Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 229, 2002
Совершенно особенный, непростой человек был Володя Шаталов. Талантливейший художник, член Национальной Академии Художеств (их всего 450 человек на всю Америку) и многих других художественных обществ, незаурядный поэт, один из основателей альманаха поэзии “Встречи” (первоначально “Перекрестки”), издаваемого в Филадельфии поэтессой Валентиной Синкевич, он, несмотря на почти шестидесятилетнюю жизнь за границей, оставался верным сыном России и любил ее как свою мать, прощая ей все ее недостатки. Володя сказал мне как-то: “Для того чтобы жить, мне нужно открытое окно, а в нем – ветка сирени”. Как это по-русски! И он писал сирень, как делал это его друг, скончавшийся в 1985 году русский художник Сергей Бонгарт. Для обоих сирень была как бы символом их молодости.
Володя – Владимир Михайлович Шаталов – родился в 1917 году в Белгороде. (“Я – ровесник Октября”, – говорил он с улыбкой.) Живописи учился сначала у известного педагога художника Михаила Панина, а затем в Харьковском художественном институте и, наконец, в Художественном институте в Киеве. О будущем беспокоиться не приходилось – в Советском Союзе для художника всегда была работа. И вдруг – война. “Сорок проклятый год…” – писал Володя Шаталов в одном своем стихотворении. Война вынесла его за пределы родины, с войной закончилась его русская молодость. Сейчас модно говорить о психических травмах, которые поражают человека и остаются с ним на всю жизнь. В молодые годы об этом не думаешь, но с течением времени их присутствие ощущается все сильнее. Мне кажется, что Володя Шаталов был носителем такой травмы. Да и не он один. Мне приходилось в свое время встречать старых русских офицеров-эмигрантов, для которых Россия кончилась в 1941 году. Вся последующая жизнь, какой бы успешной и достаточной она ни была, не могла заменить ту, оставленную.
Американская жизнь Владимира Шаталова сложилась совсем неплохо: он – академик, он участвовал во многих крупных выставках по приглашению (в их числе Филадельфийский интернациональный институт и Батлеровский институт американского искусства). Его картины награждены многочисленными медалями и призами и приобретены частными коллекциями и музеями. Он никак не одиночка, замкнувшийся в свой узкий эмигрантский быт… Он начитан, любит музыку, он думающий человек.
Однако взглянем на его картины и прочтем названия их: “Ностальгия”, “Тишина”, “Детство Бориса” (сына художника), “Под вечер”, “Ничего вокруг”. На всем лежит оттенок какой-то грусти, а также одиночества. В чем-то картины Владимира Шаталова перекликаются с образами из фильмов шведского режиссера Ингмара Бергмана…
В 1977-м году филадельфийская галерея Ньюман предложила Володе и мне совместную выставку. Я обратил внимание на то, что в большинстве его прекрасных, экспрессивных работ доминировал в разных вариантах фиолетовый цвет, о чем я ему сказал. “Я этого не замечал, – ответил он, – но ты прав”. Потом мне пришло в голову, что светло-фиолетовый цвет – это цвет сирени, а темно-фиолетовый цвет – это траур. О чем грустил Володя Шаталов? О России, о своей русской молодости. Интересно, что одним из любимых русских художников был для него Борисов-Мусатов, тоже полный ностальгии и “фиолетовой грусти” живописец. Однако предположить, что картины Владимира Шаталова по-русски мягки, было бы ошибкой. Да, он прибыл в Америку русским передвижником, с серо-коричневой палитрой, и его русские этюды вторили строкам Бальмонта “Есть в русской природе усталая нежность…” Но здесь в Америке он приобщился, возможно, против своей воли, к западному искусству, следуя верному инстинкту художника. Он взял многое из кубизма и от американской живописи цветовых плоскостей, но вдохнул в этот западный “формализм” русскую душевность… Получилась уникальная смесь. Если перефразировать известное советское определение соцреализма – “искусство национальное по форме, социалистическое по содержанию”, то творчество Владимира Шаталова – западное по форме, но русское по настроению. Как художник Шаталов совершенно самобытен не только на фоне художников-эмигрантов, но, я думаю, и в России. Известную параллель можно провести с творчеством Кузьмы Петрова-Водкина, в котором сочетались элементы кубизма, Византии и раннего Возрождения, перенесенные, однако, на русскую почву.
В первый раз я увидел Володю Шаталова на выставке Общества русских художников в Нью-Йорке (было такое в 1954-55 годах, но вскоре распалось). У меня хранилась групповая фотография, которую, помнится, передал Володе. Было нас тогда человек 20, теперь же почти никого не осталось в живых.
Мы встречались периодически на групповых выставках в Нью-Йорке и в Филадельфии, заходили друг к другу в гости. В Филадельфии у Володи был дом, где он жил с тогда еще малолетним сыном и старушкой-матерью, которую он неоднократно писал. Портрет матери – какой это русский сюжет! Нет, я думаю, ни одного русского художника, который не писал бы свою мать, обычно грустную, живущую в прошлом.
Связующим звеном стала для нас в Нью-Йорке квартира писателя Леонида Денисовича Ржевского и его супруги Агнии Сергеевны (поэтессы Аглаи Шишковой). Милейшие, гостеприимные люди, они создали у себя литературный салон, куда приходили люди всех трех волн русской эмиграции. Особенно памятны были встречи Нового года, на которые всегда приезжали из Филадельфии Владимир Шаталов и поэтесса Валентина Синкевич. Хорошие то были годы! Помимо личных встреч, мы с Володей стали переписываться, дискутируя о живописи вообще и русской – в частности.
Володя считал русский пейзаж величайшим достижением не только русской, но и мировой живописи и основывал свое мнение на том, что русский пейзажист выражает свое отношение к природе, вкладывает в нее свою душу, в то время как западный художник занят формальными проблемами… Пейзажи Сезанна и Гогена оставляли его равнодушным, а импрессионистов он просто терпеть не мог… Такая точка зрения нередко встречается у русских людей. Мой старый, давно уже покойный друг художник Сергей Петрович Иванов, друг Александра Бенуа и Зинаиды Серебряковой, просто говорил: “Импрессионизм – искусство для консьержек – зеленая травка, солнышко светит…” Пожалуй, тут можно провести известную параллель с русской философией, склонной к религиозному пониманию мира. Западную философию занимал вопрос познания вещей. Так, например, св. Фома Аквинский, богослов, но и философ, видел три степени познания вещи: до того, как мы ее видим, в тот момент, когда она перед нами и, наконец, наше воспоминание о ней. Нужно ли это русскому человеку, ищущему истину? “У русской живописи просто другая эстетика” – не раз говорил мне Володя Шаталов.
В 1983 году вместе с нашими общими друзьями филадельфийскими художниками братьями Михаилом и Виктором Лазухиными он решил организовать выставку русских художников-эмигрантов. Состав их был таков: Юрий Бобрицкий, Сергей Бонгарт, Сергей Голлербах, братья Михаил и Виктор Лазухины, Владимир Одиноков, Константин Черкас и Владимир Шаталов. Все мы были эмигрантами второй волны, и из восьми человек теперь осталось всего четверо. Выставка состоялась в галерее “Ньюман энд Сондерс” в г. Уэйн неподалеку от Филадельфии и в задачу ее не входило показать Америке что-то специфически русское, а просто собрать вместе тех немногих художников нашей эмиграции, оказавшихся волею судеб в Америке. “У меня всегда была эта мечта”, – говорил Володя.
Другая выставка с участием художников-эмигрантов, включая Володю Шаталова, устроена была миссией Российской Федерации при Объединенных Нациях в Нью-Йорке в апреле 1995 года. Она была приурочена к 50-й годовщине победы России над фашистской Германией. Инициатива принадлежала первому секретарю миссии Юрию Горячеву, с которым мы познакомились в доме Агнии Сергеевны Ржевской, тогда уже овдовевшей. Посол Российской миссии Сергей Лавров преподнес каждому участнику выставки благодарственную грамоту. Это было первым шагом нашего “возвращения на родину” искусством, о чем каждый из нас мечтал после крушения Советского Союза.
Вспоминаю, как хотел “вернуться в Россию стихами” наш общий друг поэт Иван Елагин. О нем в России уже знали, но двухтомник его стихов появился только через много лет после его смерти. Кстати о Елагине: уже тяжело больной, он приехал в Филадельфию на курс лечения, который, он надеялся, поможет ему. Остановился он у Володи Шаталова и увидел в его ателье портрет Гоголя. Этот портрет поразил Елагина, и он написал последнее в своей жизни стихотворение “Гоголь”. Приведу его целиком:
ГОГОЛЬ
Владимиру Шаталову
Пока что не было и нет
Похожего, подобного,
Вот этот Гоголя портрет –
Он и плита надгробная.
Портрет, что Гоголю под стать,
Он – гоголева исповедь,
Его в душе воссоздавать,
А не в музее выставить,
Его не только теплота
Высокой кисти трогала,
Но угнездились в нем места
Из переписки Гоголя.
И Гоголь тут – такой как есть,
Извечный Гоголь, подлинный,
Как птица, насторожен весь,
Как птица, весь нахохленный.
И это Гоголь наших бед,
За ним толпятся избы ведь
И тройка мчит, чтоб целый свет
Из-под копыт забрызгивать.
Или затем, чтоб высечь свет,
Копыта сеют искры ведь!
О Русь, какой ты дашь ответ
На гоголеву исповедь?
Иль у тебя ответа нет,
Кто грешник, а кто праведник?
Есть только Гоголя портрет.
Он и портрет, и памятник.
Стихотворение “Гоголь” было напечатано в первый раз в газете “Новое русское слово” за несколько недель до кончины автора в 1987 г.
Володя изобразил не Гоголя “Вечеров на хуторе близ Диканьки”, не Гоголя “Миргорода”; это, может быть, Гоголь сожженной второй части “Мертвых душ”, полный сомнений, страдающий, испытывающий чувство вины.
Именно такой Гоголь был Володе по душе. Вспоминаю, что Володя рассказал мне как-то, что род Шаталовых – старинный боярский род. Но какой-то из Шаталовых не угодил царю Алексею Михайловичу и был сослан на юг России. В списке дворянских родов Воронежской губернии числятся Шаталовы. Сам Володя не придавал этому большого значения, но кто знает, не унаследовал ли он от своего предка желание идти своим путем, не служа никому, но сохраняя верность России?
Володя Шаталов скончался в Филадельфии 23 мая 2002 года после тяжелой, мучительной болезни, не дожив 2-х месяцев до своего 85-летия. О том, что в Америке жил замечательный русский художник Владимир Михайлович Шаталов, в России уже знают. В журнале “Работница” под заглавием “Художник, который помнит свое родство” появилась о нем несколько лет тому назад большая статья с цветными репродукциями его работ. Несомненно, это только начало и произведения его займут достойное место на стенах русских музеев. Вопрос только во времени, одной человеческой жизни иногда не хватает. Ему, не забывшему своего родства, да будет легка американская земля.
Нью-Йорк