Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 229, 2002
Валерий Рыбаков ...Небо - на миг - становилось желтей, И голубело вновь... Софья ведет на прогулку детей - Веру, Надежду, Любовь. Свет материнский нисходит на них. Но сияют они и своим: Синим - Надежда, Вера - стальным, А глаза Любови - как вихрь. Перебирает людская молва: Были девчонки, а стали святые... В ночь ледяную, в снега Рождества, Светит Надежда над синей Россией... А там, внизу, меж руин и столбов, В невыносимой земной круговерти Алым пыланьем клубится Любовь Рядом с четвертой сестрою - со Смертью. Вера - тобой мы не просветлены, Мы все еще - среди тлена и чада, И отягчают вериги вины Нам пониманье, что Вера - отрада. Что же, София, ты все отдала, Душу свою и ребячьи - "за други"... Чем нам ответить? Неладны дела - Больше алчбы, чем отзвучной заслуги... * * * И от сладостных слез не сумею ответить, К милосердным коленям припав... И. Бунин Переговариваясь, радуясь, Друг другу подавая брашна... О. Мандельштам Спасибо, Господи, Тебе За предрассветный свет, Сияющий в моей судьбе Седьмой десяток лет. За этот воздух, этот дух Весенний (все милей...), И за цыплячий нежный пух Июньских тополей. За поздний снег, за ледоход, И облака вдали, За то, что это не пройдет, Хоть я уйду с земли. ...Он позовет - но не с мечом Над гордой головой; Ночь рассекающим лучом Даст знак: "Иди за мной! Иди - не прекословь, не спорь, Что этот путь далек; И через мрак, и через боль - В сияющий Итог. А те, кого любил ты, ждут И помнят до сих пор - Тебе навстречу побегут Через Господень двор. И будет пир - на весь тот мир, Но кубки - без вина, А лишь любовь, что через мрак Тобой пронесена". Москва Регина Дериева День удлинен на полшага в сторону белой сирени. Капитуляции флагом падает гроздь на колени. В пересечения точке кисть ищет кисть и находит. Самые белые строчки пишутся вне черных родин. Много ли было ли надо, стало ли нужно ли много? Белой сирени прохлада, черная к Богу дорога. * * * Опустите мне веки, не стоит поднимать их. От зрелища жизни устает даже пламенный стоик, приспособленный с детства к отчизне, то есть к месту, что может быть партой, может картой, а если наглядней, то всегда обязательно Спартой, примитивной и злой, как урядник, как болезнь, как всё вместе и порознь... Опустите мне веки на голос. 28 декабря 1994 * * * Летучей звездой и слезой ли займусь, утру небосвод и лицо ли… Прощай наша юность бездонная, пусть ей памятник будет из соли. Мы так и не знаем о свойствах угла, о крепости тыла и брега. Нам зренье прожгла ледяная игла. Пусть памятник будет из снега. Нам слух обрубили, обрезали речь, умножили казни, чтоб крепла надежда и вера на огненный меч. Пусть памятник будет из пепла. * * * У Нового года горящие свечи; он носит на шляпе все, Тышлер бы словно зажег их на женщине как-то под вечер, отправив ее по дороге неровной. А может быть, тут постарался Некрасов, что избу поджег и коня надоумил нестись на толпу с желтой пеною кваса, как огнетушитель, в азарте и шуме. Снимай свою шляпу, гражданка полячка, в избу заходи, останавливай скачку!.. Кончается действия бред и горячка, и время впадает в обычную спячку. И меркнут картины, и гибнут поэты, и шляпа валяется в темной прихожей. И толпы, и кони, а женщины нету: нет женщины, чем-то на праздник похожей. Стокгольм Надежда Мальцева СОЛО ДЛЯ ВОЛЧЬЕГО СОЛНЦА Осень, в кудрях твоих синий цикорий, капли калины, и хмель, и орех. Сколько твоих безыскусных историй на зиму ласточкин прячет застрех! Только не всех забирают в гнездо - коль не осыпятся, выстоят молча спелыми, алыми, все - от и до, вплоть до Филипповок ягоды волчьи. То ли волчица лизала их, то ли нянчил в бирючьей крови волкобой, - волчьи, а значит - не нашего поля, волку-то верь на седле за собой! Выдан на Тихвинской волчий билет ягодам этим, как помнила мама... Тех, кто решится нарушить запрет, волчья да минет под хворостом яма!.. Волком завыть бы над ягодой сладкой, что за поклёпы на серый народ? И начинаешь от взрослых украдкой рвать по одной и запихивать в рот. Волка бояться - и в лес не ходить, а попривыкнешь к их терпкому вкусу - в сердце появится новая сыть, минус на минус добавится к плюсу. Рыкать начнешь, коли будешь облаян, смерть и живот выбирать за овцу, и - понеслась! Где брательник твой, Каин? Что ты, вернувшись, ответишь Отцу? Но не вернешься, отравлен навек - зубы скорее положишь на полку! Крови отведав тайком, человек держит иначе и плечи, и холку, въяве страшится лишь собственной тени, в лес пробирается, как ни корми, и убивая, не знает сомнений - волк меж зверями и зверь меж людьми. Век пролетит, словно черный косяк оргий, феерий, валькирий, викторий, но не заметит вовек волкодлак, осень, в кудрях твоих синий цикорий!.. ДИССОНАНС НА КАРИЛЬОНЕ БАШЕННЫХ ЧАСОВ В Тире, на Памире, в северной Пальмире, даже на Цитере - в мире полумер пью здоровье Мэри, всех на свете Мэри, и ни в коей мере не хочу, мон шэр, думать о Елене, эллинской сирене, о соленой пене века, что с тех пор бьет в глаза химере - будь здорова, Мэри! Выпей море шерри! Все иное вздор. Проводите, стюард, к трону Мэри Стюарт! Выстлан десятью - ярд - милями теперь, тю! Людовик, Ричард, Генрих, визави - черт чертит страшный вычерт завтрашних потерь. Дева-роза, Мэри! Не в пример холере каждому по вере воздает чума, - средь чумного пира пей дыханье мира, да помажет мирро сердце без ума! Нежизнеспособен-с топенс энд прихлопенс - пью за Мэри Поппинс! (Не встревай, Эдгар!) Прячась в интерьере, в менторской манере "Мурр!" - скажите, Мэри! Мэри молвит: "Карр!.." * * * Смотришь, как мечется пламя, Видишь, как мечешься в нем... Готфрид Бенн Пока Равель вплетает болеро в гремучий танец с саблями, а Скрябин уводит в топь от рытвин и ухабин невидимую скрипочку Пьеро, впусти огонь, но голос отзови, как пса в сторонку, не прельщайся звуком, разбросанным в пространстве близоруком - учись молчать на языке любви. Кто в смерть бывал влюблен, и, теребя сосцы кормилиц, ищет им замены, того всегда зовут в ночи сирены - ты смотришь в бездну, а она в тебя. Переглядишь или сойдешь с ума, не ведая Господнего замаха? Но, может статься, партитуру Баха тебе из бездны зачитает тьма. Ликуй, глотая алый кипяток, и ничего от музыки не требуй, - пусть рев ослицы, двойнею жеребой, тебе заменит дудку и свисток. 2001, Москва Алексей Прокопьев часы стоят - часы упали стоит жара - идут часы ползут как тени на вокзале и на лице лежат усы а ты с обидным чувством чуда и речью внутренней - никак ты - в никуда из ниоткуда - не растолкаешь этот мрак скача ходульным монологом за геркулесовы столбы на времени - коне двуногом встать норовящем на дыбы все так же топчешься на месте всегда у поезда в хвосте подумай: как же мало чести сопротивляться немоте сочась как рана ножевая со стороны переживая когда ж дитя заговоришь как мыльно-пыльно-дрожжевая закваска с раскаленных крыш что взмоет зенками зигзицы вонзится в вены тупиков и бессловесным будет сниться базар на сотне языков отточенный восточный пестрый игла живая как и ты нож пляшущий во рту двуострый часы в запястье пустоты Москва