Опубликовано в журнале Нева, номер 6, 2015
Нина Краснова. «Тайна»: стихи, частушки, омофоны, омограммы,
анаграммы, палиндромы. В 2 т. М.: Вест-Консалтинг, 2014. Т. 1. 240 с.; т. 2.
246 с.
«Песенна, Нина, // Твоя писанина, //
песенна, мотивна // И ненормативна, // песенна и весела, // Умных всех с ума
свела». Какая она, Нина Краснова, лауреат премии имени Анны Ахматовой (2011),
номинант премии «Парабола» и обладатель спецприза Фонда имени Андрея Вознесенского
«За талант» (2013)? А вот такая: «Я по корням и по всему — рязанка, // Певучая
такая, как зарянка. // Хочу летать в пространстве, где хочу, // Клевать какую
бог пошлет харчу, //…А песни петь хочу не по заданию… // И совершать турне по
мирозданию». А вот такая: свободная, озорная, игривая. «Принцесса-провинцесса»
из Рязани, давно уже ставшая москвичкой, но не утратившая глубинную связь с
народными корнями. «Все у меня при мне: фигурка — во! Глаза-то — //Для красоты
не надо мне наряда броского. // СватЫ просватали меня не за того, // Кого
люблю, не за разбойника Дубровского, — // За доходно2го старика, за дохо2дного,
с мешком // Набитым с верхом, до краев рублями с баксами. // Я на него смотрю с
усмешкой, со смешком. // А где Дубровский? Не найти его с собаками»….
(«Невеста эпохи рыночных отношений»). «Я спросила дорогого, // Поднимая кверху
бровь: // — Что у нас с тобою было?// Это ведь была любовь?…// И сказала
сдвинув брови, // Бросив сумку на плечо: //— Если не было Любови, // Значит не
было ничо!» («Что у нас с тобою было?»). «Ее стихи пропитаны фольклором,
русским самовитым, неподцензурным словом, она подлинный мастер стиха. В ее
арсенале широчайший набор поэтических средств: и частушка, и раешник, и
речитатив, и плач, и заговор… Ее рифмы, как правило, точны и неожиданны…. Она
привнесла в русскую поэзию свой рязанско-мещерский словарь, невероятную
открытость, лиричность на грани фола», — так пишет о Нине Красновой поэт
и издатель двухтомника
Олег
Юрьев. Неизвестные письма. СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2014. — 192 с.
Олег Юрьев, поэт, прозаик,
драматург, переводчик и критик, публикует неизвестные письма трех писателей,
попавшие к нему в силу разных обстоятельств (истории «обнаружения» рукописей
помещены в конце каждой главы). Авторы двух посланий, Якоб Ленц (1751–1792) и
Иван Прыжов (1827–1885), знакомы, пожалуй, лишь историкам литературы, имя
третьего,
Алексей Холиков. Прижизненное полное собрание сочинений
Дмитрия Мережковского. Текстология, история литературы, поэтика. М.; СПб.: Нестор-История,
2014. — 344 с., ил.
Дмитрий Сергеевич Мережковский (1865–1941),
яркий представитель Серебряного века, вошел в историю как один из основателей
русского символизма, основоположник нового для русской литературы жанра
историософского романа, выдающийся эссеист и литературный критик, религиозный
философ и общественный деятель. Работы о нем стали появляться в конце
1880-х годов, когда молодой автор дебютировал как поэт. «Если бы собрать все, —
утверждал в 1912 году М. Лятский в предисловии к полному собранию сочинений
писателя, — что писалось о Мережковском, все, что напечатано о его литературном
творчестве, о его религиозных взглядах и прочее — то составились бы, пожалуй,
целые тома». Однако большая часть этих работ, указывает автор монографии
Алексей Холиков, проходила по ведомству критики и публицистики, научные
исследования практически отсутствовали. После революции в Советской России имя
писателя было предано забвению, его фамилия лишь контрабандой проникала в
отдельные труды по Серебряному веку. Причины: эмиграция, участие в подготовке
военной интервенции, антибольшевистские выступления в печати. В
постперестроечное время отечественное мережковсковедение начало активно развиваться.
Каждый год в нашей стране появляются десятки новых исследований. О Мережковском
пишут литературоведы, лингвисты, философы, историки, культурологи и
искусствоведы. За последние два десятилетия о нем опубликовано чуть менее
тысячи научных статей. Изучаются его биографические и творческие связи,
художественное и критическое наследие, его религиозные доктрины, историософия,
роль в возникновении и развитии символизма в России. А вот его прижизненные
полные собрания сочинений до сих пор специально не изучались. А. Холиков
рассматривает прижизненные полные собрания сочинений (ППСС) как особый
литературный феномен, не совпадающий с тем, что принято называть «творческим
наследием» писателя. В отборе текстов, их редактировании (а в некоторых случаях
и переписывании), включении новых текстов для ППСС, как правило, участвует сам
писатель, а значит, присутствует личностное отношение писателя к своему
творчеству, его видение своих произведений как единого текста, способного
предать его художественное кредо. Первая часть монографии посвящена прижизненным
собраниям сочинений русских авторов художественной литературы, изданных на
русском языке. Первые полные собрания сочинений в России стали появляться еще в
XVIII веке, но прижизненные лишь с XIX века. В монографии впервые
рассматриваются прижизненные полные собрания сочинений русских писателей
XIX–XX веков как вид издания. Автор подробно останавливается на их истории,
типологии и принципах научного описания, на издательской практике. Во второй
части исследования речь идет о полных собраниях сочинений
Д. С. Мережковского, — он один из немногих писателей, кому удалось
при жизни выпустить два Полных собрания сочинений. Первое в 17 томах (СПб.; М.:
М. О. Вольф, 1911–1913), второе — в 24-х (М.: И. Д. Сытин, 1914). Оба
издания относятся к разряду завершенных, но непереиздававшихся. Они сравниваются,
изучаются с точки зрения текстологии, истории литературы, поэтики. По мнению
автора, если иметь в виду качество подготовки текстов и справочный аппарат, то
типологически ППСС-1, безусловно, является массовым, а ППСС-2 — научно-массовым
(несмотря на некоторые погрешности: ошибки, опечатки, неточности). В
историческом срезе оба издания характеризуются как доакадемические (хотя
академическое полное собрание сочинений Мережковского до сих пор не выпущено и
не подготовлено). Преимущественное внимание уделяется ППСС-2, оно предстает как
единое произведение искусства, построение которого соответствует триаде «тезис
— антитезис — синтез», выдвинутой еще в античности. В исследовании
рассматриваются частные историко— и теоретико-литературные вопросы,
демонстрируются и возможности «макротекстологического» подхода. В границах
структурированного самим же автором издания, формально семантическое единство
которого было подтверждено, А. Холиков воссоздал «парадный автопортрет»
Мережковского, заключенный в надежную рамку между авторским предисловием и
«Автобиографической заметкой». Показал, каким именно писатель хотел
видеть себя перед публикой, выстраивая самопрезентацию на страницах ППСС-2. В
мемуарах А. Белого, пишет А. Холиков, есть любопытное наблюдение: «Комната в
└Славянском базаре“ — в кирпично-коричневом тоне: в таком, как обертки всех
книг Мережковского; мебель — коричневая; Мережковский связался с коричневым
цветом — обой, пиджака, бороды и оберток томов…» И замечает, что и обложки
томов ППСС-2 действительно были коричневыми и даже в этом, если развивать мысль
Белого, соответствовали облику, принятому самим Мережковским.
Томас
Венцлова. Пограничье: Публицистика разных лет. СПб.: Издательство Ивана
Лимбаха, 2015. — 640 с.
Томас Венцлова (1937) — литовский поэт,
переводчик, литературовед, эссеист. Он, один из основателей Литовской
Хельсинкской правозащитной группы, в 1977 году был лишен советского
гражданства. Уехав из Союза, почти тридцать лет преподавал русскую литературу и
славянские языки в Йельском университете. В эту книгу вошли публицистические
статьи Т. Венцловы, его беседы с корреспондентами, переписка, воспоминания о Ю.
Лотмане, Е. Эткинде и о тех, с кем в эмиграции поддерживал близкие отношения —
И. Бродском и Ч. Милоше. Круг тем — судьба неофициальной культуры и моральный
выбор творческой личности в тоталитарном государстве; опыт внутренней и внешней
эмиграции; Литва советская и современная; литовская идентичность и отношения —
в их исторической ретроспективе — литовцев с поляками, евреями, русскими, с
теми, кто жил бок о бок не одно столетие. Для Т. Венцлловы всегда были
неприемлемы коммунистическая идеология, официальные советские ценности,
советский контроль над умами, стремление превратить народы в единую советскую
массу, насильственное почитание «старшего брата». Но водораздел, уверен он,
происходит не между нациями и народами, а между демократическими силами
(включая национальные) и тоталитарной системой. И нельзя слова коммунист и
русский превращать почти в синонимы. Не согласен он и с тем, что советская
система — логическое продолжение русского царизма. «Царская Россия и Советы —
разные институты. Советская система старается человека высветить насквозь,
подчинить полному контролю, не оставить ему никакого личного пространства. В
царское время разрешалось иметь любые воззрения до тех пор, пока человек не
нарушал законы государства». И неверно говорить о «русской эксплуатации».
Эксплуатирует власть, состоящая отнюдь не из одних русских, и эксплуатирует
всех. Т. Венцлова констатирует известное, что в СССР уровень жизни в России
ниже был намного ниже, чем в Литве, в худшем состоянии находились памятники
архитектуры, и таких вымерших деревень, как в России, не встречалось ни в
Литве, ни в Грузии. Т. Венцлова против того, чтобы из русского делали козла
отпущения, сваливали на него все несчастья советских лет, в конце концов,
существовала и литовская партийная элита, жаждущая переделить с русскими в свою
пользу места у власти и оклады. Его как литовца в первую очередь беспокоят его
земляки, их комплексы, их ошибки. Народ, нацию он воспринимает персоналистически,
как огромную личность, и «к этой личности причастны все в народе — и праведники,
и преступники. Каждый совершенный грех отягчает совесть всего народа и совесть
каждого в нем». Не раз он обращается к одному из самых больных вопросов
литовской истории — массовому уничтожению евреев под Вильнюсом, возле Каунаса,
в вильнюсском и каунасском гетто, в литовских местечках. «То, что случилось, —
пишет Венцлова, — было катастрофой для евреев, но гораздо худшей катастрофой
для литовцев». И пытается разобраться, почему же в конце июня 1941 года обычные
литовцы, не уголовники, ринулись уничтожать беззащитных людей, ведь шестьсот
лет два народа мирно уживались, хотя и сосуществовали в непересекающихся мирах.
Такого откровенного ответа, пожалуй, не найдешь ни в советской политкорректной
литературе, ни в российской: «Когда советские танки входили в Литву, литовцы
утирали слезы, а евреи из кожи вон лезли, чтобы всунуть танкистам цветы, хотя
рисковали попасть под гусеницы. Их радости не было границ!» Сами евреи, считает
он, своим поведением в 1940–1941 годах спровоцировали погромы, ведь половина, а
может быть, и больше коммунистов и чекистов Литвы составляли евреи, и это
благодаря их усилиям Литва вошла в состав Советского Союза. Т. Венцлова
отметает возможные обвинения в свой адрес в юдофобстве и антисемитизме,
отмечая, что до войны в советской Литве репрессиями занимались и евреи, и
литовцы, и те и другие совершали преступления. Наибольшая вина, по его мнению,
лежит на двух антигуманных государственных системах, которые натравили людей
друг на друга. И заключает: «Но человекоубийство все равно остается
человекоубийством, даже если оно кем-нибудь спровоцировано. И не следует здесь
все валить на систему и военные обстоятельства, ибо в условиях любой системы и
любых обстоятельствах можно вести себя иначе. В процентах вина неизмерима. Любовь
к родине не отметает чувство ответственности и критическое отношение к себе. И
именно к своим надо проявлять особо строгие требования». С начала
провозглашения независимости Литвы Т. Венцлова наблюдает, как проявляется
сохранившаяся советская ментальность в политике и идеологии Литвы, как
трансформируется национальное самосознание. Не испытывая по советской власти ни
малейшей ностальгии, он трезво смотрит на происходящее в Литве. «Когда в Литве
боролись за независимость, то повторяли: └Ах, большевики уничтожают нацию!“»Но
сейчас она тает гораздо быстрее. Лучшим способом сохранения национальных ценностей
оказалась как раз советская власть — ее по заслугам ненавидели, поэтому ставили
акцент на этих ценностях, клялись в верности им. Сейчас это стало скорее
демагогией». И признает, что реальной русификации не было, существовали
литовский язык, литовская пресса, литовский университет, литовское телевидение
и литовскому этническому наследию не чинили особых препятствий — во всяком
случае, после 1946 года. «Зацикленность на истории — нередко просто вранье. На
самом деле это немногих интересует. Важны лишь деньги. А историю приплетают как
обоснование для добычи очередной партии, — и добавляет: — Но это лучше, чем
советская власть». Публицистика Т. Венцловы — это другой, непривычный, взгляд
на мир, на историю, на день сегодняшний, взгляд человека, объездившего полмира,
интеллектуала, выступающего в поэзии скорее за индивидуальность, за язык, за
национальное своеобразие, а в политике скорее за глобальность, за глобализацию,
за единство мира, в том числе даже за некоторое стирание национальных граней.
Он дает свой универсальный рецепт оздоровления национального самосознания: не
обожествлять свою нацию, не смаковать мазохистски ее страдания, даже если они и
были тяжелыми, и не считать ее ни обиженной Золушкой, ни непогрешимой Святой
Девой.
Андрей Буровский. Санкт-Петербург как географический
феномен. (Серия «Санкт-Петербург: Тайны, мифы, легенды».) СПб.: ООО
«Метропресс», 2015. — 2015 с.
Петербург — совершенно исключительное
явление во всей русской, а может быть — и в мировой истории, утверждает историк
Андрей Буровский. В Петербурге становится реальным то, что в любом другом месте
покажется невероятным. В нем все время что-то происходит в самых разных
областях культуры. А петербуржцы, по его мнению, — особый субэтнос, особая
порода россиян. Они маниакально вежливы, их речь литературна, так правильна,
что кажется особым говорком. У них особые черты поведения, часто коренных
жителей города можно определить даже по походке, по замедленным точным
движениям. Уровень образования чрезвычайно высок: в Петербурге шоферы такси
могут спорить о сочинениях Сартра или обсуждать французских импрессионистов. Но
самое удивительное, что с момента основания города в нем снова и снова
повторяется одно и то же: Петербург изменяет каждого, кто прикоснулся к нему
даже приезжающих на короткий срок. А тот, кто поселился в Петербурге,
незаметно, но и неотвратимо превращается в петербуржца. И хотя после революций
и Гражданской войны, после блокады коренное население почти исчезло, особый,
петербургский менталитет жителей сохранился. Чтобы разобраться, через какие механизмы
город оказывает удивительное воздействие на человека, А. Буровский с помощью
современных методик посмотрел на Петербург как на географическое явление.
Граница суши и моря; северные широты — с точки зрения европейца, край населенного
мира; геологические границы — стык Балтийского щита, древней
кристаллической платформы и Русской равнины с ее мягким рельефом; разнообразие
ландшафта — смешанный лес, тайга, заливные луга, пойма, болота, сосредоточенные
на очень небольшой территории. Все это факторы, оказывавшие и оказывающие
особое влияние на самочувствие тех, кто, приезжая, как правило, из
континентальной России, заселял и заселяет город, выросший на краю своей
страны. Белые ночи — феномен не только петербургский, но чудом он стал для тех,
кто никогда не видел подобного ранее. Жизнь на параллели, критичной для самого
существования человека, богата экстремальными непредсказуемыми ситуациями. Над
геологически активными разломами (распределенными по городу неравномерно), пока
их края расходятся, изменяется течение геофизических, геохимических и
энергетических процессов, базовых, физических и химических характеристик среды.
У людей, живущих над ними, на подсознательном уровне изменяются реакции на
окружающее, растет напряженность. Отсюда — «состояние психики все время
тревожное, сон сбивается, границы реального и потустороннего размываются».
Закономерно появление феномена двойничества, его отражение в петербургском
тексте прослеживает автор. Помимо контрастности геологических структур, географических
ландшафтов, природных условий, существует и другая: Петербург, столичный и
портовый город, всегда находился на стыке народов и культур. Когда-то здесь
столкнулись миры русской, финской, скандинавской культур. Смесь одних народов —
русских, немцев, шведов, голландцев, французов, эстонцев, изрядно поубавленная
«отцом народов», — заменила в наше время другая. Теперь значительную часть
городского населения составляют представители Средней Азии и Кавказа. Но с
самого начала основания города у его жителей вырабатывалась одна важная черта —
терпимость, большее принятие иного, непохожего человека, большая пластичность.
А. Буровский в своем исследовании, чтобы определить особость Петербурга,
неоднократно обращается к истории других городов, русских и европейских. Он
подробно воссоздает историю основания города и его дальнейшего развития. И
рассеивает многочисленные мифы: о создателе города Петре I, о времени постройки
Петербурга, о городе на костях… Многие мифы были порождены теми, кто не хотел
когда-то ни строить Петербург, ни жить в нем. Да так и укрепились в сознании
потомков. Но место, выбранное для строительства нового российского города,
нельзя называть ни пустым, ни гиблым: территория будущего Петербурга была густо
заселена, по крайней мере, со средневековья, здесь жили по городам и селам
русские, шведы, немцы, финны. К 1703 году в этих местах обитало не менее 8–10
тысяч человек. И если военные поселения и крепости могли быть поставлены в
неплодородных местах, то уж крестьяне никогда не селились там, где трудно
кормиться сельским трудом. Цифрами и фактами А. Буровский доказывает
несостоятельность мифа о городе на костях: цифры смертности в молодом
Петербурге для начала XVIII века — 6–8 % в год — обычные для того времени, и
погибли при строительстве города не десятки тысяч, а тысячи четыре-пять, и
число сбежавших превышало количество умерших. Рассеивает автор и миф о рабском
труде первых строителей Петербурга: работа оплачивалась по стандартному тарифу
того времени — один рубль в месяц, и характерно — случаев присвоения
причитающихся строителям денег не известно. А размышляя о выборе места для
строительства Петербурга, едва ли не самого неподходящего, сознается, что не
может найти рационального объяснения мистике решений Петра I. А. Буровский
подробно пишет, как первоначальная хаотичная застройка обрела логику и план,
как начиная с 1769 года, когда Екатерина II утвердила план регулярной застройки
города, до 1840-х годов город приобретал знакомый нам строгий, стройный вид.
Прослеживает, как росло, менялось население города, и считает, что
Санкт-Петербург — единственный в истории город, в который постоянно приходит
новое население, и из поколения в поколение переживает шок встречи с неведомыми
ранее «явлениями», и как город «воспитывает» человека, из века в век делает его
петербуржцем. Много статистики, много фактов. Многое, по собственному признанию
автора, так досконально исследовавшего феномен Петербурга, все равно остается
для него непостижимым. Одно для него несомненно — у этого города еще долгое
будущее.
Андрей
Максимов. Как не стать врагом своему ребенку. СПб.: Питер, 2015. — 224 с.
Андрей Максимов, известный писатель и
телеведущий, автор нескольких книг по психологии общения, размышляет о
взаимоотношениях взрослых с детьми. У него есть собственный опыт — двое детей,
к нему часто обращаются в критических ситуациях родители, каверзные вопросы
задают слушатели его лекций. И он очень внимательно изучил труды авторитетных,
мудрых педагогов Януша Корчака и Симона Соловейчика, психолога Абрахама Маслоу
и многих других. В первой части, теоретической, автор предлагает взглянуть на
своего ребенка не как на свою собственность или этакого «недочеловека», которого
надо «лепить» по своему подобию, а как на человека самостоятельного, у которого
уже есть собственный опыт жизни, своя позиция, свои взгляды, свои проблемы. И
этого человека надо уважать, понять, а иногда можно у него и поучиться. По
своей насыщенности и количеству открытий детство, считает А. Максимов, самая
серьезная пора человеческой жизни. Иногда этот период тяжело переживается. «Мы
никак не можем, да и не хотим понимать: когда у девочки отнимают шоколадку и
когда у Анны Карениной отнимают любовь — две дамы страдают одинаково!» Или:
«Когда взрослый жалуется: └Петьку продвинули по службе, а меня опять задвинули“
— мы понимаем: это важная проблема, которую необходимо обсудить, и, может быть,
помочь человеку». Когда ребенок кричит: └Петька, гад, не дал мне списать, и я
получил двойку!“ — нам совершенно ясно, что это инфантильные вскрики. Пройдет.
Не стоит обращать внимания. Откуда такая несправедливость?» Теоретическая
часть, включающая и экскурсы в историю педагогии, и цитаты из трудов именитых
педагогов, и философское осмысление места маленького человека в нашем взрослом
мире, — живой, остроумно построенный разговор. И из этого разговора можно
извлечь много полезного, позволяющего посмотреть на наши требования глазами
ребенка. Ребенок капризничает, не хочет идти спать: а пусть папа представит,
как бы он себя чувствовал, если бы его укладывали спать, не дав посмотреть
интересный матч? Во второй части, практической, автор рассматривает разные
ситуации, в которых нам так легко стать своему ребенку врагом, и предлагает
свои рецепты, позволяющие этого избежать. Дети и призвание; дети и школа; дети
и досуг; дети и любовь, дружба; дети и деньги, труд, искусство, воспитание.
Кажется, охвачены все сферы, волнующие родителей. А. Максимов предлагает
родителям, настойчиво подталкивающим свое чадо к будущей профессиональной
деятельности, задуматься, что принесет их повзрослевшему ребенку счастье и
душевный комфорт: деньги и престиж или интересная любимая работа? И размышляет
о том, как угадать призвание ребенка (ведь призывает Господь). О современной
системе образования Максимов пишет нелицеприятно. На протяжении веков качался
педагогический маятник, отдавая приоритет то зубрежке, то умению анализировать,
думать. В настоящее время победила методика XVIII века — зубрежка. Но дети не
хотят зубрить, и дело родителя неуспевающего ребенка разгадать, не понял
ребенок материал или не зазубрил, помочь ему обрести смысл в любой школьной
ситуации. И конечно, очень актуально: подавляющее число родителей оценивают
своего родного школьника в такой системе координат, в которой учитель всегда
прав, а ученик всегда виноват. И получается, что ребенка унижают и обижают
сначала в школе, а потом и дома. Защищать ребенка — это главное родительское
дело, уверен А. Максимов, а ребенок-школьник должен понимать: у него есть дом,
где его всегда поймут и не дадут в обиду. К какой бы теме ни обращался автор,
он убежден, что у родителей есть, в сущности, два действенных оружия:
доверительные разговоры и собственный пример. Все остальное либо не действует
на наших детей, либо их раздражает. Не надо читать ребенку нотации, а надо
именно разговаривать и слышать его, даже если иногда он ставит вас в тупик с вашим
окостенелым опытом. Ребенок совершил некий проступок — можно сразу накинуться
на него и отругать, а можно начать с вопроса: «Почему ты так сделал?» Не
навязывать ребенку полезную и не любимую им пищу, свои взгляды на досуг, а
объяснять, что полезно, что вредно. Искать мотивацию — не приказывать: «делай
это», «убери то», а — «помоги мне». Наши дети, дети компьютерной эпохи, —
другие люди. Они формируются не так, как мы, у них свои вкусы, предпочтения.
Они живут в новой реальности, в которой компьютер и гаджеты играют роль,
оценить которую мы еще не в силе. Сегодня мы запрещаем злоупотреблять
компьютером, а в начале и середине XIX века от детей книги запирали в
шкаф. Но и в нашей новой реальности дети нуждаются в воспитании, в воспитании
как в форме неподдельного интереса к ним и их проблемам. Жить рядом с
подрастающим чадом, самобытным человеком, тяжело, но интересно. Что-то в
высказываниях (а именно так определяет жанр книги сам автор) А. Максимова может
показаться спорным и резким, но помочь родителям не «задавить» ребенка, а
подготовить его к самостоятельности, стать способным принять вызовы современной
жизни, она может. В конце глав помещены притчи, сказки, действующими лицами
которых являются обычные в реальности и необычные для сказок персонажи. Это не
иллюстрации к главам, а своего рода отражения, метафоры и повод для совместного
прочтения, обсуждения и разговора родителей и детей.
Публикация подготовлена
Еленой Зиновьевой
Редакция благодарит за предоставленные
книги Санкт-Петербургский Дом книги (Дом Зингера)
(Санкт-Петербург, Невский пр., 28, т.
448-23-55, www.spbdk.ru)