Стихи
Опубликовано в журнале Нева, номер 6, 2015
Вера Кимовна Зубарева
— доктор филологических наук Пенсильванского
университета. Автор 16 книг поэзии, прозы и литературной критики. Пишет и
публикуется на русском и английском языках. Первый сборник стихотворений вышел
с предисловием Беллы Ахмадулиной. Лауреат Международной премии им. Беллы
Ахмадулиной (2012), Муниципальной премии им. Константина Паустовского (2010) и
других престижных литературных премий. Публиковалась в
журналах «Сибирские огни», «Вопросы литературы», «Посев», «Нева», «Мир Паустовского»,
«Грани», «Континент», «Слово», «Дети Ра» и др. Главный редактор журнала
«Гостиная», президент Объединения русских литераторов Америки (ОРЛИТА).
Преподает в Пенсильванском университете искусство
принятия решений в литературе, кино и шахматах.
Переворот[1]
Дневник
1
В этой глуши даже луна с закрытыми всходит глазами.
Каждый предмет кажется собственной тенью.
Стол с сорняками бумаг — что заброшенный замок,
На пустыре его бродят стихов привидения.
Скоро уж, скоро снегом припудрятся ели,
Дух небылиц будет отпущен на волю.
Снег поначалу легкий — потом тяжелеет.
Впрочем, как все, что соприкоснется с землею.
2
Стол мой на оползнях. Бредит перо бездорожьем.
Варевом слякоти травят его темные силы.
Все расползается, форм опознать невозможно.
Как-то я вышла — попала в сплошные чернила.
Ночью там хлюпает кто-то. Может быть, рыба
Хочет родиться из хляби. Рот ее сонный
Жижей чернильной чавкает беспрерывно,
Силится выдуть из гущи волшебное слово.
Если удастся — жизни забьется невод,
Звоном чешуек, словно кошель, переполнится,
Затрепыхает на жабрах влажное небо…
…Вот уже утро стирает ее. Снова бессонница…
3
Свечка сигналит светилам, но все понапрасну.
Топливо сна почти уже на исходе.
Каждый прилив приносит с собою кляксу,
Каждый отлив — обглоданных слов уродье.
Сырость чернил стала уже несносной.
Мох между строк… Не прочитать между ними!
И запятые и те уже крутят носом,
Морщатся, только заслышат мое имя.
— Где я, ау! — Побережье стола раскинулось.
Как после шторма, строчек обломки валяются,
Букв косоногих в них копошится живность.
Вынуть захочешь — только измажешь пальцы.
Черное море мое, на тебя ишачу,
Рыбе пытаюсь потрафить (авось осчастливит?),
Слушаю всплески весла рыбарей незадачливых
И обещанья чудес в приливе-отливе.
Мне бы одно только чудо из всей этой гущи
Древнего варева тьмы, никогда не спящей!
Чудо нейдет ко мне. Только глумливое чудище
Каждую ночь набивается мне в товарищи.
4
С позавчера появились дурные приметы:
Ручка под стол закатилась и канула в хрень
Старых бумаг, паутин. Я звала ее: — Где ты?
Ель зашаталась в окне с луной набекрень
(В гульбищах с ветром губит себя понапрасну).
С полночи стол накренился и долго скрипел,
И раздувался страницы потрепанный парус.
Шторм разыгрался. В словах размыло пробел.
Волны вовсю грохотали в грозной чернильнице,
Стол заливало, скакало под пламя свечи
В трюме окна привидение школьной учительницы
С вестью о том, что уже улетели грачи.
Как? Неужели и впрямь это поздняя осень?
Ручка по палубе пола каталась в слезах,
То ли от хохота, то ли от шторма. — Ай, бросьте! —
Кто-то ей с легким знакомым акцентом сказал.
……………………………………………………….
Стали слабей ядовитых чернил испарения,
В ходиках ангел чихнул и пропел с хрипотцой,
Вий отступил (о, великая магия времени!)
И улетучился змейкой в окно по косой.
5
В тетради тревожно — шныряют меж строчками тени.
Радости мало, но все ж хоть какая-то публика.
Их приглашаю за это на чай каждый день я.
Жидкость не пьют, но съедают дырку от бублика.
Я же считаю убытки, ушибы, ошибки.
Может быть, рыбе моей не дано появиться.
Может, коварно съедает слова-наживки.
Лучше бы вместо нее прилетела жар-птица!
У, лицемеры, невежды, исчадья обмана!
Треплют мне нервы, будто я принц датский.
Я им про рыбу, они — про уху Демьянову.
Каждую ночь у стола моего святотатствуют.
Призраки яви… И здесь ее слышу угрозы я.
Мир зашлакован, ему не до мудрости высшей.
Все это рыбе моей не пойдет на пользу.
Не удивлюсь, если станет она мышью.
6
С каждой строкою меняется моя рыба.
Что-то с пером… Стало в сумерках серым, тонким…
Юркает в норку ящика беспрерывно,
Ждет боязливо, предпочитает потемки.
Может, на ключ от него запереть страницу?
Что оно трусит? Ночью шуршит бумагой.
Свечку зажгу — тут же ныряет в чернильницу.
Вот и свищи его в море чернильной магии!
7
Утром на берег листа его штормом выбросило.
Все опасенья сбылись — так и вышло:
И без того мой ковчег кишел всякой живностью,
К ней в довершенье прибавился хвост с мышью.
Я бы его утопила в чернилах, когда бы
Знала, к чему приведет та ночная агония.
Лучше б тарантул прибился, ядовитая жаба,
Узел змеюк с головы медузы Горгоны!
С этой же серостью жизнь моя исковеркана,
Прахом пошла вся моя биография.
Нет, не дано мне порадовать мир фейерверками.
Даже своим привиденьям — и тем не потрафлю
я.
8
Это перо, однако, здесь быстро освоилось.
Книги марает, с полок моих не слазит.
Стали к нему и тени захаживать в гости,
Кланяться и величать его князем.
Прямо из грязи чернил вознеслось, окаянное!
Смотрит на всех сверху вниз — не хватает лишь нимба.
Прошлою ночью залезло в мои писания.
Там, где писала я: «мышь», переправило: «рыба».
9
Это переворот. Пишу под кроватью.
Стол и тетрадь арестованы. Ручка в подполье.
После полуночи предпочитаю скрываться.
Только чернила пока что бушуют на воле.
10
Последние новости: к власти пришли привидения,
Явились с допросом, слепили свечей до рассвета,
В ящиках рылись, сдирали со стен тени.
Ищут какую-то мышь. Мало им этой!
В спешном порядке все переименовали.
Смертною казнью грозят словам за ошибку.
Силюсь запомнить: «радости» — это «печали»,
«Стол» — это «стул», «мышь» — это, кажется, «рыба»…