(публ. гр. Т. Н. Бобринской)
Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 236, 2004
Накануне мировой войны
Незадолго до начала мировой войны международная политическая атмосфера быстро сгущалась. Германия спешно вооружалась, так же как и ее слабейшая союзница Австро-Венгрия. Ослабление России в связи с проигранной русско-японской войной и надежда Германии, что Англия не станет вмешиваться в дела континентальной Европы усиливали стремление германских держав насильственно захватить в свои руки право распоряжаться судьбами Европы. Все это было хорошо известно России, которая принуждена была тоже готовиться к возможности войны в недалеком будущем.
В связи с этим проводилось усиление военной мощи России, хотя и в недостаточном объеме. Тяжелой артиллерии было мало, но легкая полевая артиллерия – едва ли не самый важный род оружия – была доведена до хорошего уровня. Главной базой полевой артиллерии была скорострельная пушка 3-дюймового калибра образца 1903 года с оптическим прицелом. Она оказалась даже лучше соответственной немецкой по качеству (к сожалению, не по количеству). Винтовки и пулеметы были тоже на хорошим уровне.
Во главе Военного Министерства находился ген. Сухомлинов, у которого не хватало инициативы для того, чтобы способствовать усилению военной мощи России и которого больше интересовало его собственное положение. Правда, товарищ военного министра ген. Алексей Андреевич Поливанов был человек энергичный и ясно видевший, что нужно для усиления мощи армии и для укрепления критических по опасности районов возможного будущего театра войны.
После конца японской войны оказалось, что остатки русского флота никак не достаточны для обороны Балтийского моря от возможного вторжения немцев в направлении на Петербург. Притом оказалось необходимым создать по берегам Финского залива ряд фортов и крепостей, которые могли бы противостоять возможным попыткам Германии наступать в направлении Петербурга. А так как береговые укрепления, даже снабженные дальнобойными орудиями, не были в состоянии преградить возможное наступление немцев, то решено было срочно построить ряд мощных дредноутов, которые могли бы преградить путь немецкому наступлению с моря.
Под руководством морского министра адмирала Григоровича были заложены четыре дредноута водоизмещением около 23000 тонн, вооруженных каждый двенадцатью двенадцатидюймовыми орудиями, и достаточно быстроходных. Все четыре (Севастополь, Полтава, Петропавловск, Гангут) были построены на Русско-Балтийском заводе и на Новом Адмиралтействе (немного ниже по течению Невы, чем Николаевский мост).
Мне лично памятен спуск на воду трех из них. Эти корабли строились на открытых эллингах на специально сооруженных наклонных подпорках (но тяжелая броня и артиллерия до спуска на воду не встраивались, так как устье Невы было довольно мелко). После спуска на воду суда эти отводились в Кронштадт и уже там устанавливалась на кораблях броня, артиллерия и остальное необходимое. Под каждым кораблем строилась широкая покатая “дорога” из прочных бревен. Корпус корабля поддерживался прочными деревянными подпорками, снабженными снизу “полозьями”. Перед спуском наклонный “путь” покрывали слоем твердого жира, по которому могли скользить “подпорки”. В нужный момент перерубались канаты, удерживавшие корабль на наклонном пути. Тогда он начинал скользить вниз и всплывал на воде. Насколько я помню, после этого следовал орудийный салют и подъем флага на корабле.
Мне довелось быть на спуске первых трех. Особенно торжественен был спуск третьего (“Петропавловск”), так как на нем присутствовал Государь. Кажется, это было в I912 году. Забавной подробностью было, что после спуска корабля со всех сторон подплывали гребные лодки и с них сачками вылавливали плававшие куски жира.
Упомянутые четыре дредноута еще в продолжение войны вступили в строй и явились обеспечением против прорыва германского флота в Финский залив. Почти сразу после спуска на воду упомянутых кораблей – на тех же эллингах началась постройка еще четырех – и более больших – кораблей (Наварин, Бородино, Измаил и Кинбурн – все имена русских побед). Эти “сверхдредноуты” по 42 тысячи тонн предполагалось вооружить каждый восемью 14-дюймовыми орудиями. Хорошо помню один из четырех, строившийся в Новом Адмиралтействе. Его огромный корпус выдавался через улицу и был почти готов. Но тут началась революция…
Во главе Балтийского флота стоял адмирал Николай Оттович фон Эссен, пользовавшийся весьма хорошей репутацией.
Русская железнодорожная сеть была перед войной постепенно улучшена, в особенности постройкой так называемой Бологое-Седлецкой дороги, двухколейной, которая должна была ускорить переброску русских войск в случае войны в район Варшавы. В мирное время эта линия не имела большого значения, но мне она памятна потому, что оно проходила совсем близко от имения “Топоры”.
Генерал Алексей Андреевич Поливанов особенно благоволил к брату Бope, который специально интересовался военным делом. Поливанов ревизовал наши укрепления в окрестностях Петербурга и иногда брал нас с собой. Помню поездку на северный берег Финского залива, где был один из фортов, защищавший подходы к Петербургу (форт “ИНО”), где была одна из наших береговых батарей. При нас был сделан “примерный” выстрел. Помню, как видели в бинокль “всплеск” этого снаряда в районе Толбухина маяка. На южном берегу Финского залива тоже были форты. Пришлось и там побывать (“Мыс Серая Лошадь”).
НАЧАЛО ВЕЛИКОЙ ВОЙНЫ
С начала лета 1914 года международная политическая атмосфера сгущалась, но окончательным поводом к началу войны оказалось неожиданное убийство наследника Австрийского престола, эрцгерцога Франца-Фердинанда в Сараево, где он оказался во время поездки в принадлежавшую тогда Австрии Боснию и Герцеговину. Франц-Фердинанд и его жена были убиты бомбой, брошенной Гаврилой Принципом. Это было неожиданно, так как эрцгерцог сам не был резким противником славянского населения. Сразу стало ясно, что положение теперь непоправимо. В момент сараевского убийства отец был министром, и потому мы через него узнавали все новости о быстро нарастающих мировых событиях.
Помимо острого интереса к новостям общего характера у нас настала мучительная забота о братьях Ване и Боре, которые, как мы знали, сразу же попадут на театр войны.
Ваня как прапорщик запаса получил назначение в 179-й Усть-Двинский (кажется, второочередной) пехотный полк (уже не помню, где была его стоянка). Но тут отец решил, в виде исключения, воспользоваться своим положением, прося изменить назначение Вани с тем, чтобы он мог попасть на войну со своим “родным” Л.-Гв. Семеновским полком, в котором он отбывал не только воинскую повинность, но и учебные сборы. Это ходатайство отца было удовлетворено, что было для всех нас некоторым успокоением.
Брат Боря как раз в начале лета, будучи еще вольноопределяющимся, усиленно подготовлялся к экзамену на подпоручика артиллерии, беря дополнительно частные уроки у согласных на такую деятельность кадровых офицеров. Он успел сдать нужные экзамены на подпоручика и получил назначение в 3-ю батарею Л.-Гв. 2-ой Артиллерийской Бригады, которая была придана ко второй Лейб-Гвардии пехотной дивизии, включавшей полки: Московский, Гренадерский, Павловский и Финляндский. Первая же Лейб-Гвардии пехотная дивизия состояла из полков: Преображенский, Семеновский, Измайловский и Егерский.
Братья должны были достать и собрать полагавшееся каждому офицеру обмундирование и необходимые личные вещи. Для каждого это должно было поместиться в два “вьюка” т. е. специальные чемоданы, которые могли быть перевозимы, как вьюки. Размер каждого был около 70 х 40 х 20 см.
Все это удалось сделать, но не помню теперь, сколько дней на это пошло (около недели). И пехота и артиллерия должны были грузиться в специальные “воинские” поезда, которые были двинуты по Варшавской железной дороге в южную Польшу.
На следующий день после начала войны на Дворцовой площади в Петербурге собралась необозримая толпа. Государь вышел из дворца и сказал несколько слов о начале войны. Вся толпа торжественно пропела гимн “Боже, царя храни”, а потом все должны были спешить делать необходимые для каждого приготовления.
Уходя из казарм на фронт, Семеновский полк должен был итти походным порядком от своих казарм (около Царскосельского вокзала) к Варшавскому вокзалу (к этому переходу присоединился и я). На одном из запасных путей стоял длиннейший состав воинского поезда: “теплушки” для солдат, в каждом вагоне 40 человек, а для лошадей – по одному вагону на восемь коней. Для офицеров было несколько вагонов второго класса. Погрузка заняла много времени. Наконец поезд тронулся, что было для меня моментом разлуки с Ваней – на неизвестное будущее. Гвардия была двинута в район Люблина – навстречу наступающим австрийцам.
С этого момента прекратилась возможность непосредственного контакта с братьями. Письма им нужно было отправлять по почте по адресу: “В действующую Армию, Л.-Гв. Семеновский полк, прапорщику И. С. Т.”, а Боре: “Л.-Гв. во вторую Артиллерийскую Бригаду, подпоручику Б. С. Т.”.
Каждый день в газетах публиковалось сообщение “От Ставки Верховного Главнокомандующего”, в котором сообщалось о главных событиях на театре военных действий.
Пока отец был министром торговли и промышленности, ему часто звонил тогдашний военный министр Сухомлинов и передавал некоторые дополнительные сведения. Довольно часто звонил отцу и командир Семеновского полка ген.-майор фон Эттер или его очень любезная жена. Можно тут отметить,что гвардейскими полками командовали не полковники, а генералы. Письма от самих братьев мы стали получать по почте, но с большим опозданием.
Чтобы иметь возможность следить за изменениями на фронте, у нас с самого начала была повешена в кабинете отца подробная карта театра военных действий в масштабе 10 верст в дюйме. Булавками наносили приблизительное положение фронта.
МОИ БРАТЬЯ НА ВОЙНЕ
Как уже упомянуто, мой брат Ваня должен был с первых же дней войны отправиться на фронт в составе Семеновского полка. Накануне вечером мы долго не ложились. Для меня Ваня был вообще самым близким человеком. Я едва удерживался от слез. На следующий день я пешком провожал полк, идя по соседнему тротуару. Потом началась бесконечно долгая погрузка.
Теперь уже не помню, через сколько дней пришла первая весть от него. От командира полка мы узнали о первых боях. Помню одну из фраз первого письма Вани к нам: “Ура. Уршулин взят нами”. Это было к югу от Люблина, недалеко от Вислы, где Гвардия с боем продвигалась и австрийцы отступали.
Как мы постепенно узнали, Ваня специализировался на участии в опасных, но необходимых разведках, большею частью ночных. У него были для этого все данные: сообразительностъ, хладнокровие и готовность жертвовать собой. Довольно скоро ему дали за это отличие: орден Станислава 4-ой степени с мечами, и затем произвели его из прапорщика запаса в подпоручика гвардии, что было равносильно повышению на два чина.
Через жену ген. Эттера мы узнавали об этом сравнительно быстро. Так же быстро мы узнавали и об очередных потерях: убит то один, то другой офицер полка. Почти всех убитых привозили в Петербург, и мы всегда бывали на похоронах каждого.
Первой жертвой войны, на чьих похоронах мы были, оказался сын генерала Поливанова, убитый совсем необычно – шальной пулей, когда его полк был даже не в бою, а стоял в резерве. (Мы с отцом иногда бывали на дому у Поливановых и нас всегда бурно и “любезно” встречали их две собаки.)
Невозможно, конечно, припомнить всех передвижений и боев полка. Приходится ограничиться лишь отдельными моментами, которые сохранились в памяти.
Незадолго до Рождества Семеновский полк оказался на отдыхе в районе к востоку от Варшавы. Мы с отцом приехали туда и были на обеде на открытом воздухе, а остановились в небольшом отеле, который запомнился потому, что нас там жестоко искусали блохи. После Рождества мы еще раз побывали на месте стоянки полка. Немного погодя в этом районе начались ожесточенные бои, во время которых Ваня получил серьезную рану в ногу, был эвакуирован в Петербург, сначала в лазарет, а под конец прожил пару недель и дома, ходя с костылями и сильно хромая, но вернулся на фронт даже преждевременно и сразу вступил в строй.
В это же время вторая гвардейская дивизия имела тяжелые бои с наступающими с севера немцами. В какой-то момент перед Бориной бригадой возникла трудная задача: выбить немцев из укрепленной позиции около кладбища села Едвабно. Чтобы добиться этого, на долю Бори выпала опасная задача. С одним или двумя лишь орудиями он должен был почти без прикрытия приблизиться к засевшим за каменными стенами кладбища немцам, на расстоянии около 1000 шагов, и выбить их оттуда, руководя стрельбой просто из второго этажа какого-то сарая. Это ему и удалось. Он был награжден за это “Георгиевским оружием”. Помню, что наша милая Геня подарила ему ценную шашку с прекрасными узорами на клинке. Помню, что когда впоследствии наши войска должны были уже отойти от Петербурга, мне удалось забросить ее в одну из глубоких канав Таврического сада, чтобы она не досталась немцам.
В первые же месяцы 1915-го года стали выявляться катастрофические недохватки снабжения армии винтовками и в особенности патронами для артиллерии. В силу этого наступление немцев сначала в западной части Галиции, а затем и по всему фронту не могло быть остановлено и ряд крепостей был сдан без должного сопротивления. В начале второй половины июля первая дивизия гвардейского корпуса отступала под давлением немцев. 19-го июля усиленное давление испытал между прочим и Семеновский полк. Отбиваться приходилось почти в рукопашную, так как наша артиллерия в эти дни молчала, вовсе не имея патронов.
16-я рота, которой командовал Ваня, и соседняя 15-я под командой Станислава Казимировича Лобачевского оказались в критическом положении. Только отдельным людям удалось пробиться к нашим, в том числе и Лобачевскому, который обо всем рассказал нам через несколько дней, когда остатки полка были оттянуты в резерв.
Недели через две после этого получили официальное сообщение, что Иван Тимашев попал в один из немецких лагерей для военнопленных (Kriegssefangenen-Lager). Отец сразу захотел отслужить благодарственный молебен, что и было исполнено на большом балконе нашей дачи (как сейчас помню все). Но это не оказалось окончанием всего. Через пару недель опять пришло известие, что этот Тимашев – не Ваня, а однофамилец. Еще через пару недель опять получили извещение,что Иван Тимашев нашелся и попал в лагерь такой-то. Эта последняя наша надежда была убита, когда оказалось, что только что упомянутый Тимашев – это тот, о котором мы раньше слышали, и что он теперь только переведен во второй лагерь. Отец обратился еще к группе трех русских дам Красного Креста, получивших разрешение побывать в упомянутых лагерях в Германии. Стало ясно, что Ваня уже сразу погиб в бою. Между прочим, брат Боря, будучи как и Ваня в Гвардейском корпусе, объездил верхом все части, которые могли бы что-то знать о судьбе Вани. Но все было без результата.
МИНЕРАЛЬНЫЕ ВОДЫ.
БОЛЕЗНЬ И СМЕРТЬ НАШЕЙ ГЕНИЧКИ
Этот район неизгладимо врезался в мою память, так как здесь постепенно умирала и скончалась наша дорогая незабвенная Геничка.
После смерти Вани, Геничка, первая жена моего брата Коли, осталась для меня самым дорогим существом на свете. Она с юности страдала небольшим пороком сердца, но, по-видимому, не в критической форме. Легкие были у нее тогда в порядке. Старшая ее сестра, Леля Крузенштерн, в эти годы заболела туберкулезом. По-видимому, и у Генички легкие в 1916 году начали сдавать. Доктора посоветовали переехать в Кисловодск, где была прекрасная санатория Pауха. Сперва казалось, что здоровье ее поправляется. На Рождество мы с папой побывали в Кисловодске на несколько дней.
Когда наступила Февральская революция, то она сначала не сильно затронула жизнь на Кавказе.
Весной я как раз кончил гимназию, как и другие братья – с золотой медалью. Но так как революция все перевернула, то и “акта” в гимназии уже не было, а нам просто раздали аттестаты в канцелярии.
В Петербурге нам предстояло переехать в один из принадлежавших отцу домов на Малой Дворянской. На мне лежала обязанность разобрать бумаги милого Вани. Я этим занялся усердно, но слишком медленно, так что из-за этого я не смог сразу поехать в Кисловодск. Переезд был не без задержек, но в общем еще почти нормальный.
Как я узнал потом, почти накануне моего приезда в Кисловодск у Генички внезапно наступило резкое ухудшение, обострение туберкулеза. Когда я ее увидел, ее уже не интересовал ряд вещей, всегда бывших ей близкими. После нашей оживленной переписки, еще весной, стало очевидно, что с ней произошел резкий перелом. Уже это было большим огорчением.
Когда я приехал, то оказалось, что был нанят для житья в очень приличном доме верхний этаж на улице, ведущей к “Провалу”.
Состояние Генички стало теперь неудержимо ухудшаться, несмотря на все старания лечившего ее очень компетентного военного доктора (фамилию которого не могу теперь вспомнить). По-прежнему была она ласкова, но уже явно через силу. Конечно, все старались помогать чем только могли, в особенности Коля и ее мать, милейшая Наталия Ивановна.
Резкое ухудшение наступило в первых числах июля: дыхание стало затруднительным. Помню в особенности ночь за один или два дня до ее смерти. Понадобился кислород и поставили даже кровяные банки (помню тут слово, до того мне неизвестное, “скарификатор”). Помню, как я ездил за кислородом, что было не просто. Стояла жара, что особенно затрудняло дыхание. Не помню уже точно, когда наступил конец, – кажется 9-го или 10-го июля. После конца пришлось еще около суток обкладывать покойную Геничку льдом – из-за жары. Не могу забыть и отпевание в церкви Пятигорского кладбища, и последующее время, когда ежедневно навещал свежую могилку и каждый раз приносил букетик белых роз.
Три смерти… Мама, Ваня, Геничка – три самых дорогих мне существа ушли подряд. Это невозможно забыть.
<…> Уже после февральской революции приходилось думать о возможности какого-либо заработка. В Кисловодске Наталия Ивановна, Оля и я решили брать уроки у сапожного мастера. Они обе сильно в этом подвинулись, а я только упражнялся в починке сапог – набивать новые кожаные подошвы (клей и множество деревянных гвоздиков, которые можно было легко купить). Помню, что я починил таким образом пару сапог для брата Коли. Потом, года через два, когда мы были уже в Баден-Бадене, к нам приехала Оля, чтобы я мог передать ей около полудюжины больших бриллиантов и сапфиров, которые составляли прекрасный браслет – собственность Наталии Ивановны (мне удалось зашить его в пояс брюк, когда мы удирали в Финляндию). Теперь мы сообща выдолбили один из каблуков Олиных туфель, вложили туда ценные камни и залили стеарином, так что и на слух не было никакой пустоты. Оля благополучно провезла это к Наталии Ивановне.
ОСЕНЬ 1919 ГОДА – ЗИМА 1920 ГОДА
После нескольких лет жизни в собственном доме на Малой Дворянской было решено переселиться вместе с Колей в квартиру, полученную им в профессорском общежитии Политехнического института. Квартира эта раньше принадлежала профессору Чупрову, которому удалось незадолго перед этим перебраться за границу. Только часть его библиотеки оставалась еще на прежнем месте.
Брат Коля должен был изредка ездить в центр города, а мне лично стало гораздо удобнее, так как не надо было больше каждый день ездить из города в институт и обратно. Само собой разумеется, что мы внимательно следили, насколько могли, за событиями на фронтах. Осенью 1919 года Деникин медленно подвигался в направлении на Москву, а общее руководство белых официально было в руках Верховного правителя Колчака. Но связь его с войсками на северо-западном фронте (район Петрограда) была мало ощутима.
Главнокомандующим войсками северо-западного фронта был в сентябре месяце генерал Юденич. У него были частично войска очень хорошего уровня. Но между отдельными частями не было достаточно единомыслия, а наоборот, некоторые были главным образом озабочены тем, чтобы не пропустить момента быть на решительном участке при подходе к Петрограду. Существовала теоретическая возможность получить поддержку (при движении на Петроград) со стороны достаточно мощного английского флота, бывшего в Балтийском море. Но под влиянием Ллойд-Джоржа англичане предпочитали придерживаться принципа “невмешательства”. Очень трудно сейчас проследить развитие отдельных деталей положения.
В середине октября Юденич произвел внезапный “наскок” на красный фронт и одержал сперва победу. Его отряды были 20-го октября уже в Царском Селе, а конные разъезды у Лигова.
Но тут выявилось отсутствие единоначалия у белых, а кроме того, решительный поворот к худшему начался с момента прибытия на фронт Троцкого (ок. 16 октября). С необыкновенной энергией он организовал отряды рабочих-коммунистов, которые выявили храбрость и упорство. Кроме того, красными были брошены в бой гарнизоны Кронштадта и Красной Горки. Были подведены красными и два дредноута “Полтава” и “Петропавловск”, которые открыли огонь из дальнобойных орудий. В результате – прорыв белых захлебнулся, они вынуждены были быстро откатиться к границам Эстонии (которая 28-го октября подписала мир с Москвой).
Публикация гр. Т. Н. Бобринской