний, тем меняя характер клуба. «Нам нужны художники и я хочу выставить Вашу кандидатуру. Согласны ли Вы?» Зная, как дорого стоит членство в частных клубах, я спросил Марка Фримана, сколько мне надо платить в год? «Если Вас примут, Вы станете пожизненным членом и членские взносы Вам не надо будет платить, но Вы должны будете подарить клубу одну из Ваших картин и принимать участие в его работе, а также посещать его ресторан», – ответил мне мой друг. Раздумывать долго не пришлось, я с благодарностью согласился. О том, как произошло принятие меня в члены клуба, я расскажу немного позже, а пока несколько слов об истории клуба «Лотос».
Во-первых, откуда это название? Оно взято из поэмы английского поэта лорда Альфреда Теннисона «Едоки лотоса» (Lotos Еaters). В мифологии люди, отведавшие плодов лотоса, становятся нечувствительными к мелочам повседневной жизни, будучи вознесены на более высокую ступень сознания, граничащую с блаженством. Такова, следовательно, функция клуба – цель достаточно возвышенная. Клуб «Лотос» был основан в 1870 году группой американских писателей, журналистов и художников и одним из первых членов стал знаменитый американский писатель Марк Твен. Кто из нас не читал его в молодости, в русском, конечно, переводе! Мне было известно что Марк Твен – псевдоним писателя Сэмюэля Клеменса, но что этот псевдоним означает, я не знал. Только будучи уже в Америке, я прочел, что «марк твен» – это морской термин, означающий глубину. «Марк» – это отметка, а «твен» – глубина в два фатома, то есть 12 футов, минимальная глубина для прохода речного судна. Как известно, Марк Твен в молодые годы водил суда по реке Миссисипи и хорошо знал морскую терминологию. Псевдоним, однако, имеет еще и символический смысл – «марк твен» означает предел допустимого и писатель, известный своим юмором, считался тогда во многом радикалом. Я лично люблю две его остроты: «Слухи о моей смерти сильно преувеличены» и «Музыка Рихарда Вагнера на самом деле лучше, чем она звучит».
В вестибюле клуба стоит мраморный бюст Марка Твена, а в одной из гостиных – его портрет работы художника Монтгомери Флагга. По уставу клуба численность его членов не может превышать четырехсот человек. С момента основания клуба и по сей день в списке его членов можно найти имена не только известных американских писателей, журналистов и художников, но также музыкантов, певцов и политических деятелей. Русским читателям эти имена, за исключением Марка Твена, мало что говорят, но мне все же хотелось бы упомянуть ряд имен наших современников, которые известны, я уверен, и в России. Из литературного мира вы увидите там драматурга Артура Миллера и писателя Тома Вульфа, журналистов Уолтера Кронкайта и Аллистера Кука. Членами клуба стали известные дирижеры Курт Мазур и Зубин Мехта, певцы Мэрилин Горн, Роберт Меррилл и Беверли Силлс. Не так давно скончавшийся скрипач Айзик Стерн тоже состоял членом клуба. Что же касается мира искусства, то членами клуба стали две американские знаменитости – Эндрю Уайет и Роберт Раушенберг. Люди, знакомые с современным американским искусством, не могут не воскликнуть – какие контрасты! Уайет – сугубый реалист, а Раушенберг – шокировавший публику модернист.
Надо упомянуть также двух очень известных портретистов – Эверенна Рэймонда Кинстлера и Даниэля Грина. С обоими я хорошо знаком. Рэймонд Кинстлер – автор многочисленных портретов американских актеров, писателей, в том числе актрисы Кэтрин Хэпбэрн и писателя Тома Вульфа. Его кисти принадлежат также портреты президентов Джеральда Форда и Билла Клинтона. У Даниэля Грина – известная на всю Америку школа портретной живописи маслом и пастелью. Грин – большой мастер в обеих техниках. В списке членов клуба есть и несколько русских фамилий – Мнухин, Сорин, Захаров и Свинский. Но это фамилии, имена же у них чисто английские и можно предположить, что они – дети старых эмигрантов. Из людей, родившихся в Советском Союзе и попавших в Америку после Второй мировой войны, членами клуба стали только двое – наш знаменитый танцовщик Михаил Барышников (принят в 1980 году) и автор этих строк, принятый в 1985 году.
А теперь нужно рассказать, в чем же заключалась процедура приема меня в члены клуба. Помимо рекомендации Марка Фримана, поддержанной художниками Рэймондом Кинстлером и Уильямом Дрейпером, мне предстояло пройти несколько «экзаменов». Первые два были просто беседами со старыми членами клуба, в результате которых обо мне должно было сложиться мнение, что я за человек и достоин ли я стать членом клуба «Лотос». Мою биографию я уже послал в администрацию клуба. В назначенный день я пришел туда и был встречен пожилым господином очень достойного вида, который предложил мне пройти с ним в гостиную и сразу же спросил, не хочу ли я что-нибудь выпить? Я с благодарностью отказался. Беседа наша заключалась, в том, что он, хотя и знал уже, поинтересовался, где я родился, как попал в Америку, где жил и чем занимался. В середине беседы он снова предложил мне выпить, я согласился и мы с удовольствием осушили по стакану виски с содой. Разговор закончился тем, что мы пожали друг другу руки, выразили удовольствие по случаю нашего знакомства и разошлись. Прошло две недели и я снова был приглашен на собеседование. На этот раз меня приветствовал очень пожилой господин и на его предложение выпить я сразу же согласился, правильно угадав, что человек этот любитель живительной влаги.
Вопросы он задавал мне приблизительно те же самые, но когда в течение нашей беседы я упомянул, что в пятидесятые годы работал в большой коммерческой типографии Киндред Мак Лейн, печатавшей также плакаты Кока-Кола, рекламы сигарет Честерфильд, Дженерал Электрик и других известных продуктов, мой старик вдруг оживился. «Как, Вы знали Джорджа Киндреда? Да ведь я кончал вместе с ним экономический факультет Йельского университета! Замечательный был парень!» Я, конечно, согласился, хотя мои воспоминания о нем были иные. Сухой, жесткий человек, он был дружно нелюбим всеми служащими за свою скупость и высокомерие. У моего собеседника остались другие воспоминания, то были их студенческие годы. Мы расстались очень тепло и я знал, что он даст обо мне лестный отзыв. Однако, мне нужно было еще предстать перед приемной комиссией. Прошло еще две недели (клуб не торопится) и я, наконец, был приглашен секретарем клуба в небольшую гостиную, где он попросил меня минутку подождать. Вскоре он появился снова, раскрыл дверь и мы вошли в большое помещение с длинным столом, за которым сидело десять человек. Перед каждым из них стоял стакан воды и лежала папка, видимо, с моим «делом». Прямо как на партсобрании или на приеме в масонскую ложу, подумал я, хотя ни в партию, ни в масоны меня никогда не приглашали. В ту же секунду меня пронзила мысль: что мне делать? – отвесить учтивый поклон всем присутствующим или обойти стол и поздороваться со всеми за руку? Первое могло бы показаться слишком холодным, второе – слишком фамильярным. Мысль моя, как принято говорить, лихорадочно заработала и я принял второй вариант – учтиво кланяясь, я обошел весь стол и по улыбкам и рукопожатиям понял, что поступил правильно. Несколько человек задало мне ряд стандартных вопросов, видимо приемная комиссия просто хотела посмотреть на меня. Минут через пять они все поблагодарили меня, а я – их, и после крепких рукопожатий мы расстались. Еще через две недели я получил извещение что принят в клуб «Лотос» как пожизненный член. Не скрою – я был счастлив. Подарив клубу причитающуюся ему картину, я решил пообедать в пресловутом его ресторане. Но тут, мне кажется, надо сказать, как выглядит клуб «Лотос». Находится он в самом центре Нью-Йорка, в Манхеттене (новейшие русские эмигранты называют его Мохнатым) на 66-й улице около Пятой авеню, разделяющей город на восточную и западную часть. Вы поднимаетесь по небольшой лестнице, открываете тяжелую дубовую дверь, проходите фойе и следующую дверь уже открывает швейцар. Вы подходите к стойке, называете вашу фамилию и, если вы пригласили гостей, то и их имена. У вас берут пальто и приглашают подождать в гостиной. В зимние месяцы там горит камин и вы можете отдохнуть в мягких кожаных креслах. Клуб занимает пятиэтажный особняк, построенный в 1900 году известным архитектором Ричардом Хауардом Хантом для одной из дочерей миллионера Уильяма Вандербильта, и считается одним из лучших образцов здания в стиле французского Ренессанса в Америке.
Когда приходят ваши гости, вы можете предложить им посмотреть некоторые помещения клуба. По мраморной лестнице вы поднимаетесь на второй этаж, где справа находится бальный зал (в нем устраиваются теперь торжественные приемы и ужины), а слева – большая библиотека с книжными полками до потолка, кожаными креслами, камином и маленькими столиками. Здесь царит атмосфера старого английского клуба, где в полной тишине, попыхивая сигарой и потягивая виски с содой, можно читать газету или книгу. Правда, курение в клубе сейчас запрещено. На третьем и четвертом этажах расположены помещения для собраний, лекций, а также админстрация клуба. Пятый этаж отведен для гостей – девять прекрасно обставленных с широкими кроватями комнат не уступают самым дорогим отелям Нью-Йорка. По рекомендации членов клуба там могут останавливаться их иногородние гости. Наконец, ресторан. Он находится на самом нижнем, почти полуподвальном этаже, Большое помещение без окон, мягкий свет, и все стены увешаны картинами и пригласительными билетами на торжественные званые обеды. Поскольку раньше клуб «Лотос» был исключительно мужским клубом, то живопись на его стенах отражает вкусы «олд бойс» (старых мальчиков) – обнаженные женщины, правда в очень скромных по теперешним меркам позах. С семидесятых годов членами клуба может стать и прекрасный пол, которого эти «ню» уже больше не шокируют. Что же касается пригласительных билетов, то тут необходима небольшая историческая справка.
В течение многих десятилетий клуб «Лотос» устраивает так называемые «стейтс диннер» – званые обеды в честь выдающихся людей Европы и Америки. Так, например, клуб чествовал президентов Трумэна и Эйзенхауэра, многих Рокфеллеров, мэров города Нью-Йорка, пианиста ван Клиберна, принца Ренье и принцессу Грейс Монакских, музыкантов, писателей и дипломатов. В 1982 году был устроен обед в честь Михаила Барышникова. На пригласительных билетах (они большого размера) находится портрет виновника торжества и можно даже получить его автограф. Среди «драгоценностей» моего архива находится пригласительный билет с подписью художника Роберта Раушенберга, так как я был на торжественном приеме в его честь. Этот корифей современного американского искусства прославился тем, что выставил в свое время старый матрас с нанесенной на него краской, а также чучело козы с автомобильной шиной поперек туловища. Эти «пощечины общественному вкусу» можно расценивать по-разному, но художник он несомненно талантливый, не в обычном, конечно, смысле. Немецкого происхождения, но с примесью индейской крови, Раушенберг известен также тем, что он, как и все индейцы, не переносит алкоголя и даже от самой малой дозы окончательно пьянеет. Мне рассказывали, что в Национальном клубе искусств в Нью-Йорке, где Раушенберг должен был выступить, он так напился, что потерял дар речи. Памятуя это, клуб «Лотос» пригласил его прямо на обед, мы же до этого наслаждались около часа всякими коктейлями. Раушенберг появился в каком-то странном бархатном смокинге. Высокого роста, с одутловатым лицом, он чем-то напоминал толстого эскимоса (с годами индейская кровь проступает сильнее). Перед ужином мы все встали в очередь за его автографом, а после ужина он поблагодарил клуб в самых стандартных выражениях и уехал. Мне было жаль его, потому что он, человек малокультурный, был вознесен славой и очутился в положении, ему чуждом. Думаю, ему легче всего в своем ателье среди вороха всяких странных вещей, из которых он создает свои композиции.
Торжественным обедам я предпочитаю лекции, которые клуб устраивает каждый месяц. Расскажу о двух из них. Лет десять тому назад клуб пригласил одного из лучших американских художественных критиков Хилтона Кремера. В прошлом долголетний сотрудник газеты «Нью-Йорк Таймс», он пишет сейчас для газеты «Нью-Йорк Обсервер» и, по-моему, являет собой пример настоящего ценителя искусства, не следующего популярным в данное время взглядам и теориям.
Рассказывая о своей работе в «Нью-Йорк Таймс», Кремер упомянул такой эпизод: раз в месяц главный редактор собирал всех сотрудников и спрашивал их о работе в доверенных им областях. Когда дошла очередь до Хилтона Кремера, главный редактор спросил его, что нового в области искусства? «Ничего особенного» – ответил Кремер. «Это что – новое направление?» – удивился главный редактор. Неудивительно, что критик вскоре перешел в другую газету.
Одна лекция оказалась особенно интересной – Клуб пригласил дрессировщика собак и «собачьего психиатра» по имени Баш Дибра. Я люблю собак, много их рисовал и из любопытства пришел послушать лектора.
В небольшой аудитории на третьем этаже собралась уже группа слушателей, все люди пожилые, состоятельные и, несомненно, владельцы породистых собак. Никого из них я не знал и потому счел нужным самому представиться. «Браницкий» – ответил мне один старичок и я вспомнил, что это, кажется, аристократическая польская фамилия. Так оно, очевидно, и было, потому что Браницкий в свою очередь представил меня одной стоявшей с ним рядом старушке, баронессе фон Баттенберг. Я знал, что этот аристократический немецкий род имеет английскую ветвь, переименовавшую себя в Маунтбаттенов и супруг королевы Елизаветы Второй – принц Филипп Маунтбаттен. Желая завести светский разговор, я спросил баронессу, есть ли у нее собака и какой она породы? «Пинчер» – ответила с сильным немецким акцентом баронесса. И вот тут, сам не знаю, что меня надоумило, я переспросил баронессу, не та ли у нее редкая разновидность этой породы, именуемая «аффенпинчер» (обезьяний пинчер). Баронесса гневно сверкнула очами и выкрикнула по-немецки – «найн!» Я понял, что сказал какую-то глупость. На следующий день, рассказав об этом моей знакомой родом из Австрии, я узнал, что «аффенпинчеры», действительно, очень редкая, но очень уродливая разновидность пинчеров и назвать этим именем собаку – все равно что обозвать породистую болонку или левретку «шавкой». Гнев баронессы был поэтому вполне понятен. Кажется, она так расстроилась, что не осталась на лекцию.
Почему-то я решил, что Баш Дибра – индус, на самом же деле он оказался албанцем. Когда в Албании к власти пришли коммунисты, родители его (а ему было тогда лет пять-шесть) бежали в Югославию, где товарищ Тито посадил их в концлагерь, так, для профилактики. Именно в лагере мальчик подружился с немецкими овчарками и с тех пор началась его любовь к собакам. Прибыв в Соединенные Штаты, он вскоре очутился в Голливуде, где дрессировал собак Ласси и Бенджи, участвовавших в фильмах. А затем он стал лечить непослушных, нервных и страдающих комплексом неполноценности четвероногих друзей человека. (Один из методов – гладить нижнюю челюсть собаки, но никак не чесать или трепать ее за ухо.) Лектору задавали много вопросов, задал вопрос и я. «Могут ли собаки предчувствовать несчастье, грозящее семье, где они живут?» – спросил я Баш Дибра. «Абсолютно» – был его ответ. Мой вопрос был неслучаен. Мои родители приобрели немецкую овчарку, чтобы оберегать наш огород и несколько фруктовых деревьев. Собака была породистая и матери надо было зарегистрировать ее в ОСОВИАХИМе для возможной сторожевой службы на колхозных полях. Для этого собаке нужно было пройти специальную дрессировку для погони за «преступником», одетым в ватный халат. Учили нашу овчарку также не бояться выстрелов и ударов. Я ходил с матерью на эти уроки и был в восторге от всего происходившего. Наша собака получала даже паек – кости и пшено, что в 30-е годы служило нам большим подспорьем – кости мы варили и потом только давали их грызть, да и часть пшена доставалась нам, и собака нас, а не мы ее, подкармливала.
Собака выросла умная, сильная, признавала только нас и при каждом стуке бросалась к двери и яростно лаяла. Когда приходили гости, мы запирали ее в дальнюю комнату. Подходил к концу 1934-й год, в Ленинграде был убит Киров и вскоре начались повальные аресты. Неожиданно мы заметили, что наша собака вместо того, чтобы яростно лаять при стуке в дверь, стала поджимать хвост и залезать под стол. Мы не могли понять, что с ней случилось, пока ранним утром не пришли арестовывать моего отца. Он просидел две недели, был выпущен, но нам надо было в три дня собраться и ехать в ссылку. Без собаки, конечно; ее пришлось отдать знакомым и это она предчувствовала. Прошу мне верить.
Лекция Баш Дибра закончилась ужином и мне, пожалуй, следует рассказать о кухне клуба «Лотос». Она не уступает лучшим ресторанам Нью-Йорка, обслуживание безукоризненное, столы всегда надо заказывать заранее и клуб требует, чтобы мужчины носили пиджаки и галстуки, а дамы – платья или костюмы. Никаких джинсов или косовороток. Один мой знакомый художник, которого я забыл предупредить, явился в свитере и ему сразу же дали в гардеробе пиджак не по росту и заставили повязать галстук. Выглядело это как на корове седло, но декорум был соблюден.
Помимо званых обедов и лекций клуб устраивает поездки в частные коллекции вне города и несколько раз в год организует групповые и персональные выставки. При жизни Марка Фримана происходили периодические выставки картин, получивших премии в художественных обществах, где он состоял членом. Персональные выставки предоставлялись только членам клуба. В марте 2003 года прошла выставка первой женщины-художницы, принятой в клуб – китаянки Дианы Кан. Она происходит из известной китайской семьи – дед ее был сотрудником первого президента Китайской республики Сун-Ят-Сена, а отец служил в правительстве Чан-Кай-Ши. Она училась у одного из знаменитых китайских каллиграфов, но с победой коммунистов бежала на Тайвань, откуда эмигрировала в Америку и поступила в художественную школу Артс Стюдентс Лиг в Нью-Йорке. Там она встретила художника Пола Шварца и вышла за него замуж. Необычная то была пара – она миниатюрного роста, он же высокий плотного телосложения мужчина. У них родился сын, которого зовут Синг-Сай Шварц. Сейчас он известный фотограф, который еще недавно носил толстую черную косу, как китайцы в древние времена. С Дианой Кан меня связывает долголетняя дружба. В своем творчестве она соединяет восточные и западные традиции с явным уклоном в сторону символизма и даже мистицизма.
Кто же, помимо членов, посещает клуб «Лотос» и обедает и ужинает в его ресторане? Из американских писателей, журналистов и художников я мало кого знаю в лицо, но несколько лет тому назад я увидел неподалеку от своего стола обедающую Палому, дочь Пабло Пикассо и Франсуазы Жило. Знакомых мне членов клуба я встречаю там часто и со своей стороны приглашаю туда своих русских и американских друзей, в особенности иногородних. Лет десять-двенадцать тому назад в Нью-Йорке побывал мой друг, известный французский славист Ренэ Герра и мы закусили с ним, конечно же, в клубе «Лотос». Обедали со мной и ныне, увы, покойные редактор «Нового Журнала», писатель Юрий Кашкаров и поэт Игорь Чиннов; профессор Анатолий Либерман, поэтесса и издатель альманаха поэзии «Встречи» Валентина Синкевич, литературовед и критик Марина Адамович, петербургский искусствовед Илья Доронченков, куратор отдела русского искусства в музее Циммерли при университете Ратгерс Алла Розенфельд, куратор Бахметевского архива при Колумбийском университете Татьяна Чеботарева, ныне живущая на юге Франции известная художница Ирина Макарова-Вышеславская, приезжавшая в Нью-Йорк владелица парижской галереи Мари-Тереза Кошен (в ее галерее выставлялись многие русские художники-диссиденты, связанные с музеем неофициального советского искусства Александра Глезера, редактора и издателя журнала «Стрелец»). Сын моего покойного друга русского художника Анатолия Гороховца, выступающий на американской сцене и в фильмах под именем Питер ван Берг, тоже закусывает со мной в клубе. Наконец, когда мой двоюродный племянник из Санкт-Петербурга Евгений Голлербах, старший научный сотрудник Российской Национальной библиотеки, приезжал ко мне погостить, я ходил ужинать с ним чаще всего в клуб «Лотос». Для меня, прожившего в Нью-Йорке 55 лет, клуб этот представляет собой кусочек старой, доброй Америки, которая, как всё на свете, меняет свое лицо, кое в чем к лучшему, кое в чем к худшему… Каждому человеку присуще желание видеть какое-то постоянство ценностей. Высокие часы с маятником и гирями, стоящие в вестибюле клуба, мерно и мелодично отбивают каждые четверть часа, время идет медленно и вы, защищенные от шумов города, действительно становитесь «едоками лотоса», которых не трогает жизненная суета. Этим и дорог мне «мой клуб».
Нью-Йорк