Опубликовано в журнале Нева, номер 3, 2016
Эдуард Учаров родился в городе Тольятти в
1978 году. Окончил Академию труда и социальных отношений. Стихи публиковались в
журналах «Дружба народов», «Новая юность», «День и ночь», «Дети Ра» и других.
Автор двух книг стихов. Живет в Казани.
СНЯТСЯ
СНЫ
Снятся
сны — голодные волчата,
правду
звука из груди сосут.
Жизнь
моя — как заболоцкость чьято —
свет,
которым отмерцал сосуд.
Словно
мышь, из этого кувшина
молоко
взбиваю до крови,
но
спасает тайная пружина
и
пера зубчатый маховик.
По
стихам, что делаются гуще,
выбираюсь
и качусь, юля,
я
качаюсь, я волчком запущен,
я
верчусь, и, значит, я — Земля!
ПОДЪЕЗД
Бог
не фраер, не лох, но весьма любознательный шкет:
он
давно наблюдал втихаря, притворившись умершим,
как
в прокисшем чаду, в этом грязном кирпичном мешке
нас,
нахальных цыплят, становилось по осени меньше.
Кто
ушел на войну — умирать под чеченским селом,
кто
допрыгнул до звезд, разбежавшись по пьяни с балкона,
ктото
веру обрел, получив кирпичом за углом,
и
в психушке теперь добивает земные поклоны.
Нас
подъезд воспитал и вскормил из бычковых сосцов
сладкой
водкой свободы безумно дешевого понта,
пацаныстаршаки
нас пороли ремнем за отцов —
их
отцов, не вернувшихся с фронта.
И
я с лекций летел на безжалостный окрик свечи
в
полутемном пространстве Вселенной друзейодногодок:
там
обоймой кассет Доктор Албан нас насмерть лечил,
и
калечил язык беглый говор обкуренных сходок.
…Чтото
вспомнилось ныне, как плавились дух и сердца…
Нас
осталось немного — шепчу я светло и печально…
Свой
рубец оставляет подъезд у любого жильца,
если
ты не мертвец изначально…
ЗВЕЗДЫ
КОЛЕБЛЮТСЯ
Так
ли объятья разума нам тесны?
Господи,
Господи — ты ли пророчишь сны?
Ты
ли придумал грустного человека —
просто
слепил из снега.
Веришь
ли ты в гулкий комок тепла?
Тело
его тщедушно, любовь светла —
глиняный
стебелек, бесконечная чаша,
подлая
сущность наша.
Господи,
Господи — ты вот зевнул, а здесь
тысячелетия
к нам продолжают лезть.
Ты
вот моргнул — и кончились небеса,
звезды
колеблются, вламываются в глаза.
Так
ли все это, Господи, смерть и страх,
порох
и мясо, вечности тлен да прах?
Звезды
колеблются — ими полны глаза,
битая
чаша, острые голоса.
ГАВРИИЛ
КАМЕНЕВ
Все
от Бога: и слово мрачное, и лученье смешливых губ,
капиталы,
дома барачные и дворянства былой суккуб.
Упокой
перейдет во здравицу на гортанном наречье мурз —
и
не то что купец объявится, но потомок татарских муз.
То
ли азбуки, то ли ижицы — коли черный огонь внутри,
не
читай, что на нёбо нижется, о бумагу перо не три…
В
задыхании — после бега ли за сосновые образа —
так
уколет твоя элегия, словно хвоей метнет в глаза.
На
погосте, теперь разрушенном, за кизической слободой,
прах
твой станет могиле ужином, память вытравит лебедой.
Но
однажды всплакнет балладою зовом зыбким Зилантов вал —
о
Зломаре впотьмах балакая, пригрозит, прогремит Громвал.
Это
мистика, это готика — два столетия псу под хвост…
И
классическая просодика на анапест наводит лоск.
Только
нет у героя книжицы — наизусть ты его блажи,
где
в бетон закатали Хижицы[1],
чтобы каменев пал с души…
ДЕКАБРЬ
Свернешь
в декабрь — кидает на ухабах,
оглянешь
даль — и позвонок свернешь:
увидишь,
как на наших снежных бабах
весь
мир стоит, пронзительно хорош.
И
вьюжная дорога бесконечна,
где
путь саней уже в который раз
медведем
с балалайкою отмечен,
а
конь закатан в первозданный наст.
Замерзший
звон с уставших колоколен
за
три поклона роздан мужикам
и,
в медную чеканку перекован,
безудержно
кочует по шинкам.
И
тянется тяжелое веселье
столетьями
сугробными в умах,
и
небо между звездами и елью
на
голову надето впопыхах.
КАЗАНЬ.
ЛЯДСКОЙ САД
Мы
выжили, спелись, срослись в естество
чернеющей
в садике старой рябины,
глухой,
искореженный донельзя ствол
не
выстрелит гроздью по вымокшим спинам,
плывущим
к Державину, выполнить чтоб
в
обнимку с поэтом плохой фотоснимок:
блестят
провода, и качается столб,
троллейбус
искрит, перепутанный ими,
а
ливень полощет у сосен бока
и
треплет березы за ветхие косы,
газон,
осушив над собой облака,
под
коврик бухарский осокою косит,
и
голос фонтана от капель дождя
включен,
вовлечен в наше счастье людское…
и
мальчик соседский, в столетья уйдя,
по
лужам вбегает в усадьбу Лецкого.
ОГОРОД
Жилибыли
холодно да голодно, —
только
не хватались за ножи.
С
вороньем за вечерами лобными
пугало
справлялось у межи.
Пили
водку с горьким молочаем,
хоронили
яблока микроб.
Кулаками
в зубы получали,
кто
чужой подергивал укроп.
Примирялись:
просто и за сало,
ленточку
победы теребя.
А
теперь вот Родина зассала
выручать
советского тебя.
Видишь,
как при всем честном народе
за
ботвой картофельных наград
на
соседском тощем огороде
гибнет
в керосине колорад.
Все
теперь давно уже не слишком,
телик
кровожадненько басит:
«Помнишь,
как сжигали наших мишек?!
Мишка,
ты теперь не одессит!..»
Вот
и ватник сдан под одеяло —
лоскуты
ползущие на нем.
Нас
имперским смыслом наделяло,
что
по одному не проживем.
По
уму ли, по сердцу, бессрочно
городили
общий огород,
кости
перемешивали с почвой
и
плодами раскровили рот.
ИНОГДА
НУЖНО ВСПОМНИТЬ, ЧТО Я ЧЕЛОВЕК
Филиппу Пираеву
Иногда
нужно вспомнить, что я человек
и
лихого конца не миную,
а
пока — для чего проживаю свой век,
что
кладу я в копилку земную?
Голоса
из глубинных предчувствий беря,
для
чего отшлифовывал разум?
Для
чего по сусекам всего словаря
выскребал
я заветную фразу?
Эта
ночь, как последняя в мире, тиха,
в
ней рождается кровное слово…
За
хорошую строчку живого стиха
умираю
я снова и снова…
[1] Хижицы — старинное название
Кизической слободы под Казанью; последнее стихотворение Каменева, найденное уже
после его смерти в кармане сюртука.