По материалам фронтовых дневников, хранящихся в архивах. Продолжение
Опубликовано в журнале Нева, номер 3, 2015
Продолжение. Начало см.: Нева. 2015. № 2.
Станислав Рудольфович Сапрыкин родился в 1969 году в Симферополе. Окончил Калужский УАЦ ДОСААФ (в СССР летные центры готовили летчиков-истребителей запаса) и Симферопольский государственный университет. По специальности историк. Публиковался в газете «Крымскаяправда», альманахе «Пегас» и на русскоязычных литературных сайтах. Живет в Крыму.
После окончания в начале 1940 года училища я, младший лейтенант, прибыл для прохождения службы в бомбардировочный авиационный полк, базировавшийся в Борисполе и Гоголеве. Полк недавно вернулся из Польши, где осуществлял транспортные операции, — пилоты имели большой налёт и хорошую подготовку. Уже при мне, правда без моего участия, полк действовал в Бессарабии — высаживал десанты.
В следующем году я вошел в строй в качестве пилота-командира самолета ТБ-3, налетав сорок часов одиночных полетов по кругу и по маршруту и сто пять часов в строю, в том числе на учебные бомбометания.
11 июня 1941 года мы с остальными эскадрильями полка должны были убыть в летние лагеря, но почему-то вместо перелета к месту дислокации двенадцать самолетов нашей эскадрильи разобрали, погрузили на составы и вместе с регламентными запчастями отправили в неизвестном направлении. Возможно, подумали мы, нас хотят переучить на новые ТБ-7.
На следующий день нашу эскадрилью, в количестве более ста человек летного и технического состава, посадили на поезд и в обстановке строгой секретности отправили в западном направлении. Сообщили только, что нас выводят из состава 18-й авиадивизии и переводят для усиления 15-й смешанной авиационной дивизии Киевского ОВО, дислоцированной в районе Львова и не имеющей своей бомбардировочной авиации. Выдвижение к границе объяснили подготовкой к очередным учениям «для повышения боевой готовности».
Мы, конечно, люди военные, но к чему такая секретность, почему бы не перелететь самостоятельно и в чем задача предстоящих учений? Впрочем, подобные вопросы не сильно беспокоили меня и мой экипаж, состоявший, кроме меня, из правого пилота, штурмана-бомбардира, двух стрелков-младших техников и старшего техника.
Прибыли мы на аэродром в местечке Комарно, находящемся в сорока пяти километрах юго-западней Львова. Туда же доставили и двенадцать разобранных ТБ-3. В Комарно должен был располагаться 66 ШАП, но к моменту нашего прибытия штурмовиков перевели на аэродром Куровице.
Кроме нашей эскадрильи, на аэродроме находилось около пятидесяти красноармейцев боевого охранения, использовавшихся также в качестве грубой живой силы при сборке самолетов. Сборку начали в ускоренном темпе, в отсутствие трактора и козлов: на краю аэродрома выкопали несколько больших ям с откосами, куда укладывали секции самолетов, соединяя их болтами.
18 июня обстановка частично прояснилась: наша эскадрилья, согласно поступившей директиве, приведена в боевую готовность, чтобы начать действовать в ближайшие дни; штурманы получили карты предполагаемого района боевых действий для изучения основных навигационных ориентиров на маршрутах. Однако директива о «немедленной боеготовности» вызывала больше вопросов, чем давала ответов. Район, предложенный для изучения, — огромная территория от польских Сувалок до румынской Констанцы. Изучить на ней маршруты подходов и ориентиры за короткое время невозможно, хотя полк и имел опыт действий на сопредельных территориях. Поэтому командир эскадрильи посоветовал уделить особое внимание району вблизи львовского выступа: Грубешов–Туробин–Аннополь–Дембица–Лютовиска–Прешов–Попрад–Тыргу–Мереш. Но зачем, ведь это территория наших союзников — немцев, ладно еще румыны? Когда мы уяснили, что наши тяжелые бомбардировщики секретно перебазированы к самым западным границам, мы предположили даже такой фантастический вариант, как атака английского Суэцкого канала или самого Лондона, правда, для его осуществления потребовалось бы увеличить экипаж и делать две промежуточные посадки в Европе, на территории Германии. Но ведь немцы — наши союзники, зачем тогда изучать район расположения их частей? Значит, война, и не с английскими империалистами, а с немцами, неизбежна и может начаться в ближайшие дни!
21 июня был обычным трудовым днем. Ввиду секретности нашего пребывания в Комарно и необходимости скорейшей сборки самолетов нас не отпускали в увольнительные даже по выходным. Вечером, после построения, личный состав разошелся на отдых. Мой экипаж, назначенный в дежурное звено из трех самолетов, успел отдохнуть днем, поэтому я и штурман отправились к замаскированной стоянке нашего самолета, над заправкой которого еще с обеда хлопотали техники. Шутка ли, на полную заправку ТБ-3 требовалось до четырнадцати часов, плюс загрузка бомбового вооружения и заливка воды в систему охлаждения моторов. Маскировка, конечно, была весьма условной, учитывая огромные размеры наших воздушных линкоров: для покрытия одной эскадрильи ветками потребовалось бы вырубить весь лес в округе, что само по себе демаскировало бы аэродром. Хорошо, что вместе с самолетами доставили специальную маскировочную сетку, частично прикрывающую бомбардировщики.
К полуночи звено было заправлено, в самолеты зачем-то загрузили повышенную бомбовую нагрузку — две тысячи восемьсот килограммов фугасных авиабомб. Рассчитывая, что дежурство пройдет без происшествий, экипажи отправились в штабной блиндаж покемарить.
22 июня 1941 года в 1.30 нас разбудили дежурный по аэродрому и командир эскадрильи. Поступил приказ из штаба КОВО вскрыть «красный» пакет: сегодня возможно внезапное нападение немцев. Пока обсуждали полученную информацию, на аэродром поступил звонок — война! Вылет через двадцать минут, цель — аэродром Лютовиска.
Штурман проложил маршрут — меньше ста километров от нашего аэродрома, почти на польской границе. Лютовиска — аэродром базирования немецкой авиации, а тревога не учебная, неужели война! Сто километров для ТБ — это ближний бой, можно штурмовиков посылать. Три наших бомбардировщика могут сбросить больше восьми тонн смертоносного груза, значит, полномасштабная война!
Излишней суеты не было. Во время короткой предполетной подготовки командир звена дал указание следовать за ним с курсом взлета до набора высоты тысяча метров, затем, собравшись звеном, сразу ложиться на боевой курс, продолжая набор до двух тысяч. Бомбометание производить группой, с высоты два километра, на приборной скорости сто пятьдесят километров в час, без дополнительного маневрирования над аэродромом. Остальные расчеты в полете.
Два километра для ТБ-3, несмотря на его малую полетную скорость, — это уже за пределом точного бомбометания. В ходе учебных и проверочных полетов, где все направлено на достижение максимальной точности, мы бомбили бетонными болванками с высоты восемьсот-тысяча пятьсот метров на скоростях от ста пятидесяти до двухсот километров в час. Но в условиях возможного противодействия со стороны противника командир хочет сделать нашу атаку менее опасной, впрочем, и два километра не спасут от пушечного зенитного огня.
Экипаж занял свои места, один за другим заработали автостартеры, включились внутреннее освещение и навигационные огни. Ночь выдалась очень темной. Не помню, чтобы я попадал в такие условия при учебных полетах. Проверяем коротковолновые радиостанции, радиопеленгаторы, компасы. Взлетаем — нагруженный ТБ с трудом отрывается на скорости сто километров в час. После взлета (наша машина взлетала третьей) я сразу потерял впередилетящуюпару, хотя дистанция между моим и впереди летящим самолетом не должна быть более пятисот метров.
Набираем тысячу метров, через десять минут по указанию штурмана разворачиваюсь на боевой курс и продолжаю набирать высоту. Два километра с бомбовой нагрузкой наш «летающий барак» будет набирать более двадцати минут. Наконец впереди вижу слабые огни своего звена. Догонять — значит идти на максимальной тяге — греть моторы. Выйдем на цель самостоятельно. Ловлю себя на мысли, что войну я еще не прочувствовал, все идет как в любом учебном полете.
Штурман сигнализирует, что до цели пять минут. Гасим все ненужное освещение. Еще раз проверяю высоту и скорость. Бомбардир вносит последние корректировки в бомбовый прицел. При таких условиях полета истинная скорость приблизительно сто шестьдесят пять километров в час — поправка на высоту плюс сто метров. Главное — вести самолет равномерно, без кренов, тангажа и скольжения. В ночной темноте обнаружить аэродром — не простая задача, если только противник сам себя не выдаст. А он себя выдал. Услышав гул моторов двух первых самолетов, включил несколько прожекторных установок; заработала зенитная артиллерия. С этого момента я как будто потерял счет времени.
Ведущий, выйдя на точку сброса, дал команду открыть бомболюки. Первый и второй самолет, сбросив роковой груз, проследовали дальше, до точки разворота. Расстояние между ними и моим самолетом было около километра — это приблизительно двадцать секунд. Я не видел результата их бомбометания, зато заметил, как один из наших самолетов отклонился от курса и с дымом, заметным даже в ночном небе, пошел вправо, теряя высоту. Страха я не испытывал, не потому что считал себя храбрецом, просто понимать что-либо во время первого боевого вылета и одновременно делать свою работу, дав волю чувствам, не мог. Сосредоточившись на приборах и органах управления, стараясь не смотреть в осветившееся разрывами небо, я вел самолет к точке сброса. Всё, бомбы сброшены! Значительно полегчавший «барак» проходит над аэродромом противника, чтобы, минуя опасный участок, развернуться и лечь на обратный курс. Звена больше нет — не видно ни первого, ни второго бомбардировщика.
Зенитчики пристрелялись, самолет вздрагивает от ударов «градин», но летит. Стараюсь набрать высоту, чтобы сбить расчеты зениток. Осматриваюсь: самолет догоняют огненные трассы — ночной истребитель. Взлетел отчаянный одиночка, ориентируясь на огоньки наших выхлопов. Это полная неожиданность: откуда у немцев «ночник»? Ночные вылеты на бомбометание считаются наиболее безопасными. Мы уже миновали зону действия зениток, но истребитель продолжает настырные атаки: огненные трассы бьют по самолету, стрелки пытаются вести заградительный огонь, но попасть ночью в быстролетящий истребитель, не зная необходимого упреждения, — сверхсложное задание. Внезапно падают обороты, а затем загорается четвертый двигатель. Техник задействовал огнетушитель — четыреххлористый углерод потушил вырывающееся пламя, но двигатель поврежден. Увеличиваю нагрузку на три оставшихся. Истребитель прекратил атаки (наверное, закончился боезапас или боится далеко уходить от базы ночью), возвращаемся домой, обходя территорию противника. Первый двигатель греется, возможно, пробит радиатор. Самолет медленно теряет высоту. Только теперь я начинаю понимать, что происходит. В голове вертится одно слово: «война»!
К аэродрому подошли на высоте тысяча двести метров, на трех двигателях. Откуда у немцев ночной истребитель? На глиссаде зажигаю посадочные факелы. Можно садиться. Пытаюсь выровнять самолет, но руль высоты не работает, полностью убираю тягу и, не создав нормального посадочного положения, падаю на обозначенную полосу. От удара самолет проседает, ломая тележки шасси, и со скрежетом, цепляя землю деревянными трехметровыми винтами, останавливается. Возгорания нет, выбираемся из самолета. Результат нашего вылета, продолжавшегося один час девятнадцать минут: поврежден руль высоты, самолет изрешечен (только в крыльях мы насчитали более двадцати пробоин от снарядов и пуль истребителя и зениток), при посадке ранен штурман, повреждены шасси и два винта, все двигатели требуют тщательной проверки и ремонта. Силовые элементы планера и крепления двигателей визуально не пострадали, все-таки ТБ-3 — крепкий самолет. Но самое страшное: осколком или огнем истребителя убит один из стрелков-техников. По заявлению раненого бомбардира, бомбы нашего звена по аэродрому попали, эффективность вылета оценить невозможно, но, судя по огням и освещенным силуэтам на земле, часть наших бомб легла на стоянку, как минимум один двухмоторный самолет и грузовой автомобиль или бронетранспортер горели. Результат не был сфотографирован. Наши потери: два самолета, что с экипажами — неизвестно.
Война действительно началась этой ночью, по отрывочным сведениям, немецкие войска при поддержке авиации перешли границу по всему фронту. Наш аэродром не бомбили, немецких самолетов над Комарно мы не видели.
Как только рассвело, наземные службы (двенадцать техников, не считая красноармейцев) принялись за наш потрепанный линкор. Были заменены два двигателя с винтами, руль высоты с тягами, тележки шасси, залатаны дыры и пробоины. Убитого стрелка похоронили на ближайшем сельском кладбище, раненого штурмана отправили во Львов.
23 июня 1941 года, ночью, мы получили задание разбомбить железнодорожный узел на территории Польши, южнее Острува. Чтобы не лететь вчетвером, мой экипаж доукомплектовали штурманом и стрелком из нашей же эскадрильи, но из-за сложного ремонта самолета, продолжавшегося в авральном режиме более суток, вылететь под покровом темноты не получилось. Я высказал некоторые опасения по поводу скоротечного ремонта, но мне при помощи мата объяснили, что другим самолетам эскадрильи поставлены иные задачи и надо лететь.
Взлетели в 6.15, в утренней дымке, звеном из трех самолетов, без прикрытия, как и накануне. По той же схеме, после отрыва на малой высоте, постарались как можно быстрее покинуть район аэродрома, на высоте один километр легли на боевой курс. Главное — не встретить истребителей противника! Я пристроился к звену слева от командира, с интервалом и дистанцией в пятьдесят метров и с дистанцией сто и интервалом двадцать пять метров от второго борта.
Пока набрали высоту два километра, оказались над территорией немцев. Заработала зенитная артиллерия, вокруг самолетов в смертельном гопаке закружились черные дымные разрывы. Командирский самолет задымил, сбросил бомбы, но с курса не свернул. Мы увеличили дистанцию и интервал. Зенитный огонь становился все более интенсивным, черно-красные разрывы — все ближе. Второй самолет внезапно вспыхнул и, взорвавшись, развалился в воздухе, возможно, сдетонировал боезапас или топливо. Раскрытых куполов нет. Я понимаю, что сейчас, буквально на глазах, погибли мои товарищи, но могу только, стиснув зубы, лететь дальше, бомбить фашистскую сволочь. Командир сходит с боевого курса и правым разворотом, пытаясь выйти из-под огня, берет обратный курс. Значит, надо уходить. Внизу штурман замечает железнодорожное полотно, это не Острув, но вражеская территория, неприцельно сбрасываем бомбы, они падают в поле, метрах в ста от железной дороги, с разносом в несколько сотен метров. Полностью освобождаемся от нагрузки и разворачиваемся, пытаясь следовать за командиром. Медленно снижаемся, чтобы подойти к своему аэродрому на минимальной высоте. Активная фаза вылета закончена. Мы не смогли прорваться через противовоздушную оборону немцев, теперь остается спасать себя и технику. Сегодня моему экипажу везет: видимых повреждений нет. Начал перегреваться третий двигатель, возможно, это последствие скоротечного ремонта. Снижаю на него нагрузку до семидесяти процентов от номинальной.
К аэродрому подошли на высоте пятьсот метров, так и не встретив в воздухе никаких самолетов. На глиссаде у командира возникли какие-то проблемы, и его самолет ушел с набором высоты на второй заход. Я сел первым. После вчерашнего приземления сегодняшняя посадка показалась мягкой, как на перину. Командир сел со второго захода — его самолет беспомощно остановился на полосе.
Еще при заходе я удивился, как хорошо замаскированы остальные самолеты, но, сев, узнал, что остатки нашей эскадрильи получили приказ перебазироваться в тыл из-за угрозы захвата аэродрома наступающим противником. Вместо улетевших ТБ-3 в Комарно перебазировали И-153 штурмового авиаполка. Дежурное звено из нескольких «чаек» уже стояло на краю поля.
Причиной проблемы с третьим двигателем было небольшое отверстие в радиаторе, возможно от осколка, что вызвало течь воды и перегрев. После ремонта третьего двигателя, погрузив остатки личного состава на свой и еще один, оставленный для этой цели бомбардировщик, мы взяли курс на аэродром Николаевка. Уже на маршруте получили приказ следовать на аэродром Гоголев. Командирский ТБ-3 пришлось бросить в Комарно ввиду сложности ремонта, на который не было времени.
В конце июня наш бомбардировочный полк дислоцировался уже на аэродроме Грабцево, под Калугой, куда был переведен после атаки немецкой авиации на Гоголев.
Фрицы упорно стремились выйти на рубеж Краслава–Полоцк–Витебск–Орша, с которого их авиация могла бы бомбить Москву. Прикрывать столицу должен 6ыл 6 ИАК ПВО Москвы. Задачей нашего полка был удар по аэродромам и переправам, танковым и моторизированным колоннам.
1 июля 1941 года наша эскадрилья получила приказ нанести бомбовый удар по колоннам противника у Борисова. Приказ пришел с опозданием, когда уже начинало светать, и командир полка вынужден был отдать команду на утренний взлет, правда договорившись с «соседями» и «верхами» об организации истребительного прикрытия.
Поднялись в воздух в 5.45. Ясно, встает яркое июльское солнце, погода идеальная, но только не для нас — ночных бомбардировщиков. Вылетели двумя группами с небольшим интервалом по времени, я — во второй. За нами поднялись в воздух «ястребки» — истребительное сопровождение. Они должны довести нас до линии фронта, где нас встретят истребители прифронтовой полосы, сесть на дозаправку и принять нас на обратном пути. Дальность И-16 с нашей не сравнить. Никакой линии фронта нет, немец быстро продвигается ударными танковыми колоннами в нескольких направлениях, стремясь охватить наши обороняющиеся части.
Идем на трех тысячах метров. Маршрут проходит южнее Смоленска. Между Смоленском и Оршей у «ястребков» заканчивается топливо, прикрытие отходит на аэродром «подскока», но нас никто не встречает, неужели напутали в штабах?
В пилотскую кабину зашел штурман — сообщить, что первая группа уже отбомбилась и без потерь легла на обратный курс.
Выход на цель делаем с задержкой по времени, с разных высот. Снижаемся до двух километров, хотя и это очень большая высота для атаки подвижных малоразмерных целей. И вот мы над целью. Где-то внизу, в дорожной пыли, на Могилев и Витебск двигаются немецкие колонны. При бомбометании главный в экипаже — это штурман. Задача летчиков: следуя его указаниям, вывести воздушный линкор на цель. Из пилотских кресел мы цели не видим: она накрыта носом ТБ-3. Бомбардир из своей штурманской кабины видит все, что находится под нами, его главный прибор — ОПБ-2, в его же руках и механический бомбосбрасыватель.
То, что мы над целью, подтверждается редкими выстрелами полевой зенитной артиллерии, но выстрелы хилые — немцы на марше и не могут прикрыть себя стационарными зенитными батареями, надеются на господство в воздухе своих истребителей. Но и точно накрыть двигающуюся технику с такой высоты невозможно — бомбы падают в поле, не причинив вреда неприятелю. Разворачиваемся домой, а вот и «мессеры». Заходят сзади и начинают планомерно расстреливать. ТБ-3, даже пустой, едва разгонится до двухсот километров в час, уйти от преследования невозможно, остается нервно огрызаться «дашками», быть убитым ох как не хочется! Первым атакуют самолет командира. Наш самолет не успел пристроиться к звену, идем на несколько сотен метров ниже, достается и нам. Клинит пулеметы одной из задних турелей, загорается второй двигатель. Старший техник из своей кабины внутри крыла подбирается к горящему двигателю: перебит топливопровод. Ему удается совершить подвиг: не выключая мотора, ликвидировать возгорание «тайфуном» и заделать разрыв. Наконец появляется наше прикрытие, истребители завязывают бой, и мы можем следовать в относительной безопасности.
Встаю, чтобы обойти самолет и осмотреть повреждения: на удивление, кроме нескольких пулевых отверстий в фюзеляже, все цело. Замечаю, что один из двигателей, четвертый, начинает работать с перебоями и вскоре останавливается: дубовый винт бессильно крутится флюгером, не создавая тяги. Возвращаюсь в кресло, принимаем решения следовать в Грабцево на трех моторах. Самолет командира начинает снижение, следуя за ним, замечаю, что у него стоят все четыре двигателя — полный отказ, теперь только вынужденная посадка. (У ТБ-3 надежная топливная система: каждый из четырех крыльевых баков разделен на три герметичных отсека со своими заливочными горловинами, перекрестное питание отсутствует. Неужели огонь истребителей повредил все двигатели?) Самолет командира медленно планирует к земле (под нами лес), маневрируя змейкой, стараемся не упустить его из виду. Самолет падает на лес и загорается, членов экипажа не видно. Можно найти площадку и сесть, но нам не взлететь на трех двигателях, и мы сами превратимся в заложников ситуации. Второй оставшийся самолет тоже поврежден, командир упал в районе Ельни — это тыл, наша территория, будем надеяться, что выжившим помогут.
Уже находясь в зоне Грабцева, видим, что наш аэродром был атакован авиацией противника. Садимся сразу после удара, на аэродроме очаги возгорания. После посадки на рулении в нас врезается зазевавшийся И-16, повреждая правую тележку шасси, слава богу, нет пострадавших, в течение суток наш самолет починили.
Весь день я думал о самолете командира, о том, что стало с экипажем, правильно ли мы поступили, что не сели на ближайшее поле и не оказали помощь товарищам. Через несколько дней стало известно, что экипаж погиб. И то была не единственная потеря того дня: на этом участке фронта мы потеряли пять истребителей сопровождения и прикрытия, «фрицы» потеряли три самолета.
Вечером — новый приказ: нанести удар по железнодорожной станции Минск, чтобы воспрепятствовать подвозу горючего и боеприпасов немецким войскам.
2 июля, в 0.30, меньше чем через сутки после предыдущего вылета, наше звено из трех самолетов поднялось в воздух и взяло курс на Минск. Запас времени позволял с рассветом оказаться на обратном курсе, над территорией, не занятой немцами. Покинув зону Грабцево, мы пролетели над яркими огнями ложного аэродрома, с имитацией посадочных костров, — это наземные службы после сегодняшнего дневного налета создали в нескольких километров от Грабцева «цель» для немецких бомбардировщиков.
Ночь, несмотря на легкую облачность, была ясной, с высоты двух километров можно было различить извилистые отблески Десны и Днепра, отличить плотную темноту лесов от более светлых пятен полей. Темными и безлюдными выглядели населенные пункты — работала светомаскировка. На цель вышли без происшествий, но над самым Минском, уже четыре дня как захваченным фашистами, заработала зенитная артиллерия. Огнем противника был подбит один из наших самолетов, экипаж посадил самолет, но какая участь ждет их — плен. Промахнуться по хорошо известной стационарной цели невозможно: штурманы открыли бомболюки, и два наших оставшихся самолета, освободившись от бомб, пошли на противозенитный маневр с интенсивным изменением курса и высоты. После разворота, по очагам возгорания, я понял, что бомбы легли с большим разносом. Мы нанесли удар не только по железнодорожной станции, но и по городу, а ведь несколько дней назад это был наш город, там остались наши, советские люди, сколько их пострадало этой ночью от фугасок своих же бомбардировщиков? Недавно Минск бомбили немцы, а теперь мы довершаем начатое ими.
Мы вышли из зоны досягаемости зениток и легли на обратный курс. На Грабцево вернулись утром, когда другие бомбардировщики уже возвратились с ночных заданий: ночное небо — стихия тяжелых и медленных бомбардировщиков. Наш самолет сел без единого повреждения, хорошо, если это станет нормой. Все же один экипаж мы потеряли.
Весь оставшийся день летно-подъемный состав отдыхал, наземные службы готовили самолеты к следующим вылетам: проверяли количество воды и масла в системах охлаждения, заправляли бензином, загружали бомбы в кассеты. Ночь, вопреки ожиданиям, обошлась без вылетов.
3 июля, в первой половине дня, эскадрилья получила приказ нанести удар по колоннам немцев, форсирующим Березину. Наше звено взлетело в 12.45, истребительное прикрытие организовать не успели. Солнце — наш враг, но приказы не обсуждают. Взлетели двумя группами, со значительным интервалом, вызванным подготовкой большого числа самолетов. Когда наша группа только покидала зону аэродрома, первая уже выходила на цели.
Над Березиной попали под сильный зенитный огонь. Попаданием был выведен из строя первый двигатель. Меньше чем через минуту подбит второй самолет, экипаж спасся на парашютах над территорией, занятой немцами. Избавившись от груза, левым разворотом мы легли на обратный курс. Через минуту был сбит самолет командира. Осколком снаряда ранило нашего штурмана. Оставшись в одиночестве, мы повели самолет со снижением, стараясь быстрее покинуть зону обстрела. В правой и левой консоли зияло по сквозной дыре от неразорвавшихся снарядов, вышли из строя указатели скорости, продольного крена, высотомеры, но самолет управляем и летит на трех двигателях. Так и дотянули до Грабцева. На пробеге загорелся поврежденный первый двигатель, но после остановки пожар быстро потушили. Хорошо, что нас не обнаружили немецкие истребители: первая группа потеряла два самолета из-за воздушных атак, при этом было повреждено до четырех самолетов противника — на нас у немцев просто не хватило истребителей.
После ужина летный состав получил право за заслуженный сон, вылетов этой ночью не планировалось.
4 июля, после полуночи, эскадрилье скомандовали подъем, экипажи трех бомбардировщиков собрали на командном пункте. Поступил приказ срочно нанести удар по железнодорожной станции Рогачев, занятой немцами, — это западнее Бобруйска, у Днепра.
Взлетели в 2 часа 35 минут, прошло менее восьми часов после предыдущего вылета. Ночь выдалась темной. Вскоре внизу справа остались огни ложного аэродрома. Вышли на цель, два первых бомбардировщика сбросили «груз», у нашего самолета возникли проблемы с бомбосбрасывателем, и я принял решение, ввиду отсутствия противовоздушной обороны над Рогачевом, отстать от группы и выполнить второй заход. Сброс произвели с небольшим углом пикирования. На базу вернулись без происшествий.
Всю пятницу мы получили возможность отдыхать. Во второй половине дня, изрядно выспавшись, я с товарищем смог в первый раз с начала войны побывать в Калуге, прогуляться по набережной Оки и даже посетить ресторанчик на Старом Торгу, где еще можно было заказать графинчик армянского коньяка, столь любимого авиаторами. В часть мы вернулись, когда уже стемнело.
Утром 5 июля получили задание нанести бомбовый удар по механизированной колонне противника, замеченной в пятнадцати километрах западнее, в направлении Бешенковичей. Поднялись в воздух в 11.30. Нас сопровождало звено истребителей И-16, передавшее на траверзе Смоленска другому звену. За три минуты до цели в небе появилась пара фрицев. Завязался воздушный бой. «Ястребки», используя численное преимущество, смогли связать «мессершмитты». Мы быстро избавились от бомб и развернулись на обратный курс, ни о каком прицельном бомбометании по колонне с высоты два с половиной километра не было и речи, мы ее просто не видели. Все бомбардировщики вернулись без повреждений. Истребители заявили о трех сбитых немцах при потере одного своего, но я думаю, эти данные сильно преувеличены.
6 июля, около десяти часов утра, поступила команда нанести удар по колонне фашистских танков, наступающих на Толочин по шоссе Минск–Москва. Взлетели в 10 часов 20 минут тремя ТБ-3. Впервые с начала войны наш полк собирался применить, кроме стандартных ФАБ-100 и ФАБ-50, фугасные бомбы крупного калибра на внешних подвесках. Из-за низкой точности попадания по малоразмерным движущимся бронированным целям ФАБ-100 оказались неэффективными, а фугас весом в тонну мог создать достаточное давление взрывной волны для уничтожения экипажей и техники на расстоянии. С четырьмя подвешенными ФАБ-1000 самолеты оказались перегруженными — на пределе максимальной бомбовой нагрузки и взлетного веса. Сопровождение организовано, как вчера, — звено из трех истребителей.
Еще до линии соприкосновения войск, когда «ишачки» прикрытия выработали большую часть топлива, нас атаковали истребители. Сегодня они действовали нагло, явно подготовившись и вычислив наши маршруты. Одна пара отсекла сопровождение, вторая начала планомерные атаки, заходя в хвост группе. Первым получил значительные повреждения ТБ-3, находившийся в центре. Избавившись от бомб и отстав от группы, рисуя в небе короткий черный шлейф, он попытался развернуться, но вошел в неуправляемое пикирование и врезался в землю, экипаж успел покинуть падающий самолет с парашютами. Истребители переключились на нас, идущих справа от командира. Задние стрелки попытались начать заградительный огонь. Пули «фрица» забарабанили по дюралевой обшивке, нервы не выдержали, мы нарушили строй и, пытаясь маневрировать, оставив командира, повернули домой. Руль поворота не работал — возможно, перебило трос, первый мотор зачихал и остановился. Маневрируя тягой трех оставшихся двигателей, продольными и поперечными рулями, мы дотянули до аэродрома и безаварийно посадили самолет.
Как выяснилось позже, командир в одиночестве вышел на цель и, произведя бомбометание, вернулся домой. Экипаж сбитого самолета благополучно приземлился на парашютах и через некоторое время был доставлен в полк.
7 июля, после обеда, новая цель — немецкая танковая группа в районе Днепра, перед Оршей.
Взлетели в 15.15 в составе эскадрильи — это первый налет с начала июля столь большой группой самолетов. Причем задействован весь полк — по шесть самолетов от каждой из трех эскадрилий, с интервалами взлета в сорок минут. Мы в третьей группе. Еще в начале войны в бомбардировочные части поступил приказ: летать небольшими группами, беречь самолеты. На мой взгляд, абсолютно абсурдный. Учитывая низкую точность попадания по целям и отсутствие превосходства в воздухе, только большая группа бомбардировщиков может нанести эффективный удар и противостоять нескольким истребителям. Уже третий день подряд нас отправляют при солнечном свете, хорошо хоть над целью организуют прикрытие, но чудес не бывает: наверняка немцы опять вычислят наши маршруты. Обстановка на фронте требует гораздо более эффективного применения авиации — нас бы отправляли чаще, но подготовка ТБ-3 к вылету занимает столько времени, что более одного раза в сутки посылать на задание невозможно.
Эскадрилью прикрывает звено истребителей. Тяжело разбежавшись, перегруженный ТБ-3 отрывается от земли: еще бы, ведь на каждый из его моторов приходится более тонны бомб. Наш бомбардировщик — замыкающий группы, значит, первая мишень для истребителя, атакующего сзади, но пока до фронта далеко, и можно расслабиться.
Чтобы бомбовый удар получился эффективным, то есть нанес значительный урон противнику, бомбометание по подвижным малоразмерным целям надо производить с высоты не более восьмисот метров, по неподвижным площадным — не более тысячи пятисот, если выше — это пустая трата боеприпасов и топлива и никакой поддержки наземных войск. Но чем меньше высота, тем мы уязвимей для зенитного огня, да и покинуть самолет на высоте менее восьми сотен метров все восемь человек экипажа могут и не успеть.
Как и вчера и позавчера, истребители фашистов вышли на нашу группу, но самоотверженные действия «ястребков» не дали немцам произвести прицельные атаки. Атака наземных целей благодаря большой группе самолетов сегодня была более успешной, чем предыдущие.
На обратном курсе, когда шли без сопровождения, группу неожиданно атаковал одиночный«худой». Немец сделал первый заход — один из бомбардировщиков рухнул вниз. Немец попытался сделать второй заход, но, встреченный плотным огнем оставшейся пятерки, задымил и, отвалив, пошел со снижением в сторону своих. Больше потерь не было. «Мессер» засчитали как сбитый, потери полка в этот день — шесть самолетов. Вывод напрашивается только один: быстро продвигаясь вперед, немцы не могут организовать стационарное зенитное прикрытие своих войск, теперь нам надо опасаться не зениток, а истребителей противника. Летать днем и без сопровождения — это верная смерть!
8 июля, пятнадцать минут назад, наступил семнадцатый день войны. Немцы захватили Сенно, это менее ста пятидесяти километров от Смоленска и чуть более четырехсот километров до нашего аэродрома — постепенно из дальней и тяжелой авиации мы превращаемся во фронтовую. Почему противник так продвинулся, в чем его успех, где наша армия, почему не остановила немцев еще на границе и не перешла в наступление, как нам обещали? Но ведь мы и есть Красная армия!
Несколько часов на отдых, дозаправка и снаряжение самолетов — летим бомбить железнодорожную станцию Минск. Ночь ясная. Такой ночью хорошо видны наземные ориентиры и цели, но и мы тоже. Полет долог и однообразен. Высота три километра. Над предполагаемой линией фронта на земле видим редкий огонь ночных стычек. Снижаемся до двух тысяч метров, внизу извивается Березина, за ней Свислочь. Над Минском на шум наших моторов заработали прожекторные части, открыла огонь зенитная артиллерия. Самолеты, освещенные лучами прожекторов, не сходят с боевого курса, штурманы штурвалами открывают бомбоотсеки, фиксируют попадания фотоаппаратами. Уходим. Я вижу только самолет командира, пристраиваюсь, а где второй? Сбили. Посадка на территории, занятой противником, еще не означает стопроцентного плена, можно в лес, в деревню, помогут свои. У нас повреждений нет. Вернувшись в Грабцево, пришлось уйти на второй круг, подождать, пока освободится полоса, — свободные от боевых вылетов экипажи тренировались в ночных полетах. Фотографии зафиксировали точное попадание по стоянке фашистской техники, уничтожено, как минимум, одиннадцать автомобилей и других транспортных средств, потери в живой силе проверить невозможно. Это самый удачный наш боевой вылет с начала войны, для этого страна нас и готовила. Весь экипаж получит денежную премию. О пропавшем самолете вестей нет. Потеря товарищей приносит боль, но к ней уже начинаешь привыкать. Кто-то предложил сделать доску, на которой отмечать даты и имена всех однополчан, не вернувшихся из боевых вылетов.
9 июля наши войска оставили Витебск, Псков и Житомир. Витебск — это пятьсот километров от Москвы. Теперь немецкая бомбардировочная авиация может наносить удары по столице и возвращаться обратно. Государственный Комитет Обороны принял «Постановление о противовоздушной обороне Москвы». Нас переводят из Грабцева на аэродром Внуково, под защиту 6 ИАК ПВО Москвы.
На утреннем построении командир эскадрильи в торжественной обстановке зачитал список летчиков — младших лейтенантов, кому раньше установленного срока выслуги присваивается очередное звание — лейтенант. Теперь и на моих петлицах красуются два красных эмалевых квадрата. Принимаю это как награду за вчерашний ночной вылет, жаль, обмыть времени нет.
В восемь часов утра, сразу после построения, взлетаем всей эскадрильей. От Грабцева до Внукова рукой подать, но в нашу задачу входит сбросить боеприпасы окруженным в районе Гомеля частям, а затем вернуться и сесть во Внуково. С учетом возможного маневрирования это почти тысяча километров — такой перелет может занять до семи часов, и лететь надо днем, чтобы точно выйти на точку сброса. И истребители на таком расстоянии нас не поддержат.
До Гомеля долетели спокойно. На точку сброса вышли по одному, с круга, на высоте двести метров, чтобы добиться максимальной точности. На обратном пути нас на встречных курсах атаковали две пары фрицев. Командир эскадрильи попросил помощи у авиации фронта, но до зоны действия наших истребителей надо еще долететь. Эскадрилья сомкнула строй на высоте пятьсот метров, ощетинившись турелями «дашек». Справа сбоку наш ТБ пытается атаковать немец, но, встреченный дружным ударом трех спаренных установок, ныряет под нас и быстро врезается в землю. Все произошло за несколько секунд. Мы сбили фашистский истребитель! Над фронтом нас встретили свои, вызвав бой на себя и дав нам возможность уйти. Все бомбардировщики долетели до Внукова, у некоторых лишь легкие повреждения обшивки, погибших в экипажах нет. При посадке на незнакомый аэродром мы незначительно повредили левую плоскость, зацепив ею на пробеге какое-то строение. Но самолет отремонтировали еще до темноты. Кто из стрелков моего экипажа сбил «худого» — непонятно: огонь вели все. Командир полка пообещал ходатайствовать о награждении всего экипажа орденами Красной Звезды.
В ночь на 10 июля погода резко испортилась, пришел фронт, началась ночная гроза. Рулежки и грунт быстро раскисли. Подъем в пять утра. В 6.30 вылетаем тремя самолетами на Витебск, цель: немецкие танковые группы, наступающие в направлении Духовщины. Другие самолеты эскадрильи без дела тоже не остались. Над Внуковом плотная облачность, но по прогнозу западнее с прояснениями. В любом случае высота полета и выход на цель будут не выше полутора километров. У нас возникли проблемы с запуском двигателей, и мы отстали от своей группы. На взлете сильный порыв бокового ветра чуть не сносит тяжелый самолет с полосы — парусность у нас огромная. Мы так и не догнали группу на маршруте — решили выходить на цель самостоятельно. Истребители сопровождения должны были встретить звено над Смоленском, но из-за раскисших аэродромов взлететь не смогли. На подходе к Смоленску облачность стала значительно реже, погода улучшилась. Внезапно нас атаковал одиночный немецкий истребитель, первую атаку смогли отбить, немец почему-то не стал дожимать и ушел в свою сторону. В одиночестве мы вышли на Витебск, на окраине города штурман и передний стрелок одновременно заметили соединение вермахта, двигающееся в направлении Смоленска. Для захода с правильным для бомбометания курсом нам необходимо было сделать разворот над окраинами города. Проходя над Витебском, попали под огонь стационарной зенитной батареи, позиция была подходящая, и мы, оставив колонну, нанесли бомбовый удар по позициям зенитной артиллерии, уничтожив, как минимум, одно орудие с личным составом. Часть обшивки получила легкие повреждения, третий мотор не выдавал полной мощности — опасаясь атаки истребителей, мы нырнули в спасительную облачность и взяли курс на Внуково. Сегодня все самолеты вернулись на базу.
11 июля погода постепенно наладилась, напоминанием о прошедшем дожде была только мокрая земля. С фронта опять тревожные вести: немцы, окончательно сломав танками нашу оборону в районе Витебска, начали наступление на Смоленск. Полк получил новые цели. В 12.00 тремя самолетами, загрузив более четырех тонн бомб, вылетаем бомбить танковые дивизии, идущие от Витебска. Это почти там же, где были вчера. Сегодня нас сопровождает звено новеньких «мигов» 6 ИАК. Их дальность позволяет довести нас до целей и прикрывать до выхода в свой тыл.
Воздух после грозы чистый, прозрачный, удивляюсь, что в такую погоду нас не приветствуют немецкие истребители. Они появились в районе Витебска, кажется, группа двухмоторников Ме-110, с мощным вооружением. Истребители, прибавив обороты, пошли на перехват. Наша группа, обнаружив танки, быстро производит сброс и уходит из района воздушного боя. Летя над территорией, уже занятой немцами, звено попало под огонь крупнокалиберной артиллерии. Один самолет, разваливаясь в воздухе от прямого попадания нескольких снарядов, начал неуправляемое падение, экипаж пытается спастись на парашютах, по количеству раскрывшихся куполов понимаем, что живы далеко не все.
Быстро меняем курс, пытаясь выйти из зоны обстрела. Осколком разорвавшегося снаряда легко ранен правый летчик, повреждено некоторое оборудование кабины. Снижаемся, между Яновичами и Демидовом замечаем орудийную перестрелку между наступающими немцами и нашими частями. Проходим на низкой высоте и уходим домой. У командира технические проблемы, сообщает, что будет садиться на промежуточный аэродром. Мы идем на Внуково. Кроме потерянного ТБ, ни один из «мигов» домой не вернулся.
После тяжелых боев июля наш полк был временно переведен в Среднюю Азию на отдых, на место дислокации 34-БАП, вооруженного двадцатью самолетами СБ. Однако уже к началу октября мой экипаж одним из первых вернулся из сравнительно тихого Среднеазиатского военного округа в Москву, в пекло ВВС Западного фронта. Перебазирование всего полка с матчастьюпланировалось к 10 октября. А пока мы влились в эскадрилью бомбардировщиков дальней авиации, базирующуюся во Внукове.
Обстановка была хуже некуда. После захвата Киева и Смоленска фашисты, прорвав оборону в районе Юхнова, готовились ударом с юга захватить Москву. В летных частях панических настроений не было, но все понимали, что для Родины настал критический момент: или «мы», или «нас», причем решится всё в ближайшие недели. Я очень хотел побывать в столице, в которой не был с детства, но нагрузка с первых дней прибытия в новую часть не позволила проведение подобной экскурсии. Ко всему перечисленному, где-то потерялся мой наградной лист за июльские вылеты.
Полк, в котором предстояло действовать нашему экипажу, вступил в войну с июля. Перед входом в столовую я обратил внимание на установленную под навесом черную доску, наподобие школьной, на которой жирным мелом были написаны даты и фамилии личного состава: потери полка с начала войны, как хотели сделать мы. Я показал свою слегка помятую тетрадь новому комэску, тот ответил: если хочешь — веди! Только прячь и никому не показывай: если особистыузнают, что делаешь записи, могут и дело завести. На войне всякие дневники запрещены! Думаю, что вести планомерный отчет о действиях всего полка сейчас времени не будет: если что, после войны попробую изложить все в более литературной форме, но какие-то моменты буду записывать и сейчас.
Наступило 4 октября 1941года, я в составе дежурного звена, в ночь спать не ложимся, возможен боевой вылет. Цели уточнили только под утро: передовые танковые части, замеченные в направлении Тулы, по дороге из захваченного Орла. Взлет в 5.00. Ночь ясная, но холодная, октябрь в Подмосковье — это не Ташкент. Кожаное пальто не спасает от озноба, по дороге к самолету быстрей надеваю шлем. Почему-то вспоминаются вкус азиатских дынь и тепло Узбекистана.
Атаковали немцев с малых высот, над целью сами были атакованы большой группой истребителей. Фрицы сразу же связали наше прикрытие, сбив один самолет. Мы тянули на восток, но уйти в ясную погоду, при свете уже наступившего утра, от скоростных машин возможности не было. Первым был сбит самолет командира группы, что с экипажем — неизвестно. Немец заходит на соседний ТБ, стрелки ведут заградительный огонь. В этот момент еще один «мессершмитт» заходит на соседа, пытаемся закрыть самолет товарища собой, огонь пушек принимает наш центральный отсек, где расположены кабина борттехника и задние стрелковые установки. Фашист делает еще один заход (теперь уже выбрал нас) — третий двигатель загорается. Старший техник должен принять меры для тушения, но ничего не происходит. Открываю дверь в общую кабину: техник безжизненно склонился над пультами управления двигателями, по лицу течет кровь, поднимаю его за плечи, прикасаясь к телу, понимаю — убит. Возвращаюсь на место, двигатель продолжает гореть, у оставшихся моторов падают обороты, огонь в любую минуту может перекинуться на баки — медлить нельзя. Мы над своей территорией, но даже если нет, в такие секунды некогда оценивать последствия поступков, действовать приходится по инстинкту, мы уже не боевая единица, и самосохранение требует покинуть горящую машину. Даю команду на покидание и, убедившись, что живые оставили самолет, прыгаю. Приземлились вчетвером недалеко друг от друга, самолет скрылся за лесистым холмом, ни взрыва, ни пожара мы не увидели; странно, неужели двигатель потух при ударе. Думаем, что делать? Местность пустынная: лесок, холмы; по карте определили, что мы где-то севернее Мценска, на границе Орловской и Тульской областей, ни противника, ни наших здесь нет. Несколько минут спорили: искать ли упавший самолет, согласились — не стоит. Решение далось с тяжелым сердцем, но тратить часы на поиски и похороны членов экипажа (а в том, что остальные были убиты еще до падения самолета, мы не сомневались) никто из выживших не хотел. Откровенно говоря, мы боялись прихода немцев, которые с начала войны демонстрировали удивительные способности к продвижению, хотя расстояние между нами и передовыми частями вермахта не могло быть менее пятидесяти километров. Стали продвигаться в сторону Тулы. Через несколько часов вышли к деревне Полтево. Сообщили местным жителям об упавшем самолете, попросили похоронить товарищей. Из Полтева, на подводе, крестьянин довез нас до большого поселения Чернь. Там, почти под дулом пистолета, мы заставили местного председателя выделить нам полуторку до Тулы, куда попали уже в темноте. Из Тулы через комендатуру связались с Внуковом, откуда подтвердили наше существование, дальше на машине в Москву, куда за нами прибыл транспорт из полка. В часть мы прибыли поздней ночью и сразу спать. Потом будут доклады и объяснительные. Только утром мы по-настоящему оценили вчерашние события. Как командир я потерял сразу и самолет, и четверых членов экипажа, с которыми прослужил и пролетал больше года. Вчерашний вылет не ограничил кровавую жатву только моим экипажем: самолет командира группы пропал без вести, третий ТБ вернулся весь изрешеченный, в экипаже есть раненые, но стрелки утверждают, что бортовым оружием сбили один «мессершмитт», хорошо, если ту самую сволочь, которая нам вчера так сделала.
5 октября новое тревожное сообщение: немцы заняли Юхнов. Эскадрилье приказали совершить налет на наступающую от Мосальска немецкую мотомехколонну. Принимаем новый самолет, экипаж укомплектован. На долгое знакомство времени нет, в лицо друг дружку знаем, и ладно.
Взлетели в 13.30, страха после вчерашнего не было, скорее сосредоточенность, первый раз в жизни я пожалел, что не летчик-истребитель, хочется немцев рвать руками, впрочем, где-то я слышал, что ненависть затмевает разум, нужно успокоиться и делать свою работу.
Видимость хорошая, осень еще не успела задождить.
Колонну нашли, но бомбометание произвели с большой высоты — оценить результаты сложно. Маневрируя, легли на обратный курс. Сегодня вернулись без потерь.
6 октября, в 8.45, вылетаем эскадрильей атаковать немецкие танки севернее Вязьмы. Нас сопровождает звено истребителей. Когда мы проделали только половину маршрута, самолеты других эскадрилий уже возвращались с ночных заданий. При подходе к цели нас попытались атаковать истребители. На боевом курсе не до маневрирования. Быстро сбрасываем бомбы — второй заход невозможен — и поворачиваем в глубь своей территории, меняя курсы, пытаясь обмануть истребителей. Когда подходили к Можайской линии, нас атаковал одиночный фриц, вывалившийся из-за облаков. Сделав одну безрезультатную атаку и получив дружный отпор из всех пулеметов, немец, потеряв интерес к повторным нападениям, отправился восвояси.
Я всматривался в расстилавшуюся под нами пожухлую природу, в которой все говорило о наступлении скорой холодной зимы — военной зимы. Что будет, если немцы возьмут Москву? Конечно, потеря столицы еще не означает поражения в войне! Москву уже брали и поляки, и французы, но были разбиты силой русского духа, так и не постигнув его, не овладев широтой окружающих бескрайних просторов Матушки-Руси, в которой и мороз, и дороги — вся природа словно восстает против любого завоевателя.
Эскадрилья вернулась без потерь, истребители выполнили свою задачу ценой двух своих самолетов и одного сбитого истребителя противника.
7 октября узнаем, что фашисты замкнули кольцо в районе Вязьмы и в окружение попали десятки наших дивизий, что Ржевско-Вяземского рубежа обороны уже не существует и войска срочно отводятся на Можайский рубеж. От Вязьмы до Внукова меньше двухсот километров, теперь не только бомбардировщики, но и немецкие истребители могут атаковать наш аэродром. Перевод бомбардировочного полка — дело хлопотное, на случай дальнейшего продвижения противника к Москве нас переводят из западного сектора в восточный — в Люберцы. Перелетели ночью. Под утро шесть самолетов эскадрильи загрузили медикаментами и боеприпасами: нужно оказать экстренную помощь окруженным западнее Вязьмы войскам. Вылетели в сопровождении группы И-16. Выброску произвели на площадку у деревни Вергово, собрались группой в 11.30 — уже хоть и осенний, короткий, но достаточно ясный день. Когда уходили от площадки с набором высоты, были атакованы двумя парами «мессершмиттов», до этого штурмовавших наши войска. Вокруг нас завязался воздушный бой; помогая своим истребителям огнем бортовых пулеметов, смогли прорваться и вернуться без потерь.
К 8 октября немцы окончательно отрезали все пути отхода нашей вяземской группировке, неужели сдадим Москву?
В 16.00 уже темнеет, взлетаем нанести удар по немецким моторизованным группам восточнее Вязьмы, нужно пробить брешь для отхода наших соединений. Маршрут не долгий, по пути то здесь, то там замечаем отдельные группы нашей отступающей пехоты и преследующие их немецкие танковые и моторизированные части. Здесь нужен кинжальный удар штурмовиков, мы можем и на своих сбросить. Штурман командирского бомбардировщика вывел нас на большую отдельную колонну, идущую от Вязьмы, откуда-то снизу налетели фрицы. Один, не рассчитав дистанцию при наборе высоты, приблизился к нашему ТБ боком, как бы желая рассмотреть нас поближе, и тут же поплатился за самонадеянность: стрелки ударили по кабине, немец, сорвавшись в штопор, ушел к земле, самолет упал плашмя и даже не загорелся. Его напарник сделал заход с задней полусферы и дал длинную очередь, разбив наш первый двигатель и повредив обшивку на левой плоскости. Быстро сбрасываем бомбы перед колонной, разворачиваемся; немец делает второй заход, ведет огонь по кабине и стрелковым установкам; осколком или чем-то еще мне разбило очки, расцарапало лицо — повезло. С высоты два километра мы полого планируем в сторону своего аэродрома. И все-таки дотянули. Дотянули все самолеты. В нашем левом крыле дыра почти с метр, один стрелок убит, радист и борттехник ранены. Но и мы хоть одного отправили на тот свет, отомстили! Погибшего похоронили на местном кладбище, парню и двадцати лет не было, звали его Петром, а откуда он — я так и не узнал.
После 8 октября наша эскадрилья была отправлена в Монино на переформирование. Впрочем, в моей работе мало что изменилось, разве что теперь, вместо военного обмундирования и двух лейтенантских квадратов на голубых петлицах, на мне форма пилота ГВФ. Задачи все те же — тыловые транспортные перевозки на АНТ-6.
К концу ноября, в самый разгар битвы за Москву, когда уже стало понятно, что столицу враг не возьмет, нашу эскадрилью перевели из относительно спокойного Монина почти на линию фронта, на аэродром Кесова Гора в Калининской области. Нам была поставлена задача по снабжению осажденного Ленинграда. Весь декабрь мы совершали регулярные рейсы — доставляли продовольствие и медикаменты. Чтобы избежать атак вражеской авиации, летали только ночью. Конечно, наши поставки были каплей в море реальных потребностей блокированного города, внутренние ресурсы которого к зиме были окончательно исчерпаны. Базируясь вне блокадного кольца, мы не ощущали в полной мере трудностей, с которыми сталкивались жители и защитники, но даже наши короткие посещения Ленинграда позволяли судить об ужасающем положении людей. Элементарные продукты и питьевая вода стали дефицитом, хлеб был подарком, выработка электроэнергии почти прекратилась; голод, холод и смерть хозяйничали в городе.
После того как поверхность Ладожского озера покрылась льдом и была восстановлена сухопутная связь с городом, воздушные поставки на АНТ-6 признали неэффективными. И в конце декабря, приняв бомбардировочные версии транспортного тяжеловоза и вновь надев военную форму, эскадрилья, включенная в состав 2-й смешанной авиадивизии, стала готовиться к боевым действиям на Ленинградском фронте. Идея использования тихоходного старичка с открытой кабиной в качестве зимнего бомбардировщика у личного состава энтузиазма не вызвала, но в армии приказы не обсуждают, и мы готовились продолжать бить фашистских оккупантов. Хорошо, что нас собираются использовать только ночью, а не как в начале войны, когда тяжелые бомбардировщики отправляли на задание днем и по тактическим целям. Те немногие из нас, кто прошел этот ад и выжил, нехотя вспоминают недавнее прошлое.
Экипажи сформировали по смешанной схеме: пилоты — призывники из ГВФ, штурманы и техники — военные.
1 января 1942 года первый боевой вылет нашего составного экипажа, мой — восемнадцатый. Только что наступил Новый год, но нам еще далеко до праздников. Взлет эскадрильи назначен на 2.30. Наносим удар по позициям дальнобойной артиллерии, бьющей по Ленинграду из захваченного Горелова. Там до войны был аэродром наших истребителей; разведка доносит, что фашисты используют его как склад артиллерийских боеприпасов и оборудования. Координаты цели хорошо известны: Горелово расположено в 77 километрах от Ленинграда, 59 градусов 46 минут северной широты и 30 градусов 4 минуты восточной долготы.
Ночь выдалась ужасно холодной, мороз под тридцать градусов, глубина снега по периметру аэродрома до сорока сантиметров. Полосу расчистили и утрамбовали. Зимнее обмундирование не спасает от холода. Пока заняли места, запустили двигатели, взлетели, пальцы не чувствуют штурвала. Хочется снять перчатки и растереть пальцы, но на ветру это может закончиться полным обморожением. Открытые участки лица покрываются ледяной коркой. Электрические обогреватели за спинками сидений хоть как-то спасают нижнюю часть тела, но холод заставляет думать только о нем, замораживая любые иные мысли.
Эскадрилья летит хорошо известным маршрутом, на Ленинград: вначале над своей территорией, как бы по направлению железной дороги, но значительно правее, затем пересекаем Неву между городом и Шлиссельбургом и берем курс строго на запад, на Горелово. Пролетая над южными подступами к Ленинграду, видим дымы и огни ночных артиллерийских перестрелок, кое-где пожары. Заработала зенитная артиллерия, но в темноте, на двухкилометровой высоте, мы вне прицельного огня. Легкая дымка и облачность на высоте тысяча метров нам только на руку. Дружно ударили по предполагаемому складу. Странно, но после разворота я не видел больших очагов возгорания или взрывов, может, напутала разведка, или немцы бросили дезинформацию, возведя ложные цели. По позициям их артиллерии мы все-таки попали, и налет можно считать успешным. Разворачиваемся над осажденным городом (не дали бы свои «прикурить») и уходим в юго-восточную мглу. На Кесову Гору вернулись все: если так пойдет и дальше, значит, наш старичок еще может поработать ночником. Пока мы были на задании, наш аэродром подвергся ночной атаке, поврежден один самолет — «баш на баш» называется.
Автор дневника погиб в ночь на 5 января 1942 года при атаке аэродрома Двоевка. Посмертно экипаж был награжден орденами Красной Звезды.
Превентивная атака немецкого аэродрома советской бомбардировочной авиацией в ночь на 22 июня 1941 года не находит документального подтверждения.