Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 225, 2001
(1957—1965)*
104, Ladybarn Road
Manchester 14
19/1-57
Cher ami Александр Васильевич
Comment allez vous**? Я очень тронут, что Вы явились ко мне для прощального визита. Добрался я скверно, хуже не бывает. Буря, пароход застрял перед Дувром, не зная, как войти в гавань, пошли в Folkestone и т. д. Bref***, я попал в Лондон глубокой ночью вместо 6 ч. веч. Вы правы – лучше лететь, вопреки Горбунову.
Видели ли Вы Madame Лиду и исполнили ли мое поручение?
Звонил ли Вам Водов? Пожалуйста, на последний вопрос ответьте незамедлительно. Кроме того, просьба: найдите в телефон. книжке адрес Др. Вербова (где-то на rue de la Faisanderie, но какой №?) и сообщите мне. Не забудьте. Я ему написал письмо, а адреса, оказывается, у меня нет. Пришло письмо от Иваска, что “Опыты” вышли. Жива русская литература. Новостей нет (и здесь их быть не может). Холод и мгла, как на улице, так и в моей душе. До свидания, дорогой ангел этой моей души. Кланяйтесь, пожалуйста, Раисе Григорьевне. И пишите.
Ваш Г. А.
104, Ladybarn Road
Manchester 14
26/1-57
Cher ami Александр Васильевич. Получил вчера Ваше письмо, а отвечаю немедленно не только из-за дружбы, но и из-за Водова, считая себя в этом деле Вашим духовным отцом, а Вас – моим крестником.
Я никак не согласен с Кантором, что материал для номера можно извлечь и из “Times”’а, а с Водовым – что надо бояться Гукасова. Сначала о “Times”’е. Конечно, смешного много и в высокой международной политике. Но эмигрантский смех над ней жалок, п. что комически бессилен и безрезультатен. Некоторые карикатуры в “Р[усской] М[мысли]” – на Эйзенхауэра или на Неру – именно этим и несносны. Получается вроде вол[о]годских новостей, пишущих: “Мы не раз указывали сенджэмскому кабинету…”. Комизм возникает от диспропорции, и в данном случае это обратится против Вас. Оставайтесь в сферах местных, или вообще эмигрантских, а иногда – советских, но Эйзенхауэров не трогайте, ради Бога! Советское – тоже диспропорция, но по крайней мере здесь Русью пахнет, своим болотом.
“Возрождение” м. б. и табу. Но можно задеть не весь журнал, а кого-нибудь отдельно, не вызывая громов Гукасова. Кроме того, Водов должен получать всякие правые листки (в Америке их, кажется, три). Там, наверно, кое-что найдется. Наконец всякие парижские мелочи, даже поэты (Можно бы вспомнить как-нибудь покойницу Тэффи – о пожилых евреях C’est inédit*.) Можно бы – с некоторой деликатностью – составить веночек на могилу Сургучева, просмотрев “Парижский Вестник” (кажется, комплект есть у Каплана). Вообще при фантазии матерьял есть. Но надо, чтобы это было свое, т. е. местное, а не нечто планетарное. Кантор в этих делах, как медведь среди хрустальной посуды, при всех своих достоинствах и талантах. Скорей я бы взял в сотрудники Гингера, который что-то очень смешное сочинял, кажется, в “Числах” (но не для газеты – trop subtile**!). Ну, вот “Русские дома”, где обитает Даманская – ведь это, верно, россыпи анекдотов!
Надеюсь Вы, дорогой мой друг, не посетуете на мои советы. Я от лучших чувств. Надо, чтобы сразу было хорошо и чтобы был разговор: кто этот новоявленный гений? Вот я сейчас кончил читать “Г. Головлевых”, для студентов. Там есть много смешного (хотя меньше, чем мне казалось). Любинька поет в офицерском обществе: “он полковник, а я хотела бы быть под полковником!”. Comme trouvaillе, ce n’est pas mal***. Нельзя ли использовать, как-нибудь смягчив неприличье?
От Лиды было письмо, грубоватое и даже глуповатое. Я бы удивился, если бы еще был к этому способен. Но отвечать я ей не буду.
Засим до свидания. Мировые события мне очень не нравятся.
Неуклонно, верно и медленно все идет к катастрофе. Остается только пировать в ожидании чумы. Стихи Гингера — пять с плюсом. А дура-Лида мне пишет, между прочим: стихов моих Вы не читали (будто бы видно по рецензии). А я читал, честное слово, в поте лица, но читал. Она из-за этого будто бы бросила писать, что я ее стихов не читал. Лестно, но глупо. Не раздражайте масонов скептицизмом, и держите меня au courant**** всего.
Ваш Г. А.
104, Ladybarn Road
Manchester 14
31/1-57
Cher petit ami monsieur В.
Отвечаю сразу, по горячим следам, в виду срочности затронутых вопросов. И Вы – отвечайте так же. Когда-нибудь издадим для потомства.
1) Не кисните. У меня для кислот причин больше, ежели все взвесить, а я полон акмеистической бодрости. Берите пример.
2) Фельетончики. Я никак не рекомендовал Вам заняться обличеньем коллаборантов. И действительно, Сургучев – покойник недавний. Но у него была в “Пар. Вестн.” статья о “Последн. Нов.” столь уморительная, что вспомнить бы ее можно (Я Вам, кажется, рассказывал: Лесин командитэр, будто бы кричал на Милюкова “Павлушке, что ты себе позволяешь!”. И так далее. Лягание Ратнера и Ко неприятно потому, что Вы как будто хотите отрясти прах от ног. Со временем можно бы, но начинать с этого не годится. Зато, например, в последней книжке “Н. Журн.” есть стихотворение М-mе Горской, которое само по себе – фельетон. У Гингера “Н. Ж ” должен быть, т. к. там и его стихи. Потом можно ведь и дружески смеяться (“дружеские пародии”) – над кем угодно, включая Шика и Марка Александровича, и кого угодно. “Сумбуртрегеры”: очень мило, школа Тэффи, что и требуется.
3) Щедрин. Ну, это разговор высоко литературный. По-моему, это полуписатель, хотя в этом “полу” бывает очень силен (“Головлевы” напоминают “Суходол”; хуже, но именно сильнее, резче).*
5) Last, but… как неизменно, всегда, говорит Гласберг: Ветка. Сообщите этой самой Ветке, что я намерен быть в Париже с 25-го марта (или 26-27) до 25 апреля. А если она жаждет любви, то дайте ей любовь – что Вам стоит? Она нам должна 25 т., из коих Ваших 61/4. Конца романа я еще не получил (сообщите ей это). Карпович мне о ней так и не ответил, вероятно, решив, что я не в своем уме, если ее рекомендую (о Карповиче не сообщайте).
6) Лида. Ваше предположение – любовный голод, – plausible**, но лишь частично. Если это так, то глупо и жалко, что ее нельзя взять с собой на Place Pigalle. Вообще странно, что для дам нет соответствующих мест и заведений. Воображаю, как Лида вознегодовала бы, если бы узнала, как Вы ее истолковываете! Я на нее не сержусь, не обижен нисколько. Но мне скучно со всей этой чепухой возиться, оправдываться и выяснять отношения. И она знает, что мне это скучно, а ведет себя вроде Вольской.
7) Скептицизм и масоны. Ну, и хорошо, если ведете себя почтительно. К Ляле там уже привыкли, а Вы – новичок. Кроме того, он все же еще “мальчик”, а Вы — экс-мальчик. Ермолов явно млел на Титюля, на Лялю, кажется, нет, но в принципе — млеть способен.
Кажется, все. Братский привет.
Ваш Г. А.
5/II-57 (в оригинале по ошибке проставлен 1956 г.)
Mon bien cher petit
Отвечаю коротко, но сразу, ибо в письме Вашем есть срочный вопрос.
1) Пожалуйста, денег у Ветки не просите и не выдумывайте, что мне “экстренно нужно”. Я не хочу, чтобы вид был такой, что я в ней нуждаюсь и она моя благодетельница. Наоборот, я к ней снисхожу. Пусть заплатит в конце марта или в апреле. Но никаких переговоров с ней об этом не ведите!
2) Пункт второй — моя жизнь и Ваша жизнь: ну, эта тема может подождать. Кому из нас лучше “метафизически и трансцендентно” — знает только Господь Бог. Счастливых людей нет (разве что по глупости).
3) Что это за эпитет из Анненского? Откуда? Похоже на подделку с примесью Вертинского.
До свидания. Письмо общее и философическое впереди. Жду
фельетона в “Р. М.”!
11/II-57
Бесценный друг Ал. Васильич (кстати, как изменились люди: в XIX веке так писали всерьез, и даже хуже этого).
1) Письмо Ваше с извещением о 10.000 фр. получено. Ну, что же взяли, так взяли! Извольте сохранить до моего приезда 7.500 фр. и немедленно их мне тогда вручить. Я надеялся с Ветки получить все в апреле, но судя по ее письму, она свое творчество растягивает. Но и малая толика очень пригодится. 2500 фр. — Ваша законнейшая собственность.
2) “Опыты”, которым Вы прибавили “Ж”, что достойно Щедрина. Я их получил третьего дня. Вы правы — кумовство есть. О том же пишет мне и Кантор. Но и Вы и он не учли одного: здесь осталось 10 человек, с более или менее одинаковыми литер. интересами. Вот они друг с другом и разговаривают, ибо не с Аронсоном же беседовать! Chapelle* получается сама собой, хотя можно ее и смягчить было бы. Должен Вам сказать честно, что я с удовольствием прочел о себе то, что написал (2 строчки) какой-то Ген. Андреев, а потому с удовольствием, что мне очень понравилась его статья. Иваск же вообще не так плох, у него есть слабости, но есть вкус и благородная subtilité**. В наше время — и он на вес золота. Но уж если Вы “Опыты” читаете, прочтите для наслаждения языком и стилем последний период Вашего будущего шефа Вейдле на предпоследней странице его статьи, внизу (стр. 43). Что за перо!
3) Слышали ли Вы, что Веру Ал. Зайцеву разбил паралич? Что Вы об этом знаете? Я хотел бы ему выразить сочувствие (Неужели Вера Ник. и тут не смягчится и не пойдет к ним?)
4) Меня умоляет Одоевцева что-то сделать в финансовом смысле. Жорж будто бы совсем плох. Леонидов был запрошен, не устроит ли он спектакля, но по ответу его мне, едва ли. Одоевцева просит с его помощью поместить что-то о Жорже в “Figaro Lit”. По-моему, это бред. Я Вам пишу об этом для информации, но хотел бы и суждения, с присущим Вам общественным весом. (Все это – секрет).
5) Масоны.Что это был за вечер? И почему (как Вы писали) Маковский будет читать о свободе? Что он в этом смыслит? Я, кстати, должен, кажется, читать в апреле о Леонтьеве.
6) Лида. Писать мне ей нечего. Все ясно без слов (если не ей, то мне). Пожалуйста, дайте ей из моих сумм, у Вас имеющихся, 1000 фр., но при этом непременно повторите, что она дура и что я давно это знаю. Не забудьте (не о дуре, а о деньгах). Никакие мои чувства к ней не меняются, чтобы она мне ни писала и как бы на дыбы ни вставала.
7) Где фельетончик? Не вздумайте только дебютировать издевательством над Иваском. Я тогда с Вами раззнакомлюсь.
Кажется, все. Я читаю Щедрина, для своего курса, и поражаюсь, как пусто, как плохо и какая злоба, ничем не оправданная. А дурак Горький писал: “глубже и сильнее Гоголя”! Гоголь рядом Монблан и душка, Салтыков прежде всего крайне противен и зубоскалит будто по обязанности. Ну, “Головлевы” — туда-сюда, но все остальное! А Ваш приятель Gide ведь тоже уверял, что это значительно. Даже Иудушка — на 31/2, потому , что в сущности весь в одной фразе Плюшкина: “против связного слова ведь не устоишь!” (на что Чичиков мысленно отвечает: “ну, ты-то устоишь!”
Простите лит-отступление. Целую, обнимаю, обожаю.
Ваш Г. А.
104, Ladybarn Road
Manchester 14
4/III-57
Дорогой бесценный брат Александр Васильевич
Не писал я Вам действительно долго. Отчасти потому, что меня чем-то разозлило Ваше предыдущее письмо (не помню, чем, а письмо сжег, как все). Отчасти из-за смерти М. А.-ча, которая для меня – нечто большее, чем могу сказать. Поэтому ничего и не говорю. (А Водов уже просит “большой статьи”, и масоны – Grand Orient – устраивают собрание и т. д.).
Ваше письмо меня расстроило, ибо нахожусь я в состоянии слезливом, а не стоическом. Конечно, я рад за Вас. Это очень хороший исход Ваших неурядиц, хотя Даманская и не станет теперь подавать Вам руки! Но за себя – я совсем не рад. В жизни осталось мало хорошего, а поговорить о поэзии Пушкина и преимуществах мальчиков над девочками совсем не с кем. Ну, словом, Ваше отсутствие – для меня удар и с Вашей стороны свинство. Но пора привыкнуть и к одному, и к другому.
На этом ставлю точку, т. к обозвав Вас скверным словом, думаю, что и писать таким животным не о чем.
Пожалуйста, перед отъездом все-таки напишите. Я думал, что Полонские еще в Ницце. Меня удивило очень, что узнал я о смерти М. А. от M-me Haskell, а не от них. Из-за чего взъерошился Померанцев? Я написал об одном его стишке статью в “Н. Р. С.”, но едва ли она уже до него дошла, если и напечатана. Продолжать “полемику” я не буду, даже если бы это был не Померанцев, а сам Гейдеггер en personne*.
Обнимаю и рыдаю, думая о разлуке. Да, есть дело серьезное: у Вас мои 61/2 тысяч, которые мне очень будут нужны сразу, в виду многого. Будьте душкой, отнесите их моей консьержке, можете даже без конверта, она человек верный. А можно и в письмеце, как хотите. Пожалуйста! Ну, а если никак нельзя, т. к. нет времени, оставьте их у Р. Г. или у Кантора (не у Полонских, т. к. я не сразу к ним м. б. пойду). Приехать я думаю 22-го вечером. Если оставите у консьержки конверт, скажите, чтобы не вздумала пересылать!!
Ваш Г А.
Кланяйтесь сердечно Раисе Григорьевне.
7, rue Fréd. Bastiat
Paris 8
10/VII-1961
Cher ami Александр Васильевич
Пишу по делу, а если “вмешиваюсь не в свое дело”, то лишь по добрым чувствам к Вам и Раисе Григорьевне. Вот de quоi il s’agit** Я был вчера на покере у Р. Г. (проигрался!).
Уезжаю я в Ниццу послезавтра, Гингер уезжает, кажется, в четверг. Р. Г. остается в Париже совершенно одна, даже без той “девочки” (?), о которой она постоянно говорит. По-видимому, она сама этого боится. Не могу сказать, чтобы она была в плохом состоянии, но ходит с трудом из-за повреждения ноги и жалуется на печень. Brеf, по-моему, ее нельзя оставить одну на два месяца – ни в коем случае, и Р. Г. сама это признает. Я сказал: “Аля должен что-нибудь сделать”. Ответ: “Он достаточно для меня делает”. Я посоветовал поселить на лето в Вашей комнате Алексееву. Но помимо всех ее прелестей, она оказывается не выносит Тэто. Так что, по-моему, единственный выход – нанять какую-нибудь особу для мелких услуг и всего, что может понадобиться в случаях непредвиденных. Как это сделать, не знаю, но, наверно, это возможно. Не нужно infirmièrе*, а просто какую-нибудь даму, даже на крайность мужчину, т. е. человека в доме.
Вот это я и хотел Вам написать, а что Вы предпримите, дело Ваше.
На сем я и кончаю, ибо занят, да и напишу из Ниццы побольше — “о том, и о сем”. Напишите и Вы мне туда (4, av. Emilia, chez M-me Heyligers, Nice). Обнимаю, целую и шлю сердечный привет Кирсти.
Ваш Г. Адамович
4, avenue Emilia
chez M-me Heyligers
Nice
29/I-1962
Bien cher ami
Спасибо за письмишко. Отвечаю из Ниццы, где сижу уже с неделю и греюсь на солнце почти что летнем. Также греюсь в casino, и пока – тьфу, тьфу, не сглазить бы! – благополучно.
Насчет возвращения: sauf imprevu**, думаю быть в Париже вконце февраля, не позже 25-го, а м. б. и раньше. Надеюсь, что и Вы там окажетесь и заранее предвкушаю радость встречи.
Почему-то мне кажется, что Вам совсем осточертел Мюнхен.
Постарайтесь сесть на место Газданова, который, кажется, меня угощал в “Праге” завтраком. На время хотя бы он мог перебраться в Мюнхен, а Вы в Париж. С Нолей я в дружески-деловой переписке. А что Вы оценили enfin***Чиннова, этому я очень рад.
До свидания, cher!, и значит, à bientôt****! Кланяйтесь сердечно
Кирсти.
Ваш Г. А.
Р. S. Не могу ничего ответить о “Мостах”, ибо получил их в день отъезда и оставил в Париже, во внимание к тяжести этого тома. Но спасибо за лестный отзыв о моей там статейке. Бербериха настаивала будто бы, чтобы печатать Перса полностью, а я хотел бы знать, кто этот опус прочел, и в силах был прочесть хотя бы в отрывках! Вот тема: “О жульничестве новой поэзии”.
Рагis 8 me
7, rue Fréd. Bastiat
24 мая 1962
Mon cher ami.
Спасибо за письмишко. Будучи сердцеведом, и притом всепрощающим, я на Вас в претензии не был. А мог бы! Ссылки на “нет свободной минуты” не убедительны и цену я им знаю. Для того, что хочется, минута всегда найдется, (как деньги, если очень хочется, – хотя бы и “сидел без копейки”).Passons*, все это философия, а для философии есть у нас Померанцев.
В Сицилии я бы побывал с удовольствием. Но не в Палермо, а в Таормине по причинам très speciales** и по рекомендации Корнфельда. Это будто бы рай на земле. Но passons, тоже.
Насчет Маковского, по Вашему, “гиганта” (на каком-то фоне). Нет, вместо “mortuis…” есть хорошее правило Вольтера: “aux morts on ne doit que la verité***?”. Кстати, это же сказал Толстой или вроде. Сыновья думали устроить гиганту вечер, теперь же. Но я высказал мнение, что это почти непристойно, и вечер будет осенью.
Покеры наши процветают с греком, Вашим знакомым. Гингер скандалит не каждый раз, а через раз. Значит прогресс. Р. Г., по-моему, в состоянии недужном, и я думаю, что исчезновение Тэто было в своем роде пожаром Москвы (т. е. пошло на пользу, если Вы литературу забыли). Склока о “вкладе эмиграции” разгорелась до проекта кулачного боя – textuellement**** – между Вырубовым и Джанумовым. Председатель враждебной группы утверждает, что Милюков, как губитель России, даже упомянут в книге быть не должен (он же в разговоре на историч. темы сказал: “В истории бывают курьезы!… Почему, например, Екатерина называется Второй? Никто никогда не слышал, что была Первая!”).
Два слова о моих летних планах. В Италию я, ежели буду жив и при капитале, поеду непременно. О Мюнхене я думал более смутно, но если Вы беретесь устроить мне проезд aller – retour, то pourquoi pas*****? Приеду, и даже с большим удовольствием, дня на 2 или 3. Срок: самый конец июня или самое начало июля, не позже. Конечно, мой приезд для “станции” никак не нужен. Но вся жизнь, если что-нибудь в ней удается, строится на очковтирательстве. А Ваше заведение, по-моему, особливо.
До свидания, mon petit. Кланяйтесь сердечно Кирсти. И ответьте о Мюнхене, т. к. Je dois prendre mes dispositions****** заранее.
Ваш Г. А.
Paris 8
7, rue Fréd. Bastiat
13 июня 1962
Mon cher ami
Пишу Вам по двум поводам или делам. Не знаю, застало ли Вас еще мое письмо в Палермо. По словам Р. Г., Вы должны были оттуда уехать раньше.
1) Р. Г. insiste*, что я имею на Вас влияние. По-моему, не больше, чем на нашего генерала, но пишу Вам по ее настоянию (однако Вы ей этого не сообщайте!). Устройтесь на Вашей станции, чтобы получить пост в Париже. Р. Г. об этом мечтает, а я лично считаю, что Вы были бы здесь как рыба в воде, при Вашей общительности: сегодня завтрак с Brigitte Bardot, завтра вечер в Лидо с Кеннеди. Газданов этого не умеет, а я бы умел еще меньше. Но Вы tout indiqué**. Ну, Вам виднее, возможно ли это, но весь Париж был бы счастлив иметь Вас здесь, а я тем более. Р. Г., кажется, считает, что Вы могли бы получить здесь работу first class и помимо станции, но я этого не знаю. Пожалуйста, все между нами.
2) Вы мне намекнули, что могли бы мне устроить бесплатный aller-retour в Мюнхен. Пожалуйста, никак себя не затрудняйте, не делайте сверчеловеческих усилий, но сообщите мне ясно и поскорее, состоится это или нет.
Мне надо знать это для моих вакансных диспозиций, Италии и прочего. Плакать я без Мюнхена не буду, но приехал бы охотно, если бы не “retour” в Париж, мог бы поехать в Рим.
Voilà. Жду ответа. Сердечный привет Кирсти.
Ваш Г. А.
Paris 8
7, rue Fréd. Bastiat
Balzac 52-92
Четверг, 21/VI-62
Très cher
Чувствительно благодарен за хлопоты. Думаю – и чувствую
между строками – что было это не совсем легко (вроде как Иваск, здесь только что промелькнувший, пишет в Harvard или в Yale, что м. б. ему удастся меня уговорить приехать для ряда лекций!).
Ну, удалось бы, так слава Богу. Я мог бы приехать disons*** в
среду 4-го июля, дня на два или даже три, если не очень Вас обременю. Прошу подтверждения par retour**** почты, ибо тогда я возьму билет. Буду ждать, значит — не забудьте написать, что все в порядке.
Все новости и подробности при радостной встрече на вокзале.
Скажите Чиннову, чтобы приготовил план обозрения мюнхенских достопримечательнос-тей.
До свидания и спасибо.
Ваш Г. А.
Дорогой Александр Васильевич (“Алексаша”, как Вас
называет Ольгаша Жигалова, приславшая мне из Швейцарии chandail*, шарф и ореховые пряники!).
Значит, я жду “контракта”, хотя не знаю, зачем и к чему он.
Вы мне не ответили, надо ли наговаривать текст на ленту или можно прислать только текст. Затем, размышляя о характере скриптов, я решил, что глупо рассказывать: было то-то, то-то, такие-то писатели и т. д. Это они знают сами. Нужна скорей особая, наша точка зрения на их “достижения”, а главное, на их хвастовство, что такой литературы никогда еще не было и не будет. Согласны?
Что же до Ваших “соседей” (?), передающих мои
“Комментарии”, это мне тем более хорошо известно, что они мне присылают гонорар, весьма изрядный, на мой взгляд, а труда для меня никакого! Кроме того, я рад, что так или иначе это хоть урывками попадет в Россию. Я, например, послал книгу Паустовскому (по желанию Кодрянской). Вернулась обратно: “interdit”**. Евтушенко я послал стихи и они не вернулись: м. б. дошли. Но “страшная страна”, как писал наш Оцуп!
До свидания, cheri. Отчего у Вас меланхолия и все такое?
Ваш Г. А.
P. S. Лучше бы текст, без магнитофонной ленты. Я стар и немощен для хождений по “воис оф Америка”-м. Кстати, Ризер и Газданов читают “Комментарии” сами, не доверяя такой шедевр дикторам.
4, avenue Emiliа
chez M-me Heyligers
Nice
Суббота, 20-го июля 1963
Cher ami
Приехал вчера и нашел Вашу карточку. Назначьте для встречи любой день, любой час, любое место: я всегда могу быть свободен (кроме среды, 24-го). Можно у меня, в кафе, в рыбном ресторане — где хотите. Donc à bientôt, n’est-ce pas***? Обнимаю и целую ручки Мадаме Bacherac.
Ваш Г. А.
Neuilly s/s
31 окт. 1964
Mon cher ami. Александр Васильевич, спасибо за письмецо,
которое получил сегодня. Я знал о Вашем “казусе”, но не мог Вам написать, М-mе Кантор читала письмо Кирсти к Раисе Григорьевне, но я не уверен, что там все правда. Что собственно с Вами и что у Вас повреждено? Я не понимаю, как Вам удалось “влететь” в стеклянную дверь. Обычно эти двери толстые, так что и слон не влетит и не пробьет ее. Пожалуйста, напишите обо всем подробно. Насколько еще времени Вы полуинвалид? Я очень Вам и бедной Кирсти сочувствую, зная, как Вы готовились к этой поездке и как ее предвкушали. Когда Вы будете обратно в Мюнхене? Quant à moi*, одно могу сказать: сам виноват (и это Вам не стеклянная дверь)! Все думал, во—и допрыгался. Этим летом “прыгал” усиленно, хотя к концу лета и чувствовал, что что-то во мне треснуло. Пролежал с инфарктом месяц в госпитале (перед тем 10 дней ходил с ним, думая, что это так, пустяк), теперь нахожусь в maison de repos ** Neuilly, недели на 2-21/2, а там видно будет. Если все будет благополучно, поеду отдыхать в ту же Ниццу, но без казино и прочих развлечений. К себе я вернуться еще не могу.
О Р. Г. ничего не знаю, не писал ей, так как лежа на спине
писать мне было трудно. Сегодня или завтра напишу. Кажется, маркиза оказалась скорей стервой, чем ангелом, но не знаю, в чем и почему. Дорогой друг, жду от Вас un petit mot*** (конечно, на 7, rue Fréd. Bastiat, Paris 8)
Поцелуйте ручки Кирсти, скажите, que je suis de tout coeur
avec elle****. И с Вами тоже. Обнимаю, шлю всякие пожелания.
Ваш Г. А.
7, rue Fréd. Bastiat
Paris 8
20 ноября 1964
Cher ami Александр Васильевич
Спасибо за письмо. Очень рад, что и Вы понемногу
“приходите в себя” и все дело, значит, в терпении и времени. Я не был совсем уверен в этом, т. к. не имел от Вас прямых сведений и боялся, что от Р. Г. Вы что-нибудь скрываете, ce qui était possible*****. Слава Богу, это не так! Надеюсь, и Кирсти поправляется. Я не сомневался, что она в данном случае окажется “героиней” (как Вы писали), но при ее нервности этот choc мог и даже должен был на ней отразиться. Вам надо бы обоим хорошо отдохнуть и забыть все невзгоды.
Quant à moi,я уже два дня дома. Но не могу сказать, что я
“здоров”. Нет, мне все трудно и от малейшего усилия я устаю. Спасибо за предложение попытаться устроить мне поездку и работу в Мюнхене. Сейчас об этом не может быть речи (как о “прыгать”). Я собираюсь дней через 10-15 в Ниццу, и думаю пробыть, или, вернее, пролежать там до конца января. Так что Мюнхен — если он в принципе вообще возможен, – отложим до весны, т. е. до апреля или мая. Но пo-моему, если Литвинов ведет свой отдел хорошо, мне там нечего делать. Ну, посмотрим, и повторяю, дело это еще далекое и надо до весны дожить.
С Р. Григ. я вчера говорил по телефону. Она совсем
бодра, и волнения по поводу Вас, по-видимому, перенесла стойко. Только с “маркизой” что-то не ладится, но я думаю, могло бы и уладиться при взаимном расположении к миру и согласию. Обнимаю Вас, дорогой друг, желаю от души всякого благополучия и шлю самые сердечные пожелания Кирсти. Пишите, пожалуйста.
Ваш Г. А.
P.S. Или позвоните (Ва1 52-92), если не боитесь расхода! Я позвонил бы Вам сам, но у меня не записан Ваш №. Я сижу дома целый день.
4, avenue Emiliа
chez M-me Heyligers
Nice
14/XII -1964
Дорогой друг Александр Васильевич
Как живете? Как Ваша нога и вообще все? Я уже почти
неделю в Ницце. Погода “на ять”, но не могу сказать того же о себе. Придти окончательно в себя, очевидно, не легко, и надо помнить Куропаткина: “терпение, терпение!” (по молодости лет Вы едва ли знаете эти его когда-то знаменитые слова). Перед моим отъездом из Парижа мне звонил Рони и сказал, что Вы поправляетесь. Очень рад, если уже не “ляетесь”, а “правились”. Но так ли это? Здесь я думаю пробыть до конца января или à peu près*. Надо бы начать работать, что-то делать, и на эти темы я расплывчато говорил с Газдановым, тоже перед отъездом. Не знаю, что и как. Ну, посмотрим.
Вот, сидел все эти дни над эвентуальным сборником своих
стихов, который собирается издать Раннит из Yale (т. е университета). Сегодня послал ему рукопись, но с чувством, что все не то и не так, кроме 2-3 “пьес”, как выражался Ходасевич. Завидую людям, которые собой довольны, хотя и удивляюсь: как это может быть?
У Раисы Григорьевны, кажется, все благополучно, кроме боли
в ногах и присутствия маркизы. Я по телефону уговаривал не ссориться и, по-видимому, разрыва не предвидится. Как бы ни была плоха маркиза, заменить ее нелегко и в случае чего она всегда все сделает. Это Раиса Григорьевна понимает и с этим соглашается. На ее планы поехать в Мюнхен я отвечал (все это по телефону) уклончиво, думая, что Вам и Кирсти это сейчас может быть стеснительно и утомительно.
Ну, до свидания. Assez de radotage**. Газданов мне сказал, что
Лида присмирела, кротка, всем довольна и даже он с ней теперь в
полной дружбе. Пурву кэ са дур*, но я за нее рад, хоть на время. А Володя Варшавский беспокоится, за кого бы голосовал Достоевский, неужели за Голдвотера?! (ceci est entre nous**, я его очень люблю, при всем его инфантилизме, а Вы начнете это смеясь рассказывать и ему это повредит еще. Он ведь страстно мечтает о Мюнхене).
Поцелуйте Кирсти, передайте всякие дружески нежные
чувства. И пожалуйста, напишите о себе и о ней.
Ваш Г. Адамович
4, avenue Emiliа
chez M-me Heyligers
Nice
27/Х11-1964
Cher ami Александр Васильевич
Получил вчера Ваше письмо, от 20/XII, в ответ на мое, первое
из Ниццы. Очевидно, произошла задержка из-за праздников. Но я обуреваем желанием обмена мыслями.
Прежде всего, как Ваше здоровье, как Кирсти? Что-то мне не
ясно. То мне сообщают, что все прекрасно, а теперь Вы жалуетесь на боли и на эмфизему Кирсти. Пожалуйста, держите меня au courant. Это не “слова, слова”, я по болезни и немощам стал особенно чувствителен и все меня тревожит.
Набоков счел Ходасевича “величайшим поэтом XX века”! Это
меня удивляет. Едва ли тут “кукушка и петух”, хотя он, верно, помнит, что X. eго превозносил, когда все его ругали (Зин. Гиппиус — “юлю в литературе”, Г. Иванов— “кухаркин сын” и т. д.). Х[одасевич], конечно, хороший поэт, но в рамках и пределах, твердо чувствующихся. У самого Набокова есть строчки – правда, только строчки которые идут дальше и выше его. Какую Вы собираетесь пустить в связи с этим шпильку в “Мостах”? Это меня интересует, напишите. По части шпилек сам X[одасевич] был непревзойденный мастер.
Кстати, вчера в Париже был вечер его памяти. Сначала
предполагался доклад Терапиаши, которого он всячески изничтожал, а т. к. Тер. злопамятен, то, вероятно, получилось бы нечто не совсем для “памяти” подходящее. Я посоветовал Прегельше и Померанцу пригласить Вейдле, отложив вечер до Рождества. Так оно и состоялось. Вейдле — один из редких людей, любивших X. и как человека, и как поэта, так что il est tout indique*** для доклада, не говоря уже о том, что он во всех смыслах не чета Терапиаше. Зато Шик блистал о Лермонтове на вечере “Рус. культуры”. On aura tout vu****.
О моих эвентуальных трудах и скриптах для станции —
ничего пока не знаю и не делаю. Мозг мой в рамолисменте*. Вот, неделю собираюсь написать о Кодрянской для “Н. Р. Слова” — и все откладываю. А автор ждет! Рейзини у меня в больнице действительно был, очень дружественный и вручивший — вопреки моим притворным отказам и охам! – довольно внушительный подарок “на поправку” Но он разорен, из Cinerama удален, растерян, хотя и говорит, что “все это пустяки”! О нем писали, оказывается, в нью-йоркских газетах, как о банкроте. Что-то он сохранил, но далеко не в прежнем размахе, и весьма растерян – и даже говорит печальные вещи в духе “суета сует”. Мне его очень жаль, это все-таки мой настоящий друг, коих немного на свете. Но как часто бывает, в предверии финансового ничтожества он стал милее, чем на пьедестале миллионов Tout ceci est strictement entre nous**.
До свидания, ангел души моей, как писал мне Штейгер.
Спасибо за карточку с поздравлением. Надеюсь, получили мою. Поцелуйте ручки Кирсти и передайте all my love. Она, кстати, очаровала Варшавского, что, надеюсь, не уподобило Вас Отелло. Варшавский, между прочим, все более инфантилен, по письмам. По последнему письму Гингера между Раис. Григ. и маркизой – полный разрыв. Я написал ему уговорить Р. Г. все-таки маркизу не выгонять, какова бы она ни была. Другую найти трудно.
Ваш Г. А.
4, avenue Emilia
chez M-me Heyligers
Nice
18/1-65
Bien cher ami
Отвечаю, как водится, с опозданием, и хотя Вы, вероятно,
забыли, о чем писали, все же перечитав Ваше послание, следую ему.
Прежде всего: как здоровье? Как Кирсти и волнения по поводу падения сестры, как Ваша нога? Par de nouvelles не всегда bonnes nouvelles***, поэтому я буду ждать обстоятельного ответа. Надеюсь, и успокоительного.
О вечере Ходасевича, кроме сверхдурацкой заметки в “Р.
Мысли” сверхдурака Мищенко мне обильно писала Софи П. Она там блистала, и по ее словам, что-то говорила такое, что “не всем пришлось по душе”. Вероятно, в стиле того, что Сталина я вам дарю, но Ленина я обожаю”, это она когда-то сказала мне. И ведь не дура, а такое может сказать!). А насчет того, что у Набокова есть строчки, которых не написать бы Ходасевичу: у него были стихи в “Совр. Зап.”, еще до войны, где что-то было о фосфорных рифмах последних стихов”, за подписью Б. Житкова. Меня это стихотворение поразило, я о нем написал в “Посл. Н.”, спрашивая и недоумевая: кто это Житков? — и не зная, что это Набоков. Конечно, в целом Ход. больше поэт, чем он. Но у Наб. есть pointes*, идущие больше, по общей большей талантливости его натуры.
Всплывет ли Рейзини? Сумлеваюсь. Он, конечно, à l’abri du
besoin**, но после краха едва ли ему будут верить, как раньше. Он, кажется, сам это понимает, хотя и говорит упорно, что “все это чепуха”.
Маркиза? Новых сведений не имею, т. к. Гингер умолк.
Кстати, умолк он отчасти потому, что болен. У него чуть ли не воспаление легких и вообще нечто серьезное (не знаю, как он сейчас).
Списочек Литвинова приемлем, но в Париже, а не здесь. Я думаю, sauf imprevu вернуться в Париж в начале февраля, и тогда буду что-нибудь писать. Но здесь это трудно, да я еще и не “в себе”. Кто будет платить Криглау или Мюнхен, конечно, безразлично. Вообще я не хочу Вас утруждать ничем, т. е. никакими хлопотами и переговорами. On verra***.
Что Померанец рвется в Мюнхен, для меня сюрприз. Он
кокетливо утверждал, что если бы “газета ему платила 200.000 в месяц, он бы предложение Мюнхена принял, но т. к. он получает 40.000, то остается при Водове”. Но для Вас он, пожалуй, годится. Болтун, каша в голове, нo способен к быстрой работе, т. е. к тому, к чему не способен Варшавский, не болтун.
Издание мое стихов? Все в порядке. Раннит пишет
предисловие (но когда напишет?), в котором будет указано, что я – Вермеер русской поэзии. Лестно, поэтому я не протестую, а что глупо –то тут и протестовать бесцельно. Сборничек будет маленький, хотя Раннит все время требует включения новой дряни, ему нравящейся. Ну, все. Пожалуйста, ответьте, как и что, т. е. о Вас и Кирсти. Я все “в нервах”, без причин, и это вредно для инфаркта, хотя доктор мне сказал, что “c’est toujours comme ça****”.
Обнимаю, целую и сердечно кланяюсь Кирсти. Je vous aime
bien tous les deux*****, ее – понятно, а Вас не знаю, за что и почему.
Ваш Г. А.
Paris 8
7, Fréd. Bastiat
З февр. 1965
Дорогой мой Александр Васильевич
Очень давно Вам не писал. Не знаю, собственно, почему.
“Так”, – Объяснение, приводившее в ярость Зинаиду Гиппиус (что это значит: так?).
Я уже недели три в Париже. Выхожу мало из-за холода: здесь
еще совсем зима. На днях мне звонила Р. Г.: “Не поезжайте в Мюнхен, там ужасная погода!” Но я и не собираюсь, во всяком случае в ближайшее время. А там — видно будет. Нового тут мало, у Вас новостей больше, но печальных: Лебедев, Степун. В каком положении его сестра с Галиной? Кажется, они жили на его средства, а едва ли он что-нибудь оставил. Видел я Одоевцеву, видел Софи Pregel, а с остальными больше по телефону. Чувствую я себя средне, но it could be worse*. А как Вы? Знаю, что Кирсти в Финляндии, значит Вы на холостом положении, что Вам не по душе. Но как Ваши ноги? Здесь промелькнула Лида, plus belle que jamais** и в хорошем настроении. Я рад, что ее драмы и обиды, по-видимому, кончились. Пора! Газданов, будто бы по уговору с Ризером, просил меня что-то писать, раз-два в месяц, нечто вроде “литературн. дневника”. Первое я уже сочинил и вчера ему послал: о Мандельштаме, в связи с воспоминанием Ахматовой в “Возд. Путях” и кое-чем другим, тоже новым. Кстати, видели Вы эти “Пути”? Я не сказал Одоевцевой, как она, т. е. Ахм., отзывается о Жорже Иванове, но “Триолешка” меня восхитила. А стихи Вейдле? Первое — совсем ничего, даже очень, но дальше Бог знает что. Напрасно он в поэзию пустился. С Маркизой, кажется, все благополучно, т. е. Раиса Григорьевна ее всячески бранит, но раздора не хочет. Крайне меня беспокоит Гингер. Я боюсь, что у него что-то плохое. Ему делают 100 анализов и все не знают, чем он болен. Софи уехала на юг, но переписывается с его кузиной, “врачихой”, и обещала держать меня au courant. Ну, вот все. До свидания, très cher ami. Не платите мне тем же долгим молчанием, а напишите поскорее. Если будете писать Кирсти, передайте tout mon affection***.
Ваш Г. А.
5 апреля 1965
Mon cher ami, и даже très cher, я давно хочу Вам писать, а все
не могу собраться. Сегодня однако получил “Мосты”, не успел прочесть еще ничего (и даже Вас!), но попал на заявление Чижевского, что “Ангел” Лермонтова – “довольно слабое стихотворение”. Вот сгоряча я Вам и пишу! Когда-то я Вам сказал, что Ч. – “ученый дурак”, а Вы стали на меня махать руками и ссылаться на авторитет покойника Степуна. Но этот перл – c’est vraiment un peu trop fort*! Мне лень, а то я бы об этом написал статейку. Это детское стихотворение, но волшебное и под конец несравненное. Недаром Castello мне говорил: раз профессор, значит дурак: comment allez vous? Я сегодня был у Газданова и Critchlow, отнеся им скрипт о Тейяре. Вообще пора взяться за ум, хотя я еще не совсем в порядке. No o Тейяре в 10 минут – дело не легкое. О Гингере Вы, верно, все знаете. Вчера я получил от него письмо, что он “совершенно здоров”. Верно, он сам себя старается в этом убедить, а впрочем – на все воля Божья и я докторам все меньше верю. Но тут, кажется, приходится верить. До свидания, дорогой cheri. Как ваши дорогие ножки? Поцелуйте Кирсти avec toute mon affection** и пожалуйста пишите.
Ваш Г.А.
Paris 8
7, Fréd. Bastiat
2 мая 1965
Дорогой мой cher ami Александр Васильевич
Спасибо за письмецо из Флоренции. Я не такой дурак, чтобы не понимать ее эвентуальной прелести. Но в июле, когда я там был, в жару, в пыли, вони и миллионах туристов с пропотевшими рубашками, это место мало приятное. Donc passons! Дальше отвечаю по пунктам.
Мое здоровье? Ничего, не плохо. Должен Вам как на духу,
признаться, что мне совестно, что я у Р. Г. до сих пор не был, и я оттого м. б. ссылаюсь на свои немощи в телефон. Но правда, это далеко, а metro мне не годится. Значит — taxi. Вот и не был. Если я не устаю, то чувствую себя в порядке. Кстати, дней 10-12 назад мне звонил Рони, спрашивал, не приеду ли я в Мюнхен. Я ответил уклончиво и сомневаюсь. С одной стороны – pourquoi pas, но боюсь утомления. Ну, увидим. Пока это еще проекты и мечты.
Гингер плох. С медицинской точки зрения безнадежен, но я как-то не верю в это. В среду, 6-го, он возвращается к себе, хотя врачи в больнице против этого. Вася (она) утверждает, что он знает правду, но притворяется, говорит о лете на Корсике и всякой чепухе. Я у него был с Кодрянскими. Впечатление мое было лучше, чем я ждал.
Hagglund спрашивает Вас о моих трудах, вовсе не швед, а американец, только что назначенный лектором в Yale. Я его видел несколько раз, он был у меня даже в больнице. Очень мил и не глуп. Но эти вопросы он разослал всем (Кантор, Вейдле, Терапиано и т. д.). Он меня спрашивал: Quelle est votre methode critique? – Je n’ai pas de methode. – Quels étairat vos môitres? – Je ne sаis pas*. Все в этом роде, вот он с отчаяния и обратился к другим. Ответьте ему, что хотите, а если ответите, что у Вас нет времени для ответов, тоже не беда.
Troyat я не только прочел от доски до доски, но даже написал о нем пространную статью в “Р. мысли”. Он очень талантливый рассказчик, но дальше этого не идет и, по-моему, не во всем осведомлен. Ал. Львовна и Чертков – действительно две дубины, но и Sonia хороша.
Читал я и Вас (“с удовольствием”) в “Мостах”. Правда,
с удовольствием, подивившись какой-то солидности, которая у Вас появилась не только во внешности и манерах, но и в писаниях. Даже стиль стал благодушно-просветленно-академический, по сравнению с прежним. О Набокове Вы написали мягче, чем я думал (особенно, вспомнив рецензию на его “Онегина” в Н. Журнале). Но читая Вас, позавидовал, что у Вас есть “архив”. У меня, когда я помру, не останется ничего. Нет, кое-что останется, и именно в Иельском ун-те, у Раннита. Последняя моя продажа ему — письмо Жида, очень лестное (вопреки Вашей клевете, что он счел меня болваном), за 120 долларов.Je trouve que c’est bien payé**. Кстати, Ваш экс-друг Шкловский ожидается осенью в Париже. Я не знал, что Вы с ним дружили. Меня он всегда раздражал, лично и литературно. Я купил, соблазнившись названием (?), его книжонку о Достоевском, а название надувательское: ничего в книжке интересного нет. Шкловский, конечно, очень талантлив, но как-то пустоцветно-талантлив, и не без нахальства. Ну, достаточно болтать. Обнимаю и шлю всякие пожелания Вам и Вашим ногам. Поцелуйте ручку Кирсти, передайте all my love. Р. Г. будто собирается в Мюнхен. Надеюсь, что все пройдет хорошо к общему удовольствию.
Ваш Г. А.
Paris 8
7, rue Fréd. Bastiat
1 июня 1965
Bien cher ami Александр Васильевич
Откуда Вы взяли, что я “всем пишу”, а Вам нет? Написал
Ризеру и Хомякову (ему в ответ): вот и все. А Вам собирался писать, когда получил Ваше милое послание от 27 мая. Счастлив, что Вы поставили новую ленту на Вашей машинке, ибо иначе Ваши корреспонденты должны были бы хоть vous lire*** с лупой и при ярком солнце. Ну, будем отвечать по пунктам.
Спасибо, что написали Хагглунду, а о чем написали – не столь
важно. Он огорчался на отсутствие откликов. Кстати, он теперь не в Seattlе, а в Yale, куда приглашен быть лектором. Он чрезвычайно мил и тонок, все сразу понимает, хотя все-таки мне немножко надоел. Но куда Вы написали? Он 26 мая уплыл на свою родину.
С повышением в должности прошу принять мои сердечные
поздравления. Довольны ли Вы или увеличение дел и суеты Вас тяготит, несмотря на польщенное самолюбие и жажду власти?
Насчет Раисы Григорьевны: дня три назад она мне сказала (в телефон), что Вы 7-го будете в Париже. Очень жаль, что это иллюзия. Надеюсь увидеть Кирсти, т. к. наконец соберусь в Auteuil, заодно и к Кантору. Конечно, ни слова ни о чем я Р. Г. не скажу. Но должен Вам передать, что Р. Г. желает взять платную жилицу. Так по крайней мере она мне сказала. Думаю все-таки, что Вашей немецкой девице она будет рада. Хорошо бы только, чтобы эта девица могла объясняться по-французски, хотя бы два-три слова.
Насчет Мюнхена, лета и Ниццы: Мюнхен, как Вам известно,
отменяется. Qui sait*, м. б., осенью! А в Ниццу я, если буду жив, поеду раньше, чем хотел, ибо у нас такая погода, что солнце и синее небо стало у всех “несбыточным мечтанием”. Холодно, серо и сыро, вот уже третий месяц. Помимо того, процитирую Гоголя: “Ницца – это рай” (в письме, кажется, к Вьельгорскому).
Здоровье мое –ничего. It could be worse. Доктор говорит, что
все нормально, т. е. иначе не может быть, и даже советует наслаждаться жизнью во всех смыслах.
Письмо Бунина, о котором я писал Хомякову. Мне прислал
кучу оттисков и вырезок некий Бабореко, советский “бунинист”. Теперь я с ним в переписке. Но я не рассмотрел, когда писал Хомякову, что письмо напечатано было давно, в 1956 году в “Новом мире” №10. Так что если оно до Галины вовремя не дошло, то теперь не дойдет.
Письмо Рощину. Grasse 12. 3. 43 года “…Галина Н. Со своей стервой живут в Le Cannet на содержании одной сумасшедшей старухи, с которой я их познакомил и на плечи к которой они стали весьма прочно, описав ей в страшнейших чертах свою жизнь у нас”.
Но Бабореко прислал мне еще и свою статью “Последние годы Бунина” (“Вопросы литературы, 1965, №3). Там есть такие строки: “Накануне смерти у Бунина был один из его близких знакомых. Писатель лежал, закрыв глаза, бледный, похожий на покойника.
– Иван Алексеевич, вы помните ту страницу у Толстого, где…, – спросил гость. Бунин оживился, открыл глаза.
– Да, я все знаю наизусть, и могу прочесть. А ты спрашиваешь эту страницу, из “Анны Карениной”. И зачем Толстому нужно было вставить в “А. К.” эту страницу “таинство”?
Эти слова Бунин сказал со страстью, как в горячке”. По-
моему, тут Бабореко напутал, о чем я ему написал.
Вы мне рассказывали, что именно накануне смерти были у
Бунина, так что “гость” – это, очевидно, Вы. Но насколько помню, Бунин говорил с Вами об обедне в “Воскресении”, да и какие в “Анне Кар.” таинства?
А по форме, и по тому, что Б. лежал, “как покойник”, рассказ
Бабореко похож на то, о чем писал я, где-то по-русски, и затем по-французски, в книге о Prix Nobel.
Я спросил Бунина, помнит ли он страницу “А. К.”, где
Вронский ночью на станции подходит к Анне, – а Б. даже привстал на кровати:
– Помню ли я? Да кто же это может забыть? и т. д. и т. д.
Но было это месяца за два-три до смерти, вовсе не накануне, т. к. я был тогда в Англии.
Вот, qu’ еn pensez vous*? Конечно, это мелочи, но Вы
литературный архивариус и должен это принять близко к сердцу. Бабореко я свои соображения изложил. Кстати, они к 1970 году готовят бунинский том “Лит. Наследства” и он просит меня дать статью. Но это едва ли возможно, – не только для меня, но и для него, т. е. если бы я статью и написал, ее едва ли приняло бы его начальство.
Ну, письмецо вышло длинное, пора кончать. Целую, обнимаю,
желаю всяческих успехов и здоровья. Кирсти передайте toute mon affection с надеждой увидеться в Париже.
Ваш Г. А
P. S. Конечно, Рощин и дал письмо о “стерве” Бабореко. Между прочим Баб. мне писал, что Ладинский дал в “Нов. Мир” статью о том, что Бунина совершенно не ценили французы, но “Нов. Мир” его статью отверг. А я написал Баб., что это совершенный вздор, сославшись на Жида, Мориака и др. Конечно, Ремизов был для французов “экзотикой” и потому дразнил, вызывал любопытство, а Б. – это как бы свое, не без Мопассана. Но с этой оговоркой, слова Ладинского – вздор. Думаю, у него было уязвленное самолюбие, и он там пытался сводить счеты.
Paris
13 июня 1965
Cher ami Александр Васильевич
Сначала – о делах. Одновременно я пишу Хомякову и
предлагаю три темы. Пишу ему и то, чтобы он поговорил с Вами: м. б. Вам больше подходят его темы, а ему Ваши? О франц. литературе я больше пишу для Ризера, но на крайность мог бы написать что-нибудь и для Вас, но едва ли это область “news”.
- Парижский “сезон”.Т. е. взгляд и нечто: общая картина с
экскурсами в историю того, что было и чего больше нет, сенсации вроде гастролей Anna Magnani или Festival du Marais. Скачки и все прочее. Вы парижанин и понимаете.
2. Music-hall de Moscou.
Отзывы о нем разные, но успех у публики большой. Я не был, но могу пойти. М. б. о нем у Вас уже было?
3. Скрябин – 50 лет со дня смерти. К нему сейчас возрождается интерес.
Я его слышал много раз, c’est toute ma jeunesse*. Можно
коснутться Стравинского, кот. его всячески “деградирует” и Рихтера, которой его прославляет (заодно коснуться и Пастернака, его обожателя).
Буду ждать ответа, а если не хотите совещаться с Хомяковым,
то и не надо. Впрочем, он наверно, к Вам явится.
Вчера звонил на Bd. Murat, говорил с Р. Г. и с Кирсти. По тону там мир и благорастворение возду́хов. В среду я приглашен обедать, а заодно перед этим буду у Кантора.
Здесь Лида, с коей я вчера обедал у Рабиновичей. Ничего,
благодушна и кротка.
До свидания, cheri. Позвоните или напишите, чтобы я знал, à
quoi m’ca tenir**. Утром я всегда дома, даже до 2-3 часов. Выхожу на ¼ часа на рынок, но потом сижу у себя, всегда.
Ваш Г. А.
Paris
6 июля 1965
Cher Александр Васильевич
Я сегодня зарегистрировал “Скрябина”, но на одной ленте с
другим скриптом, для Русской редакции. В “Voice of America” было мало лент, оттого они и не хотели дать две. Le tout est parti*** на имя Miss Lauffer ( если секретарша Криглау не напутает и пошлет сегодня). На ленте сначала текст для Р. редакции, потом – с большим расстоянием – “Скрябин” для Вас. Надеюсь, Вы с Россинским разберетесь. И оба печатных текста вложены в коробку.
À part cela* íичего нового. Сейчас сидел в “Мариньяне” с Берберихой, которая справлялась о Вас. Я собираюсь ехать в Ниццу 20-го, но был бы обласкан, ежели бы Вы мне написали или позвонили до того. Деньги получил, спасибо.
Ваш Г. А.
Nice
4, avenue Emilia
chez M. Heyligers
15 августа 1965
Дорогой cher ami Александр Васильевич
Надеюсь, Вы получили мою телеграмму “D’accord**”.
Конечно, d’accord, раз срок приемлемый и гонорар хороший. Но я был удивлен, т. к. слышал (от кого?), что перевод предложили Галине Кузнецовой. Что, она плохо перевела на пробу или отказалась? Меня этот перевод даже интересует, т. к. этa работа не совсем механическая, а если и трудная, то приятно трудная по моей любви к Camus. Постараемся удовлетворить заказчиков! Но от кого это все исходит и неужели “Étranger” не переведен в России? Кстати, по-моему, нужно бы сделать официальный контракт, но это – как знаете.
Я в Ницце уже почти месяц. Лето сверхидеальное, т. к. небо синее, а жары никакой нет. У Ниццы есть только один дефект. Если жить летом в Гренобле или Бордо, то визитеров там не будет. А сюда вечно кто-нибудь является. Были Варшавские, вчера был Пикельный (меня не заставший, но потом я его встретил), были американцы от Иваска и еще мой экс-друг еще петербургский, из Туниса, коего Вы не знаете! Варшавские, впрочем, очень милы. Он все рвется к Вам и считает, что его мечтания вовсе не “бессмысленны”. Пикельный рассказывал о Гингере и, по-видимому, потрясен его видом. Он у него был недавно. А получили Вы книжку Гингера? В ней много хорошего, даже очень, и Терапиаша pour une fоis*** о нем хорошо написал. Об этом его просила Прегельша, и потом писала мне, что Г. плакал, когда она ему статью читала. Это свидетельствует больше всего другого о его состоянии. Но он все еще на что-то надеетсся, и из-за этого я пишу ему глупо-шутливые “письмишки”, чтобы не менять обычного тона. Очень жаль, что не могу написать иначе.
От Р. Г. было письмо не так давно. Кажется, все более или
менее в порядке, если не считать неизбежных маленьких немощей. Вейдле в Париже, и это для Р. Г. главное. Хотя и немка – на высоте. Да, получили ли Вы открытку, которую из café писала Вам (кажется, Кирсти, а не лично Вам) жена Варшавского. Он приписал “and husband”, а я – “and friend”. Если бы Вы в здешних краях появились, я был бы чрезвычайно рад и обласкан. Надеюсь, Вы понимаете, что то, что я написал о ниццских “визитерах”, никак к чете Bacherac не относится. Правда, приезжайте! Я здесь приблизительно до 15-го сентября. В Casino – ни ногой, хожу мимо, взираю и облизываюсь. Но в общем живу à peu près êак нормальный человек, и даже не без соответствующих развлечений. До свидания, душка. Пожалуйста, напишите, сообщите о Ваших планах и передайте самый сердечный поклон Кирсти.
Ваш Г. А.
Nice
13 сент. 1965
Cher ami Александр Васильевич
Не писал давно, это верно, но зато отвечаю на Ваше послание
в тот же день. В Камю я еще не “погряз”, как Вы предположили, но уже за него потихоньку принялся. Письмо заказчиков, конечно, вполне удовлетворительно, а на стиль жаловаться нечего. Кстати о стиле: Ваше мнение, что надо назвать “Чужак” – мне не по душе. Есть противоречие (конечно, voulue par Camus*) между идиотским и хамоватым стилем рассказчика и строгим стилем авторского названия. “Чужак” слегка развязно, как-то разговорно. Но другого варианта я еще не придумал.
О Гингере – что же говорить. Я не “потрясен”, нет, но для
меня это очень большая потеря. В последние два-три года он мне звонил иногда часами, два раза в день, даже иногда надоедал. Но это был редкий человек по какой-то внутренней порядочности, почти единственный на нашем горизонте. И умный. Вот, даже для перевода он мне пригодился бы, п. что у него было редкое словесное чутье.
Бербериху я видел в Париже, перед отъездом. Весьма импозантная дура, какой всегда была. Но полная успехов, интересов – и все в самом передовом плане. Странно, что она Вам не позвонила. Насколько помню, Вы с ней дружили (м. б. обижена за Ходасевича. Кстати, Чиннов в размягчении восторга от Вашей статьи в “Мостах”, главным образом из-за Набокова).
Ахматова и Гринберг. Эпизод этот мне рассказывали в
Париже, но в другой редакции. Гринберг мне звонил из Лондона, и узнав, что я должен с А. увидеться, сказал: “Знаете, это такой ужас!” Без объяснения, но было ясно, что что-то произошло. Напрасно Вы думаете, что я буду его защищать. И по Вашей версии, и по моей он хам и свинья. Произошел, между прочим, у Ах. инцидент с Софи Лаффит, но совсем другой. Расскажу при встрече. Ахматова никогда дамой во всех отношениях приятной не была, а теперь стала резкой. Я ей это сказал, на что ответ был – “иначе нельзя, меня жизнь этому научила”. Верно, жизнь – там, на Родине с большой буквы. Видел ли ее Вейдле? По-моему, нет. Мы говорили о многих, имени его она не произнесла. Но я не уверен, что он в это время был в Париже. Кажется, я Вам писал, что одно имя, от которого она лишь при упоминании бледнела от ярости – Серж Маковский. Я в Ницце еще дня 3-4, не больше. Очень, очень буду рад повидать Вас в Париже. Верно, бедная Р. Г. огорчилась из-за Гингера. Они вечно препирались, но Р. Г. его любила, да и как было его не любить! То, что Кирсти увлечена филателией, убеждает меня еще раз в мудрости пословицы насчет “чужой души” и “потемок”.J’aurais pu tout prévoir sauf cela**. Но всякое увлечение похвально и требует поощрения. Передайте, пожалуйста, всякие чувства, самые искренние и сердечные. А Вас, ангел моей души, обнимаю и жду в Париже. Не беспокойтесь насчет перевода: будет переведено “на ять”, ибо во-первых, я великий мастер слова, а во-вторых, этот перевод меня способен увлечь не хуже марок Кирсти!
Ваш Г. А.
Paris 8
6 дек. 1965
Mon cher ami, M. le directeur du News Desk!
Вот балетный скрипт. По моему чтению 5 минут, как Вы
требовали. Не наговариваю на ленту, ибо там заняты и пришлось бы отложить. Если хотите, верните: наговорю. Но, по-моему, это не имеет значения. Если Вы соблаговолите прислать мне гонорар, то ризеровский отдел платит мне на rue Cambon, без всяких чеков. Впрочем, делайте, как хотите. Это тоже не имеет значения.
Теперь о переводе Camus: он будет готов недели через 2, maximum 2½, т. е. к Рождеству. Я делаю два экземпляра, на машинке, конечно. Тот американец, который уже со мной о переводе говорил (коренастый, седоватый, сидит где-то на rue Cambon), просит меня дать перевод ему для M-me Camus. Но я дам ему один экземпляр. Хотите ли, чтобы второй я прислал Вам? Или тому, который его заказал? (что-то вроде Стюарта). Я сделаю так, как Вы скажете. Во избежание стычек и разговоров приложу записку в объяснение названия “Незнакомец”.
Я проявил гениальную политическую проницательность, п.
что один из всех (Cantor, Газданов и проч.). предсказывал ballottage*. Кстати, cе ballottage доставил мне удовольствие.
У Раисы Григорьевны что-то не ладится с новой немкой,
будто бы нахалкой. Но м. б. утрясется. Если Р. Г. сама Вам об этом не писала, не ссылайтесь на меня, т. к., может быть это было сказано мне конфиденциально.
Да, когда я кончу перевод (вернее, переписку с попутными
поправками), нужно ли предисловие? Об этом был какой-то разговор, но не ясный. Я все больше убеждаюсь, что книга это замечательная и что Camus в сущности был “человеком одной книги”. Все остальное у него хуже. Но и в “Étranger” он иногда забывает, что рассказ ведется от героя все-таки придурковатого (не совсем), и пишет, как будто рассказывает он сам, особенно в описаниях природы.
Как Вы отнеслись к Шолохову? По-моему, Зайцев (в “Р. мысли”) довольно ни к чему выразил свое осуждение, будучи в мечтах сам кандидатом.
Bon, je vous quitte** – и жду ответа. Поцелуйте Кирсти. Как
марки и все вообще?
Ваш Г. А.
7-го /XII-65
Cher ami
Посылаю вдогонку ко вчерашнему письму список балетных
премий. Может быть, Вы его передали уже сами? Надо бы во всяком случае к моему скрипту это добавить.
Ваш Г. А.
Несмотря на то, что парижский балетный фестиваль
оканчивается только 20-го декабря, решение жюри и список премий были объявлены 6-го. Объясняется это тем, что ни одной новой постановки до закрытия фестиваля показано больше не будет.
Премированы:
Как лучшая труппа – Кировский балет
Лучшая танцовщица – Ирина Колпакова (имевшая большой успех в вариациях из “Дон Кихота”)
Лучший танцовщик – Юрий Соловьев
Отдельная премия “балетных критиков” присуждена Наталии Макаровой, выступавшей в “Лебедином озере?
Остальные премии присуждены артистам и хореографам западным.
20/XII-1965
Дорогой Александр Васильевич
Перевод пошлю дня через два-три, на станцию на Ваше имя
заказным. Другой экземпляр передам на rue Combon, будто бы для Madame Camus. Kажется, я Вам об этом писал. Числа 8-10 января собираюсь в Ниццу.
Ваш Г. А.
21/XII-1965
Cher ami
Я вчера Вам написал, что перевод пошлю Вам послезавтра. А
сейчас мне звонил этот тип с rue Combon (не помню никогда имени его), что он едет сегодня в Мюнхен и просил дать ему 2 экземпляра. Так что оба экземпляра будут у Стюарта. Насчет предисловия он обещал мне сообщить. Главное: какого размера? К какому сроку? Я, верно, 8-го января уеду в Ниццу. Но парижский адрес, как Вы знаете, всегда valable*. Это я ему и сказал.
Ваш Г. А.
ПРИМЕЧАНИЯ