Роман
Опубликовано в журнале Нева, номер 2, 2015
Алексей
Александрович Шепелёв — прозаик,
поэт, музыкант. Родился в селе Сосновка Тамбовской области. Окончил Тамбовский
университет, кандидат филологических наук (диссертация по творчеству
Достоевского и Набокова). Автор романов «Echo» (2003), «Maxximum Exxtremum»
(2011), книги повестей «Настоящая любовь» (2013), а также двух книг
стихотворений. Лидер авангардной группы «Общество Зрелища» (1997–2014).
Публиковался в журналах «Дружба народов», «Новый мир», «Волга», «Дети Ра»,
«День и ночь», в газетах «НГ-Ex Libris», «Литературная
Россия» и мн. др. Произведения переводились на немецкий и французский языки.
Лауреат Международной отметины им. Д. Бурлюка (2003), лауреат конкурса
журнала «Север» (2009), финалист премии «Нонконформизм» (2010) и ее лауреат
(2013). Лонг-лист поэтической премии Русского Гулливера (2014), шорт-лист премии А. Белого в номинации «Проза» (2014). В
2006–2014 годах жил в Подмосковье и Москве, после написания книги «Москва-bad» переехал в деревню.
Глава
1. Гастарбайтеры как полтергейст Шпенглера
1.
Переехать в Москву нам помог некий чудесный, или чудной, случай, связанный, по словам хозяйки новой квартиры, с полтергейстом. Однако чтобы с первых строк не настроить читателя на фривольный массово-литературный лад, опишем этот случай немного позже.
Уже в первое утро, часов в шесть, мы с женой поняли, какой истинный полтергейст отпугнул наших конкурентов, вернее, конкуренток. Прямо под окном нашего первого этажа, не намного более, чем в метре от него, началась громкая возня: оказалось, именно здесь располагается вход в подвал, где не сказать, что «живут» дворники-гастарбайтеры, но держат свои инструменты, одежду и прочее. Сначала идет очень сильное погромыхивание длинной железячиной, скобой с проушиной, на которой висит старинный навесной замок, сопровождаемое с утра не столь еще оживленными переговорами на языке оригинала (если пришедший не один), а также почти непременными звуками музыки из телефона (предположительно на том же языке)… И дальше, после переоблачения в заветную оранжевую тужурку, начинаются длиннейшие переговоры под окном, сопровождаемые курением вонючих сигарет, а иногда и оригинальной ориентальной песенкой из второго телефона, все более оживляемые интонацией и каким-то весельем и настолько, мы понимаем, увлекательные и затяжные, что абонент, судя по растрате средств, находится в соседнем подвале, судя же по интонации — в кишлаке почти на другом конце земли, причем у них явно уже полдень.
Хотя вполне может статься, что существует специальный тариф «гастарбайтерский», ведь, как оказалось, наш пухлый молодой подоконный оратор не одинок, более того, кругом, буквально за каждым углом, на каждом шагу, созданы все возможные — и кажется, и невозможные — условия для подобной межконтинентальной говорильни и прочих видов необременительного труда и сопутствующего ему нехитрого отдыха. Но не будем забегать вперед.
Надо ли особо уточнять, что все бегло означенные явления никак не сократились, а тем более не исчезли. Они являются ежедневными и продолжаются вот уже более трех лет, с перерывами по нескольку дней (предположительно запойными) разве только на глобальные праздники вроде Нового года, 8 Марта и некоторых мусульманских.
Естественно, что поначалу и Аня, и даже я обращались к нашим говорливым, веселым, темпераментным друзьям. Обращались чрез форточку и в очень вежливой форме. Потом в не очень… Но, наивные, мы не понимали еще, куда мы попали, где мы сейчас живем!..
Впрочем, на полное осознание — насколько все тотально, запущенно и неисправимо — хватило нескольких дней, наверное, как раз одной недели. Три года добавляют к этой реальности абсурда лишь отдельные штришки и мазки, и картина, как вы понимаете, не «Московский дворик» вырисовывается, и не «Взятие снежного городка», а что зимой, что летом больше все на «Последний день Помпеи» сбивается, остается только улыбаться какой-то гоголевской улыбкой…
Чтобы не повторяться с уместным нынче разве только на театральных подмостках словом «просьба», я написал: «НЕ НАДО ГОВОРИТЬ ПО ТЕЛЕФОНУ ПОД ОКНОМ!» — и, обмотав скотчем, привесил картонку на стекло. Потом пришлось несколько раз перефразировать… И наконец, даже продублировать идиотскую «просьбу» на узбекском, таджикском и кыргызском языках!.. Что послужило лишь стимулом для лингвистических упражнений прибегающих за угол или к подвалу по зову природы.
Понятно, что первый этаж (даже квартира №1!), коему я поначалу так обрадовался (жить «на земле»!), сыграл тут с нами ту еще шутку. Конечно, на двадцать четвертом этаже время, может, и течет на какие-то микросекунды тише, прибавляя так называемым коренным москвичам несколько секунд бесплатного долголетия… но мне и четвертый этаж как-то не добавляет особого комфорта ощущений…
Тоже довольно скоро мы заметили, что все многообразные аудиовизуальные процессы, происходящие под нашими двумя большими окнами, даже на втором этаже заметны уже гораздо меньше. Особенно если поставить пластиковые окна, закрыть их наглухо и опустить жалюзи. Только один-единственный раз мужик из окна над нашим на очень длинную трель гастарбайтера в самый неурочный солнечно-праздничный час очень невежливо выкрикнул (но опять же, что замечательно, без какой-то неполиткорректности). При этом знакомый нам пухлый весельчак-молодчик (не что иное, как дворник нашего дома) понизил громкость воспроизведения речи (с девяноста четырех до сорока восьми, если брать аналогию с телевизором), понизил темп (с трехсот двадцати слов в минуту до ста восьмидесяти) и отошел на два с половиной шага от нашего окна.
Даже если бы он переговаривался с Австралией или Антарктидой, где совсем все не так и люди, почитай, вниз головами ходят, я все равно не понимаю, где набраться стольких впечатлений, тем и эмоций для бесконечных россказней-рулад!.. Не иначе как он ведет прямой репортаж для какого-нибудь «Аул-Радио» или передает подробные данные о местном житье-бытье недалеким инопланетянам с далекой альфы Центавра.
Квартира наша угловая, посему она идеально подходит для обозревания процессов, происходящих не только непосредственно под окнами, но и в некоем отдалении.
Недавно мне сказали, что это якобы так называемая «лагутенковская хрущевка», построенная по проекту деда известного музыканта, и очевидно, давно предназначенная под снос. Я немало повидал «жилья», но тут… Жить, надо сказать, вполне можно — и я даже не иронизирую: живал я и в «берлагах» из горбылей, и с картонными стенами, и когда постелька «из окна», и в различных сторожках и пятиэтажках… Основой, так сказать, функциональной целостности проекта — или современного его использования — является центральное отопление. Точнее, его непрерывное использование весь отведенный отопительный срок. Иными словами, независимо от погоды (то есть в диапазоне температур от –350 до +200 С!) батареи жарят на всю, они раскалены так, что к ним не притронуться! За счет этого, надо отдать должное, достигается решение основной задачи, актуальной — чтобы там не пели, заплетаясь, в одних телепередачах про какую-то модернизацию, а в других про высокие технологии и «умные дома» — и для XXI века: зимой в сильные морозы тепло. И это при том, что стены толщиной в полтора кирпича (тридцать восемь, кажется, сантиметров! а сначала я даже думал, что в один). Звукоизоляции способствуют и окна. В большой комнате два больших окна, одно прямо весьма большое (не то, где гастарбайтеры: но они повсюду!), на кухне (удивительно маленькой!) тоже обычное. Таким окнам только бы радоваться!.. Если бы они не были забраны железной решеткой (не фигурной, но простой, один-в-один тюремной!) и если б не видеть и не слышать сквозь них той вакханалии, что происходит — практически круглосуточно! — буквально в нескольких метрах.
Расстояние между стеклами в раме сантиметров пять! Такого я нигде не видел! Я кое-что понимаю в кирпичах и рамах, самому приходилось участвовать в стройке в деревне. Вот, кстати, вспомним классические параметры крестьянской каменной избы, не нынешней тоже, а построенной, как, например, наша, в аккурат в то же время, что и лагутенковские коробки — ну, или у кого-то десятка на два лет раньше: стены, мало того, что в два кирпича, так еще и с засыпью — засыпанным между этих двух кирпичных рядов утеплителем из сухого навоза, так что в итоге толщиною почти в метр; на зиму вставляются вторые рамы, с расстоянием от первых не менее двадцати пяти сантиметров — за счет воздуха, как ни странно, отличнейшие утепление и звукоизоляция, плюс окна в отличие от пластиковых все же «дышат».
А тут, конечно, дышать-то они дышат (рамы все в каких-то болтах и железных культяпках, вывернутых и неподогнанных, замазанных закостеневшей краской, из-за чего плотно ничего не закрывается, а что надо — не открывается), но слышно все, как на улице. Каждое слово, каждый шаг, каждая вибрация. Плюс окна расположены удивительно низко от пола, подоконник чуть ли не на уровне колен, а пол практически совпадает с землей на улице — пятиэтажка имеет на удивление низкий фундамент, из-за чего она сама выглядит с улицы какой-то приземистой, а из дома вид почти как из какого подвала.
И вот наш друг, прогромыхав щеколдой и замком, переодевшись и еще раз прогромыхав, вытащил на свет божий (пока неясный и неяркий) свои инструменты: обычнейшую метлу из березовых прутьев (постоянно разваливающуюся и периодически чинимую) и некую тачку… вернее даже сказать, некие колесья с некоей платформой, весьма напоминающие соответствующую колесную основу от старого образца детской коляски, поржавевшую, без лишней амортизации и шин… На нее сверху ставится железное корыто (точнее, знакомая многим родившимся в Союзе оцинкованная ванна, тоже, можно сказать, детская), а у некоторых, вскоре мы узнали, самых продвинутых дворников-арбайтеров заменяется — в сухую погоду, по праздникам, а иногда и вовсе — огромной картонной коробкой, которую надо сначала под окном собрать…
Если метла, понятное дело, традиционное на Руси орудие данного сословия и ея, как писал тот же Гоголь, «отступить не можно», то таратайка сия никак не удивлюсь, если является как-то официально вмененной на уровне правительства Москвы, управы, управляющей компании или еще какого неведомого нам высокого всеуправляющего органа. Таковая, как известно наблюдательным простым гражданам (типа пенсионерам, остальным не до этого), имеется у каждого дворового гастарбайтера! А недавно я заметил, что у нашего появилась новая коляска — с ярко-синей крашеной рамой, с «обутыми» колесами — но с все тем же сказочным корытом!
И вот он, установив ванночку или коробку от пылесоса, а в нее водрузив, что твоя ведьма в ступу, метлу, одной рукой разговаривая по мобильному, а другой управляя, движет всю эту систему во двор… вернее, в подведомственное ему пространство с одной (фронтальной) стороны дома площадью никак не больше футбольного поля, обычно ограничиваясь лишь третьей его частью — асфальтовой: сметанием пыли, мусора или снега с тротуарчика шириной не больше метра — одному человеку пройти! — и асфальтовой дорожки к пятиэтажке — одной машине проехать. Причем движет он ее, как правило, не по грязи и рытвинам, вечно присутствующим у нашего живописного притягательного угла, не по поребрикам-бордюрам бесконечно косо нагороженных тротуаров, а по каменисто-асфальтовой кромочке прямо под окнами… И сам, слоняясь туда-сюда по всеразличным своим псевдослужебным надобностям, всегда предпочитает профланировать именно тут… не прекращая при этом разговора. Поэтому в любой момент, с самого утра и до полуночи, едва подняв голову с подушки, можно увидеть (и услышать) проплывающую за окном голову гастарбайтера, щекасто-довольную и румяно-прыщавую, в вязаной шапке, надетой, как раньше у самых отъявленно сельповатых гопников, на макушку, чтоб торчали уши (так, видимо, легче говорить по телефону). Натуральный кукольный театр бесплатный — балаган с Петрушкой в колпаке, очень похоже! — только это не Петрушка, а какой-нибудь Абдуллох или Алпамыр.
Соответственно, и он может увидеть и услышать тебя. Открыть рамы большого окна невозможно (да и неудобно), форточка там размером 20 х 20 см и тоже наглухо забита, остается только слегка отворенная малая створка того самого уподвального окошка! Здесь уже все происходит как бы непосредственно у тебя в квартире (хотя стены и окна, как уже упоминалось, не сильно скрадывают это же интригующее ощущение), в том числе и табачный угар и прочие запахи. Приходится каждые несколько минут то открывать, то закрывать окно.
Кстати, тот же угар сразу улавливается, если кто-то курит под окном кухни (как раз около двери в подъезд) или в самом подъезде. Все приходящие и не знающие кода двери, как в деревне, долбят в любое время суток в окно первого этажа. Особенно это полюбилось доблестным участковым, коих я, как примерный гражданин, неоднократно запускал.
Зимой едва ли не в три-четыре дня уже нужно спешно задергивать шторы: иначе наш друг (назовем его так), а также и его друзья и прочие прохожие тебя точно увидят. В Европе, хвастаются, дома стеклянные строят для особо прогрессивных, кому и скрывать нечего, а у нас Лагутенко это еще вон когда реализовал! В итоге солнечного света не видишь вообще.
Как раз ровно в три часа хозяин подвала, угла и окрестностей является во всей красе повторно. Утром, если спешит, он управляется минут за сорок, а если в штатном режиме — вразвалку, с музыкой и прибаутками, с коллегами — то часов до девяти. Парень очень любит насвистывать и напевать (особенно поутру под окошком), а его подруга — впрочем, о ней подробнее позже — посиживать на солнышке под деревом напротив того же сверхпривлекательного окна и тоже напевать, общелкивая при этом ногти… Пастораль да гламур! Веселые это ребята, веселые и, судя по одежке, еще и спортивные!
О псевдослужебности мы еще поговорим, а пока что отметим, что валяющиеся под окнами и у подъезда бутылки, жестяные банки, воздушные шары, всяческие обертки, сигаретные пачки и тем паче окурки и битые бутылки никак не привлекают внимание дворника. В его обязанность, видимо, входит сметать подобные предметы, если попадаются, лишь пред домом, где уж совсем на ходу и видно, а этот «бермудский треугольник» у подвала является его собственным угодьем, сюда все кому не лень — даже он сам! — швыряют бутылки и всякую дрянь… Слегка разбирается сие только по праздникам — когда совсем уж мешает ходить и катать тачку.
Кроме того, зачастую под окном присутствует некая бонусная инсталляция «от фирмы» — в виде распотрошенной метлы, разваленной, раскисшей под дождем коробки, «разбитого» корыта (иногда двух рядом!), а порой и предметов одежды, обуви и еще более первейшей необходимости. Деревце под окном, вроде бы единственная отрада взгляду, и то расписано при пробах краски белыми, бордовыми, зелеными пятнами и выглядит как увеличенный фрагмент картины Врубеля. Даже стена соседнего дома, стилизованная под кирпичную кладку, но своей похожестью на каменную тоже могущая бы хоть как-то порадовать глаз, испорчена какими-то неровными квадратами, намалеванными желтоватой краской все теми же горе-художниками!
У нас для них, как я потом догадался, тоже есть своего рода инсталляция, правда получившаяся невольно. Единственное, что вполне ясно можно увидеть с улицы, из-за недостатка ширины шторки на большом окне, это православные иконы, висящие на белой стене да еще освещенные лампой. Сейчас это, наверное, даже небезопасно, во всяком случае, особой дружелюбности не жди. Не могу похвастаться никакими изысками и раритетами: сверху обычная софринская икона «Вседержитель» в стеклянно-деревянном киоте, которой нас с Аней благословили в деревне родители, слева на импровизированной картонной полочке несколько маленьких иконок святых, тоже софринских, а чуть ниже — цветная распечатка А4 древнейшего изображения Христа. Это изображение (фотография фрески из монастыря Святой Елены на Синае, VI век), непривычное даже и для нас, является самой выразительной частью композиции. Как только заглядываешь украдкой в окно, тут же обжигаешься басурманскими глазами о взгляд Христа, при всей кротости все же пронзительный.
Я и сам его постоянно рассматриваю. Совершенная непривычность здесь в том, что Иисус изображен «вживую», практически в движении, словно это едва ли не на ходу снято нынешним цифровым фотоаппаратом. Плечи и грудь идущего по земле Христа покрывает не привычное красно-синее облачение, но кажется, что Он одет во что-то весьма напоминающее какую-то современную ультрамодную куртку со стоячим воротником-отворотом, вполне по-журнальному стильно, прости, Господи, обнажающим шею. На самом деле такое ощущение создается из-за практической одноцветности хитона и накидки-гиматия: они в тон темно-каштановым власам с косицей темно-коричневые. Правая рука изображает двуперстное сложение, но не обычное подчеркнуто символическое, словно застывшее, с поставленными вертикально верхними перстами, а легкое, кроткое, будто только что явленное в благословение невидимому спутнику и… сфотографированное. Левой Он прижимает к себе Книгу, но не раскрытую и сияющую буквами, как нам привычно, а по-походному застегнутую ремешками. Если присмотреться, софринский Христос сверху представляет собой то же самое, по сути, изображение, но как бы подретушированное. Лицо Спасителя на нем более округлое, более правильное и благостное, наверное, более славянское даже. Даже шея толще, а плечи, кажется, шире. Брови ровные, глаза просто добрые, но это «добрые» как бы взято в кавычки: от классического Спаса Нерукотворного в них мало что осталось… Я не склонен драматизировать, как староверы (хотя очень их уважаю), или же иронизировать в стиле «солидный Господь для бедных людей» — по мне, и софринские иконы приемлемы, подчас людям других просто негде купить, совсем не это главное; понятно, что в основном справедливы упреки фряжскому письму, как раз более детализированному и портретному, в бездуховности, но вот, при взгляде на древний образ, оказывается, не всегда это верно… На фреске VI века что-то сразу бросается в глаза, но не сразу и поймешь: это фон, перспектива, как на картине или фото, — какой-то привычный городской ландшафт, древний полис за спиною живого и близкого Спасителя, напоминающий… Москву. Но там все залито солнцем…
…Не знаю тоже, кого благодарить, кому пришла благородная мысль проложить асфальтовую тропку от приснопамятных наших окон и нашего привлекательного угла наискосок до угла соседнего дома. Вернее, кому пришла, понятно: ленивым пешеходам, — но все это дело отлито в асфальте, да еще с крашеным бордюрчиком. Сработано, мы видим, так же эстетично, как и все вокруг… Слава богу, что хоть эту косую факультативную тропку не огородили той низенькой, капитально железячной зелененькой оградочкой, коей поистине с московской щедростью и заботой разгорожено-обсажено все вокруг — отчего вид из любого окна как на кладбище, и всегда подспудно думается, что если вдруг пойдет человек на рогах, в некоей экспрессии, а тем паче приезжий, то точно в нее вплетется и все себе поломает. За нее и здоровому-то подчас трудно не зацепить, абсолютно трезвому: дорожки, особенно такие вот косые, зело узкие, при перенаселении не разойтись, а больному и подавно — ведь сделано как раз на уровне коленного сустава, а на каждом столбике приварен домиком железный острый уголок.
Но дело, повторюсь, в ином: факультативность, как водится, перешла в магистральность, и теперь у нас под окнами нескончаемым потоком маршируют люди — на работу и с работы. Они, по идее, могли бы пройти и более прямоугольно, как везде, но кто-то решил проявить заботу, укоротить им путь. Почти параллельно ближней пролегает еще одна косая пешеходная магистраль чуть поодаль, там ходят реже, но тоже бывает. Смотреть на все это, находясь дома, просто невозможно. Да что смотреть!.. В пять утра начинают идти на работу. Это вам не провинциально-совковый стереотип, что выходить надо в восемь, а отработав, возвращаться в шесть, а иногда можно и в пять, а то и в четыре (авось уездная библиотека не убежит!) — если бы в шесть!.. До часу ночи все семенят с работы! И этот поток отчетливо слышен — торопливым туканьем-цоконьем: две трети бредущих в ночи — женщины, большей частью молодые, и девяносто семь процентов из них на каблуках!
Утром, когда только начинаешь засыпать, вдруг, как назойливые мухи, появляются: один, одна, другая!.. В шесть часов текут уже вполне стабильно, что называется, активно. Резкое, устойчивое нацокивание отдается в черепе. Порой невольно чувствуется даже характер каждой дамочки! Вот делать им нечего, провинциальным недалеким, но, видимо, крепким созданьям, как с оголенным задником — короткая куртка, колготки, иногда джинсы — мерить неуютное, нелюдское пространство аршинными шагами и семенящими шажками, зевая и куря, настукивать на ходулях и котурнах по московским кривым дорожкам во мраке промозглой ночи!
В семь-восемь спешат по максимуму. Поток этот как конвейер, только куда стремительней, некоторые прямо-таки бегут, пытаясь обогнать на узкой трассе, спотыкаясь на каблуках! Я это слышу, лежа на кровати, как будто на берегу высохшего загаженного моря, со стороны которого, еще не совсем очнувшись от сна, ожидаешь совсем другого… Вот он, этот очередной звук, возникает где-то за горизонтом, вот приближается, как убыстряющееся тик-так часов (иногда, когда на исходе уже завод пружины, это тиканье сбивается, спотыкается…), нарастает до максимума (проходят в полутора метрах от окна), и пока я тискаю и бью подушку, постепенно сходит, как волна, исчезает, как будто убавляют громкость… Как волна на волну, на него уже налезает новый, и новый…
Эх, думаешь, был бы снег, они б не цокали по мостовой подковами!
В шесть-семь часов они обегают, словно муравьи, ничего не знающие и не значащие, нашего друга с его почти статичной метлой и статичной тачкой. В восемь-девять часов трогаются с места припаркованные напротив пятиэтажки авто (в основном джипы), что создает дополнительные препятствия несущимся уже с каким-то ускорением инстинкта, как лосось на нерест, пешим — но на них сидящие за рулем не смотрят, лишь сигналят: это пешки. В девять, в десять, в одиннадцать еще бегут и идут, даже в двенадцать! «Если же и к одиннадцатому часу ты опоздал…» И в час еще кто-то куда-то тянется, бабки и домохозяйки, школьники уже из школы.
С двух до трех период относительного затишья, ровно в три, как с боем курантов, с громыханием полметровой скобы и полпудового, наверное, замка, снова начинаются пертурбации с тачкой, корытом, коробкой и метлой и, конечно же, с телефоном. Да еще с подругой…
Нечто вроде служебного романа. Она, тоже рослая и телесистая азиатка, его коллега, моет подъезды (наш — раз в месяц, если не в два). А теперь постоянно помогает ему, то есть маячит под окном, интонациями, жестами и телодвижениями воспроизводя некий спектакль странноватых отношений, где доминирует все же наш друг. Видный мачо: вольготно курит, плюет, отдает приказания… если в руках нет телефона и тачанки, он расхаживает, выставив пупок, руками в карманах задрав оранжевую жилетку как плащ Супермена… Жилетка у него коротенькая, с двумя полосками — не исключено, что сие есть знаки отличия наподобие как ушитая шапка у армейского дедушки, который одновременно младший сержант… Весьма нередко он дефилирует и без жилетки.
Все смотришь и умиляешься. Натуральный сериал, никакой телевизор не нужен. Здоровые, развеселые, повторяю, это ребята, общительные и музыкальные, живут не тужат, трудятся в меру и в свое удовольствие, никуда не летят очертя голову, ничем не цокают… впрочем… Да я бы и сам — вполне серьезно! — работал дворником. За те же пятнадцать тыщ. Это, можно сказать, моя мечта. Даже за десять! Я бы и подъезд помыл за сдельную цену… Но неосуществимая: у них кругом круговая порука, и чтобы вступить в орден метлы и корыта, заполучив спасительную оранжевую жилетку, нужно обязательно быть монголоидом и, что называется, владеть языком — в столице России, насколько мне известно, нет ни одного русского дворника!..
Иногда от этой нескончаемой заоконной пантомимы начинает тошнить. И от едва ли не гусарской свистопляски сержанта с друзьями-коллегами. И от цоканья и всего прочего. И некуда отвратить взор и слух. В сердцах плюнешь. Устаешь и плеваться! Ком в горле встает не проглотишь, тоска хватает за горло, раздирающая душу.
2.
Ведь главное тут не единичность такого феномена, что нам, дескать, не повезло с первым этажом, угловой квартирой и подвалом под окном — нет!
Самое интересное начинается часов с четырех, когда люди начинают — сначала мало-помалу, а потом опять беспрерывным потоком, и почти до зари, тянуться с работы домой, в свои пяти- и девятиэтажки. Утром-то они в основном молчат, а сейчас… Тотчас же погружаешься с головой — хотя из нее, конечно, с головой-то и так не выгружался! — в разнузданнейшую стихию чужого языка — точнее, языков — в настоящие бурю и натиск! Здесь понимаешь — и не только здесь: стоит только выйти на улицу куда угодно — что пятьдесят или даже шестьдесят процентов проходящих и попадающихся людей — типичные азиаты, будто бы перенесенные в холодную унылую Московию по мановению волшебной палочки! Дернул Хоттабыч свой волосок с брады — и вот они! Причем явно не из солнечного Ташкента, не из городов даже, а из самых отдаленных кишлаков и аулов! И здесь, глотнув свободы мегаполиса, чувствуя полную индифферентность местных жителей и просто здесь живущих, временно проживающих, полный пофигизм властей, порождающие непрерывную текучку, в свой черед порождающую — распутать сей клубок нетрудно — еще больший, граничащий с абсурдом пофигизм и безнаказанность, просто чумеют…
Я не против некоего культурного обмена, туризма, да даже и здоровой трудовой миграции. То же самое, очевидно, скажет и почти что каждый москвич и россиянин. Хорош и местный колорит, любопытны и наглядны какие-то обычаи Востока — когда их видишь на каком-нибудь фестивале… или на Востоке… Но когда, почитай круглосуточно, с шести утра до глубокой ночи, ты у себя дома слышишь сплошное ахрйцукенгшщзхъ! ххуфрыджэячсмтб! осехщшрдлйцдн! и так далее… когда из этого сплошного непрекращающегося громкоговорительного, гортанного, эмоционально кипящего и вулканирующего вещания — верещания, лая, кваканья и трещания — ты слышишь за сутки дай бог два-три русских слова! (нетрудно догадаться каких, да еще разве «Барсик, кис-кис!»), когда, выйдя вечером в магазин, ты не встречаешь по пути ни одной русской рожи… не встречаешь ты их и в магазине… и вместо капусты тебе пробивают кабачок… Я же не в Бишкек приехал жить, в конце-то концов!
Может, выставить им в форточку колоночки и включить «У меня коты котуют!.. У меня ежи ежуют!..» собственного исполнения… Или того же «Влобного» в том же исполнении (нашей группы «ОЗ»), но более раннем, классический образчик «искусства дебилизма» — фольклорный театр и карнавал в студию! — пусть поучатся языку и культуре!.. Но у меня и колонок-то нет, только за триста рублей пищалки. Хотя идея неплоха, надо подумать.
До этого я, смешно сказать, любил иной раз послушать что-нибудь этническое, азиатское, с низким утробным рычанием и прочими горловыми переливами — «Намгар», там, или Yat-Kha!.. А теперь, приезжая в Тамбов и прогуливаясь по набережной, ловлю себя на мысли, что как-то стыдно это: подслушивать обрывки чужих разговоров… а смотря у родственников по спутнику «Любовь и голуби», уже начинаю подумывать… короче, не на первой минуте догадываюсь, что фильм хорошо дублирован на таджикский!.. Теперь я отлично понимаю, что такое чуждая языковая среда, чуждая культурная среда, чуждая вера, чуждое все — даже будто бы самый воздух… Хотя не бывал за границей, отлично представляю, как тяжело жилось эмигрантам, особенно на Востоке, перечитываю и пересматриваю «Зачарованного странника» и все отлично осознаю…
Я себе, блин, на улице своей столицы (да и не столицы тоже) говорить по телефону не позволяю! А тем более орать — неаристократично как-то, невежливо, неудобно это в толпе и на ходу… А тут стоит только вынырнуть из метро, и на тебя со всех сторон обрушивается целая лавина чужеродных, режущих русское ухо, омерзительных по интонации, разноголосице и непрерывности наречий, и миновать, обойти такого прохожего, отстать от него невозможно — потому что кругом полнейший долби-сурраунд, полное вавилонское паназиатское кухонное столпотворение, — причем они еще, понятно, ходят не поодиночке, как наши, не уступают на узкой тропинке (да я сам всегда уступлю, как герой Достоевского), смеются, прыскают слюной, пьют пиво, курят — что все можно отнести к разделу «личное дело каждого» (или «и русские так поступают») — но еще и настолько спешат куда-то, летят, не прекращая мобильный треп («прямо как наши!» — есть у кого поучиться), что постоянно толкаются.
Один знакомый, который учился в Великобритании, рассказывал, как приехал как-то из своего городка в Лондон, достал на площади из кармана зазвонивший телефон и негромко произнес несколько коротких фраз на хорошем английском… после чего сразу был прижат в подворотню и получил в пыку с присказкой «полиш швайн!». И это были не скинхеды, а заштатная, вроде уэлшевских недоносков, шваль из паба, короче, обычные «нормальные чуваки».
Конечно, завещанный Шпенглером закат Европы (о коем в свое время все думали, что это так, фэнтези какое-то) вполне явственно вступает в свои права, и все проходящие и все происходящее — волны именно этого глобального процесса… Воистину, как любила повторять бабушка, не понять откуда взяв цитату, но явно намекая на нечто апокалиптическое, «смешаются все языки». Но почему Москва-то, почему Россия, должна быть в авангарде? Этот, простите за неполиткорректность, ретроградность и прочую ригидность, форпост и страж истории, Третий Рим (никем, кстати, не отмененный!), сто раз защитивший хваленую европейскую цивилизацию от нашествия так называемых татаро-монголов, сам должен быть добровольно-незаметно сдан если не на разграбление, то на поругание отставшей было на несколько веков орде?
Москвичей, как заметил Воланд, испортил квартирный вопрос. Но это почти сто лет назад было! Сейчас и вопрос вопросов (жить или не жить, но где?) взлетел выше зенита, лучше тоже зажмурить зеницы, а еще сортирный: мочиться ли мимо (коль на тебя нет управы) или мочить точно (если ты сам эта управа)?.. и вообще всей этой порчи, в головах ли, в клозетах, настолько стало много, и ее носителей, как нахлынувшей из какого-то пятого измерения саранчи, что в мегаполисе, при необозримо большой ее концентрации, жизнь действительно, уже без метафор, продолжается чисто механически, без всяких оттенков и сложностей, на самых примитивных пружинах типа «на пять тыщ больше должны заплатить». И «большевизм» этот везде. От людей посолиднее, не как я, хоть чем-то обладающих, вряд ли державших в руках не только мастерок и шпатель, но и Пелевина, не раз приходилось слышать: «Присосаться и бабло качать спокойно» — куда присосаться, по большому счету все равно, самоценен сам вампирический акт.
Понятия «семья», «дети», «мужское», «женское», «пол», «гендер» еще какой-то, «секс» (он же «любовь») все еще в ходу, муссируются, даже муссируются как-то особенно экспрессивно, но значат в откуда-то наступившей, незаметно надвинувшейся, словно налетевшей, как ураган, кутерьме и толчее все меньше.
Да здесь и вообще в более-менее мужском облике — не в розовых штанцах в обтяжку иль с мотней, не в сетчатой пидореалистичной маечке — можно встретить разве что… нет, не гастарбайтера, ну, что вы… эти в трениках и в тренде… разве Вовку-алкаша (об этой «субкультуре» чти далее), ну, или меня, ретрограда-деревенщину, заставляющую жену перешивать штаны, трусы и чуть ли не носки на более мужественные — кругом то эму, то школяры-недорэперы, то готы (какие наши годы!), то кидалты (кидал, кидал… — увы, не капитана Гранта, не лейтенанта Шмидта дети, а Коли Воронова, годящиеся ему в отцы), то кар-мэны (держи карманы!), то метросексуалы, а то и… парад им подавай… Парад — это вообще-то нечто военное…
В полицию нравов и моды — усмехнется читатель — не в ту что-то степь вас, маэстро радикальщик, занесло!..
Но присмотритесь, приподнимите очки — а может, это шоры?! — вглядитесь: что собой являет обычный и типичный молодой москвич мужеска пола? Перед нами длинное вялое волосатое создание, с висящими, как плети, руками и длинными, мягкими пальцами, напоминающими, из-за надетой на кисть фенечки, стянутую резиночкой упаковку ровненьких побегов белого аспарагуса на полке супермаркета. Уши его снабжены несуразно огроменными наушниками, глаза явно близоруки и подслеповаты, поскольку привыкли видеть только на экране ноутбука, планшета или айфона (и это не шутка), вечно утомлены и красны, и по коих выражению понятно, что ничем их не удивишь — ни какой угодно формой соития, ни трехствольным супербластером, ни даже живой, в натуральную величину инопланетной дрянью с трехэтажной игольчатой пастью.
Если разобраться, у него особо ничего нет, и сам он никто… Хотя все же он живет всю жизнь в своей квартире, с своими родителями (а потом будет еще в своей — со своей подругой, если уж не женой…), и работает даже — сидя на кресле с колесиками, что-то вбивая через клавиатуру в виртуальное никчемно-неинтересное пространство… зато параллельно этому, тут же, через тот же монитор и клаву, высасывая из иного, куда более полезного и познавательного, виртуального пространства практически все, что душе угодно… причем бесплатно! Что ж ему еще?!. Дворником, что ль, пойти арбайтать, с тарантасом с корытом и метлой, рыть канавы, асфальт, кирпич и плитку класть за двадцать рублей в месяц?!.
«Креативный класс», «хипстеры», «горизонтальные люди», «москвополитане»… — сколько всего облагораживающего напридумано (последний термин, кажется, мой собственный!..) в краях непуганых сыночков-дочек, которым, однако, ходить по улицам здесь-и-теперь — да хоть бы разъезжать в такси или на великах «Электра» — все труднее… Это в кондитерской и булочной, по стишку Родари, «пахнет тестом и сдобой» да «орехом мускатным» и прочим «приятным», но существуют и иные миры, а в них иные ремесла. Запросто можно, выйдя из авторской кондитерской в центре, наткнуться на выходцев оттуда — всяких чумазых, вонючих, оголодавших, свирепых, необразованных даже трубочистов!..
Есть и другие мужи-москвитяне, чуть более адекватные. В тех же обтягивающих штанцах и с наушничками глубоко — или не очень, коли подешевле — в подзагоревших ушках. И звучит в них не не понять что, а внятное даже находящимся рядом в несущемся-визжащем вагоне подземки неприкрытое отчетливое туц-туц или умц-умц. Есть, в конце концов, и провинциалы — коих теперь на каждого коренного (ну, хоть бы в первом поколении — тут уж не до булошных и турецких барабанов!) прилично-столичного вьюношу приходится человек двадцать какой-то откровенной быдлосельпомассы, которая, если б не гастарбайтеры, составляла бы заметное явление…
А тут иногда даже вздрагиваешь — и все вокруг тоже как-то вздрагивают и на секунду в непролазном людском подземном потоке замирают! — когда какой-нибудь недобитый Джон Леннон человечьим голосом — и довольно громко, но как-то прям интеллигентно — адресуется к еле тянущей что-то по ступеням старушке: «Извините, давайте я вам помогу!» — и подхватывает (иногда, впрочем, выхватывает) тележечку на колесьях, малое, почти вертикальное подобие гастарбайтерской. Через мгновенье кто-то уже наступает на колеса, на раму, кто-то перепрыгивает, кто-то, матерясь и оря по телефону, через них спотыкается… отпихивают, обгоняют, протискиваются, всячески толкая и его, и бабусю, и тележку то с одной стороны, то с другой… Короче, куда лучше на ветряные мельницы с копьем бросаться.
С иной же стороны, что действительно трудно вывести, так это гопоту, а подводить под нее какую-то базу — материальную или идеологическую… Были раньше такие кричаще приметные ребята — бритые, в подтяжках и мартинсах, но сейчас таких уже не встретишь (см. выше), и у всех нормальных людей, смотревших «Американскую историю Х» и «Россию-88», слава богу, по ним нет ностальгии. Зато такое ощущение, что примерно это и делается сейчас с мигрантами — а то своих мало!..
Здесь глобальный, стихийный процесс чудится, будто такая же тачанка с разбитым корытом и метлой, пущенная под откос, летит себе вразнос… и как ему противостоять конкретному человеку в конкретном случае, даже и сказать затруднительно. Вот, например, выходим с женой у себя из метро, и тут в переходе у стеночки и на ступенях стоит целая батарея скучающих юных развеселых разномастных «братьев» — курящих, потягивающих пивко, теребящих телефоны, в спортивных штанах и в шапочках… Но и этого им, конечно же, мало… Если я отстаю от жены — идти в такой толчее об руку невозможно — некоторые из них начинают по своему обычаю, как на фотоэлементах, при приближении девушки цокать, не особенно уж громко, но внятно, неприлично и мерзко причмокивать губищами! Жена реагирует экспрессивно, даже плюется, но я ее побыстрей оттаскиваю от греха. У меня же, как у нормального человека, как ни хочется дать в рожу, пока разум берет верх: во-первых, у меня сломана правая кисть и на правой ноге не так давно сделана операция по удалению вен, и вообще я по такой жизни весь издерганный и некрепкий — только взгляд, наверное, дает им что-то понять; во-вторых, их больше, а я один — некого позвать, никто не заступится: ни друзей, ни знакомых, ни свои прохожие русаки, а тем более милиция (которой здесь никогда и нет, как и на выходе наверху, как и во всем районе!) и прочее государство; и, в-третьих, им не составит никакого затрудненья просто вынуть ножичек из кармана и пырнуть, а у меня, как у приличного гражданина, такие затрудненья есть, а ножа или даже отвертки нет. Иногда я, правда, думаю, что вот сейчас сорвусь и, кинувшись на эту самодовольную сволочь, разорву ей рот руками, а потом отожру, как молодой котик у старой крысы, зубами чурило…1 Но пока все же думаю.
Я все же больше созерцатель и философ, а не воин и делаю как раз то, что могу, к чему и предназначен. Ничего не разжигаю: понятно, что не разжигать тут надо, а тушить, но тушат водой или окапыванием, но не соломой и порохом, которыми не писатели Москву набивают. Когда встречные гастарбайтеры, показывая белые зубы и знание языка хотя бы на уровне нашего второго класса (верэ из зэ тэлефон плиз?), вежливо испрашивают, как найти спорткомплекс «Три кота», я, слегка вздрогнув, очень вежливо им отвечаю. Под мышкой у меня журнал с названием «Дружба народов», и для меня это, не имеющего никакого официального статуса, имеющего здесь статус, по сути, ниже вопрошающих про нофелет (разве что швейцаром устроиться или быт и нравы, как Миклухо-Маклай, изучать!), не пустой звук… Я не сказать, что Ленина помню, но другого Ильича видал по телику, как везли по брусчатке на катафалке.
Живописанная нами дворниковская тачка, помимо хозяйственной функции (если присмотреться, весьма номинальной), как и «тачка» у других слоев населения, служит обозначению статуса ее владельца. Если ты катишь сей корытный шарабан на колесиках, то к тебе и отношение такое: в восприятии насельников машин и джипов, да и ездящих на метро тоже, ты просто вонючий гастер, низший, вечно нищий класс обслуги, современная гуманная версия раба, представитель «братьев меньших», отсталых народностей, живущих крохами со стола истинных деятелей… Катаешь ты там и катаешь свою тележку, что-то там грязное делаешь за копейки, о чем мы и знать-то не хотим… Здесь, понимаешь, титаны бьются! Нам, белоручкам, «белым людям», даже вникать-то в подобные грубые материи не подобает! Мы, еще более истинные западные буржуа, чем истинные западные буржуа, можем только итоговую финансовую прибыль рассчитать — от чего угодно! — да оную распределить.
Именно такое отношение привело к тому, что обходными путями, сначала тонкими ручейками, при зажмуренных глазах и заткнутых ушах государства и общества, в столице России начались срытые процессы, небывалые еще в новейшей истории… Воспользовавшись присущей нынешним русичам (типа западным всечеловекам, отдельным я-индивидуумам!) пассивностью, тотальной жаждой наживы, полнейшим наплевательством, разобщенностью, отчужденностью людей в мегаполисе (впрочем, как и положительной исконно русской чертой простецкой приветливости к иноземцам, недавно по-киношному воспетой, например, в лирической комедии «Старухи»), Орда нахлынула… Только не золотая, а какая-то, как произносят в деревне, гонила́я… А те, кто восседают в джипах (у коих одни колесья — не как у той тачки — в метр высотой!), просто подзадраили тонированные стекла; те, кто в метро, надвинули темные очки и заткнули слух наушничками. Авось пронесет…
У них же, мне с возмущением передавали, в ихней столице (не припомню, в которой из четырех, но может, и в любой) попробуй только примостись где-нибудь с пивом и сигаретой — сразу обратают как ту «польскую шваль», а то и в ментуру загремишь, без шуток. У нас же встретить «гостя» без баночки и сигареты, кажется, можно только если у него руки заняты телефоном и тачкой. Чем ближе к метро и к вечеру, тем больше «активно отдыхающих».
Тетка, кстати, в Павлодаре почитай всю жизнь жила — в военном госпитале работала, муж до полковника дослужился — всех вроде знали, всем помогали, и им вроде тоже, но в 90-е враз сделали так, чтоб без всякого пардону выставить. Отец, кстати, в Киргизии служил, на границе с Китаем: дикий, говорит он, народ — если б не советская власть их чуть-чуть не прищучила и не образила…
Бабушка рассказывала, что и в стародавние времена пытались было в колхозе использовать киргизов или узбеков каких-то, но через месяц выяснилось, что для нашего народного хозяйства (где даже арбузы с дынями на полях выращивались!) они совершенно бесполезны. Только народ смешить и смущать: женщины их везде таскались с чайниками, чтобы где ни сесть посреди улицы, тут же подмыться, напрочь пренебрегая кустами, лопухами и прочей природой. Таковое и прочее проявление традиционного их формализма, чуждого нашему природному импровизаторству, привело к тому, что всю «бригаду» просто вышвырнули, не заплатив денег.
Мы-то, кто еще держал в руках учебники с пятнадцатью красными флагами на форзаце — и одним большим в центре — с самым большим серпом и молотом! — еще воспринимаем их как почти наших, в сущности-то вместе жнущих одну жатву и кующих одну светлую в будущем жызнь. Но большинство приезжих раздолбаев (в отличие от большей части нанимающих их наших баев) родились уже году в девяностом, и все это для них какая-то допотопная филькина грамота, и язык межнационального общения они не удосуживаются выучить, даже живя целыми пятилетками в непомерно разросшемся многонациональном посаде вокруг Кремля.
Нынче же в столицах их, смотрел подробную передачу, житуха, в общем, налажена, своя культура колосится: на рынке — пожалуйста — все тебе для плова: кизил, баранина и лук всех видов, уже очищенная морковь, распущенная, как у них принято, на столбики вроде картофеля фри.
Я тоже люблю плов, варю его и ем, и даже кизил покупаю, и морковь особо не мельчу, но…
Вот два каких-то залетных, одетых почти как рэперы, в ярких кепках, издали ведя беседу и пытаясь открыть бутылку пива на протяжении метров десяти оградочки, завернули на огонек. Встали в аккурат под табличкой «Не надо по телефону», попытались откупорить принесенное о хлипкий подоконник, потом чем-то все же сдюжили и, переминаясь под окном, теребя мобильники (видно, под табличкой орать совесть все же не позволяет), покуривая и поедая батон, неспешно рассказали друг другу всю свою жизнь. Мне рассказали. Я их принял как дорогих гостей — почитай у себя на кухне, куда русичей не зазовешь (наверно, действительно теснотища мешает!). Я все понял. Несмотря на то, что по-русски было сказано с интервалом часа в два лишь два слова, сочетание которых в нашем новоязе мне не по душе, — тут и голая конкретика вроде бы, и в то же время, как правило, и подростковая голословность какая-то: «короче» и «жопа». Это примерно как серп и молот были раньше. Вам смешно…
Обошли в обход, взяли на фу-фу, обхитрили. Горячая кровь, голодный желудок, голодные глаза, голодное сердце, острые грязные ногти-когти… Они вцепляются в жизнь, как в аппетитно дымящиеся потроха, ногтями и зубами, они ничем не брезгают… Преступность, видите ли, у нас по сравнению с крупнейшими мегаполисами мира «на уровне»! Конечно, есть на кого равняться: Тяньцзинь, Чунцин, Бомбей, Сан-Паулу, Пекин… — Нью-Йорк, Лондон там какой-то — это так, по набитости сельди в бочку в треть Москвы не будет… Мало ли чего тут в трущобах и джунглях происходит. Тут порезали, здесь ограбили… Тут стреляют на свадьбе, там цыгане бесчинствуют… Там пугало огородное ожило и засветило ребенку черенком от своей лопаты — мало ли… Мальчуган тоже, может быть, не Маугли благородный, а соответствующий своим безответственным человекородителям — а дворнику тому, рабу, когда его третируют, унижают и травят, не всегда же быть безответным… Там нашли в обычной съемной квартирке с таджиками взрывчатки и оружия (прямо, говорят, «калашниковых») столько, что вооружить можно целую роту!.. Там на рынке, там…
С другой стороны этого «там» — само отношение русских. Поневоле начнешь восхищаться витальной энергией варваров по сравнению с механистичностью, а также пресыщенностью и напыщенностью, как в эпоху упадка Рима, полноправных граждан полиса. Если они вооружатся хотя бы ножами, и какой-то лидер даст им команду, они перережут всех неверных, москалей (или как они их, нас, называют — думаю, что не братьями и не хозяевами) — ненавистных, никчемных, зря коптящих небо — за одну ночь! Благо, что им этого делать не надо — их и так принимают как родных, даже мечети по всему городу шикарнейшие возводят…
Да, это, если угодно, набат. Или глас вопиющего в пустыне. Наверное, среди множества других голосов. Я далек от национализма, призывов к топору, к дубинушке ухнуть и т. д. Но симптомы более чем тревожные. С 1997-го по 2011 год только численность официально учтенных трудовых мигрантов выросла на шестьсот четырнадцать процентов! Уже сейчас они ведут себя по-другому: более раскованно, зачастую по-хамски. Все эти показные юродствования — «начальника», «моя твоя не понимать» — давно ушли в прошлое, в настоящем мы имеем настоящий, не на словах и шутках, Москвабад… На его улицах уже не какой-нибудь едва заметный таджик-гастер, тощий и прокопченный, одинокий, тихий, забитый, неприметно копошащийся в своем углу или подвале, принося посильную и зачастую бесплатную пользу развитому человечеству, а совсем другое. Настоящая вакханалия, феерия аулов и кишлаков, разгул восточных рынков, их получивших внезапную свободу безмозглых, озлобленных рабов, настоящее нашествие орды.
Может быть, я не настолько исторически дальновиден — конечно, гляжу из окна хрущевки! — как сильные мира сего, решающие более глобальные и неочевидные обитателям первого этажа метазадачи (и тут я не только иронизирую), но такие бла-а-родные вещи, как увеличение населения страны за счет перенаселения столицы, восполнение рынка труда дешевой силой, благоустройство столицы и обустройство частного быта, вытеснение русского населения более непритязательным нерусским, прививка к нашему застоявшемуся-застаревшему этносу более молодой и горячей крови, кажутся мне, и не только мне, неприемлемыми. Меня серьезно занимает вопрос: а может, и впрямь возможна сия мифическая переплавка абсолютно чуждого дикого азиатского генофонда? Но исходя из увиденного (отчасти здесь описанного), создается ощущение, что нет. И боюсь, что добавлять привычные полубессмысленные выражения — «в ближайшей исторической перспективе» или не в ближайшей — здесь уже полностью бессмысленно: нынче все живут одним днем. Впрочем, могу же и я ошибаться…
Как ошибся, наверное, и вообще с Москвой. Как будто ошибся дверью. Известно с детства, что слезам тут не верят, что надо завоевать, но в то же время не верить этим сказкам (а тому, что хорошо живут, — верить!) и т. д. Но я ехал, мы с женой приехали, по сути, не для этого — нам просто больше некуда.
Больше пяти лет прожив в Подмосковье, практически еженедельно наезжая в столицу, мы видели, что их в метро и на улицах изрядно, потом, что много, потом, что очень много… Но не настолько, чтобы ни о чем больше не оставалось возможности думать!..
Как в былые — блаженные! — годы, когда в вагон метро вдруг заходил негр и сразу все поворачивали на него головы и неприкрыто лупились, так сейчас сам затискиваешься с утра в «скотовозку» — рыжебородый, так сказать, витязь с серо-голубыми глазами!.. все чаще, правда, сбивающий на князя Мышкина в исполнении Яковлева — и отовсюду на тебя так и таращатся не нашенские глазищи — раскосые, черные, набыченные, темные, налитые кровью, иногда какие-то побитые, иногда наглые, но всегда жадные, выглядывающие, где бы чем бы поживиться. Вокруг тебя почитай исключительно восточные люди всех мастей. Ей-богу, никакой утрировки! Пусть трое их будет в вагоне, пятеро, семеро, пусть дюжина, ну даже две, но не сорок алибаба-разбойников на двух-трех белых. Морилкой, что ли, кожу обработать?..
Увидишь иногда облик столицы в старой хронике, годов 80-х, в советских фильмах и поражаешься. Слушаешь рассказы старших, сам вспоминаешь детское — и чуть не плачешь. Возможно, это не только облик, но и образ, но какой! В 90-х он испортился и т. д. и т. п… а сейчас-то что можно было б показать? Брежневский застой, Олимпиада и то, что последовало за этим — мы это не идеализируем, но… Но какой все же была столица, дорогая для каждого советского сердца Москва! Действительно, чего стоил один этот звук — Маск-ва! — стоит только произнести, и сколько сразу в нем всего слилось и отозвалось, даже если ты в деревне Мокрое проживаешь. «В Москву ездил» — тут тебе сразу какие-то райские, заморские изыски, из которых даже пара-тройка осчастливит на целый месяц: и колбаса (даже сервелат!), и апельсины, бананы, и конфеты «Мишка на севере» и «Красная шапочка», и кофе растворимый, и даже жвачки «Клубничная» или «Мятная», и чипсы «Московский картофель в ломтиках»!.. а чего стоил один чай «Бодрость», три рубля пачка, ароматнее всех ныне существующих. А уж коли ты побывал там самолично… тянулся на пальчиках к хрустальному гробу, задирал голову до самой слепящей макушки телебашни, вцеплялся в поручень на колесе обозрения… Да даже если потом тебя за уши поднимут «Москву показать», и тогда уже кое-что видишь!
В юные лета, скажут, все ярче, многого не понимаешь, половину не помнишь… Я отлично помню 1988-й: я тогда грезил «Модерн токингом» (приехавшим наконец в столицу СССР!), писал фантастические истории про котов и их же портреты с натуры, а после поездки в Москву по сей день сохранились коллажи с изображенными вместе достопримечательностями столицы… — но их непотускневшие краски — «новые, настоящие-акварельные!» — куда тускнее воспоминаний!..
А нынче — посмотри в окно… Зима этого года черная: не сказать, что черный снег со зловещей театральностью дали, или, как уже не по Булгакову, выпал таковой по-настоящему в Омске в 2014-м, или как метеоритный дождь в Челябинске в 2013-м, но всю зиму голый черный асфальт, грязь, дожди. Не будем пугать стародавней прорухой на все, не покидающей наше бытие разрухой и в головах, и в сортирах, костлявой старухой с косой, но… за окном это «но»!.. Кругом и так полный нуар: не надо сгущать краски, что-то выискивать для типичной писательской типизации — достаточно просто, как их акын, петь о том, что видишь… Вроде бы все есть, все на месте, но, как высокомысленно — високосомысленно! — изрекают ученые мужи, «определенный paradigm shift определенно произошел»: что-то огромное и неподвижное, кажущееся вечным, медленно стронулось, как айсберг, и, ускоряясь, скользит в океан…
Вот в школьном детстве предупреждали же в учебниках, журналах и стенгазетах: парниковый эффект, глобальное потепление (ну, и ядерная зима заодно, как заведено, помаячит чуть-чуть на горизонте) — через долгих двадцать-тридцать лет, прикиньте, ребята! К 2000-м ученые переизучили предмет и как ни в чем не бывали заявили: бред это все сивый и собачий! А уж теперь про это не только в разделе «Сенсации» (где под завязку вбито «Сегодня под мостом поймали Гитлера с хвостом!»), и в рубрике-то «Кому это нужно?» не напишешь. Теперь же ведь никто не остановится, как майор Ковалев, внезапно на улице и не подумает вдруг, какое на дворе времечко: конец декабря, все черным-черно, льет как из ведра, от асфальта клубится пар, из-за зеленых оградочек через раскисшую грязь торчит ядовито-зеленая травища — и над всем этим, безбожно ахалай-махалайкая по мобильному, звучно плюясь, несутся молодые, приземистые, темнокожие, с жучно-черными волосами «москвичи» — скромно одетые в апельсиново-кирпичные накидки служители порядка или простые прохожие, разряженные в аляповато-яркие, разукрашенные всякой дрянью, шмотки — не сказать даже, что демисезонные… и из-за спешки даже без зонтов…
Девятой, новой великой культурой, которая должна прийти на смену семи предыдущим и угасающей европейской, Освальд Шпенглер считал пробуждающуюся русско-сибирскую цивилизацию… Но что может немец понимать в наших колбасных обрезках, тасуемых между непереводимыми оккамовыми бритвами «авось» и «откат»?
Чтобы понять, что такое русский дух (не нынешний, тем более нынешне-московский, а некий абстрактно-исконный), достатошно «Любовь и голуби» посмотреть. Молодые таджики, однако, вряд ли это смотрят, вряд ли знают они, так же как и большинство наших, что это за серп такой, а может, и для чего молот. Для пущей глубины можно «Лукоморье» пушкинское прочесть или даже «Зачарованного странника» (Соловьева с Победноносцевым не надо штудировать). Чтобы их беспокойный дух понять, а заодно и суть исторического конфликта, в эпоху, когда то, что было полвека назад, школьникам до какого-то ВОВ сокращают, можно как раз вовремя подоспевший фильм «Орда» посмотреть — на костюмы, конечно, изрядно потратились…
Начало XXI века: плащ-дождевик, как презерватив, раскатывается, цветной-полупрозрачный, персональный и доступный, всесезонный, зимний, из сверточка в руке…
Глава
2. Алкоголическое общение в стиле «Вовк!»
Но это только, как оказалось, да простит меня Майринк, ангел западного окна. Через несколько месяцев после нашего заселения появился и в течение месяца был полностью осознан феномен восточного окна (хотя наименования им, наверное, подошли бы как раз наоборот). Не поворачивается язык писать все со словом «был», поскольку и сейчас то же происходит…
Прямо под окном кухни с завидной регулярностью стали раздаваться выкрики «Вовк!». Кто-то, подходя, откашляется, вовкнет пару-тройку раз и тут же, не успеешь выглянуть в окно, исчезает. Даже не выкрики, а как резкое тявканье собаки — большой такой и с придыханием: «Бофк!» То ли Ангелина Вовк тут проживает, то ли Вовка какой-то… Впрочем, Ангелина Михайловна, я специально заглянул в биографию, ныне муниципальный депутат, и если к ней и стекаются со своими нуждами люди, то все это в каком-то далеком округе «Арбат»… Да и здесь мы, честно говоря, уже по вокалу определили, кто и с какими надобностями стекается к Вовке: в России жизнь на первых этажах пятиэтажек не очень разнообразна, даже в Москве…
Так и есть, это, оказалось, местный представитель свободной творческой профессии, старожилам известный и от пейзажа, если б было кому наблюдать, неотъемлемый, с лицом то красным, то сизым, опухшим подчас до полной заплывшести, большую часть года фигурирующий в как бы венчающей его благородные, коротко стриженные седины ондатровой шапке — но не с распущенными, как у дедка какого фольклорного, ушами, а с подвязанными и зачесанными, немного сдвинутой если не на глаза, то на лоб, что еще в начале 1980-х считалось признаком если не прямо шика и благородства, то уж точно принадлежности к приличным людям, заработавшим себе кусок колбасы на хлеб.
В его облике и теперь проглядывает некое благородство: ходит он как-то подчеркнуто прямо (для современной неблагородной породы, произошедшей, видимо, как раз от подобных родичей, характерна некая рахитическая колченогость — запечатленная, иногда кажется, даже в покрое джинсов! — а уж тем более оное характерно для прирожденных наездников гастарбайтеров, по-прежнему будто так и обнимающих что-то ногами), одежка его, отсылающая в те же 80-е, всегда чистая, иногда меняется (один раз он, видно, постирался и предстал в спортивном костюме в стиле Олимпиада-80!), даже стрелки на брюках, если это не джинсы, наглажены! Скорее всего, в прошлой жизни он был военным. Похож он, особенно когда небрит, на Леонова в роли Доцента из фильма «Джентльмены удачи» — настоящего, злого, но бывают и прояснения (особенно когда брит) в духе положительного двойника-персонажа. Зовут его по-прежнему благородно — Игорь.
Однако в этой жизни, в так называемом нашем мире или измерении, он, как вы уже догадались, не человек, но некое явление, так сказать, регулярно-спорадическое, спорное даже, хотя подчас вроде бы и антропоморфное. (Хотя и большинство идущих под окнами, по сути, имеют те же характеристики — возникающей и затухающей чумовой акустической волны.) Как выяснилось потом в процессе долгих наблюдений, на короткий миг, допустим, часов в семь утра, он возникает перед нашим окном (которое соседствует с дверью в подъезд, над которой, в свою очередь, находится окошко, куда он, как нетрудно понять, и устремляет свой взор и зов) и, хрипло-алкашовски прокашлявшись, крайне очерствевшим похмельным вокалом, с экспрессией юнца-тимуровца какого-то, вскрикивает: «ВОВК!» Это продолжается буквально каких-то полминуты, загадочный пароль (аббревиатура?) произносится с довольно пропорциональными интервалами буквально два-три, иногда четыре-пять раз, и пока спросонья успеваешь подбежать к кухонному окну и его расшторить, видение успевает исчезнуть.
Повторяемость явления (в среднем три-четыре раза в день) привлекла к нему внимание — далее оно стало совсем устойчивым и навязчивым, что то же кочевье под другим окном нашего центрально-азиатского, в меру колченогого друга (а по весне тут целое роение его коллег и родственников!), разве что для слуха и души более родное, ведь все же «русским духом пахнет».
Мы сразу провели разведку и смекнули, что действительно адресуется он к кухонному окошку на втором этаже, с вечно раскрытой створкой (и зимой и летом, и круглосуточно!) и почерневшей сеткой, но, слава богу, не прямо над нами. В ходе усиленных наблюдений выяснилось, что помимо непонятных звуковых сигналов загадочному Вовке (его персона, это мы поняли, наиболее энигматична) подаются еще и такие же малопонятные визуальные, а иногда к каноническому вовканью еще прибавляется короткий текст, разобрать который на первых порах не представлялось возможным.
Впрочем, догадаться, чему посвящены и жесты, и слова, конечно же, нетрудно. А вот функциональное, утилитарное назначение их неочевидно. Неведомому Вовке то показывалось чирканье отсутствующей спичкой или зажигалкой, поднесение ко рту сигареты (наличествующей), то какие-то жесты и звуки, довольно раскоординированные и искорявленные, намекающие на употребление внутрь организма спиртосодержащих напитков — больше не на что! После всего этого, длящегося очень недолго и сопровождаемого столь же стремительным и небрежным мимическим спектаклем (хочется сказать — балетом), следовала небрежная, а иногда с каким-то значением или намеком отмашка рукой, после чего Игорь, будто отряхнувшись и опомнившись, решительно отправлялся по диагональной тропинке под окнами в сторону метро и прочих градообразующих заведений. При этом он, естественно, едва перейдя в поле зрения наших второго-третьего окна, сразу закуривал.
На обратном пути он повторял весь спектакль и балет, но чуть подольше, с добавлением текста. Но тут же исчезал, чтобы через несколько часов появиться вновь… Иногда он прямо с утра, а тем более с обеда появлялся в уже наполненном тем, что ему нужно, состоянии, опираясь, чтобы не упасть, о ствол березы в некоем подобии околоподъездной клумбы, раскорячиваясь на дорожке и мешая идти прохожим… (Кстати, один его коллега, в таком же состоянии, но прущий транзитом, запнулся как-то своими колченожками о молодой клен, росший у нас под окном… а тут как раз услужливые мигранты-иммигранты меняли асфальт на косой дорожке, и земля была взрыхлена… Битый час сей хмельной Лаокоон представлял под окном и на самом ходу аудиовизуальное действо, в результате которого он все же выдрал и уволок с собой вставшее на его пути деревце — двухметровый ствол с полутораметровым корнем!) При этом хоть как-то, хоть одной рукой, хоть вполуприсядь, но вся процедура, весь «балет» воспроизводится в полном объеме, по окончании коего наш добросовестный Игорь так же прямо, и даже, кажется, особенно гордо задрав голову (не как прочие алкаши-плебеи!), на протезных ногах (потом осознали, что он еще и прихрамывает), всячески преступая и путаясь — вот-вот сойдет с трассы, хлыстнется на бетон или вклеится в оградку — движется по своим делам… Но он не падает, не куртыкается и даже не вихляется, как всякие падо́нки перепившие, недобитые, а шествует важно-горделиво, чуть не как павлин среди павианов, но, однако, медленно… Видимо, он очень хорошо знает маршрут.
Полная виртуальность или, в других категориях, трансцендентность Вовки, к окну которого (а не к нашему!) и обращено все действо, навели меня на мысль, что исполняемое есть не что иное, как ритуал. «Плывут пароходы — привет Мальчишу! Пройдут пионеры…» То ли Вовка настоль авторитетен, что великий грех не отдать ему честь, то ли сам наш Игорь, горемычный, не имеет на свете души (угол-то, судя по всему, есть), к коей можно главу приклонить. А скорее всего, и то и другое. Может быть, старые друзья… Мне это нетрудно представить: наш друг Ундиний, с коим столько в свое времечко испили да изведали в Тамбове-граде, сидит теперь в четырех стенах безвылазно, даже на инвалидной коляске — и иногда ему старые дружбаны, что называется, серенады поют под балконом. Да и сам я отлично всегда осознавал — в Тамбове, в деревне, в Подмосковье, а теперь и здесь, — что значит некуда пойти, совсем по Достоевскому: «Ведь надобно же, чтобы всякому человеку хоть куда-нибудь можно было пойти».
Настоящей сенсацией для нас стало, когда Вовка ответил! Его речь состояла из двух-трех «слов», каких-то хриплых рыков, произведенных гортанью существа куда более очерствевшего, чем наш привычный «джентльмен неудачи». Мы поняли, что тут нужна кропотливая работа по расшифровке: пред нами что-то наподобие заезженной старой пластинки или воскового валика, запечатлевшего фрагмент застольно-разухабистого спича великого, но очень пьяного поэта.
В пользу высокого статуса, я почувствовал, свидетельствует и само наименование «Вовк». Простецко-панибратское оно лишь на первый взгляд: это все равно что на визитке Путина, мне показывали, написано всего три слова, или на кабинете некоторых его предшественников, сказывают, была лишь табличка с фамилией и инициалами… Это не знаю, а на мавзолее просто: «ЛЕНИН» (то же и «СТАЛИН»)… Или как самый кардинальный тюремный иль криминальный туз, у коего к его третьестепенному помощнику надо обращаться по имени-отчеству и т. д., ибо и такие ассистенты и петрушки люди уже степенные и солидные, на хромой козе не подъедешь, сам именуется просто — «Вован»… Он и от кабана сам тебе отломит ляжку (Вован, Кабан — что-то тоже знакомое…), и своей рукой подаст, а иногда даже и из Толстого кое-что читал, и, видно, не совсем напрасно.
Вскоре частотность проявлений в стиле Вовк установилась на отметке пять-семь сеансов в день (странно — и слава богу! — что позже одиннадцати часов вечера они по сей день не зафиксированы), приобретя также регулярность по часам, будто автобусное расписание, с точностью пять-пятнадцать минут. Понятное дело, нас это уже начало порядком отягощать, став дополнением надоевшим явлениям нашего дружбана-иноплеменника, частью какого-то единого неизбывного стереоявления…
Поначалу была тоже мысль (особенно у Ани) как-то осадить «Вовку» из форточки… Но, подумав, я растолковал философски, что куда ж теперь человеку деться, может быть, это единственное, что осталось у него в жизни… Пробовали также сами выкрикивать «Вовк!», как только он появлялся и раскрывал рот (откашливание, иногда довольно брутальное, иногда чисто формальное, неизменно предшествует вовканью), но, во-первых, как-то стыдно, а во-вторых, все же из-за кратковременности явления всегда прозевываешь момент. Несподручно оказалось и фотографировать феномен: пока расчехлишь фотоаппарат, пока подбежишь к окну… нужно еще тюлевую шторку отодвинуть — тогда он тебя видит!.. — плюс решетки эти дурацкие, сетка на форточке пыльная и клен новый тянется…
Была идея, коль уж явление ежедневное, приспособить его на службу искусству, как теперь принято, актуальному. Если каждый день фотографировать «Вовку» или снимать на видео вовканье, то получится глобальнейшее серийное метаполотно, на котором будет запечатлено однообразное, незаметное, неочевидное, как на отдельных кадрах фильма или мультфильма, но упорное движение героя… куда?.. — к смерти, конечно. Примерно то же, вспомнилось, делали с героем кинофильма «Город без солнца», умирающим от СПИДа наркоманом (Безруков играет одну из немногих подходящих ему ролей), но там он недолго протянул, угас как свечка. А тут, если ежедневно фиксировать (причем ритуал-то типовой, с небольшими вариациями, плюс единство места и времени), и впрямь калейдоскоп составится или кинопанорама из сотен и тысяч идущих по порядку фрагментов (за три года это уже больше пяти тысяч!). И не такая уж халява: какую-то загогулину — вроде как увеличенная кинопленка с тремя десятками фоток — мы обозревали в Московском музее современного искусства, а за это как пить дать премию Кандинского дадут! Только, во-первых, тут этический аспект: все мы не удаляемся от смерти, на алкашах и наркоманах это только более заметно, посему отнестись цинично и фотографировать через окно, подняв штору, все же чисто по-человечески неудобно, а во-вторых, технический: нужно тогда какую-то маленькую камеру приобрести и установить ее снаружи.
В итоге я иногда клал фотоаппарат на кухне и при прокашливании (которое иной раз издалека начинается) сразу срывался бежать фоткать или снимать видео через тюль — в итоге мировое искусство и мировая наука располагают лишь несколькими десятками однообразных неясных снимков да двумя-тремя коротенькими роликами, на которых, впрочем, наш «Вовка» запечатлен уже не один…
Второй сенсацией в мире ВОВК стало, когда однажды вместо Игоря (имя мы потом узнали, не сразу) появился другой «Вовка» — длинный, в очках, напоминающий кота Базилио из детского кино про Буратино, только похудее лицом и заместо котелка в кепке, и он с той же точностью, но как-то без энтузиазма проделал весь ритуал и выполнял его за отсутствующего (может, заболевшего?) мастера около недели! Тут уж мы дались диву!
И совсем уж сдались-раздивились, когда сей неофит, нечаянно-негаданно получив ответный сигнал-рык, распознал это как приглашение на рандеву, зашел в подъезд и запросто поднялся в апартаменты к самому недостижимому Вовке!
Дальше они стали исполнять обряд чередуясь, а зачастую и вместе, причем и тот и другой, а иногда и совместно, стали изредка, а иногда почти ежедневно, восходить на площадку второго этажа и… собеседовать самому мистическому Вовке!.. Тут уже можно было слушать через нашу тонкую дверь, смотреть через замутненный — как раньше были популярны такие тяжелые, пузырчатые внутри зеленоватого стекла вазы — глазок и даже фиксировать через оный аудиовизуальные данные.
Между тем интенсивность и разнообразность явлений, будто по закону энтропийной необратимости, все нарастала. Появился третий адепт-Вовка — лет тридцати (!), в вязаной черной шапочке и в джинсовке с псевдомехом. Вел он себя совсем по-молодежному, стыдно и смотреть. Возникал внезапно, безо всяких откашливаний, предисловий и приступов (второй, Базилио, все же делал «гм-гм», хоть и условное, но весьма разборчивое). Подойдя к березе и невнятно-неумело вовкнув, брался за нее рукой, второй умудряясь подтягивать на весу шнурки на кроссовках. Дождавшись какого-то ответного сигнала (быть может, шевеления шторки) или просто отсчитав положенное время, он самым простым голоском и заштатным тоном негромко выкрикивал: «Как дела?» (какой позор! — вот старик-то вовкнет так вовкнет!), после чего, отсчитав еще секунд семь промедления, резво вбегал в подъезд и пробегал мимо прилипшего к глазку меня на второй этаж.
Попытки анализа аудиовизуальных данных на первых порах ничего не дали. Два новых адепта, незаметно вскочив по лестнице — меня еще постоянно отвлекали всякие насущные домашние дела, — на несколько минут бесшумно исчезали: то ли войдя к Вовке, то ли получая от него почти беззвучные наставления при открытой двери… И то такое предположение было сделано нами немного позже исходя из сопоставления с особенными, «нехолостыми» визитами их родоначальника — Игоря.
Когда джентльмен-аксакал, обделав все честь по чести, а иногда и повторив для верности еще пару раз, допускался наконец к восхождению (а было это все же, по отношению к прочим, несправедливо редко), то на площадке второго этажа (уже, правда, необозримой из глазка) начинался некий коллоквиум, длившийся иногда минут по сорок (!). Это, как вы догадались, и дало науке длинные отрезки речи, по которым впоследствии и был изучен язык вовок. Но поначалу слышалось просто отрывочное порыкивание, местами более-менее похожее на отдельные слоги или даже слова, иной раз шел какой-то счет (можно догадаться по интонации, да и названия цифр на многих языках звучат похоже), но очень уж долгий… Даже если они набирали рублями на аптечный фонфырик, то надо было досчитать всего лишь до двадцати восьми… — разве что на три-четыре фонфырика, и не только рублями!.. При этом еще курили. Иногда (но редко) кто-то блевал. Иногда, когда кто-нибудь из жильцов проходил по лестнице, Игорь произносил что-то вроде приветствия — ему либо не отвечали, либо отвечали (но редко): «Здравствуй, Игорь».
Наблюдение в условиях подъезда, однако, затруднено: эхо да еще задымление, и сколько ни вслушивайся, такое ощущение, что всегда слышен только один голос… И звука открытия двери вроде не слышно, хотя звонок вроде бы слышен… Когда мы изловчились пронаблюдать процесс с другого ракурса, с улицы, никакого шевеления шторки, выглядывания в окно, силуэта в нем или ответного рычания мы не обнаружили. Сопоставив все это с участившимся количеством безответных вовканий в день (когда и два новых, едва на ходу вовкнув, исчезали ни с чем), было даже сделано предположение, что никакого Вовки не существует.
Был, конечно, один случай ответа (или «ответа») «самого Вовки» — его наблюдала, вернее, слышала Аня, а я бы не мог стопроцентно заявить, что слышал именно «глас Вовки» — и я заявил более научно приемлемое: «мне кажется, что мне показалось». Возможно, подумали тогда мы, тут попахивает коллективным помешательством, и примкнуть к нему мы пока что не готовы. И несмотря на то, что обстановка более чем располагающая, как-то не хотели бы вовсе. Мы живем тут уже больше года, но сколько ни всматривались и ни вслушивались (с нашими кондициями это очень нетрудно), никакой Вовка никогда никуда не выходил и к нему (кроме вышеозначенных абреков) никто никогда не приходил.
Но однажды весною, в час небывало жаркого заката, в Москве, во дворе перед нашей пятиэтажкой, появились два гражданина… Спешно понавовкнув по-над прекрасным, медленно угасающим майским деньком, они взбежали по лестнице… Послушав с минуту впустую, я что-то отвлекся… прошло, наверно, около четверти часа, а то и больше… и подскочил к окну только тогда, когда непривычно широко и резко распахнулась подъездная дверь (пикающая, пока открыта, кодовым замком) и наши знакомцы, сдерживая ее плечами, медленно и суетливо выкатились наружу… держа под руки еще кого-то!.. Тут же раздались голоса — причем сразу отчетливо три голоса! И самый резкий, неприятный, необычный из них, немного гнусавый, словно у какого-то тролля из сказки, несомненно принадлежал — я его сразу вспомнил! — самому Вовке!!!
Вовка что-то бегло изрек на ходу — то ли изысканно непристойное ругательство, то ли великолепнейшую сентенцию, но кажется, что все вместе, ему одобрительно поддакнули и… потащили его дальше. Гуру вновь изрек на ходу — а лучше на весу — нечто лапидарно-изощренное, на сей раз даже затормозив подручных и подняв меж ними на воздух маленький скукоженный пальчик. Зеленый или красный, я не разглядел. Жест явно из сказки про чудо-юдо, когда оно вдруг высунуло из таза с водой корявый палец с острым ногтем и погрозило. Я аж уронил челюсть, не то что фотоаппарат…
«Самого» вблизи я видел считанные секунды. По виду он был под стать своему голосу: маленький, старый, весь ссохшийся, корявый, небритый, чуть не бородавчатый, его тонкие сухие ножки, едва касавшиеся земли, были как-то сбиты набок или вывернуты… В облике его, как мне показалось, промелькнуло что-то притягательное и одновременно отталкивающее — как в облике… Гитлера, что ли… или Сталина!.. Ленина!.. (примерно так же полупустое тело вождя на руках вынимают из саркофага…). Ну, или в образах разной нечисти, представленной в советских киносказках за счет выдающегося актерства Милляра весьма симпатичной и забавной. Да тот же Левша лесковский — по наружности кривой, малахольный и все подряд жрущий, но мастерство и тоску по родине не пропивший, можно сказать, за государя и отечество жизнь отдавший. Но я, конечно, не разглядел…
Друзья как-то очень проворно перетащили инвалида (или учителя? — может, в прямом или переносном смысле?..) через полянку и усадили на бревно подле хоккейно-футбольной коробки — тоже, кстати, местной достопримечательности, тоже, кстати, именно у нас под окном, но уже метрах в тридцати и тоже, кстати, едва ли не круглосуточно оглашающей все вокруг дурачьими ударами и нецензурными сегрегатскими выкриками — а в последнее время в ней повадились играть… ну конечно же — гастарбайтеры! Двадцать с лишним человек орущих пьяных азиятов — это дети, как однажды ответили Остапу Бедеру, сироты, именно для них, как стоит галочка в отчетах местных властей, и построена на деньги налогоплательщиков «благоустроенная детская спортивная площадка»!
Три богатыря в стиле «Вовк» самым простецким образом уселись на недавно поваленное ураганом бревно (только Вовке, кажется, подстелили газетку) и начали самым непосредственным образом выпивать из чекушек водку и чем-то закусывать из целлофанового мешка — то ли сушеной рыбой, то ли мойвой… я, кажется, чуть ли не запах этот рыбный чуял!.. Но вот картину из-за слепящего заходящего солнца, всегда, даже весной, отчаянно бьющего в кухню, и нескольких деревьев видел плохо, а из-за выкриков и постоянных выстрелов мячом (хоть в этот день и редких) мало что мог расслышать. Единственное, что можно констатировать, что сидящие на бревне веселились самым распростецким образом: смеялись на все лады, травили анекдоты (?!), рассказывали истории и т. п. — во всяком случае, так казалось издалека — я даже обзавидовался. Ни тени учительства, назидания или какой-то конфликтации! Чистая, какая-то дикорастущая стихия, такое теперь нигде не услышишь!
Вот те раз! Live your life, the life is not original, open your mind для плодотворного общения в стиле «Вовк!».
Мне как раз надо было выйти по делам, я вышел, запнулся… Вблизи голоса Вовок звучали как на зажеванной пленке, а то и пущенной назад, со степенью зажеванности по старшинству. Подходить и разговаривать с незнакомцами все же не отважился. Нельзя было и отойти понаблюдать их откуда-то со стороны, так как когда я показался из подъезда, они меня хорошо рассмотрели — расстояние все же двадцать с небольшим метров. Когда я вернулся, их уже не было, только газета слегка шелестела на бревне…
Тут уж и удивляться устанешь… Но Вовка не подкачал. Как-то вечером из его оконца, оглашая все вокруг, разлились нескончаемым потоком звуки… группы «Queen»! Большая поклонница именно этого коллектива, Аня, подпевая и радуясь (видите ли, не поощряется мною прослушивание и пропевание квиновских рапсодий в наших домашних условиях!), за три часа назвала немало песен и альбомов, включая сольники Ф. Меркьюри и B-sides синглов, известных разве что жестким фанатам-коллекционерам, как она сама.
Но самым шокирующим было то, что подпевала не только она… Подпевал и Вовка!.. Вокал его был не очень слышен, как-то отрывочен и больше походил на дэтовский, но тем не менее он пел и, судя по всему, с воодушевлением, весьма долго и именно «Queen»! Чудилось какое-то гусарство, будто он, как толстовский Долохов, курчавый и самовлюбленный, сидит на подоконнике с бутылкой шампанского или рома, свесив, как плети, свои ножки, и, раскачиваясь и отхлебывая, разухабисто дерет глотку. «Вот какая красивая, оказывается, у него душа!» — почитай, в таком духе восхищалась Аня и даже хотела, чтоб познакомиться с маэстро и гуру, выйти подпевать под окном, на том месте, где вовкают, или же сразу взбежать на второй этаж…
Но на самом интересном месте квиномания резко прекратилась, и полилась привычная русскоязычная попсовина, песни полторы… Затем и она оборвалась, показалось, что послышалось даже что-то вроде перебранки с участием женского вокала (!), при этом Вовка так ворчал, кряхтел и рычал, что точно сказать, что он вещал не один, нельзя. Вспомнилось даже «Психо» Хичкока. Непонятно, виртуальная ли его собеседница (жена, алкоподруга, мать?) или нет, но логика развития сюжета была железной, а отчасти уже и привычной: еще два часа из окна бедного одинокого Вовки раздавался в майскую ночь только его видавший виды голос, монотонно, но с самыми берущими за душу обертонами произносящий: «Ду-ра!.. Ду-ра!.. Ду-ра!..»
Летом еще пару раз повторялся вечер музыки «Queen», и более-менее синхронно «Ду-ра!», и даже была еще пара вылазок на бревно, от коих я по каким-то житейским причинам не видел ни выход процессии, ни ее заход, а издалека мешали листья и звуки отбойного молотка под окном.
Явления не угасали, а, наоборот, расцветали самым махровейшим цветом, причем как на восточном, так и на западном фронте, и где-то впереди, я уже чувствовал, готовится их роковое столкновение. Тогда же, наверное, пришло и осознание, что все же не миновать все это описывать.
Глава
3. Суперкот и рождественское чудо
Как только мы переехали, пропал кот. Выпрыгнул в раскрытое окно и был таков.
Я обнаружил его пропажу часа через два и пошел искать.
В соседнем дворе с царственным видом он восседал на капоте машины. Увидев и услышав меня, он ретировался. Еще пару часов я, почти ложась на грязный и холодный осенний асфальт, высматривал и выкликал его из-под разных авто.
Это уж совсем было что-то странное. Не такого воспитания да вообще ментального и физического сложения этот кот, чтоб бегать от хозяина. Мы с ним, можно сказать, составляем одно целое…
Меня всегда чуть не передергивало от фраз типа, что такой-то Васька-кот, или тем паче Баська, полутораметровый слюнявый кобелина, иль Моська, миниатюрная сучка в комбинезончике, для нас, мол, как член семьи. Но данный конкретный кот уж настолько оказался уникален…
Уж я-то котов знаю!.. С самого раннего детства я наиболее интересовался котами (у нас они, конечно, жили в деревне, спали у бабушки, а потом у меня в ногах), и я им и из них выстроил целый воображаемый мир. Это было королевство котов — или царство — тогда для меня особой разницы не было — Русь Котов, во главе которого восседал кот-король Янций, потом Мява, потом Намурс. У каждой монаршей особы имелось несколько приближенных, обычно родственников. Мы с братцем играли в котов — то сами выступали в их ролях, а то после я налепил из пластилина целый их пантеон, постоянно обновляемый. Все мои тогдашние сочинения были построены на котах; первый рассказ с героями-людьми я написал только лет в шестнадцать — наверно, когда все же пришлось оставить свой кукольно-вирутальный мир. Мир драматический, но гармоничный.
Были, правда, как у всяких королевств и царств, темные стороны истории, связанные, если и тут можно так сказать, со сменой власти. Кошачьим королевством правили не старшие братья, а младшие (они выбирались мною по особым их психическим свойствам — по специфической некоей тонкости натуры), и старших таковое ничуть не беспокоило. Трагедийность была делом рук человеческих. 8 ноября 1988 года я, возвращаясь, радостный (от писания историй про суперкотов!), от бабушки, зашел в придворок и увидел… кота-короля Мяву, висящего в проволочной петле под потолком. Конец проволоки был в руках у отца. Я бросился к коту, но он уже бился в конвульсиях. Просил отца отпустить, но он только усилил хватку. Казалось, в последний раз мой Мява взглянул на меня своими умными — теперь выпученными — глазами!.. Заплакав, я убежал к бабушке и не уходил от нее несколько дней (мать куда-то уехала), а когда приходил отец, прятался от него под кроватью.
В сельской местности отношение к живности природно-прагматическое, здесь нет никакого культа, никакого сюсюканья, никаких вам «членов семьи». И зимой и летом обретаются домашние питомцы в хозяйственных постройках, «на потолке» (чердаке), а то и вообще «на улице»; несмотря на присутствие или даже обилие мышей и в доме, весьма редко некоторые избранные допускаются в сени, в избу. Не так давно, в 2009 уже году, был вывезен в лютый мороз в поле — как в сказке, а в деревне такое и впрямь не редкость — великолепный кот, которого мы с женой прозвали Черствый. Помню, когда приехали погостить, она сразу умудрилась взять на руки этого крайне очерствевшего, сильно потрепанного жизнью (в том числе и буквально — изодранного), с большущей головой, с диким затравленным взглядом котяру, которого, вероятно, никто за всю его жизнь ни разу не погладил, — и он заурчал!.. Поняв по обмолвкам, какая страшная участь постигла Черствого, мы были очень возмущены и огорчены; родители отговаривались тем, что кот-де уже старый, а тут как раз пришли новые (в деревне они сами откуда-то приходят, заводятся, как насекомые): им, увы, как всем, нужны пространство для жизни и ресурсы, и что он был высажен из машины на остановке. Как будто для кота это имеет значение! — дал ему сто рублей и наказал: «Жди автобуса и езжай до города, авось там как-нибудь устроишься, проживешь!» Да еще, поди, в мешке выбросили (об этом не признались)!
Понятно, что мое пристрастие к котам и протесты против такого с ними обращения по юности в расчет почти не принимались — таковы уж традиции и нравы. Но и родителям дал Бог умягчение нравов и отступление от устоев — во многом из-за внучки, моей крестницы — теперь в доме принимается (то есть спит, где хочет, по целым дням и предоставляется для поглаживаний, чего уж совсем не принято) неплохой котяра Снежок, правда слюнявый (да еще иногда телком воняет, поскольку в иные ночи, опоздав в дом, спит во дворе именно на нем). Да и прочие его коты-собратья, трижды в день потребляющие парное молочко прямо из-под коровы (!), — помимо этого, им иногда даются лишь высококалорийные хлеб и макароны!.. — достигли, можно сказать, некоей сферической завершенности своих биологических форм. Один котожитель вообще расплылся, как масленый блин!2
…А тут уж какая досада была на самого себя, что я сам явился причиной потери своего собственного кота — и тем более такого! Сказать «умный» или «красивый» — ничего не сказать. Белые — белейшие! — носочки и перчаточки, белый нагрудничек и кончик носа, черные полосы на голове и загривке, что на твоем бурундуке, и, будто в мультфильме нарисованные, ровнейшие полоски на лапах, и черепаховые пятна, и леопардовые, и «подведенные брови» (как у диких кошек, чтобы хищные птицы промазали клюнуть их в глаз); а главное — глаза: не желтые, не зеленые, а какого-то светло-прозрачного оттенка хаки, как раз в цветовой гармонии с фоновым мехом; а главное — их выражение. Сверхаристократичный и суперутонченный — если только вот так емко, но несколько неуклюже высказать. Абы что он не ест, никогда не сидит, как плебеи, под столом, глядя в рот, а тем более, не лезет и не голосит, выпрашивая еду, не вьется. Никакими «кис-кис» его к миске не подзовешь. Его Величество просто появляется на кухне и выразительно заглядывает в глаза. Если ему что-то бросить — хоть бы и мясо — не двинется, только посмотрит — с таким значением, знанием и укоризной, что немного не по себе становится. А говорят еще, что у животных нет души!..
Души, верно, нет, или она, как некоторые определяют, особая, животная, но характера и ума — хоть отбавляй. При хорошем настроении может начать юродствовать — облизывать у скатерти на столе бахрому или шуршащий пакет под столом: мол, вот чем я вынужден из-за вас пробавляться, а то и устроить «шари-вари» — поскидывать (очень аккуратно!) с тумбочек сотовые телефоны и прочие мелкие предметы, стремглав носиться и т. п. Оное обозначает, что котос юродиус радикально недоволен качеством еды или ее свежестью (холодильника у нас больше трех лет не было). А уж какого достоинства он преисполняется, когда возлежит у меня, читающего книгу, на груди — ни в сказке сказать, ни пером описать!
И еще мне было жалко и досадно — каюсь! — что не успели мы с котом провести давно запланированную фотосессию, где были бы воочию явлены некоторые из его многочисленных достоинств и способностей. В одном интервью в качестве оформления присутствовала фотография, на которой я стою и держу кота в одной руке — взяв в кулак за все четыре лапы! — как букет цветов. Это же фото оказалось на задней обложке моей книжки повестей, про что мне пару раз говорили: «там, где ты с совой». Получил я по Интернету и некие нарекания о том, что картинка сия сделана фотошопом и даже что ради нужного кадра, наверное, умучил бедную животину (это в контексте недавно имевшей место несуразной информ-обструкции Юрия Куклачева — мол, и еще один туда же!). Не дрессировал я «бедную животину» — аристократы,понятно, сему совсем не поддаются! — а так, иногда занимался — для обоюдного развлечения, ведь голубокровному созданию тоже скучно целыми днями сидеть в однокомнатной квартире без дела. Да и сам он любит позировать (без преувеличения), правда, всей своей позой и умственным выражением выражая, что он, дескать, весьма мало одобряет происходящее вокруг вообще. В противовес нападкам я хотел опубликовать видеозапись «шоу-программы» или серию снимков. А теперь вот потерялся — и этих кадров никогда не снять. Да что «снять» или «не снять» — когда свой кот!..
Кстати, к улице надменно-артистический кот совсем не приучен (как мы ни пытались — все без толку), посему сразу представляли, что долго ему там не протянуть. Благо начало зимы выдалось небывало теплое…
Кота я не поймал, измокнув и озябнув, ушел домой. Жена вернулась с работы поздно, и мы часов уж в одиннадцать вечера прочесывали окрестности. Вскоре сей котский кот был найден, но — опять — не пойман! Заскочил в ближайшую отдушину из подвала пятиэтажки и сидит, смотрит, высокомерно игнорируя все наши ксыксыканья, а потом и принос почти под нос «васьки» (так по одной из марок кошачьего корма — от которой, кстати, артист-аристократ давно с брезгливостью отказался — зовется у нас вся котиная еда)! Такое поведение совсем уж странное: сей необыкновенный питомец всегда был к нам очень сильно привязан, никогда не отходил и на шаг, не убегал от дома, даже когда раза три падал с балкона в Бронницах… а уж ко мне, безработному и сидящему целыми днями с ним, особенно когда, например, я уезжал, кот сильно тосковал и ежедневно устраивал шаривари, так что Ане, чтоб его успокоить, приходилось давать ему трубку телефона, в которой звучали мои шипяще-свистящие «ксы-ксы» и «коть!..».
Надо сказать, что когда я искал кота, меня захлестнуло острое осознание наконец-то свершившегося своего, нашего переезда в Москву — его, как писали в учебниках истории (да, наверное, еще и пишут, и будут писать), причин и предпосылок.
Последние два года в Бронницах были во всех смыслах тяжелыми. Помимо множества насущных проблем (финансовый кризис, ударивший почему-то именно по нам), добивало и осознание, что Москва рядом, но ее, как тот локоток из пословицы, не достанешь и не укусишь. Всего лишь сорок верст — из-за пробок, в те же года два ставших почти непролазными, — и культурная пропасть, как будто и нет никакой столицы…
Выражаясь привычными штампами, последней каплей стал взрыв жилого дома в Бронницах — нескольких этажей обычной пятиэтажки, стоящей через дворик напротив нашей. Помню, как мы с женой, выйдя из центра города на набережную, увидели столб черного дыма, зловеще нависающий, будто смерч, над нашим бедняцко-быдляцким ист-эндом… Мало того, сразу показалось: хлещет он из нашего дома! Пока бежали, вспомнили, что когда полчаса назад стояли на остановке, слышали звук взрыва — очень мощный, объемный, пожалуй, даже нельзя сказать, что хлопок, как обычно пишут журналисты. От эпицентра это метров триста. Мы подумали, что это, вероятно, что-то, связанное с самолетами (тут их в большом изобилии летает каждый день из соседнего Жуковского), даже подумалось, не боевой ли ракетой что сшибли (не так давно был случай — истребитель упал на жилой дом в пригороде Бронниц).
И тогда же, увидев пожарище вблизи, я вспомнил еще одну вещь: совсем истерзавшись, я дерзнул просить Господа подать знак: ехать ли в Москву или остаться. Неужели, терзался я уже дальше, узнав о жертвах, услышав о версии теракта, увидев, помимо прочего, осколки стекла, вонзившиеся в капустные кочаны соседнего частного сектора, и поняв, что именно в это время я обычно проходил там и в этот раз хотел идти, но передумал и, что совсем непривычно для меня, поехал с женой на автобусе… Неужели это ответ? — и ответ мне?!. Страшно подумать. Понимаю, что наши умствования в неисповедимости путей Господних — как наши слезинки в океане… Но все же они есть — капают, тоже жидкие и соленые, впадают в мировую безбрежную стихию… И поэтому — осознай, еще и еще плачущийся о своей судьбине в ритмично накатывающих волнах, в шуме и брызгах, как велика ответственность, не искушайся, не загадывай наперед, не мудрствуй лукаво и, как сказано, «не искушай Господа Бога Твоего».
Подобрал слова — не трудно. Жить трудней… Но нужно хотя бы направление правильное знать.
Жить тогда в наших окрестностях — как это обычно бывает — стало страшновато (да от наплыва журналистов, разных служб и зевак суетно), а тут как раз бабка со своим полтергейстом…
Дополнительным стимулом к «эмиграции» стало и то, что я не удержался и, использовав взрыв как формальный повод к высказыванию, написал об этом статью «Антропология хаоса», в которой дал беглую зарисовку всей жизти-жестянки в подмосковных городах, с выявлением, как мне казалось, всей подноготной. Не сказать, что в Бронницах широко читаются московские СМИ (например, сайт, где было напечатано), но событие было резонансное, все здесь за ним пристально следили, и еще долго — городок-то очень маленький; при этом Аня работала на местном ТВ, вела новости и т. д., да и я, наверное, еще был памятен как журналист и редактор, тем более с такой, как оказалось, крутой здесь фамилией, как Шепелёв3.
И вот потеря кота — тоже въедалось в сознание очередное искушение — как еще один знак. Или наказание. Наказание, впрочем, справедливое — я даже примерно знаю за что…
Еще одна проблема в том, что своеобычный наш котос не имеет никакого человеческого имени, наполненного огласовкой: мы призывали его только на близком расстоянии, полушепотом, рассчитанным на особый слух животного: «Кот!..», «коть…» (более официально — Кошман). Наверное, испугался, или и вправду такое житье осточертело, пора на свободу… Подвал был закрыт, и в двенадцать ночи нам его никто не откроет. Оставалось утешаться тем, что с этим «васькой» он хоть одну ночь нормально проживет, а завтра уж поймаем.
Но на другой день кота нигде не было. Я облазил все цоколи окрестных домов, ксыксыкал во все отдушины и оконца — причем из одного на меня вылезла здоровенная больная собачатина, а из второй — не намного лучшего вида… таджик!.. Обходил и мусорные баки, закоулки, спрашивал. Нигде никакого кошачьего не было и следа — ведь нет снега, и здесь, в отличие от Бронниц, где у каждого подъезда коты сидели целыми пачками, их что-то не видать вообще. Ходит только утром бабка да истерически выкрикивает: «Барсик-Барсик!», а вечером дед, который равнодушно покрикивает: «Вася-Вася!» (и коты у них, что ли, на поводке или шлейке), и все. Плебисцит, аристократизма кот наплакал. (Поначалу мы даже гадали, не одно ли и то же существо созвучные Вася и Барсик, но впоследствии с ними познакомились.) У знакомых котэ столичный — мало того, что кастрирован и лишен когтей, так еще позывают его с улицы своеобразным прозвищем Хомячок — и что: с радостью прибегает! Охальство, как выговаривают в деревне, да и только!.. Но кругом не деревня и не провинция — полно машин и толпы двуногих, как тут не напугаться…
Хомячок, кстати здесь напишу, окончил свои дни под колесами автомашины — буквально в своем дворе раздавили. За несколько месяцев до этого он был подобран хозяевами в изуродованном виде: его рот, так сказать, губы были проткнуты собственными клыками, как бы на них натянуты — такого нарочно не придумаешь! — в клинике тогда сделали ему операцию.
Своего кота каждый день искали по нескольку раз. У подвала, где в последний раз его видели, нашелся начальник и сторож — местная приличная-досужая тетка, которая заделывала лаз вниз картонкой с прорезью для кошек (по ее словам, там живут две) и раз в несколько дней ставила им под окошко блюдце какого-то недоеденного «Роллтона» — нашему баловню такое не снилось и в страшном сне! Да его тут и не водилось — и бабка недружелюбно утверждала, и сами ежедневно заглядывали.
Прошла неделя, затем вторая. Настроение наше, и так сильно ухудшавшееся само по себе из-за поисков работы и несообразностей мегаполиса, постоянно и неуклонно ухудшалось еще хуже — с каждым днем, с каждой ночью. Обычно кот спал на нас, переходя то на одного, то на другого… По ночам так и казалось, что голодный-холодный котик где-то мяучит, постоянно смотрели в окна… И вот однажды я встал в три часа и чуть ли не прямо под окном увидел характерный сгорбленный силуэт нашего Кошмана!..
Здесь надо рассказать, что кот сей был и найден на улице. Поздно вечером и в сильный мороз он выскочил прямо под ноги идущей с работы Ане. Он буквально скакал перед ней тем манером, коий позже стал у нас зваться «изображать горбункула»: на прямых лапах, спина дугой, глаза вытаращены, хвост распушен. Уже не такой котенок, но молоденький. Потом при ближайшем осмотре оказалось, что котик горбатенький, у него что-то с позвонками. И еще, что это кошка, а не кот. Но мы все равно его звали «Кот», потому как сие куда благозвучней, да и кошечки все они какие-то… тонкие, пушистые, беременные… А кот — это звучит гордо, благородно! И вот что значит сила слова — кот этот куда больше похож на кота, чем на кошку, но очень уж на благородного кота. Такая царственная поза, такой монументально-величественный взгляд — у кошки такого не может быть никак. Да и стал бы я с кошечкой валандаться!..
Кстати, когда я испрашивал у гастарбайтеров, не видали ли они кота, они не понимали: для тех, кто учит русский как иностранный, по дурацким школьным правилам словом «кошка» («кошки») обозначается весь вид, тогда как для русского человека куда как сподручнее сказать «кот», «коты», употребление же говорящим женского эквивалента свидетельствует о его педантичности и/или официозности, чаще всего присущей педагогам и руководителям. Для арбайтеров (нашего колченого с таратайкой и его друга) я, однако ж, перебрал весь арсенал синонимов, закончив весьма похожим на оригинал «мяу-мяу», и лишь тогда они ответили.
Едва накинув куртки, мы выскочили в ночи за котом. Он сразу стреканул в кусты к соседней пятиэтажке и, сколько мы его ни звали, не откликался, пропал. На другой день услышали характерные звуки кошачьей потасовки днем, опять выскочили из дома, опять увидели своего кота — а за ним гнался матерый местный. Завидев хозяев, кошман задал деру по грязи — нам остались только следы. Местный же дворово-подвальный кошара, изрядно очерствевший и полинялый, на наши призывы преспокойно приблизился к нам, бери не хочу.
После этого пропал совсем. Проходил день за днем, на улице каждый день лил дождь. Очень плохо было без своего кота — так прошел месяц… Уже и выкликать его по окрестностям и подвальным дыркам было бессмысленно. Под окном вырыли котлован — не хуже платоновского. Выпал снег, начался новый год… Чего ждать, когда своеобычный сей суперкот никакой пищи от человеков, типа рыбных хвостов, никогда не вкушал, признавая только определенные марки «васьки» да чистое свежее мясо, ну, и при попытках прогулок у него уже на относительном холоде через пять минут краснели лапы, и он их жалобно поджимал!.. Извращения цивилизации — что поделать: 2012-й на дворе…
Ходили на выставку породистых котят, но как-то они совсем не те: самый дешевый стоит тыщи три, да это не кот, а какой-то плоскомордый котенок, которому как будто кувалдой сплющили все чурило. Пусть есть и довольно красивые, но все равно, подумали мы, за десять тысяч покупать кота — это уж точно извращение! Кот должен сам завестись — он как бы дарован свыше (порой возникали подозрения, что, может быть, это и не кот вовсе, но агент каких-то высших сил…) — свой, живущий с нами, но сам по себе, натуральнейший кот — да какой! Стыдно и писать: котофей улыбчивый, сказочный, кот лубочный казанский, усатый-полосатый и арбуз астраханский, вкруг покрытый изразцами, в узорочье весь, будто малахитовый, манул царственный вылитый!
Оставалось надеяться только на чудо. С тяжелым чувством я собрал и убрал котовы миски и лотки, но не выбросил…
И вот когда надежда почти полностью иссякла, произошло настоящее рождественское чудо! Мы шли в сочельник с Аней по обычному своему маршруту… пейзаж, правда, окружал не рождественский, а как в середине апреля… и вдруг нам навстречу откуда-то выбегает кот — наш кот! Тут уж он не горбатился и не юродствовал, не изображал величия и благородства, даже не убегал, а как только его позвали, сам бросился к нам. Конечно, его было не узнать: тощий, грязный, весь подранный. Прошло ровно полтора месяца! Направлялся он, видно, на праздничный фуршет — к мусорным бакам…
Дома уже не водилось «васьки», и принцу-нищему были предложены дорогой праздничный сервелат и хлеб. С привычной брезгливостью Кот не прикоснулся. Вид поначалу был не царственный: весь набит песком и грязью, как мешок от пылесоса. Пришлось его второй раз в жизни искупать, местами прижечь зеленкой, к тому же думали, что он уж точно теперь скотный4. Оказалось, что, помимо некоей общей подранности, сломаны ребра (кто-нибудь дал пинка — что еще можно ожидать от нашего народонаселения!) и торчит вывихнутый когтепалец на задней лапе (это в дополнение к грыже на брюхе, с коей он и был найден). Первые две недели вновь обретенная монаршая особа Кошман (он же Кот, он же Котий, Кошкай, Котос) был очень тихим и подчеркнуто благодарным, постоянно и помногу ел и спал. Но вскоре вновь вернулся ко своим барско-нобелическим привычкам — будто и не было сорокапятидневного отсутствия! Где он пребывал и чем он питался, как мы ни просили его рассказать или хотя бы написать (иногда он использует клавиатуру), гордец так и не поведал. Зато все же была осуществлена фотосъемка некоторых «упражнений с котом», хоть и по состоянию здоровья исполнителя довольно щадящая. Вот какой он суперкот, спасибо, Господи, что он есть и что вернулся!
Скорее всего, коту помогло выжить то, что он, изгоняемый местными, все же как-то затерся в подвал дома у мусорки (практически у метро, у будущего «Дикси»), где тоже некая бабка выставляет котам блюдца — спасибо и ей.
Надо ли говорить, что наш герой еще несколько раз выпрыгивал в окно, но удавалось в течение четверти часа его словить; на форточки пришлось сделать сетку. Однако кот и сам ее не рвет и никуда не порывается, совсем остепенился. Основное его занятие — отдыхать. Его назначение — просто быть котом, и больше никто ничего от него не требует. Закрывая чурило, он безошибочно предсказывает погоду (вернее, непогоду). Сам кот — уже чудо, и даже пресловутые извращения цивилизации в его исполнении кажутся нам забавными, а меня так и наводят на полуиронические мысли и высказывания о некоем пересмотре научных знаний о котах.
Так, я слышал, что кошки способны воспринимать лишь порядка шестидесяти кадров в секунду, тогда как наш стандарт изображения двадцать четыре кадра в секунду (тем более мультфильм) будет для них дискретным. Наш же суперкотос не раз был застигнут за просмотром по ТВ или на компьютере именно мультфильмов, и особенно он пристрастен к «Тому и Джерри», хотя выражение физиономии у него при этом зело неодобрительное. Других передач он вообще не признает, а по «лицу» Кошмана, повторяю, никак не скажешь, что он «не понимает», что показывается!.. Иногда мы, придя домой, заставали его и за включенным телеприемником, который до нашего ухода был выключен (потом прояснилось: прыгая на шкаф, он нажимал лапами кнопки на панели), при этом кот его не смотрел. А стоит включить мультики про муми-троллей…
Далее, кот так же осмысленно реагирует на разговоры и прочие бытовые перипетии, то есть он отлично улавливает эмоциональный фон, а такое ощущение, что и текст. Особенно он осмыслен и тоже как-то иронично-неодобрителен, когда мы с женой начинаем вести диалоги от его имени охрипшим голосом очерствевшего кота. Он также отзывается (когда хочет) — взглядом! — на все свои наименования: кот, Котос, Кошман и т. п. Но это все ладно, тут, понятно, есть на что списать (звукоподражания, шипящие звуки в имени и т. д.). Но вот ясно заявлено, что кошачьи не различают цветов… (Какой интерес тогда в мультики лупиться по целому часу, я уж не могу представить!) Отринув совсем дешевые марки «васьки», разборчивый питомец перешел исключительно на «Китекат» (причем был отмечен эпизодический интерес реципиента именно к телерекламе кошачьих консервов!), баночка или пакетик каковой марки, как известно, зеленого цвета. Когда покупаются другие сорта, в точно таких же по размеру баночках другого цвета, он брезгует. А когда был куплен «Д-р Клаудер» в банке светло-зеленого цвета, его суперкотство соизволили откушать! Тогда я в порядке эксперимента обрезал упаковку с пакетика «Китеката» и налепил ее на баночку другой марки — кот реагировал очень одобрительно (первичная реакция у него настроена на крацание отрываемой жестянки, а дальше уже на ее цвет), ел, съел так несколько банок, но все неохотней… Мне кажется, он «признает» даже атрибутику — «китекатовские» блокнотики или магнитики, и уж кроме всех потрясающих открытий, тут-то я понял, какому идиоту придет в голову поставить на свою почту в Яндексе оформление «Китекат»! (Кот очень одобрил, но я не стал ему потакать.)
Помимо описанного, он отлично разработал передние лапы — постоянно пытается ими что-то теребить или брать. Еще по юности лет, когда был не так набалован, требуя «Ваську» (тогда еще собственно его!), он, стоя на задних лапах, вытянувшись, наяривал о шкаф передними. Но это и хомячок какой-нибудь может (ну, или Хомячок, хотя не так долго). А сейчас он принялся разрабатывать моторику «рук»: почти всегда сидит, поджав одну белоснежную лапку (левую — он, видимо, левша), то растопырив «пальцы», то сжав, как бы поигрывая, и протягивая ее… Но лапу не подает: что я вам, бобик, что ли, цирковой-плебейский?!. И в укоризну так и шевелит, так и тянет… Вот думаем: планшет бы коту-индиго надо купить — кто знает…
Но более всего поразило нас, когда он… заговорил! Холодильник вновь не работает, и Кошман уже немного постоявшую на окне «ваську» в качестве корма отрицает — порой он выдерживает характер по целому дню, — брезгливо понюхав блюдо, уходит… Ему по нескольку раз меняют содержимое миски (да и треклятый «Китекат» не всегда есть возможность купить), но он только стреляет глазами, иногда принимается за прежнее юродство. Как-то слышу из кухни такое экспрессивное окончание диалога (кот уж третий день не жрал!): «Ешь, смотри у тебя сколько навалено!» — «Нет!» — «Не нет, а да!..» И тут только мы с Аней поняли, что «нет» (пискляво-отчаявшимся голоском, вообще-то для него нехарактерным) в запале произнес Кошман, причем четко, не «мяу» там какое-то модифицированное, а именно протестное внятное человеческое (или все же кошачье) «нет!».
А вообще «после возвращения оттуда» кот предпочитает в основном спать. Отдыхает он всегда, всегда самозабвенно, как поется в песне, «ничем не беспокоясь» и — что немаловажно — абсолютно везде. Из-за малометражности пространства его можно обнаружить величественно возлежащим или мирно спящим в самых неожиданных местах — даже в ванне или раковине. Но, видимо, не напрасно наш Кошман наиболее предпочтительным почитает взгромоздиться на самую высокую точку в доме — на бабкин шифоньер и книжную полку на нем — и оттуда спокойно и величественно взирать через окошко на бренный мир…
Глава
4. Загс, милиция, вечный ремонти вечный праздник
1.
Прошел год, прошло два года, три… И вот я стою посредине комнаты, смотря то в одно окно, то в другое, созерцая — несмотря на такую дискретность картины, да плюс еще от решеток — побелевшее пространство двора, бело-тусклый, словно бы чуть теплящийся световой день, оживленный легкими (или все же тяжелыми?..) хлопьями снега… Так и хочется сказать: кругом ни души… В моем поле зрения, однако же, находится не менее дюжины — ей-богу, не преувеличиваю! — оранжевых безрукавок. Кто-то из них чистит снег, кто-то сидит на оградочке — курит, что-то орет и щерится, некоторые, то хватая с земли лопаты и метлы, то опять их кидая, постоянно мельтешат и гомозятся… Почти как у Брейгеля Старшего зимняя картина, у младшего, кажется, куда больше оранжевых тужурок… Вот подходят еще двое, спрашивают закурить… Четырнадцать! А вот и наш друг!.. Пятнадцать! Расскажи кому, не поверят.
И такой «парад планет» (из девяти-десяти мелкооптовых азиатских персон) можно наблюдать, если не работать и сидеть дома, едва ли не ежедневно. Как перезвон курантов и развод караула — тут вовки, тут морковки…
Феноменов множество, все они один одного чище, без всякой даже литературной шлифовки или штукатурки, и большой отваги требует даже взяться за перо с намерением зарисовать с натуры и по памяти главные из них. Тем более куда как не приняты и неприятны в наши дни анализы, идеи, выводы и проч. Постараюсь попроще и покороче.
Надо ли уведомлять, что у культа «Вовк!» появились еще два адепта (!) — впрочем, такие же бесцветные, как и молодой в шапочке, и пока что можно сказать, что залетные, хотя эпизодические их проявления, судя по большим периодам наблюдения (месяца по два), все же повторяются… Сам алкоголический гуру, не включая музыки, иногда продолжает так же размеренно и так же не без чувства повторять: «Ду-ра! Ду-ра!» — и довольно долго: ему никто не отвечает, и вокруг него, согласно нашим данным, нет никакого признака женского вокала или вообще начала. Кроме адептов-вовок, к нему никто не ходит, сам он не выходит — чем он вообще живет, например, питается?!. Инвалид ведь, как тут без присмотра. Тот же газ один чего стоит — после взрыва в Бронницах и таким вопросом задашься.
Редкий-редкий раз в руках вовкающего, обычно старшого, появляется пластиковый мешок из магазина «Билла», и то понятно, что почти пустой. Боевой клич «Вовк!» в его исполнении доходит порой до нездоровой брутальной утрированности, экспрессии и отрывочности. Как кобель какой гигантоманский, затормозив свой гон под форточкой, грубейшим образом нагавкнул!
Серьезнейшие подвижки в изучении наречия вовк произошли, когда был получен большой связный фрагмент их речи, произнесенный в контексте, то есть его нетрудно было сопоставить с тем, что он обозначает. Как-то я вышел из подъезда и сразу подкатил Игорь, без лишних предисловий, но умеренным тоном спросив что-то типа: «Мелочью (не) выручишь?» Все три слова были произнесены с большими шумами и, почитай, без окончаний, но по законам языка все равно понятно. В другой раз ко мне на светофоре на перекрестке обратился уже Базилио: он был более интеллигентен и жалобен, напоминая просящего подаяние Кису Воробьянинова, его обращение начиналось с «извините». Я ответил «нет», для верности ударив рукой по карманам брюк. При этом в правом кармане предательски зазвенело. Мне было жаль оживившегося было вовку, и я даже удостоверил его, вытащив из кармана ключи.
В квартире у нас тоже деньги не лежат, поэтому когда с тою же докукой они адресовались у подъезда к нам вдвоем, кажется, никогда не удовлетворялись. С Аней же, которая несколько раз то специально, то неспециально (в ящик за почтой) подымалась на площадку второго этажа, основной служитель культа вовк начал здороваться. Пару раз она распекала их за едва ли не часовое курение на площадке или за то, что там настолько воняет корвалолом или блевотиной, что и у нас дома невозможно находиться. Игорь, видимо, ее запомнил. Как-то раз он даже спросил у нее спички, назвав дочкой!
С одной стороны, все это вовканье уже порядком поднадоело. Но с другой, оно все же в разы лучше явлений гастарбайтерских — рабочих и праздных, иногда все же, несмотря на всю лиричность комедии, поднимает настроение. Да и чем оговорить: не произноси пары слов на улице, не ходи к своему старому одинокому другу и не кури на лестничной клетке?! (К слову, там висит на специальном щите длинное объявление: не то что прямо и категорично, как раньше: «Курить запрещено», но нечто современно-смехотворное (жалко, что не стихотворное!), вроде: «Дорогие жильцы и гости подъезда! Будьте внимательны и толерантны, уважайте права ваших некурящих соседей!», посему все как-то усиленно курят — то молодежь непонятная часами топчется, то солидный дядя, едва шагнув из своей двери, сразу закуривает.) Зависания в подъезде, особенно в осенне-зимний период, участились до неприличия. Зато теперь можно слушать и частью понимать, о чем толкуют вовки.
Вокал Игоря просто очень алкашовско-хриплый, он говорит по слогам и проглатывая окончания, иногда и предлоги и прочие частицы — нечто вроде пения Кобейна или стиля телеграммы. Человек настолько очерствел от непрерывных возлияний, что ему трудно и говорить. Сам подает голос очень редко, фразы его весомы, если не сказать, чеканны, и, конечно, тут уж совсем ничего не понятно. Иногда он смеется — коротким сказочно-троллевским смешком. Как представишь Вовку, так и жутковато, а с другой стороны, сквозит тут и некая бесшабашность. Так и подумаешь: зачем они к нему ходят — ведь выпить можно и на улице — чему же он их учит?.. Базилио подражает старшим, но его сбивает с брутальности врожденная интеллигентность, посему все его фразы как-то служебны и незначащи, он явно просто ассистент какой-то. Молодой своим бесцветным говорком и несет какую-то молодежную дрянь — все понятно, никаких энигматических пассажей и пассов, но и слушать не хочется: «Седня наши проиграли… то есть выиграли… команда эта… т… как ее?… то… └Тесла“, что ли… ну, называется… на └тэ“, короче… с этими играли… прикинь, выиграли!» — «Торпедо!» — рявкает Игорь, как ни странно, все в один слог — если бы не контекст, ни за что бы не понять. «Тосла!» — мерзковато рявкает и Вовка, завершая спор (оказывается, есть такая команда).
Бывает, в хорошую погоду они трутся прямо под окнами, стоят по стеночке (чтоб их не видели из окна), глотают портвейн и выхрипывают, постоянно куря, — пока совсем не становится невыносимо от их хрипа и дыма и Аня на них не гаркнет. Тут же доглатывают и выбрасывают в клены под окном пару бутылок «777».
Порой нарастает искушение познакомиться с Вовкой (а тем более легко с его присными), побеседовать с ним, с ними, снять про них вполне монументальный документальный фильм… Тут никакой «Жар нежных» беспонтовый и Германика с ее «Девочками» и рядом не валялись!.. Не надо никуда вторгаться, баламутить чужеродную среду хоть и маленькой камерой, выставлять, заставляя замереть саму жизнь, треножничек с лампочкой… Можно так вести съемку, что они и не заметят. Оплатив, конечно, все их драгоценное потраченное время в приемлемой для них валюте: литровками, четвертинками, аптечными пузырьками, флакончиками корвалола…
Но, однако, понятно, что тогда никаких гонораров от наших скудных средств не напасешься! Я с подобными личностями имел дело. Так, например, в Бронницах, на первой еще квартире, жил над нами один тихий алкашик, молодой, вроде третьего вовки, я ему из солидарности сразу то сто рублей выдавал, то двести и отдавать не велел — лишь бы не учащал визиты… Но потом он перестал заходить, я все удивлялся, а через год узнал только, что его рядом с домом сшибло насмерть машиной.
В Бронницах я тогда работал, мне пятнадцати тыщ на жисть хватало… Потом не работал… Тут как раз и в Москву стал вострить лыжи: ну, уж в Москве-то, думал я, оно уж не так! Наивно думал, да и время прошло: на глазах все изменилось к худшему. Если сам тут не живешь, не вот и поймешь. Да и везде про это чок-молчок, особо не расписано (разве что по блогам я блох не ловлю из пренебрежения!..), никому не до этого… да и не до чего вообще — в том-то социологическая, психологическая и, не побоюсь этого слова, антропологическая новизна ситуации. По сути, это философия такая, как бы спонтанная, но уже давно воплощенная в действительность.
За основу всего принята текучка. Отдельный человек ничего не значит. А для себя, атомарного (вроде как отдельного ото всего и всех) индивидуума, имеет значение лишь он сам. Он как можно быстрей задраивает железнейшую дверь в квартиру, а в ней деревянную — в свою индивидуально отгороженную ячейку. (У мамы телевизор, у дочки за стенкой — комп. Пересечение параллельных реальностей — разве что на кухне: наложить на тарелочку и с ней быстрей — к себе. Типичная московская полная семья…) Не только не знаешь тех, кто на одной улице с тобой живет, в одном доме, подъезде, соседей своих почти никто не знает, ни в лицо, ни тем более по фамилии и имени-отчеству. Утром на работу, вечером с работы, ну, может, погулять с собакой, ящик пощелкать или компостер потыкать и спать. Все как будто расписано до мелочей. (Теперь понятно, почему разработали для командировочных в буквальном смысле бокс, где можно чуть не сутки проводить на полке, вроде плацкартной, лежать с ноутбуком или прикорнуть под снотворным: вай-фай есть — а что еще не надо! Граф Дракула в гробу, человек в футляре и гастарбайтеры в вагончике — посапывая, отдыхают!..) Единственное, что можешь сделать — основное взаимодействие с внешней средой, — в магазин сходить, но он обезличен до неприличия: покамест не автомат и робот, но нечто более дешевое…
По такой жизни, понятное дело, Нелегальное Собрание Подпольного Кружка Коренных Московских Полулегалов, Магистерского Ордена «ВОВК» никто даже не замечает! Если величайшая в истории война — ВОВ!.. — и пронеслась мимо со свистом, типа wow! какое-то… то какие уж тут вовки и гастарбайтеры с тачками и метлами…
Вот, если угодно, небольшая нарезка из нашего несостоявшегося цикла «Кинопилорама».
Мало того, что из-за перенаселения наш подъезд представляет собой проходной двор и напоминает теремок из детского мультика… Раньше дворник, читаешь классику, всех проживающих в своем владении знал наперечет, кто дома, кто вышел или уехал, у него справлялись, а появится кто-то сумнительный, он мог или даже был обязан доложить в участок…
Машины под окном, несмотря на то, что зима в первый год нашего житья, как уж упоминалось, походила на дождливый сентябрь, чуть не ежедневно оставлялись на всю ночь с чем-то включенным внутри, издающим гудение-вибрацию, потом отключающимся, потом опять… Я даже не могу понять: то ли включенный двигатель, то ли подогрев салона какой специальный… Одно точно: площадочка-стояночка, автомобилей на десяток, находится прямо у нас пред кухонным окном. От большого окна, наиболее чувствительного ко всему — даже все стекла дребезжат-резонируют! — ее отделяет метра три. По ее краю, собственно, и идут, отсюда же и вовкают…
А уж если сигнализация начнет заливаться соловьем — пусть даже не на этой площадке, а где-то поблизости… Причем ее, как здесь водится, выключают часа через четыре — когда хозяин или его хозяйка, живущие на пятом этаже с задраенными пластиково-стеклопакетными окнами, проснутся ближе к утру попить водички…
Но это что — почти сразу, как мы заселились, под «нанайское» окно был подогнан огромный желтый экскаватор и начал усиленно и усердно рыть… причем до него — метра четыре, а до его ковша — от силы два! Гастарбайтерам бедным — и нашим, и бегущим по тропинке на работу — пришлось обходить по грязи (он вскоре раскопал, все сковырнув, и косую дорожку, и весь наш угловой клин, предназначенный для маневров с тачкой и от оных активного отдыха), но потом все благоразумно решили, что лучше обходить по узенькой асфальтовой кромке непосредственно под нашими окнами… Остатки котлована, в виде привычного деревенского пейзажа с взмешенной колесами и гусеницами грязищей и мусором, красовались под окном всю зиму…
Но это так, прихотливое эстетство, мелочи существования жизни, главное тут — те полтора суток, пока экскаватор работал… Это было без преувеличения невыносимо: от вибрации все в маленькой квартирке дрожало, удары ковша ощущались как толчки землетрясения!.. Это написать легко… или прочитать… Мы с Аней чуть с ума не сошли, в самом буквальном смысле. Нигде нельзя скрыться, негде скрыться! Даже кот пришел в отчаяние.
Работа кипела, продолжаясь почти непрерывно. Трубу, наверное, прорвало. Ну, думаем, хоть ночью затихнет — ан нет! — десять часов, одиннадцать, двенадцать, час ночи… два… В окно бьет свет прожектора, помимо собственно экскаватора, еще огромный грузовичина, заведенный, тоже выстаивает неподалеку — аварийная, что ли, служба, с техникой 70-х годов. И вокруг мужественные люди — человек пятнадцать, все, не прекращая, орут… хорошо хоть русские… «Щас закурит кто — на воздух взлетим!» — по-нашему шутит мужик, мучаясь с автогеном, — не знаю, насколь метафизически основательно. Нервозность, как и вибрация, пронизывает все вокруг: свистят, матерятся, отдают приказания, сидят, ходят и курят — прямо за окном… Только часа в три прекратили.
В пять утра все возобновилось… (Года через полтора летом вновь высадили такой же котлованище, даже больше и ближе, так что из окна вид, как будто дом над пропастью нависает.)
Не успели от этого отойти, как тут же другая напасть приключилась, еще более несуразная. Появился какой-то звук — свистяще-приглушенный, не особенно громкий, но давящий, пронизывающий мерзкой вибрацией, нестерпимым зудением все вокруг! Примерно так гудят линии электропередач, почти так гудит в деревне изношенный электротрансформатор — тоже приятного мало, но все же не так… Думали, может, кто-то джип опять какой прогревает, может, прекратится…
То кажется, что со стояночки машинной он идет, то со стороны гастарбайтерского окна, то вообще издалека… Я набрал в Интернете «странный свистящий звук» и название района и, к своему удивлению и ужасу, обнаружил, что там немало отзывов… Более-менее внятное объяснение гласило, что это звук торможения железнодорожных составов от находящейся неподалеку товарной станции, обычно он слышен вечером при определенных метеоусловиях, и к нему все коренные жители района давно привыкли…
Ночь была настоящим кошмаром, хоть на стены лезь, но к рассвету звук как будто стих… В семь часов, когда зудение возобновилось в полную силу, пошли на разведку (даже у дворника спросили — он только сонно осклабился, пожимая плечами с виртуальными сержантскими погонами), но ничего не обнаружили; решили звонить в милицию, в МЧС, службу спасения или куда там еще. Вскоре, как ни странно, звук был усилиями Ани, пошедшей другим путем в магазин, локализован: он исходил не из чего иного, как из автомашины, стоящей на второй ближайшей парковке — меньше чем в десятке метров от нашего среднеазиатского окна! Это была какая-то допотопная «Волга», заржавевшая, на полуспущенных колесах, с огромным вытянутым задком, «универсал», что ли, называется… Я еще при поисках кота обращал на нее внимание: задние стекла «гробовоза» занавешены шторками, но чрез щели или спереди можно разглядеть, что хозяева используют такой просторный салон как сарай, как склад для ненужных вещей — обрезков стройматериалов, тюков со старьем, мало ли чего еще…
Возможно, там нажат звуковой сигнал, как-то сомкнулись от него проводки, предположил я. Около машины фон вообще нестерпимый. Через грязные стекла, как мы ни заглядывали, ничего не видно. Может, там вообще человек сидит окоченевший, лбом нажав бибикалку. Однако на звуковой сигнал все же не очень-то похоже… И как он долго продолжается — старый аккумулятор такого бы не выдержал… (И я не выдержу! И я!..) К тому же ночью он прекращался часа на полтора… Может, там взрывное устройство или еще что-то подобное, мало ли всякого паскудства на свете — тут из окна джипа на тебя то кобель вовкнет, аж сердце захолонет, то баранчик проблеет!.. — заколдованное место, прямо как близ Диканьки! — в мегаполисе все может быть. Мимо по тропинке летят люди, на миг они начинают прислушиваться, поворачивать голову, чуть не останавливаться… но, конечно, пролетают.
Главное, где все эти докучливые и дотошные местные бабки?! — коль все на работе, а после нее дрыхнут без задних ног, коль у всех стеклопакеты и пластики непроницаемые и стереотелесистемы в полстены, то они-то должны слышать?!. Или они уже глуховаты настолько, что достаточно слуховой аппарат убавить или выключить!.. Или вокруг — такое ощущение — сплошь таджики и горцы: бросив взгляд в каждое светящееся окно нижних этажей, видишь и слышишь одно и то же: нижняя часть занавешена тряпьем или восточным ковриком, многоязычный, многоголосый пьяный гомон и ихняя музыка развеселая…
Надо звонить… С МЧСом Аня, когда работала тележурналистом, дело имела: по такому пустяковому вопросу они вряд ли поедут. В милиции же сразу начнутся вопросы: имя-отчество, год и место рождения, на каких условиях проживаете… Не хочется как-то сразу подставлять бабушку-квартирохозяйку, да и себя… Ведь могут если не схватить позвонившего нелегала, то оштрафовать!.. Такие случаи очень даже бывали.
Но делать нечего: звук-то нестерпим!.. Прошу Аню: у тебя, говорю, хоть прописка городская! Долго опрашивают, отвлекаясь на посторонние разговоры… вызов, говорят, принят… в течение суток он будет отреагирован… никуда не отлучайтесь из дома…
В течение суток!! не отлучайтесь!!! Им русским языком названо место дислокации машины с точностью до полуметра и как подъехать, ее цвет и марка — да ее и так за километр ни с чем не спутаешь!.. Нет, нужно еще человека обратать!.. Конечно, захочешь быть у нас стукачом (в другой транскрипции — бдительным гражданином) — как в Германии, например, где, говорят, хоть институт сикофантов возобновляй — да минируй хоть Кремль — меня не колышет, обед по расписанию, отреагируем по факту!
Через три часа, отлучившись все же в магазин, замечаем подле него отъезжающую милицейскую машину — на двери обозначение принадлежности к УВД нашего района — бросаемся наперерез, останавливаем. Сбивчиво, но экспрессивно объясняем, Аня даже сопровождает свои излияния словом «пожалуйста!». Ну, думаем, сейчас сядем и поедем, или они поедут… да хрен ли тут ехать — дворами, где мы шли, тут метров семьдесят до нее!.. Но стоит только взглянуть на физиономии сотрудников правопорядка…
Часов в десять вечера, не выдержав, звоним в МЧС… Там долго отнекиваются, переадресовывая в милицию… В ментуре снова все неохотно записывают, более-менее охотно записывают личные данные, долго переспрашивая и отвлекаясь… заказ принят… будет обработан в течение одних-двух суток!..
Как пережить минуту, пять, десять минут, час?!. Какое-то волнообразное комариное пищание — отвратительнейшая пытка, а тут еще долбаные эмигранты со своими тарантасами и плясками!.. Наконец я сбираюсь по темноте высадить окно в машине… Но чем высадить? — ничего тяжелее мизерного молотка для отбивания мяса в доме нет! Скалкой? сковородкой?! Полный идиотизм! Булыжник нужно найти подходящий! — решаю я, а Аня меня отговаривает… Как назло, в кои-то веки ударил морозец, и вывернуть большой камень, тем более в темноте и раскуроченной грязи, не удается…
Наконец в руках с кирпичом застигнут светом фар — сразу бросил: вдруг полицаи!
Ночью, пред рассветом, я готов разнести зловещую машинерию хоть голыми руками… вскакиваю, впотьмах цепляя ботинки и куртку… бедная Аня уже ни на что не реагирует… Пока я ищу рукавицы, звук, как-то ухнув, исчезает!.. или это только кажется… Тишина режет слух, давит и стучит в висках… Господи, спасибо!
Но это, вы скажете, действительно чрезвычайные, экстраординарные случаи, вам просто не повезло… Таких неординарных тут полным-полна моя коробочка и ее окрестности, вот хотя бы самые свежие.
3 января, три часа ночи, праздничный салют… Вроде бы и ничего, праздник и все такое… Приближаясь издалека — вместе с криками «Новый год! Просыпайтесь, б…!» — он, салют, оказывается, запнулся — ну конечно же — у нас под окном… Ну, думаем, повзрывают несколько минут и уберутся, какие их мозги и годы… Так нет же — полтора часа несмолкающей канонады, так что все окна трясутся, чуть не лопаются, а кот, хоть не из пугливых, забился под шкаф!.. Где они столько боеприпасов-то понабрали и как с собой притащили! Наконец я отодрал клейкую ленту, а Аня высунулась в окно и своим зычным голосом… поздравила и их тоже, пригрозив милицией — или уже полицией…
Или вот есть категория населения (и немалая, надо сказать) тех, кто свой праздник постоянно с собой носит — в виде телефона… но это мелочи, мелюзга, а есть те, кто возит его с собой на машинах: подчалил к подъезду на парковочку, под чужие окна, распахнул специально двери на все стороны и врубил на всю катушку свое быдляцкое музло… Тут уж понятно, что человек (или как его?) безо всякой надобности во дворе чужом застолбился, а дверки пораскрыл с умыслом: чтобы и окружающим весело было… Чего тут только не понаслушаешься: и гнилой шансон с «жиганами» и «лярвами», и гнилой новомарочный рэп с сэксом и матом через каждое слово, и гнилая псевдовосточная попсовая дрянь… Да впрочем, неважно что, не совсем даже важно когда (хотя обычно уже за полночь), важно, что орет как на пожар, гипербасы ухают не хуже тех же взрывов, и продолжается все это часами!..
Я пытаюсь отнестись философски (хотя надо бы дробовик купить и чисто философски, выключив свет и открыв край шторки, примостить его в угол форточки!..), Аня не выдерживает… Я сама пойду, заявляет она в отчаянии и в пику мне, и скажу все, что я о них думаю! Я все же предостерегаю в стиле философии и истории, пытаясь не давать ей одеваться. Если человек (или как его?) уже раскрыли́л дверцы (а некоторые еще и багажник, но это днем) и диджеем-петухом восседает в эпицентре подобной катавасии, куря и мотая башкой, то представь себе, что у него в центре мозга, вернее, в черепной коробочке, где, так и кажется, что-то гремит с ударами, как погремушка… Это или наркоман, или…
Хотя у нас в селе вроде и нормальные парубки, я где-то писал уже, устраивают посреди ночи почти то же самое. У матери сердце заходится от перебивки этими басовыми канонадами, дома тоже никуда не скрыться, жарища невыносимая… Раньше отец выйдет и гаркнет — все врассыпную… Да раньше и гипербасов этих, не иначе как чертово изобретенье, не было, и не в машинах музыка играла, и молодежь все же была не настолько безмозглая, и машины не у каждого сопляка… И здоровья было побольше… Теперь он, человек уж не дюже молодой, за двустволку чуть среди ночи не взялся, чтоб не быть голословным… Но он-то все равно не возьмется, а кто-то взялся: я сам слышал и видел пальбу, пригибаясь в терраске и, честно говоря, в душе даже радуясь…
Но у меня нет двустволки… Возникает заварушка… Аня, вырвавшись, называя меня трусом, выскакивает… Я, на ходу как попало одевшись и схватив под куртку скалку, выскакиваю за ней…
Чувак, как ни странно, немного убавляет… «Муторно мне, плохо, тоскливо…» — каким-то выгоревшим от жизни голосом оправдывается он… Мы понимающе киваем, едва ли не улыбаемся: мол, не грусти, все будет хорошо: инфразвук, конечно, помогает!.. Как только мы скрываемся за дверью подъезда, он прибавляет опять на всю. Снова обуваемся и выходим. Цирк какой-то! И так три раза!.. Но музыка так и не смолкает…
Или мало того, что музлом жлобствуют, еще и фары на полночи в окно врубят…
Или появился прошлой весной некий новомодный мотоцикл, который зарычит вдруг за окном так, что спать и после его отъезда часа три не захочешь! А в промежутках между катаниями вокруг блестящей железяки на пятачке парковки чисто мужская такая компания знатоков собиралась — по шестнадцати-семнадцати годков от роду — и до полночи обсуждение технических характеристик… (Как в Бронницах, показался, будто призрак, и в здешних наших окрестностях веселый мотоциклист, у коего какой-то бумбокс приделан на багажнике — «чтобы это… типа всегда музыку с собой…») Благо Господь отвел: семейство с подростком и мотоциклетом переехало куда-то.
Есть еще, чтоб далеко было ходить не надо — как раз у противоположного конца нашей пятиэтажки, — загс. Приличное вроде бы заведение, но каждое утро пятничное и субботнее оттуда раздаются не особо приличные звуки. До часу дня только и слышишь, как заведенные, коллективные возгласы «А-а-а!» — нечто среднее между «ура!» и «вау!», сопровождаемое отрывистыми аплодисментами. Сразу понятно, где учились: точь-в-точь как смех массовки в дебильных телешоу! И что это за «А-а-а!» ублюдочное — язык, что ль, проглотили?! Редкий раз найдется исконно русский, живой еще мужик, который крикнет «Горько!», или тетка, которая заведет всех тоже на членораздельное «Поздравляем!». Вокруг потом весь тротуар в бутылках и пластиковых стаканчиках, в мишуре и конфетти… Да и с чем особо поздравлять: все это такое же одноразово-пластиковое, «Камера!», «Мотор!»: не успеешь «А-а-а!» проорать, как каждый второй брак распадется… Это в понятных нынче аналогиях, как «Кинопоиск» и «Рутрекер»: сначала постеры и слоганы, а потом — кривой звук, перевод издевательский, а то и вовсе «камрип»!.. Покуришь с утреца,вздохнешь: подводные сплошь камни, и где те Капри, и брючки капри?.. а ведь еще кредит на «камри»!..
Тут, правда, слава богу, укороченная программа, а в Бронницах мы обычно наблюдали и выслушивали второе отделение, с теми же бесконечными «А-а-а!», а дальше и со всем остальным, не менее бестолковым и беспощадным: напротив нашего балкона находилась какая-то столовка режимного, кстати говоря, НИИ, где регулярно устраивались свадебные банкеты…
У нас на свадьбе, если кому интересно, кроме нас самих, было два человека, Анина подружка с мужем, да и те опоздали. А мы уже, облаченные в купленные по случаю за триста рэ джинсы и той же цены белое (ну, правда, очень уж холщовое) платьице, распивали дешевое вино под мостом… чем не романтика!..
Но это, правда, покамест не сильно помогает… Но вспомнить ошарашенного водилу, как он переспросил: «Куда?!.», когда в восьмом часу утра мы завалились в салон такси — Аня с фотоаппаратиком и букетиком, а я с бутылкой и пакетом бутербродов, завсегда приятно…
Уж от чего точно мы надеялись избавиться в Москве, да и просто в другой квартире, так это от ежедневного сверлежа соседей и ежевикендных всяческих быдляцко-молодежных шаривари, с затяжными полуночными музыкальными сейшнами, танцами и будто стоящем на реверсе — но живым, подгитарным! — «Владимирским централом». Как раз за несколько дней до свадьбы мы вынужденно переселились на другую, куда более плохую, квартирку в местном неблагополучном райончике «у моста», прозванном нами Ист-Эндом; тут пятиэтажка строилась каким-то кооперативным способом, и жильцы-дольщики благоразумнейшим образом сэкономили на толщине стен, а судя по всему, и потолков… В Москве-то, судили мы по знакомым, у которых бывали раньше, стены хоть из пушки прошибай! Соседи и то у всех приличные: то геи-архитекторы, веселые, но в общем тихие, то строгие, но деловые менеджеры-лесбиянки!..
Сначала, первых месяца два столичных, сам дом в основном молчал. Потом случились шаривари раза три — но это просто родители-соседи на сутки уезжали, детишки ночью веселились… Кругом сдают квартиры, переезжают, чуть не каждую неделю под окном фургон — то выгружают, то загружают… Вот проявилась стиральная машинка — видимо, такая же, как наша, стоящая неровно и из-за этого гордыкающая. Слышимость отличная, все равно что свою включить — чего, кстати, стараемся не делать. И главное, начинают ближе к затишью сонному и продолжают до упора, часов до трех, и главное — почти что ежедневно! Таджикская семья, что ль, поселилась там иль батальон солдат!..
Затем откуда ни возьмись начался знакомый нам сверлеж — сначала понемногу, вкрадчиво по выходным с утра, потом — отчаянный, бессмысленный и беспощадный, до полного надрыва! За это время можно стены в соты иссверлить! Воистину тут материал готовый для психотерапевтов — нереализованный (и реализованный вообще-то!) садизм и сублимация: деструктивный позыв небезуспешно скрывают за конструктивным — типичный случай! В ванной, пока моешься, можно новости узнать или сериал прослушать — правда, перверсией попахивает тоже: если у них над нами такая же совмещенка два на полтора, то где там телевизор втиснуть?!.
Однако это так, любительство. Самые фундаментальные сверлежно-крепежные работы начались тогда, когда целых две квартиры на площадке приобрели новые хозяева — не очень славяне по виду, но обрусевшие — нормальные такие, крепкие москвичи, не всякий сброд типа бабок, вовок или нас. Как нескрываемо (распахнув, как объятья, новую сверхпрочную дверь) объяснили они бабке, им сдавшей или продавшей свою квартирку против нашей — откуда до той поры нестерпимо воняло на весь подъезд (приличный в целом) какой-то застарелой псиной! — дочка у нас, семнадцатилетняя, чемпион Европы (а по чему, мы не расслышали).
В течение месяцев трех к подъезду подстыковывались фургоны, откуда то бодрые, то вялые таджики вытаскивали в мешках, коробках и каких-то гробах повапленных, как у прибывшего на постой Дракулы, несметные объемы всяких благ земных. И чтобы понадежнее вкрепить все-это в стены и тому подобное, производились несмолкаемые работы не только как-то так поверхностно, но и по железу и бетону… Что и говорить, даже дверей коробки, цельнометаллические, им пришлось вынести на полметра влубь подъезда, а чтоб уместились в рост, чуть не потолок долбить! Только на площадке сверлили и обтачивали балки непрерывно недели две!
Нам все это очень понравилось… Даже почтовый ящик у них хромированный какой-то и выглядит как доспех тевтонца — красотища! У нас, правда, стал мигать свет, все больше и все чаще… Да что ж… и этот я феномен не понаслышке знаю: так схлестываются провода, когда живешь в сарайчике, так замыкает проводка, опять же столетняя-гнилая или отсыревшая, так в деревне бывают скачки напряжения или когда намоченные ливнем ветки лезут в провода. А тут было как раз очень ветрено… Однако я сразу догадался, что для Москвы пока что это чересчур… Так и оказалось: в электрощите что-то гудит, трещит и чуть ли не плавится! — коробку всю пришлось подвинуть, чтоб двери уместились! (тут и перебои с Интернетом объяснились.) Пардон за рифмы — насилу электрикам дозвонились! Благо оставшаяся на площадке соседка-бабка помогла, они народ упорный, а то чуть не сгорело все вообще (уж не считая наших лампочек и бабкиных бытовых приборов).
Вот явственный показатель нам того, как поступают коренные-русские. Но это одомашненные, а есть они, хоть мало, и за окном — послушаем… Если уж услышишь редкое родное слово, то громкое оно и матерное! Девяносто пять процентов! Пусть это подростки недоросшие, иль быдло неприличное, или приличные, с солидностью, трудяги разных рангов, отдающие по сотовому распоряжения и указания — все одно!
Неприятен и неприемлем, я вам доложу, народ наш в своих отправлениях. Хотелось бы остроконечным гоголевским пером хоть что-то удалое описать, но нет давно Гоголя, нечего и описывать. Да есть ли он еще — пресловутый, сомнительный, затасканный и забытый, даже именем своим неполиткорректно звучащий русский народ? Тем более в Москве…
Все думали поначалу, что это одна и та же пара постоянно циркулирует: глотают из баночек на ходу и курят, оба пьяные, идут, шатаясь, ругаясь и надолго запинаясь, и за собой ребенка тянут… иль коляску… Мы вроде не бабки у подъезда, чтоб следить за нравами, но чего тут только не наслушаешься!.. И основное, от взрослых двух, ребенку достается: на него так орут, так дергают, в таких словах и выражениях, что и у Вовки завяли б под ондатровой ушанкой уши! А дитенку года три, четыре, пять! Гестаповцы какие-то. Так и хочется как-выскочить, как-выпрыгнуть и треснуть скалкой дяде-тете по макушке!
Но для ребенка это все же мама-папа… Они то приласкают, то леденец дадут на палочке китайский, то чипсов иль сухариков отсыплют, а то пивца сунут глотнуть (есть в наших семьях, не всегда даже алкашовских, а вроде бы рабочих и приличных, такая традиция — сам видел — «просто мы (родители) веселые»!). Ребенок тоже знает свое средство: он орет благушей. У таких, как принято называть, неблагополучных (по самоназванию «веселых») он орет, потому что больше ничего не остается, и тогда и действительно нестерпимо жалко. Но и благополучный, набалованный карапуз, гуляющий с бабушкой — в наших краях как некая диковина и редкость, — орет еще дурней, канючит, требуя то то, то это, то не знай что, швыряет все, плюется, а то и бабулю обслуживающую лупит. Позавидуешь тут гастарбайтерам, которые с отпрысками на руках лишь взаимно улыбаются, как шахтеры на старых фотографиях.
Наверное, нормальные, добрые, заботливые и ласковые родители, у которых нормальные дети, за высокими бетонно-кирпичными заборами живут, обсаженными еще самой природой елками и соснами, а видят все остальное, как в микроскоп, как микробов, заразу какую, с высокой платформы затонированного климатконтрольного джипа — это типа развлечение такое, наподобие 5D или 10D платформочки — несешься с ветерком по ухабам, ветер в лицо, брызги в лобовуху… ну, или по телевизору, если они его еще запросто смотрят, без встроенных фильтров…
На самом деле если сейчас провести опрос, и даже не выборочный, за жизнестроительство на основе эгалитаризма мало кто выступит: эголетаргизм кругом давно, девиз — себе и сильно!.. Кстати, именно так, «Себе и сильно», фразой из моей повести «Дью с Берковой», именовалась газета в Раменском, в коей я работал выпускающим редактором. Вот это уж, рефлексирую я сейчас, художественный акт — не фаллосы на мостах рисовать — попробуйте бизнесменам, дающим рекламу, такое названьице подогнать! Весь район недоумевал и даже угорал: тираж 140 тысяч, все окрестные телеграфы, будки-телефоны и узловые станции завалены бесплатными многополосными газетенциями… помню, как из окна машины случайно увидел не сказать огроменный, но на стене девятиэтажки в полстены, баннер в центре такого приличного города, как Жуковский!.. Однако сам, судя по всему, не тем богам молился — что и заприметили: при зарплате главного уже редактора 15 тыщ… что меньше любого сотрудника редакции… Короче, приступают учредители: а не хочешь ли тогда 12 тысяч получать? Хочу! А 10? По рукам. И еженедельник сразу переименовать в «Реклама для Вас»! И дальше: 8, 5… 3?.. 0…
2.
Но наиболее эстетичны и способствующи пищеварению и отдыху после трудового дня и на выходных работы заоконные. Они и не сказать, что дешевы, надежны и практичны… Косые тропки под окном меняют каждый год! И это — работа на пол-лета! Что называется, не себе и не сильно, хотя порой в силу темперамента, можэт, и силно… Арбайтеры с шумом, с жаром гомозятся-возятся каждый день с утра до ночи, работа ведь ручная, штучная… Сначала отбойным молотком взрывают прежнее, затем разрывают, превращая все вокруг в траншеи, потом привозят землю, гравий, укладывают его, трамбуют чем-то, потом асфальт… и главное — бордюрчики из бетонных блоков! Их обтачивают на какой-то машине, типа циркулярки. Этот звук, ничуть не лучше циркулярки, все лето раздается — то прямо рядом, то у домов окрест. Плюс звук отбойных молотков. Плюс собственно циркулярка где-то что-то пилит — излюбленное занятие с утра по выходным. Плюс ветки на деревьях опиливают — в ближайших «зарослях» на месяц процедура: арбайтеры и наши, бензопилы, как керогаз, гудящий газик с лестницей!.. Плюс раза три за лето арбайтер с газонокосилкой ревущей дня по четыре косит, какую где-то находит, траву…
Работают, когда удаляется начальство, неспешно: разрыв траншеи, побросав орудия, они то веселятся-балагурят, курят, то даже распивают что-то… иной раз даже с москвичками пытаясь познакомиться!.. — пока «начальника» не приедет распекать — на двух-трех языках!.. Прохожие путляют недовольно, матюгаются, опять прокладывают путь под окнами…
Вот девушки симпатичные, замечу в скобках, чтоб не брюзжать все, среди идущих наискось такая категория, которая своим присутствием много удивляет — они как точки после длинных чернобуквенных фраз — вернее, тире: они летят настоль стремительно, как электрички иль кометы, с таким деловым, целеустремленным видом (то ли напускным, чтоб не пристали, то ли всамделишным), ритмически размеривая — видно сбоку, иногда с подсветкой, будто в кинохронике — как циркулем или саженью, как ножницами разрезая пространство-время, дорожку длиннейшим аршинным шагом… Вернее, не аршинным, а двухаршинным — их шаг иной раз не в метр, а в целых полтора!
Когда приезжаешь в уездный город Т. или еще куда, такое ощущение, как на замедленную съемку смотришь. В Москве, как утверждают, даже темп речи в несколько раз быстрее, и на вопрос здесь «Как дела?» не след даже разевать рот расписывать. «Пересечемся» и покеда. В Тамбове раньше, если с кем-то пресекся — как судьба свела, — пока не исповедуешься и не нажрешься… Тротуары там широкие (буквально), никто по головам не лезет… а воздух (хоть там считается грязным, даже самый привокзальный) — не надышишься! Под окнами утром — почти что тишина… мигрантов на улице — видишь издалека!..
А здесь своя эстетика. Осень. Каждый день сгребают листья. Подчеркиваю еще раз: каждый день! Наш колченогий друг со своей напарницей берут тачанку, метлу, еще какие-то пластиковые грабельки (именуются веерные, но по виду совсем уж игрушечные или покоцанные), а также черные пластиковые мешки… И начинают… неспешно… то флиртуя, то покуривая… короче, одна бабища сгребает, собирает, по-бабьи изогнувшись, а друг наш курит да базарит… По осени это, если присмотреться, единственное у них занятие… Кому до этого: летят все, спешат как полоумные: ну, стоит таджик или узбек с граблями и с мешком, что-то там гребет — старается, значит, молодец, столицу украшает, наших-то вон остолопов не заставишь…
Из провинции, и точно, не дюже приглашают. Да нынче и в провинции, да даже и в сельской местности молодые наши сменщики тоже до того отравлены новоявленным капиталистски-попсоманским мировоззрением, что уж совсем за последнее почитается руками что-то делать. И едет-то самая быдлота, не для того, чтоб Чарли Чаплином, «комиком там каким-то, гомиком удолбанным» (недавно услышал отзыв!), в Голливуде стать… ну, или по-россейски — Ломоносовым, Есениным али Шаляпиным… (разве что каким-то младшим, уж точняк не комиком с фамилией!..) Самая расхожая профессия — охранник (тут почему-то покамест свои держатся; хотя, судя по сайтам вакансий, трудолюбивые дружки «с кишлака» вполне претендуют и на мерчендайзеров, и на веб-дизайнеров — им все одно!), дальше авторемонт, шиномонтаж… метроментаж… Да что я вам рассказываю…
Меня, однако же, тоже не спрашивают, порою душу так изливают, что тошно становится. Какой-нибудь крендель, приблудный, иначе и не скажешь, запнется под окном с телефоном — и позавидуешь опять на азиатов: у них-то тональность, как правило, мажорная. Раз такой субъект, к примеру, просто присел под окном на корточки — переговорить с подругой или женой… Было часов десять вечера… Он втолковывал ей усиленно и полупьяно, как доехать и как от метро дойти… иль взять такси… Но она отказывалась ехать — оказалось, полюбовница… На этом логика и заканчивалась, но не треп!.. Тут проявился весь джентльменский набор: «Ты же с…, ты жирная тварь, ты проститутка!», «пошла ты туда-то», «да чтоб тебя так-то» и т. д. И нажимал отбой. Ну, думаем, и шабашу шабаш… Но тут же набирал опять и с присущей быдломанам сентиментальностью гнал иное: «Я тебя люблю, приезжай, я жду…», которое постепенно вновь переходило в «Ты сидишь на кухне, лыбишься, я так и вижу твою жирную мерзкую рожу, я сейчас приеду и тебя…» Ну, думали мы с женой, сейчас, наверное, уйдет, уедет наконец-то!
Как бы не так! Пошел дождь, а он в одном пиджачке, молодой… «Я тут мокну, а ты…» Уже невозможно было слушать… Вот уж невыразимая русская душонка! Хоть бы отошел хоть чуть-чуть куда-то!.. Стали готовиться обратиться к нему через форточку… Но гиперактивный интерактивный субъект принялся так орать, что нас опередили со второго этажа. На пару-тройку мужицких окриков он отреагировал лишь вялым «Да пошел ты» и стал еще усиленнее забыдлячивать, причитая, канюча, ругаясь, и даже с неким подобием плача… Сначала несколько раз отключал телефон. Потом саданул его об асфальт. Слышно было, как разлетелись детали. Ну слава богу, вздохнули мы, грешные… Так что же — собрал и начал кочан с начала!.. Дождь то начнется, то резко прекратится. И он как дождь! В течение «вечера» он раз десять разбивал телефон, а затем собирал! То вроде угомонится, сунет в карман злополучный аппарат (что за модель такая ударостойкая!? что за тариф такой тоже бесконечный?! — вот лучшая реклама!), соберется идти, чуть-чуть отойдет даже, но, запнувшись, вернется прямо под окна! Остается только если не сочувствовать и ненавидеть, то иронизировать. Хотя все же философская резистентность к таким явлениям вряд ли возможна. Убрался только в полчетвертого!
Однако женщин, как ни крути, все же больше, чем мужчин (и каких!). А из приезжих оттуда, приезжающих работать или не очень, наоборот. Недавно даже их угнетенные женщины востока обратились с коллективной жалобой в свое, одной или двух среднеазиатских стран, министерство миграции, что в кишлаках, где и так жизнь тяжелая, остались одни старики, бабы и дети. И понятно: в далекой северной столице нравы не тем чета, вольготно, соблазнов масса, многоженство для них приемлемо… Некоторые наши «жены», сообщают по ТВ, оказываются настоль нескобежливы, что соглашаются жить вместе с приехавшей женой или даже двумя!.. Впоследствии Ане по работе (раздел сайта, где можно задать вопрос священнику) много раз приходилось сталкиваться с признаниями наших дур: «Мне сказали просто повторить слова, я и повторила (по сути, перейдя в ислам) — что теперь делать?..» Муженек берет фамилию жены, иногда даже имя меняет, прописывается, и теперь его ничем не выкуришь. И тут начинаешь невольно выслушивать многогранные телефонные разговоры легкомысленных соотечественниц, так же несчастных в сожительстве и браке, как и с русскими, даже хуже: и денег нет, и пьет, и бьет, плюс не забалуешь: сиди взаперти и вообще не вякай — это вам не европейский фактический матриархат в содружестве все с тем же старым добрым романтическим рыцарством!..
С начала сентября по конец ноября листья падают каждый день. Это в большинстве своем те самые листья русского клена, лапчатые и ярко-желтые, которые как бы являются у нас символом осени… Они приятно шуршат — и под своими, и под чужими ногами, и даже под дождем радуют слух — а уж глаз… Так их ежедневно (иногда на выходные перерыв) сдирают, так что остается голая черная земля (ее навезли откуда-то и кое-как разровняли между дорожками, так что годами чернь и грязь кругом — обычная практика), месиво-грязюка, и под деревьями лежат, неделями накапливаясь, черные, набитые, как для трупов, мешки. Эстетика… Но самое тут эстетичное — что едва ли не под каждым деревом стоит таджик в своей оранжевой засаленной тужурке, в одной руке с грабельками, в другой — с сигаретой и телефоном! Спецоперация против марсианского вредоносного листа. И каждый день, и день-деньской всю осень — единый везде вокруг пейзаж!
Театр абсурда — «когда по сцене ходят носороги»!.. Работенка в стиле «не бей лежащего полицейского». Это только в армии могут додуматься — для духов, чтоб не расслаблялись — изобрести подобное занятие. В деревне в садах и на приусадебных участках тоже согребают листья — весь спекшийся листовой ковер — один раз в год: весной, иногда по осени — авральная работа, которой, будучи взрослым, я обычно занимался практически один за всех — всем некогда, тут не до листьев! — с дерущими траву тяжелыми и острочастозубыми граблями, но сам всегда не понимал зачем («Так принято…» и все тут).
Зима. Тут не поторжествуешь… Это в обычных городах снег чистят, но тоже в меру, он утаптывается ногами, и зимой уж точно не слышно каблуков. А тут — семь часов утра — скрындания лопатами, цок-цок!.. И тоже ежедневно, такое же занятное (приятное!) занятие, как и собиранье листьев! Только-только нанослой снежиночный на асфальт насядет, его уже сдирают подчистую! А если уж четверть часа попадает вялый снег, хоть что-то укрывая, скрадывая, утишая… синоптики трезвонят: небывалый снегопад! Обрушился на столицу! Метель! Транспортный коллапс! И дальше рапортуют: все службы приведены в боевую готовность, тысячи снегоуборочных машин и грузовиков, десятки тысяч рабочих… И снежок этот несчастный тут же сгребают весь, рассовывая чуть не по тем же мешкам, грузят на КамАЗы и куда-то за МКАД вывозят, что стоит несусветных денег… Меж тем как прочие дороги и тротуары в обычных городах и даже трассы, хоть их и чистят, но не дерут же до полотна, — покрыты утрамбованным снегом и наледью даже — и ничего, все ездят, никто трезвон не бьет. А снегопад — это когда за сутки заваливает до крыши, до трубы, когда из дома, чтобы утром выйти, надо рыть в снегу туннель (специально в деревенских избах наружние все двери открываются вовнутрь); а мятель — когда в поле не видать горизонта, когда в двух шагах не видно, не слышно ни зги, когда снег лезет в рот и в нос, не давая дышать, а когда дома сидишь — жутковато и сладко: «То, как зверь, она завоет, то заплачет, как дитя».
Еще одна затея — разбрасывать «от гололеда» — не песок — реагенты и мраморную крошку. Но комментс, эстетика… Все тротуары в Москве в марте — белые!.. Коль нечем им заняться, дерьмо собачье, что ли, собирали бы в пакетики…
Но если бы я, допустим, в качестве импортного легионера-люмпена катил по чужому городу-столице, Риму там какому-нибудь, на трахторе — тоже, поди, чувствовал себя не последним разбыдлом на грешной планете!.. На технике сей дорожной иногда специально выделывают — напоказ, и думаешь: или перекувырнется, или кого-нибудь собьет. Раза три я созерцал, как в три-четыре ночи заезжает для расчистки во двор трактор — японский оранжевый тракторок или обычный наш совково-колхозный раздолбанный МТЗ — влетает, что-то счищает вбок… но главное, как он разворачивается, взрывая своими колесьями льдины в коротком предутреннем затишье: впирается прямо на тротуары и клумбы, прикатывая у соседей приличные кустарники, а у нас наш дикорастущий клененок под оконцем «с наличниками», миллиметражируя от стенки в один кирпич, от оконного козырька, от газовой трубы — сказывают, бывали случаи, когда и в квартиру среди ночи тягачи впирались…
Поражаешься тоже, сколько навыдумывали эвфемизмов. «Температурные рекорды», «небывалая жара»!.. Температурные рекорды — это когда ну день, ну два, ну три, но не каждый день рекорды бьются «за всю историю наблюдений». Небывалая жара, мы помним, это градусов двадцать пять, куда уж жарче, изнываешь, бывало, от жары! На всех съестных товарах по ГОСТу прописана верхняя планка для хранения: …до +25 0С! А нынче +25 0С — это так, солнышко ненадолго вышло… Не знаю советских нормативов, наверняка такие были, температурного режима в рабочем помещении, но сейчас пороются труженики в Интернете, распечатают, пришпилят на бумажке: «При температуре воздуха в помещении двадцать девять градусов время пребывания работника на рабочем месте не должно превышать трех-шести часов в зависимости от категории работ», но пашут все и при тридцати двух и при тридцати трех (а в деревне — пашут и буквально!), а на улице на солнце +40 0С с лишним! — побегайте курьером, постойте в пробках без кондея!.. Мы раз в поезд сели — с кондиционером, именуемый «фирменный»! — он за целый день прогревается до нехорошего на солнцепеке — на табло, как на градуснике, тридцать семь и семь! — чуть не сдохли: чтоб в русских условиях заработал немецкий кондишен, надо выждать больше часа, при этом окна открывать нельзя.
Для гастарбайтеров, друзей степей, — привычные условия… Здесь, правда, все дожди. Понятно, что в бетонных джунглях они ни к чему, а когда рассказываешь там, где нужны, люди раздражаются. В Тамбовской области, в деревне, я вот теперь выхожу из-под крова на сельхозработы лишь часов с шести: в обед — небывалое явление — сиеста! — с одиннадцати до семи уже в мае жарит так, что даже привычные селяне не всегда рискуют здоровьем. Климат стал сурово континентальный: сушь по целому лету, земля как сковородка, трещины на ней, выветривание почв, пылевые бури, пылевые облака, пустыня наступает… Посмотришь погоду международную: даже в Африке и Южной Америке куда прохладней! Лишь в Китае или Монголии что-то подобное. Заниматься сельским хозяйством, особенно огородничеством, в таких условиях абсурдно.
Конечно, коль по Москве судить (по ней и судят), в ней еще не так жарко. Хотя и тут — коль не рекорды — а иногда и вместе с таковыми, — то дожди… И ежедневно! Какой вам сырой и серый Петербург — да по сравнению с древней столицей там Ташкент какой-то! Достаточно включить прогноз погоды — над звездочкой Москвы значок с дождем прилеплен, как на магните! Какой там Ньюфаундленд! — тут вечный город Готэм: зимой ли, летом — так и льет… Вернулись в сентябре 2013-го из Анапы — там, нахваливают, 280 солнечных дней в году — в кои-то веки из сырых трущобных углов на неделю вырвались — и тут же, не успев сойти с перрона, были наказаны: десять дней подряд, прекращаясь несколько раз максимум минут на десять-пятнадцать, лил дождь! Орехи и травы, что мы купили, высушить не удалось — заплесневели, так и сгнили.
Ну, кажется, ну хоть весна, хоть апрель какой пред праздником, отрада… Но нет — и они отравлены! Чуть только потеплеет — а в доме ведь жара от батарей, все форточки пооткрываешь — начинают красить. Те же на все профессии гораздые «друзья» принимаются спешно и небрежно малевать. Первым делом выкрашивают вездесущие зеленые оградки, иногда через день-другой повторно…
Я видел, как на неведомых косых дорожках красили бордюрчики. Два абрека с кистями и консервными банками, и с ними тетка русская. Один малюет желтым, другой зеленым (это вместо устаревших черного и белого — а то бы точно было сплошное полицейское государство!), дождь поливает (ну, впрочем, как всегда), а она орет: «Быстрей, хорош тут, дальше, ну!» Тут же текут прохожие, в спешке наступая, растаскивая желто-зеленые следы по красно-белой площадочке — еще одно нововведение: якобы на этих несуразно белеющих-краснеющих посреди дороги, зато, наверное, видимых даже из космоса секторах при пожаре должны останавливаться пожарные машины… должны… — в России!.. Сотворчество властей, арбайтеров и прохожих — актуальное искусство! Потом второй раз красили. Потом еще летом…
От этого не продохнуть, так одновременно красят газовые трубы (за теми ж окнами вися, как будто их моют, с украиньскою мовою!), и гастарбайтеры-гастролеры целой сворой — цоколь дома и подъезды. Такое ощущение, что цыганский табор остановился — и не где-нибудь, а прямо у тебя под окнами и под дверью… То хоть сантиметров семьдесят до них было расстояние, а теперь… Иль табор цирковой — чего только не насмотрелся я: заигрывают друг с дружкой (молодые разнополые), и прыгают, и скачут, и пляшут, и поют… и красками друг друга красят…
Цоколь они выполнили дня за четыре… В итоге наш пресловутый угол, начиная как раз от Вовки и все наше до подвала, выкрасили в красно-коричневый яркий цвет, по их представлениям, неотличимый от просто коричневого остального (видно, азиатский глаз иль ген подвел). А их иными представлениями заинтересовалась бабка, живущая за два подъезда от нас, но и оттуда слышащая (они тусили все у нас, поскольку здесь подвал), сия оказалась бывшим каким-то управдомом и долго на них кричала и обещалась жаловаться. Кроме прочего, был целый день нараспашку подвал (не наш, а с другого конца дома, типа склад). Приехаль начальныка, наарал силно. А кочевники-лицедеи: мы-то что, не виноваты. (Им все как бывшие и преходящие — все это часами!) Приехал русский начальник, с бумажкой под мышкой, наорал, предупредил. Кой-как помялись, обещали не шалить и принялись за подъезд…
Четыре долгих-долгих дня и три, наверно, долгих ночи… Салатной красочкой, по-современному, мы аж губы раскатали… Так перло краской и такой стоял бардак-галдеж, что даже вовки перестали циркулировать!.. И мы, неделю угоравшие от краски, два раза просившие вести себя потише — но где уж там!.. — уже готовились к атаке врукопашную… Руки были уж в коричневых пятнах: в дополнение ко всему прочему еще и дверь покрасили с обеих сторон!.. Приехал опять начальник с какой-то ведомостью, наорал (почитай, на нас, минут так сорок), попытался переписать фамилии, заставил перекрашивать. Еще два дня… Приехал другой начальника — на джипе, в костюме с галстуком и с кожаной папкой, в меру интеллигентный, но владеющий, как оказалось под конец, великим и могучим до тонкостей. Ему эти «козлы вонючие» отвечали нагло, чуть не полупьяно — в итоге он их назвал именно так и послал именно туда. Бродячие артисты только расхехекались и тут же смылись, оставив помазки и козлы. На другой день я видел, как вся их концессия прошествовала по косой дорожке мимо, в сторону метро, неся тюки и баулы. Тут на оставленное «добро» заселили других… Но довольно.
Глава
5. Столкновение миров
Столкновение миров случилось, конечно, не столь глобальное, как ожидалось… Когда уже почти что все бесконечные работы у новых квартировладельцев закончились (насколько они могут закончиться), к ним снизошел самолично сам Вовка.
Сначала кто-то очень долго звонил в их десятислойную двухсполовинойметровую супердверь (что я даже обратил внимание, несмотря на философский настрой насчет работ и прочего), потом ему, видимо, открыли, и вскоре я с удивлением различил в общем гомоне дня неприкрытый глас Вовки, резкий и неприятный, режущий слух, причем непривычно близко!..
Я заглянул в глазок…
Был бы я другого рода сочинителем, который собственно сочиняет, а не едва поспевает зарисовывать окружающую кутерьму, я бы, конечно, насочинил, что Вовка оказался центром заговора по освобождению Москвы от… Что его подручные, распространенные не только в ближайших окрестностях, но даже и… выкрали с Лубянки частицу черепа Гитлера, частицу тела Ленина, выкопали частицу Сталина… и собрались… Даже дух захватывает, слов даже нет!.. Но это мы оставим Лукьяненко и прочим зорким дозорным, им тоже ведь на что-то в дорогой столице надо существовать… А в реалистичном очерке мне, естественно, не преминут попенять, что «заглянул в глазок» звучит некрасиво, и даже само упоминание фюрера, наркома и генералиссимуса (а также все про Орду и фестиваль «Мамаево нашествие») уже посоветовано вычеркнуть! Но я, пытающийся не только не из ноутбука высасывать, но и не в него вбивать, а по возможности в более архаичную матрицу — в сознание читателя, скажу тогда так: Вовка был удивительно похож на императора Тиберия — не настоящего, конечно, известного по бюсту, а кинематографического, исполненного Питером О’Тулом в фильме «Калигула»!
В проеме двери появился — что называется, во весь рост! — глава семейства, что называется, хозяин — не только квартир, но и вообще: самой отъявленной наружности двухметровый кавказский амбал — конечно, блестяще-лысый, с подтяжками и пупком, с волосами и наколками на руках… — но не будем потакать попсовой игре в киноассоциации. Замечу также, что ничуть не преувеличиваю за-ради чисто художественного контраста. Он внимательно и как бы добродушно смотрел перед собой вниз. Перед ним на своих искуроченных ножках, опираясь на бадик, вихлялся Вовка — сам Вовка — с благороднейшим профилем, извините, О’Тула, Берроуза или Буковски.
Начало диалога я то ли не понял, то ли прослушал, но кажется, что Вовка гнусаво выпалил: «Пыль летит!», имея в виду пятидневное уже, наверное, обтачивание металлической коробки двери, которое, как я понял, вроде бы как раз в целом закончилось.
Хозяин квартиры тоже сделал усилие что-то понять, что-то ответить.
— Как где?!. — заорал Вовка так, что я даже вздрогнул. Голос очень мерзкий, теперь даже что-то понятно…
Хозяин опять ответил чем-то невнятным и, едва не улыбаясь, хотел было закрыть свою сверхпрочную дверь.
— Ты выдь сюда! — опять заорал Вовка, как бы сорвавшись в истерику (а то и в припадок), весь задрожав, показывая корявым пальцем на место перед собой. Не могу сказать точно, добавил ли он в концовку приличное ситуации русское словцо, но ощущение было такое, что добавил.
Не успел ошарашенный добропорядочный… Шрек сделать хоть какое-то неуверенное движение («Сморчок какой-то дряхлый, да еще полоумный!..» — мультяшные, и мы допустим, и мыслить умеют), как Вовка его упредил, сразу пойдя на абордаж:
— А то я щас ребят приглашу! Сразу узнаешь! — и с силой ткнул палкой пред собой в указанное место.
Я чуть не гыкнул в голос за тонкой жестянкой своей двери. Ребята тут понятно какие! И само это «ребят приглашу» из 90-х или отчасти даже из более ранних позднесоветских — как потрясающе! Какой напор! Какой типаж!
Хозяин осторожно ступил за порог, стараясь не задеть Вовку… Но Вовка снова не ждал: наяривая палкой по всему вокруг (в том числе и по двери), весь корюзлый до невозможности, передергивающийся и трясущийся, он разворачивался, как трактор, самопоглощенно, доблестно-нобелически ухмыляясь.
— На второй этаж!.. туда смотри!.. — прогнусавил он в шнобель, указывая прыгающим бадиком на лестничный пролет. — пыль летит!.. пыль!..
Я думал, он сейчас вцепится зубами в руку или в ногу бедного амбала-кавказца.
— Мы уже почти закончили… — почти совсем без акцента проговорил тот.
— У меня там ре-бенок! — с отчаянием и злобой выкрикнул Вовка и тут же, совсем отвернувшись-развернувшись, словно плюнув обидчику под ноги, стал раскоординированно, как осьминог какой, карабкаться по лестнице вверх.
Вот уж Вовка так Вовка! Матерый волк, матерый человечище!
— Развелось тут! Это иго какое-то! — проборматывал он, остановившись отдышаться уже на своей лестничной площадке, не обращая внимания, ушел мужик или не ушел (а он ушел, тихо притворив тяжелую дверь). Может быть, я не расслышал, может быть, он Игоря поминал или еще что, но послышалось мне именно это слово, оно казалось в устах загадочного гуру самым уместным.
Собственно, подумалось мне, я, наверно, его мнение и выражаю… И таких, как он, или пока не совсем.
Тиберий-Вовка уже давным-давно достиг просветления, его пространство-время ограничено квартирой и подъездом, вряд ли он помнит и вообще знает слово «имперский»… Но и он не молчит, правдами-неправдами дает понять — хотя бы в обычном, человеческом соотношении, — что у него больше правды должно быть, потому что он тут дольше живет.
Я, допустим, иногда пока еще пытаюсь выходить в свет (выезжать в центр), думая, что там может быть что-то хорошее и полезное… хотя все реже… хотя все больше, как сбежавший и вернувшийся кот, понимаю, что нет…
Но иногда все же спольстишься, подумаешь: хороший фильм посмотреть задешево в кинотеатре «Художественный» — хоть каких бы положительных впечатлений…
Едем туда с Анютинкой, не сказать, несемся, но, как всегда, опаздываем… И в самом центре города, где все несутся и толкаются (мы к этому привыкли, хотя это крайне неестественно), я наступаю на задник пятки расплющенного протектора кроссовки какому-то молодому мачо — оказывается, хачу… Вокруг все оборачиваются — наверно, на знакомый язык — наверно, помочь москвичу… Я тихо извиняюсь и больше слушать не хочу… Хватаю Аню за руку и в подворотню лечу…
«Нэ расслышал…» — говорю, отдышавшись.
Идем обратно — уже неспешно… Я под ноги гляжу, по сторонам гляжу и даже Аню немного тормошу и торможу… И тут прямо перед нами в предбаннике «Арбатской» вытискиваются наперед два хачика опять же, лет по семнадцать-восемнадцать… Я даже слышу обрывок их разговора и чую мерзкий запах анаши: «Я тэпэр как Билан!» — на пике эмоций провозглашает один, имитируя характерное передергивание плечами, памятное еще по Джексону. «А я — как Таркан!» — и, приплясывая и напевая, понеслись.
Я все стараюсь в них не врезаться (кривляются на ходу взад-вперед, в пьяно-уродливом подобии «лунной походки»), а Аня не сбавляет темп… Они не то что перемахнуть через турникет, они решаются с разбегу, подпрыгнув, ударить в подвешенные прямоугольники — стеклянные и с лампами внутри, пережиток застоя — с надписями названий станций!.. Конечно, до Бумера иль Супермена недоросли сии еще не доросли, но пальцами достать, раскачав тяжеленные плафоны, получается… и скакануть бесплатно, что-то еще заорав в ответ свистящей бабке…
Случаи вроде бы проходные… Я в принципе не поборник поведения «стоять по струнке», и за «свистать всех наверх!» мне тоже никто не заплатит… Но впечатления от похода в кино, на выставку, в музей, на литературный вечер, как всегда, испорчены.
Ну и чтобы не прослыть совсем уж созерцателем и бегателем, эстетом и недокосмополитом, по просьбам, скажем так, во всем находчивых читателей и зрителей, другой такой же эпизод.
В незнакомом районе что-то искали, какую-то оптику (покамест не ту), забрели вечером в окраины…
Откуда ни возьмись подлетает опять хачик:
— Здорово! — и протягивает быстро руку.
Не жму, напротив — отклоняюсь. А с ним второй.
Вопрос про какую-то улицу, я бросаю «не знаю» и сразу в сторону…
— А руку западло пожать?! — и подскакивает. Билан Биланом! Второй еще поздоровей.
— Что?! — я разворачиваюсь, как будто бы меня плечом задели.
Теперь Аня меня хватает и быстро от греха уводит…
Нам нравится многое кавказское, когда оно в органичных для себя условиях: кухня у них отличная, вино, многие обычаи, танцы, то же гостеприимство… Но тут все шиворот-навыворот. Мы, однако, вдвоем с Аней, да втроем с котом, почти что на каждый Новый год не можем удержаться от небольшой постмодернистски-ностальгической, альтернативной телевизионной шоу-программы под сборник «Адлер–Сочи-2007». Начинается лирически: «Не беги, не кричи, / Знай, что смотрит на на-а-ас / Сердцем горных верши-и-ин / Седовласый Кавказ!..», дальше лезгинку шарашим «Пусть наши горы не знают позора, / Выпьем за наш Кавказ!» (наш, а чей же еще?..), со всякими выкриками типа «Салам тэбэ, Кавказ!», «Вах!», «Хээйй!» или даже «Ххышч!» — под выстрелы хлопушек (с конфетти и серпантином, маленьких — выискиваем, как в советские времена, такие были) — соседи, наверное, думают, что и за стенкой, как и кругом, они… И далее: «Я несу тебе цветы, / Неужели это ты?..» (носорогами на сцене отдает несколько, но природная все ж поэзия, не головная, не уголовная, а если еще на английский перевести, так и хит приличный получится), и даже припев выучили: «Адлер–Сочи мез амар, гайфер канен ганхамар!» и т. д.
Да что далеко ходить — метров триста пройти — за забором вагончик, из-за забора то же самое раздается по пятницам и выходным, с гиками и плясками, бараниной паленой-жареной прет, как в бронзовом веке!
Были как-то в музее Достоевского на Божедомке. Ну что бы здесь, казалось!.. Пьяненький дедок-соотечественник душевно запустил, тетки седые походили следом по залам, косясь, словно шпионя, кабы чего не стырили… В общем, как обычно… Затем мы вышли, обошли дом сбоку… там какой-то еще вход иль флигелек… Но оттуда нас невежливо послали… гастарбайтеры!.. Там слышался галдеж, заделано все было какими-то одеялами и воняло бомжатиной… Когда мы отошли подальше, то издалека увидели, что на верхних этажах окна также заделаны всякой дрянью, и там целое гнездовье «друзей»! А музей — на первом этаже…
Шикарную станцию отгрохали в честь ФМ, действительно в Москве такого не хватало, а вот на выкуп всего мемориального дома писателя денег, видимо, не хватило. Как «Достоевская» красуется на одном конце салатной, недавно выросшей, ветки, так на другом конце есть «Шипиловская» (будущ. «Шепелёвская»)… — невольно улыбаешься и не знаешь, уместны ли сейчас такие шутки… Или такие: «Гагаринская» — поехали!.. «Гадаринская» — выходим!..
Как еще названия станций, улиц и переулков в центре столицы не поменяют на более понятные. «Марьина роща», «Зябликово», «Трубная», «Люблино», «Братиславская», «Марьино», «Сретенский бульвар», «Волжская» — это только по этой ветке. Я думал, все эти Сивцевы вражки, Солянки, Кривоколенные-Строченовские и прочие «варваризмы» еще в 90-е годы спешно сменят на англицизмы. А теперь уже иное: «Москвичей обучат языкам мигрантов», — сообщает газета «Известия»! Как арт-проект это, может, и неплохо, когда организаторам делать нечего, а денежки капают — это было где-то в ЦДХ или Музеоне, мы там как раз проходили мимо, но тогда особого внимания не обратили: мало ли, тут и в Артплее восхищаются бомжовско-гастерскими инсталляциями, доставшими под окнами… Но показали по ТВ, потом «Известия» и перепечатки: «По замыслу инициаторов проекта изучение языка мигрантов способствует большей толерантности…» — явно нечто вроде пробного шара получилось. А по другому каналу тут же: «В подвале музея Достоевского в Петербурге, оказалось, живут гастарбайтеры…» Сорокин предрекал китайский язык, но что-то высоко хватил.
Были и в подмосковных городах и весях юго-востока области, где я по редакторской тогдашней работе постоянно кочевал, те же представители тех же среднеазиатских республик, и довольно изрядно, но столица превзошла все ожидания… И чего уж точно там не было, так это чернищего, рослого афроамериканца, примостившегося у гаражей, как раз при косой дорожке от мусорки, где был обретен кот… Я, проходя отвернувшись, подумал, что он закончил свое дело и убирает свое добро в штаны, а он, оказывается, наоборот — выказывал проходящим юным дамам!.. или не дамам… Было бы у меня кого позвать, мы б его враз воспитали! Вовк!..
Хотя эти зеленые отгородки с ржавыми конейнерами, понатыканные чуть не у каждого дома, ставшие неотъемлемой частью пейзажа любого спального района и тоже входящие в основное ведение трудовых мигрантов (на больших объектах они постоянно пасутся, иногда просто отдыхая-покуривая), завсегда используются русскими как объекты двойного назначения: то есть еще и как туалет. Сюда без всякого раздумья, отделившись от потока идущих по тропинке, спешит любой подвыпивший мужик, любой молодой парень, а также залетный пьяный туземец, а то и целая их ватага… Что называется, «по умолчанию»: туалетов-то в России ек везде, а если есть, то платно-дорогие иль для отмазки от начальства бутафорские! Девушек, конечно, куда как реже можно встретить… Хотя сейчас все опростились до предела: сколько раз посредине улицы прямо, и людной — на площади у магазина — какая-нибудь дородная матрона или бабка уж, приподняв подол, садится!.. А приложиться к углу дома, присесть там — дело молодое, скорое, один раз даже сексом под многострадальным окошком занимались — причем зимой, в двадцатиградусный мороз!
От советского воспитания к этому как-то трудно попривыкнуть… Или вот когда тот же чернокожий, никак уж им сейчас не удивишь, резко выскакивает откуда-нибудь из-за угла в метро… так инстинктивно и дернешься, увидав на месте лица и головы нечто черное! Такое все же не для наших глаз — для нас это уже черт какой-то, «черный мурин», «ефиоп смрадный», «черный человек» есенинский! Так же порой физически бьет по восприятию и мельтешение — а то и свистопляска прямо! — не в меру закопченных иммигрантов, их жучно-черных бошек, черно-красных глаз, блестящих золочеными коронками зубьев, спортивных или отвратно-джинсовых обтягивающих коротких шкер и женских панталон и юбок с мегастразами!
Мало того, что все «кочевники-завоеватели» и «агаряне-аграрии» призывного возраста сюда переселились, так они еще и все семейства сюда перетащили — присмотритесь! Вот толстые пожилые дамы, укутав голову-лицо платками, сидят в вагоне, перекрикивая шум метро, блистая бронзой усатых ртов… Вот леди-карапуз беременная мчится… Вот бабка какая-то волочится дряхлая с внучком за ручку — как на базар в Бишкеке… Что им-то тут делать? — какие работы они могут выполнять?!. Вот толстозадые чернобрючные бабищи семенят от метро, не прекращая в трубку голосить по-своему, припадая на каблуках то на один бок, то на другой, держась по центру дорожки-тротуара, а для верности, как шлагбаум, выставив еще и сигаретину в небрежно наманикюренных пальцах — и сколько их таких вокруг — десятки, сотни! — пока идешь, сто раз запнешься, плюнешь про себя — ей-богу, никак не обойти!
Сколько раз, поднимаясь из подземки, наблюдал я эти непомерно участившиеся, простые и горячие, простите за сравнение, братания на Эльбе! Выходит стайка нелегалов (ну, или легалов, разницы нет), таща по двое мешки с луком, с красным перцем и другим… Их принимают, обнимая, постукивая по кожаным курчонкам, тутошные, обжитые… Вот наши бы куда-нибудь приехали, например, в Москву, аж целым скопом, и там тебя б радушно встретили друзья и родственники, обнимая и целуя!.. Абсурд!
«Скоро вса Масква наша будэт!..» — восклицают они радостно — по-русски! — ей-богу, слышали такое! — волоча мешки и сумки, перекрыв дорогу запинающимся, как в пробке, мне и Ане… Далее идем по дворикам, где на каждой из детских площадок (мизерных, словно для грудных, выстроенных тоже для проформы на ходу, средь тесных нищих закоулков, огороженных кладбищенскими оградками…) из дюжины резвящихся ребят десяток черноголовых… И по паре жующих что-то бронзозубых бабок в шалях…
Вы говорите: «ксенофобия», «национализм» даже и прочая «нетолерантность»! Посмотрим в старом словаре: «1) мед. навязчивый страх перед незнакомыми лицами; 2) ненависть, нелюбовь, нетерпение, неприязнь к кому— или чему-л. чужому, незнакомому, непривычному». И в новом: «страх или ненависть к кому-либо или чему-либо чужому, незнакомому, непривычному; восприятие чужого как непонятного, непостижимого, и поэтому опасного и враждебного. Воздвигнутая в ранг мировоззрения, может стать причиной вражды по принципу национального, религиозного или социального деления людей». Ксенофобия, читаем дальше, имеет в своей основе и биологические (защитные) механизмы (еще и исторические, добавим мы: «наших друзей», негаданно нагрянувших, не зря именовали на Руси не иначе как погаными). И дальше небольшой, но исчерпывающий подпункт «Ксенофобия в России»: «Руководитель центра по изучению ксенофобии Института социологии РАН отметил, что социальное неблагополучие играет существенную роль в формировании ксенофобии, по его мнению, этим обусловлен тот факт, что лишь предприниматели продемонстрировали существенно меньший уровень недоброжелательности к мигрантам другой национальности». Обсмеяться! Переселить бы таких руководителей и исследователей в пятиэтажки в спальных трущобах, желательно в Бирюлево!
Ненависти и навязчивости тут, наверно, не должно быть, да их у русских, слава богу, практически и нет. Я разделяю мнение, что россиянином или русским даже (как до революции не было графы «национальность» — писали: православный) может стать любой приезжий, если он любит нашу страну, язык (а лучше бы, конечно, и веру принять), делает что-то полезное, язык учит… если его дети «Руслана и Людмилу» читают в школе, а дома наизусть шпарят, то что ж в том плохого — willkommen!.. Но никакой интеграцией пока и не пахнет. Масквабад — это не стольный град Москов. И это вообще-то другой народ, другая раса, другой язык, другая культура, иная вера, совсем неблизкие и чуждые, которые в нашу повседневность вторгаются никак уж не политкорректно, агрессивно и массово. Где в этих схемах бдительность граждан (пусть даже антитеррористическая), самоидентичность и т. п.? Почему мне должно нравиться жить в Бишкеке, когда я всю жизнь стремился переехать в Москву?
Во времена Союза ССР было совсем другое. Приезжали, и немало, в столицу империи представители братских народов (уничижительно «братья меньшие») — расхаживали в своих халатах, колпаках и тюбетейках (и сейчас таких нацменов-щеголей немало, но больше полюбились им упомянутые намакушечные шапки да почему-то бейсболки «FBI»!), на все глазели, выступали, учились, на рынках торговали и проживали даже — но они отлично понимали, куда приехали, и наши понимали; и приезжали, как правило, самые лучшие и проворные, чтоб что-то хорошее, какие-то достижения (sic!) показать… ВДНХ — не шашлык за 900 рэ сто граммов впаривать, а Выставка (ну, это ладно) Достижений (знаете, что это такое?) Народного (не какого-то там!) Хозяйства (не рынка, территории или бухгалтерии)! Фасад-оплот 1/6 земли! Что нынче восстанавливать? — кенотаф один со шпилем и знакомыми буквицами!.. Они хвалились и гордились (хотя второе уж, в нашем цивил-представлении, несколько чрезмерно, но в империи прощается) именно своей национальностью, своей культурой… Были тут и колорит, и достоинство, и порядок, и дружба, да и вообще — невиданное многонациональное государство… А нынче… Глобализация построила артель, и на асфальте — очередная ярмарка китайского меда на ВВЦ?.. — мертвая пчела!.. Мистический Вовка все помнит, магический Вовка все знает!..
Как ни крути, Россия для них более высшая цивилизация, и нечего тут себя так вести! Хотя жлобства, как уж было отмечено, и у наших хоть отбавляй. Ане довелось попасть на конгресс преподавателей в Пекине и Шанхае — так там наши бабы-учтиля (вроде бы высшее образование, русский и литература, формально не самая заскорузлая часть населения!) вели себя отвратительно, пытаясь выказать свое превосходство над «низшей культурой»: на все фыркали, воротили нос, требовали вилки и ножи (а то и макароны по-флотски и растворимый кофе!), пренебрежительно ковыряли ими в утонченных яствах!..
Как сказал другой какой-то социолог, более рассудительный и близкий к реальности, ксенофобия, если она не болезненно утрированная, — нормальное, здоровое чувство, чувство причастности к своей культуре и цивилизации. Да иначе как жить — сдать Сталинград за шоколад, переименовать его в Шикльгрубербург иль в Самарканд?..
Дальше, как ни странно, дискуссия в стиле «Вовк» продолжилась. Новейшей сенсацией стало появление в рядах вовок… женского персонажа! Мы так и прилипли к окну, а после к глазку…
Слегка привовкнув вместе со старейшинами (с Игорем и Базилио) и над чем-то смеясь (мне показалось, что цитировалось нечто кощунственное: «Леопольд, выходи! Выходи, подлый трус!»), она под руку с ними вошла на площадку для дискуссий… Не Жанна д’Арк — типично местная-дворовая, неряшливо обеленная, курносенькая… показалось, пьяная и, кажется, беременная…
Как на зло, я как раз должен был по телефону отвечать, а потом надо было срочно два дня назад купленные кабачки обработать для жарки.
— …вши… — слышу я самый разгар дискуссии.
— Я знаю, что такое вши, — заявила она твердо. Голос вроде не пропитой, на вид ей и тридцати нет.
Вовка что-то прорычал, что типа кусают, наверное. Аня, которая недавно тоже его видела, сказала (это уже не авторская киноотсылка), что он похож на друида из «Астерикса и Обеликса», не Панорамикса, а другого — старого, корюзлого, но вроде бы не злого, живущего в дольмене или в земляной норе, личина коего до крайности замшелая, а нос покрыт грибами.
— Вы бы, дядь Володь, бросали бы лучше пить.
Впервые такое слышу! Это, видимо, почище Леопольда: повисает долгая пауза, нарушаемая только горлодерущим прокашливанием, как на подступе к вовканью, в непревзойденном исполнении Игоря.
Девица, однако, вскоре нашлась, тут же оживилась, начав про более насущное:
— А вот в парке-то, дядь Володь, где я живу напротив, озеро там было, и на нем на лодочках катались… сейчас там никаких лодочек, да и от озера одна колдобень осталась!..
(Насколько я могу судить, этому уж лет пятнадцать минуло. Только на щите со схемой парка, недавно как раз обратили на него внимание, по-прежнему красуется: «Лодочный причал», «Прокат лодок» и даже сами лодки дюжиной желтеньких лунок!)
Потом про ожидающее гостью материнство пошло, все более расхристанно.
— Точно сказать не могу, а вообще к двадцать девятому числу хочу подгадать: у меня у сеструхи днюха. А сеструха родилась в день войны…
— 22 июня, — хором прохрипели Вовка и Игорь. (Участники ежегодных телеопросов прохожих в центре Москвы запомнили покамест одну дату — 9 мая.)
Тут же Вовка зарычал про какой-то ледокол, а Игорь вроде бы ему подрыкнул. Я не сразу понял, что это было упоминание известнейшей в начале 90-х книги В. Суворова «Ледокол» о начале Великой Отечественной!..
Не увидев логики в хронологиях и темах, я потерял интерес к разговору и как раз был вынужден отлипнуть от двери; какое-то время наблюдала, вернее, слушала, тоже отвлекаясь на жарку кабачков, Аня… Когда я спросил ее, что пропустил, она ответила цитатой из своего любимого Гоголя:
«— Подымите мне веки: не вижу! — сказал подземным голосом Вий — и все сонмище кинулось подымать ему веки».
В завершение четырехчасового банкета упоминались Сталин, Куликово поле и, кажется, князь Игорь (причем здесь он?..), оралось «Они тут как у себя дома!», исковерканно-пренебрежительно изображалось «Ахалай-махалай!» и прочее тому подобное (ничего не выдумываю!), а в самое завершение оралось — иногда прямо шаляпинским голосищем! — «Горько!». Воистину не так уж и сладко.
Сотни лет страдали от их набегов, спать спокойно ни князь, ни батрак не ложился… Бесчинства они творили страшные: все выжигали, всех вырезали, в полон уводили… Русь свою обороняли десятки лет, какие были сечи, какие их герои, сейчас и представить трудно — как это друг дружку, живых людей, рубить мечом иль топором — крайне нетолерантно и неполиткорректно! — это вам не реконструкция, не игрушка на планшете! — но даже самая большая победа, наверно, никогда не была полной: всегда опасались, как бы где опять в безбрежной степи от небрежной, недотлевшей искорки не разгорелось огненное пламя воинственной азиатской кочевой похоти и ветер не перебросил его на нас!.. Ну а куда еще?!
Теперь же под прикрытием овечьей шкуры (толеранса, заботливости, финансов) полчища их, как в былые стародавние времена, просочились на русскую (ну а как ее еще назвать — французскую, финскую?!.) землю, в наши открытые всем ветрам города… Поистине ход троянским конем. Результаты битвы континентов (про которую и так не часто говорят в школе и вообще) под сурдиночку пересматриваются. Кто-то зажмуряет очи что есть мочи, причитая с улыбкой: «Давайте жить дружно!», кому-то уже их зажмурять невмоготу…
Пусть ученые, по указке или сами, скажут, что параллели тут неуместны (у них даже сами термины монголо-татары и их иго, оказывается, полтыщи лет пробытовали некорректно!), и век, и человек вообще не те… достаточно разлепить веки — восстань, о, Вовче! — и виждь и внемли — иди и смотри!
Бетонные коробки, серо-блочные, все эти прямые углы, да еще оградками отгороженные… Все затянуто в серый асфальт, полосатыми бордюрчиками-шлагбаумами оторочено, по краям грязища и мусор, в отгородках для деревьев, если таковые есть, тоже вечный бардак, вечная уборка, оранжевые жилетки со своими причиндалами понатыканы… И все кругом заставлено машинами — нехилого размера — дворы, подъезды к ним, даже обочины проезжей части самых что ни на есть нецентральных улиц!.. Я не был за границей, но мне рассказывали, показывали фото, я видел по ТВ…
И сами мы ведем себя как те же русские князья, друг другу братья и родичи, но каждый сам за себя. Хотя именно Москва, эта непонятная глинистая земля, якобы так и названная: «топкая, болотистая, мокрая (река)» — здесь Питеру еще один привет от тех же безбородых ученых! — их всех объединила…
Глава
6. Вот что сегодня продают в магазинах…
Кто бы мог подумать, что эта нынче известная фраза из миниатюры Хармса, в которой кого-то огурцом убивают, едва ли не буквально воплотится, так сказать, в нашу повседневную реальность. Но мы попытаемся дать небольшой очерк не только и не столько того, что продают, сколько каким образом.
Хотя «картинки с выставки» у меня вот есть самые подходящие — Аня иногда фотографировала… Вот, к примеру, я, задрав брови, как Пьеро какой или Мефистофель, стою в супермаркете подле ящика с луком, протягивая гипотетическому зрителю в руке луковицу… И не луковку — как у Достоевского в «Карамазовых», да и не луковицу, не написать даже эффектно, что «целое Чиполлино»… — а луковищу размером в большую свеклу! И это не из-за того, что чудо-луковица на первом плане и я ее специально выбрал: если приглядеться, весь ящик заполнен такими же.
Другая фотография, похожая. У меня в горсти десяток картофелин… Можно уже дальше не продолжать. В деревне это называется «горох» и используется как вкусовая добавка, когда запаривают свиньям кашу. Перекупщики, принимающие картошку по три-пять рублей ведро, берут клубни не меньше чем в куриное яйцо. С размером и качеством тут строго. В столице же циклопический картофель под стать тому луку можно предположить лишь в длиннющих резанках в «Макдональдсе». Всем лукам лук, я думаю, если его закупить для кафе или ресторана, пойдет на ура, никто и не заметит.
Картошка — отдельная тема, самая злободневная. Мало того, что это горох — мы бы и «поросячью картошку» наяривали за мое-мое, какая разница — так каждая горошина еще и повреждена — то вялая, то с порезом, то зеленая. Бывает иногда крупная, продолговатая, но настолько вся угловатая, в шишках и бороздах, что твой грецкий орех очищенный… А внутри — даже не гниль, а чернота, как ни пытайся обрезать, практически ничего не выгадаешь!..
Любая картошка в «Дикси» всегда и почти всегда в «Билле» и в «Пятерочке», — очень плохая, просто никудышная. В деревне ее бы и свиньям не с охотой отдали. Гнилая, мелкая, потемневшая внутри (возможно, подмороженная), вялая, фигуристая, с вросшими дырками от корней сорняков, изрезанная, истыканная, раздробленная, позеленевшая, в земле — а иной раз все вместе, весь букет некондиционных свойств. Если только рано поутру есть завоз, и только насыплют в ящик, тогда еще можно обхватать сверху более-менее посвежее (хотя все признаки тоже будут слегка наличествовать, они, что называется, имманентны). Но утром людям некогда, и нам тоже. В другое же время суток можно лишь склониться над некоей воняющей полуразлагающейся массой, над которой и склоняться-то в падлу, да никто и не склоняется — разве только бабки, гастарбайтеры да я… Причем я действую — чтоб хоть что-нибудь выбрать на ощупь более похожее на картошку, а не на лягушку — без надевания мешка на кисть. Нормальные люди, дабы не пачкать руки и не лезть почти ползком в неудобно стоящий лоток, берут заморский картофель фасованный (если он есть) по девяносто рублей пакет. За сто рублей брать картошку у меня рука не поднимается. А простой картофан стоит, между прочим, то двадцать девять с чем-то, то тридцать девять рублей, а то зимой и сорок пять. И главное, мало того, что какую фигурную резьбу по нему ни веди (иногда выбрасывается до шестидесяти процентов), все бесполезно, так он еще и сам по себе как мыло, иначе и не скажешь — никакой рассыпчатости (крахмала), плотности, волокнистости при разварке, а уж подавно вкуса и запаха. Где такой берется, загадка. Пробовали пару раз дорогой: южноамериканский, в пакетах с торфом сыпучим каким-то, твердый, без синюшности внутри, но порезанный напоминает ананас, на вкус, как и дешевый, такой же пресный и слащавый. Пробовали брать на рынке — здесь все обвешано картонками «Картошка тамбовская» — то же самое, только, если совсем мало берешь, заставив — с боем — распаковать завязанные по полтора-два кило мешки — покрупнее дадут да чуть посвежее (но и на десять-двадцать рублей дороже).
Вернее, догадываюсь, где берется. Сто раз проезжал в подмосковных знакомых краях, где-нибудь между посадок для маскировки, странноватые угодья — подпольные (ну, или полуподпольные, легальные) гастарбайтерские огороды, на коих ползают закопченные на солнце чучмеки, а рядом, возле площадочки с будочкой, кучи мешков с удобрениями… И там не только картошка…
Но продолжим о «выставке». Про лук и картофель вы, может быть, поняли, это не картинки только, не казусы и эпизоды — сфотографировал и радуйся, пости в блоги… Картошка такая ежедневно, а лук весьма часто. А вот, например, есть еще красная свекла. Дешевейший продукт, полезный. Но варить долго, потом чистить и т. д. — для нормальных (занятых) людей свекла продается уже очищенная и сваренная заботливыми руками гастарбайтеров в вакуумных пакетиках (то же самое и картошка, токмо, кажется, еще невареная). Я предпочитаю все же своими руками (из-за чего не покупаем с Аней даже такой великолепнейший продукт, как квашеная капуста — разве что в монастыре каком можно взять), как-то надежнее… И вот ищем как-то раз свеклу в своем «Дикси»… — а что ее искать: если есть в наличии, не ошибешься! Нету. Спрашиваем у шныряющего таджика (не ошибешься тож: также в оранже, только с лейблом магазина), мол, когда свеклу привезут (может, давно привезли, только они не вынесли еще из подсобки, поди, на ней кто-нибудь из его сородичей-второсменников дрыхнет — типичная практика), а он рапортует: «Ест здэс!» — и показывает на… коробочку с ячейками для инжира, в которых, натурально, располагаются миниатюрные завядшие свеколки, они же бурак!.. «Дарагой, — так и хотелось воскликнуть, — это инжир!..» — «Нэт!» Вот это действительно надо снимать, это искусство, не знаю, сохранился ли этот кадр.
Да сколько таких кадров — снималось по случаю на телефон, не особо стремились их сохранять. Не знаю даже, что здесь выбрать покороче описать. Да вот, к примеру: снова изображен я, снова с какой-то сценической миной, рука простерта к хлебным полкам, в руке какой-то «коржик ржаной»… Но главное фон всего этого — издалека снято: длинные хлебные полки-ящички, от пола и в рост человека — абсолютно пустые! Это вновь наш «родной» «Диксиленд» — если зашел после часов шести, вряд ли купишь хлеба. Даже вчерашний-позавчерашний, даже батоны неизбывные, рогалики и коржики и проч. — из-за перенаселения вечером все сметается подчистую! В «Билле» (их в окрестностях штук пять) тоже можно подобным образом сфоткаться, у почти пустого прилавка, но это не так эффектно: позавчерашний и более старый хлеб тут на верхней полке завсегда отыщется… Да мы бы, опять же, с удовольствием взяли бы и вчерашний, и третьего дня, если б это был… настоящий ржаной хлеб (даже это словосочетание произносить неудобно!) — он, как известно, дозревает, на третий день как раз вкуснее и полезнее, ну, или продукт хоть в чем-то основном его напоминающий… Так нет же — актуальное искусство хлебоделания настоль далече ушло от традиционного, что плати хоть пятьдесят-шестьдесят рублей за четвертинку суперкрутого (судя по цене и этикетке) хлебца, через день, а через два точно, он уже малосъедобен. Что говорить об обычном хлебе за семнадцать рублей половинка, как клейстер какой-то, за двадцать четыре, тридцать один и тридцать семь с разрыхлителями всяческими и т. д. Ржи там кот наплакал — какая-то «мука ржаная обдирная», и то все меньше (рожь, основную нашу хлебную культуру, как рис у китайцев, никто теперь нигде не сеет: «хлопотно и невыгодно»!). Только в лавке монастыря где-то в центре жена покупала приличный ржаной хлебец, маленькая буханочка семьдесят рублей стоит.
Морковь тоже бывает мытая в целлофане дорогая и грошовая в земле, последняя, более нам потребная, бывает не всегда, быстро разбирается и быстро преет в ящике. Капуста: кочаны поменьше сразу разбираются, остаются в наличии, что называется «от пяти кг» — нам такой, к примеру, и за три недели не съесть. Вот в принципе, не считая круп, макарон и молока, весь копеечный набор пропитания, составляющий так называемую «продуктовую корзину» так называемого «необеспеченного россиянина».
Есть еще, конечно, мясо — но с ним никогда не угадаешь по магазинной расфасовке в пенопластовые ванночки ни его возраст, ни происхождение (то же самое на рынке, только без расфасовки да еще без чека! — не раз попадалось откровенно дрянное); есть еще колбаса — там по составу на упаковке можно довольно точно предсказать… что есть ее в принципе можно, жив останешься, но нежелательно… Причем на сегодняшний день не существует в природе никакой вообще нормальной колбасы, довольно мясной, близкой по составу к не разнообразным, но изумительным (как теперь оказалось) колбасам советским. Бери теперь хоть за тысячу рублей, получишь примерно то же самое. А взять — простецки и по-человечески: хоть на завтрак, хоть с собой на работу, хоть на праздник — отрезочек докторской (изначально разработанной как лечебная, диетическая!) нынче никак не представляется возможным. За сто сорок-сто восемьдесят рублей. вы возьмете некий упакованный батон граммов на триста-четыреста, в коем обнаружится нечто, напоминающее по вкусу и консистенции оконную замазку, только чуть помягче. Похоже еще на колбасный сыр, только розовое.
Об этом, однако, мы можем бесконечно рассказывать. Да вы и сами наверняка уже многое понимаете. Чисто социологически можно заметить лишь то, что во времена СССР все, как полушутя говорили, на колбасу мерилось (что, в глазах Запада и его прихвостней, показывало якобы истинную природу советского человека, устремленного к вещам более приземленным, чем коммунизм и звезды); теперь же, у нас, как и у них, сотни видов сосиджей5 (впервые увидев тамошнюю мясную лавку по ТВ, я не верил своим глазам!), их можно купить где угодно и сколько угодно, но сама колбаса уже не символ, эталон и мерило, а продукт какой-то отживший, о котором приличным людям стыдно лишний раз и упоминать. Простое счастье работяги, докторскую по два двадцать (я помню еще необезжиренную по два восемьдесят, непопулярную, и отличную, действительно вкусную ветчину по три пятьдесят), променяли на «жувачки» молодых бездельников и «роллтоны» офисного планктона и гастарбайтеров. Вкуснейшее изобретение человечества аннулировано. Как и многое другое…
Наше внимание (как и время, и деньги, и, можно даже сказать, здоровье) распределено между тремя сетевыми магазинами. «Билла» — большие магазины, там все же ассортимент большой, но все дороже, и всегда полно народу, даже часам к одиннадцати вечера, когда мы обычно туда ходим. (К слову, единственный раз, когда мы невежливо ответили «нашим друзьям»: в двенадцатом часу, на пустынной уже и вроде бы и освещенной, но как-то не сильно улочке — на самом деле, едва отойдя от «Биллы»! — были замечены двое сильно пьяных приезжих, уже не молодых, этаких архитипичных бая, которые, выкрикивая по-своему и ругаясь по-русски, остановились прямо посередь дороги мочеиспускать… Обойти их было нельзя, да и они бы, тоже заметившие нас, могли подумать, что мы струсили… Когда мы подошли к ним вплотную, они как раз закончили процесс и как ни в чем не бывало обратились к нам с вопросом о «Билле». Не сговариваясь, мы тут же отвернулись, негромко плюнув, и дали в сторону.) «Пятерочка» давно приобрела уже славу магазина самого никудышного, ее мы посещаем разве только если надо купить болгарский локум (лукум) — вещь натуральную и хорошую, коей в других сетевиках почему-то не бывает. (Теперь, правда, там прошла, говорят, какая-то профилактика, руководство, что ли, сменилось, и стало чуть лучше.) Есть там и свои «пятерочные» товары, но на них, отведав, особо не польстишься. Например, семечки и орехи, хоть и дешевые, но гнилые. Не вылезаем мы из «Дикси», знакомого нам еще по Подмосковью, который, конечно, «Просто. Рядом. По соседству», но тут оказался неблизко от дома, по ассортименту хуже, да и вообще как-то все в нем не так просто.
Располагаются «Дикси», как и обычные несетевые магазины, в выкупленных первых этажах жилых домов. В несетевых, понятное дело, немного дороже, завоз товара куда реже. Плюс нужно ртом говорить: «дайте то, дайте это», и тебе отвешивают уже «под ключ», никакую этикетку тут уже не почитаешь. Поэтому народ, что называется, потянулся к этим сетям, они растут как грибы — почти поспевая за притоком миграционного населения…
Вот зарисовки конкретного магазина. Помещение небольшое, торговый зал узкий, вытянут в длину, проходы между полками настоль узкие, что двум покупателям даже без тележек не разойтись. Корзинку-то приподнимаешь к груди, чтобы провести ее над головой бабки или не зацепить за корзинку встречного! Но это полбеды, мелочи… Во всех «магазинах для бедных» постоянно и непрерывно — в торговом зале и в рабочее время! — ведутся работы по доставке, раскладке и сортировке продукции. Ведут их исключительно гастарбайтеры (другого персонала тут нет, разве что управляющие и бухгалтерия), которые действуют «не взирая на лица» — возят туда-сюда на колесных платформах огромные поклажи коробок, таскают эти коробки и мешки, выдвигают лотки, засыпают-выгребают, даже по такому сверхузкому, с позволения сказать, коридору ездят, всячески разворачиваясь, на механизированных колесных платформах с нагромождением коробок в человеческий рост… Они внезапно появляются, где угодно останавливаются, сваливают свою поклажу, на всех налетают, всех толкают, при этом стараясь хранить сосредоточенно-деловой вид, а также молчание. Из-за такого трафика каждый поход в супермаркет, почти каждый проход по супермаркету напоминает прохождение лабиринта в компьютерной игре! Есть еще тетки, которые расставляют и ровняют товары на стеллажах, постоянно моют полы (размазывают грязь какой-то игрушечной шваброй), из-за чего тоже возникают заторы и склоки. Есть еще дядька, который собирает корзинки и охраняет выход, он вроде славянской внешности, молдаванин какой-то, наверное, но действует настоль бесцеремонно, с таким отъявленно исполнительным видом, что, несмотря на свой небольшой рост и должность, процентами сорока отягощения от посещения магазина мы (я думаю, и другие тоже) обязаны были именно ему. Потом его повысили, и стало еще хуже…
Есть еще двери на склад тяжело-металлические и широкие, которые открываются мало того, что внезапно, а из-за недостатка пространства просто на посетителей или — весьма часто — на пересечение с тоже неузкой дверью холодильника. Мало того, что из-за кишащих арбайтеров никуда не подойти, не подлезть — чтобы взять какой-нибудь моркови пару штук, нужно полчаса маневрировать и подгадывать! — так тут еще и в буквальном смысле надо смотреть в оба. Если тебе отдавят ногу или ругнут, это такие, право сказать, приятные, можно сказать, мелочи!..
Как-то недавно Аня набрала в пакет яблок, но его днище расклеилось (в «Дикси» все полиэтиленовые пакетики как паутинка какая-то: сначала — даже моими, допустим, тонкими пальцами! — попробуй его разлепи, и если ты взял больше пяти яблок, картофелин или мандаринов, то готовься собирать их по полу), фрукты раскатились, а возящаяся здесь восточная бабища заорала на нее: «Пусть тебя проклянет бог!» — с обрамлением полагающихся женщинам русских ругательств, сдержанно цензурных. Аня сдержанно (по ее рассказу) ответила ей, что проклятий их бога вообще-то не боится. Конечно, именно на это та отреагировала наиболее бурно, и кончилось все тем, что все же пришлось вызывать кого-то из администрации магазина (что всегда проблематично: «его (ее) сейчас нет» и т. д.), кто заявил, что это вообще-то не наша работница, а из соседнего «Дикси» взята на подмогу и проч. А совсем недавно (бывало и раньше — просто не хочется лишний раз и вспоминать) я сам тоже стал свидетелем такой же показательной сцены: нашей тетке на что-то ответили невежливо, она обозвала не нашу, тут же выскочила откуда-то кавказского вида девчушка (кажется, годков шестнадцати-семнадцати, не больше!) и атаковала тетку-покупательницу, оказавшуюся по виду какой-то алкоголичкой, крайне жестко: «Повтари, что ты сказала, тварь! Я тэбя щас разорву!» Вот это «разорву!» писклявым, но сильным голосом было выкрикнуто раз пятнадцать — пока стоящие глубоко в очереди мужики, в том числе и я, не стали оборачиваться и очерствевшим вокалом порявкивать «заткнулись бы уже». Это благо случились тут не привычные мелкотравчатые интеллигенты с набором пластиковых карточек для всевозможных скидок, которые и на это не способны, и тем паче не молодежь, мужи которой только бы ржать начали. Алкоголичка, мол, престарелая и черноглазая и злая, кровь с молоком гастарбайтерша, две дырявых галоши в грязи — схлестнулись — что может быть презренней и смешнее!.. Не нужно быть психоаналитиком или революционером-ленинцем, чтоб уловить подлинное отношение «обслуги» к своим «господам». Да и наоборот.
Но особенно умиляет картина, когда мигранты-сотрудники, невольно приоткрыв закулисье подсобки-склада, наклоняются, раскрылившись, над лотками, сидят так над ними, иногда даже на них, как на краю песочницы (стоящие внизу большие лотки, тоже, кстати, металлические и с острыми краями), выбирая неопрятными руками из не совсем сгнивших овощей и фруктов совсем сгнившие. Перебирать — вот тоже работенка мне знакомая и приятная, без шуток… У них, правда, даже с шутками-прибаутками: как-то перекрикиваются-переговариваются меж собой, посмеиваются, ощеряя желтые и золотые зубы, бронзовые, напоминающие что-то копченое мясное руки и черные ногти так и мелькают — красота! Через треть часа к лотку сбегаются покупатели и с удовольствием рассовывают по своим пакетикам приведенное для них в более-менее потребный вид. Те же, как наседки с цыплятами, перепархивают на другую кучу…
Однако выдержать все это, потеряв энное количество нервов и калорий (как правило, вспотев — я шучу: вот бедным не нужен фитнес-зал и кинозал!), лишь полдела. Дальше — один узчайший выход, как чрез Сциллу и Харибду, через кассу. Как правило, работают две кассы из пяти (или восьми). Иногда одна, иногда три, но все равно после пяти-шести вечера народу в «Дикси» (причем в любом из нами посещаемых) набивается как сельдей в бочке. Очереди выстраиваются в тридцать три вилюшки, выстраиваясь в и так непроходимых проходах между полками с товарами. Большая часть стоящих в очереди, процентов семьдесят, иноземцы всех мастей, которые продолжают во всю глотку балагурить между собой и по телефону — и не с оксфордским акцентом по-английски. Они набрали огромнейшие охапки батонов и растворимой лапши, того самого лука в сетках и в мешках да пива в баклажках, и теперь им надо еще выбрать сигареты, договорившись на условном русском с кассиршей или кассиром, которые тоже владеют языком примерно так же, как большинство посещающих Лондон наших. Уже писал, что названия овощей постоянно путают, кассиры переспрашивают их друг у друга по-своему, на многие вопросы покупателей отвечают невпопад или «йа нэ знаю».
Но главное — пакеты. Их на кассе буквально швыряют — как зачастую и продукты, — оправдываясь спешкой из-за большой очереди. Когда мы с женой вместе, они все же сдерживались, а вот когда я затаривался поздно вечером один, мне частенько приходилось подбирать мандарины, картошку или яблоки по всему прилавку и даже с пола. Понимая психологическую подоплеку — «тоже мне, примерный муженек: яблочек с мандаринчиками он в десять часов понабрал, котику еды!» — водка, сигареты, презервативы и «Роллтоны» и впрямь никогда не входили в мою потребкорзинку — а у них, поди, такой дома супруг или сожитель… — я реагировал спокойно. Но главное — эти пакеты-майки, «большой» и «маленький», после того как их швырнули, нужно мгновенно разлепить склеенную-спрессованную их «горловину» руками, потому что под давлением очереди, не дожидаясь, начинают кидать продукты следующего покупателя и т. д. Разлепить их подчас весьма проблематично (несмотря на то, что уже достаточно потренировался на паутинных пакетиках для овощей и фруктов, а также несмотря на ежедневную тренировку на скорость у кассы!), нервы сдают, когда под общими взглядами нужно побыстрей расквитаться, особенно когда берешь два-три пакета, а руки уже нечаянно испачкал чем-то масленым (ну, или чаянно землей и ослизлостью из картошки и моркошки). Тут, как и вообще при походе в магазин, нужны, помимо физической выносливости и смекалки, сноровка и психологическая выдержка.
Каково же было наше удивление, когда в Тамбове, в одном из тамошних супермаркетов, мы нечаянно столкнулись с тем неизведанным, что сама кассирша разлепляет тебе пакет, сама складывает тебе все в него, а по окончании оного сама еще улыбается, благодарит и приглашает за покупками! И все это на российском государственном языке! И, оказалось, в любом супермаркете! Мало того, что большие магазины самообслуживания там как музеи: есть абсолютно все (такого разнообразия, большинства представленных товаров мы в столице в глаза не видели!), народ, малочисленными группками, тихий и скромный, ходит-любуется… Так, настоящим культурным шоком стало то, что пакетики для сбора овощей-фруктов, конфет и т. д. — внимание! — уже разлущенные и с чуть закатанными горловинами! — висят на каких-то крючочках у стендов, к примеру, с конфетами и орехами! Ну, знаете, это уж выше моего понимания!..
А тут я сто раз пытался, с оттенком педагогического абсурда, учить жену. Ты не говоришь им «спасибо» (на кассе), говорю я ей. А она: ты издеваешься? А я: я не издеваюсь: я-то говорю им «спасибо» и при этом не издеваюсь. Короче, все это только добавляет путаницы и напряженности, но я все равно, если не откровенно сильно киданули яблоки или картошку, схватив неразодранный пакет под мышку и товары в руки, тихо, почти по-японски, говорю: «Спасибо»…
Чуть не забыл: именно в этом магазине была поначалу еще и дополнительная очередь, создаваемая специально обученным сотрудником (иногда сотрудницей), который один мог осуществить такое эксклюзивнейшее, магическое даже деяние, как взвешивание продуктов. Про путаницу наклеек (я нэ вэлшэбнэк, я толкэ учус!..) уж и говорить нечего, но и действительно вместо привычных клеточек с картинками овощей и фруктов, как на детской азбуке, на данном аппарате красовались некие буквенно-цифровые коды, которые еще дополнялись некоей трехстраничной распечаткой в замусоленных файлах-мешочках. Место было предусмотрительно устроено в уголке напротив фруктов, но непременно образовывающаяся к нему очередь перекрывала и самый вход в магазин. Товарищ эксклюзивный сотрудник постоянно отсутствовал на рабочем месте, и приходилось еще более замысловато и долго кружить по залу, уже с мешками яблок, свеклы и редьки, одним глазом неустанно наблюдая, не появился ли он. Раза три Аня проделывала смертельный трюк самостоятельного взвешивания — причем корректного! — из-за чего тут же возникал «конфликт с администрацией».
Когда совсем недалеко от нашего дома появилась знакомая оранжевая отделка с буквой «Д» и вывеска «Скоро открытие!», а под ней объявление помельче «магазин начинает набор персонала (славянской внешности)», мы не сказать, что начали вздыхать с облегчением, но все же… До этого, к слову сказать, я весьма недоумевал насчет этих непременных в объявлениях о сдаче квартир и т. д. «славянской внешности» и загадочной «славянской национальности» — нескрываемо интолерантных, так сказать, категоричностей: все-таки XXI век, мегаполис, текучка — мало ли какая у кого внешность и национальность… Пресловутая «инициатива снизу» — понятно, но в конце концов, думал я, можно и на месте в частном порядке разобраться, а не афишировать аршинными буквами. На деле же более чем очевидно: еще один такой же «Дикси» мне совсем не нужен, тем более около дома.
Судить человека по делам, работника по профессионализму — все это было частично возможно в те далекие времена, когда среди всех сотрудников супермаркета было два-три таждика, а когда…
Поначалу, первых месяца четыре, магазин весьма храбрился, стараясь следовать своему раз и навсегда заявленному неполиткорректному девизу. Судя по бейджикам и прочим аудиовизуальным данным, здесь, как в спасительном ковчеге, присутствовали все разновидности подходящих под ненаучное определение арбайтеров: молдаване, татары, белорусы, украинцы и т. п. Через несколько месяцев неэффективной, судя по всему, работы и сопутствующей сему смене руководства начали просачиваться и «оглашенные», пока не заполнили собой, будто какую-то нарочно установленную квоту, ровно семьдесят процентов персонала.
Поначалу на щитках над кассами висели также листки с надписью: «Если Вы заметили, что перед Вами в очереди стоит больше четырех человек, звоните по телефону такому-то… Ваша управляющая магазином такая-то… региональный менеджер такой-то…» Но воспринималось это, конечно, как издевательство: мало того, что неизвестно, как обратиться к г-же управляющей («Здравствуйте, э… это Грищук О. Э.?..»), так в каждой очереди, в каждую из двух, реже трех, работающих касс в послеобеденное время стоит человек по сорок, без преувеличения!.. Кругом ропот, нервозность, но ни на кого конкретно не направленные, звонить, конечно, никто никуда не звонит. Все спешат, всем по барабану… Аня несколько раз возмущалась, пытаясь дозваться персонала… пару раз даже фотографировала очереди, намереваясь послать вопиющие фотки «куда надо», — но оказалось, что послать их некуда.
Справедливости ради такой эпизод могу поведать. Совсем не склонный к подобным деяниям и уж точно не верящий в подобный интерактив, я один раз не выдержал и решил провести испытание. Узрев на пачке семечек (белых, в десятый раз гнилых!), акромя телефона мифической «горячей линии», еще и емейл, я туда написал, кратко пояснив, что афлатоксины в семенах и орехах — это вообще-то не шутки, при этом названные продукты с маркой «Д» не такие уж и дешевые. Как ни странно, недели через две мне ответили, но понятно, в надлежащем ключе: «Назовите номер магазина, номер партии или, по крайней мере, в каком месяце выпущен товар». Хорошо, что хоть имя и адрес, как в ментуре, не выпытывают! Я уже упоминал, что испорченными были все семечки, которые я пытался покупать в трех их магазинах в течение месяцев пяти, и так и сяк варьируя партии… и что понимаю логику: старое сырье надо куда-то избыть, но теперь-то осень — должно быть новое сырье… Смекнув, я ограничился одним месяцем. И что бы вы думали — через неделю, вновь отважившись приобрести семечки, я купил более-менее нормальные! За две недели я взял пачки четыре хороших, а позже опять началось то же самое.
Ну, подумаешь там, постоять полчасика — по советским, к примеру, меркам очереди совсем уж небольшие… Однако же при работающих трех из восьми кассах на одной из них постоянно восседает одна из двух медленных кассирш — совсем какого-то монгольско-оторопелого вида, что делает процесс настолько долгим и мучительным… Вдосталь накланявшись Левиафану на хорошей, интересной, близкой от дома и, конечно же, высокооплачиваемой работе, каждый день ты вынужден кланяться ему, всемирному обезличенному легиону, что-то приобретая… да хоть бы и одни продукты питания… сорок минут в лабиринте, с душком гниения и преисподней, сорок минут в очереди…
Тут Москва — кругом бетон, не райский сад, не подмосковный даже огород — тут лук-то в баночке на подоконнике не вырастишь — он просто гниет и чахнет, то ли от загрязненности воздуха и почвы (я смотрел данные по нашему району — они лишь подтверждают впечатление, что дышать вообще невозможно!), то ли по мудрому расчету того же Левиафана: огурцы, помидоры, фрукты, хлеб рассчитаны таким образом, что больше трех дней нигде, даже в холодильнике или на окне, не хранятся. Любой овощ с грядки пролежит недели, укроп или петрушка не пожелтеет, как по часам, с наступлением третьих суток — в холодильнике и они прилично выглядят и даже пахнут целый месяц! А здесь даже на полках супермаркета (на рынке то же самое) непреложный закон запланированного тлена: огурцы под пластиковой обтяжкой часто в крапинах гниения, вялые, желтоватые… подтекшие помидоры (и так пластиковые), вечно полуиспорченный виноград-кишмиш… — не поспевают обновлять, да и куда спешить… иногда, повертев-повертев в руках, повздыхав, берешь и последний: в другой магазин за полкилометра через подземные переходы и толпы народа переться не хочется, да и не факт, что там теперь есть…
Однажды я отправился в «Д» купить курицу — для заболевшей Ани сварить бульончик… Так в четыре часа дня я не нашел там ничего куриного, кроме замороженных «ножек Буша», да и то примерзших к днищу ящика и в каких-то сомнительных упаковках!.. По всем окрестностям пришлось бегать — в Тамбове и области никто не верит.
Вообще мы уже в первый месяц бытия в столице поняли, что для обретения на одни сутки относительно съедобной продуктовой корзины, для приготовления вроде бы и простецких блюд, вроде того же куриного плова или супа из сырка и шампиньонов, нужно посетить, как минимум, два разных магазина-супермаркета: в одном можно взять одно, в другом другое, а то и вообще найти ввечеру какой-нибудь компонент вроде распростецкой моркошки не представляется возможным.
Мы с женой не особые поборники здорового образа жизни — вернее, утрированно здорового… вернее, нам, как и многим, из-за других жизненных тягот просто не до этого… но все равно глотать «все, что дают», тем более когда совсем непонятно, кто дает, как-то не позволяет инстинкт. Посему мы уже, как древние люди — охотники и собиратели, знаем назубок все магазины, все их особенности, все отделы и товары… Например, из всех кондитерских отделов всех магазинов берется только одна марка сушек, состав которых «мука, мак, растительное масло, соль, сахар, дрожжи», с трудом найдены два-три вида бутылочного пива (пара очень хороших на вкус и дешевых, произведенных в разных российских окраинах, — уж точно не в Подмосковье! — но в супермаркетах крайне редких) с составом «вода, солод, хмель». В «Д», надо отдать должное, почти всегда есть два эксклюзивных продукта: семга или форель свежая в вакуумных упаковках, и дешевое, но качественное (старое, но непросроченное) оливковое масло. Яблоки под вывеской «эконом», самые дешевые, обычно самые приличные — но не всегда…
Недавно я заметил, что таблички, предлагающие пожаловаться на очередь в кассе, которых месяца три уже не было и в помине, появились на прикассовых щитках с обратной стороны — поистине соломоново решение! Из той же серии, что и «Книга отзывов и предложений» — настоящий анахронизм, но зато с соблюдением «Закона о правах потребителей»! — намертво прикрученная шурупами. Кстати, тут же, в никому не нужном «Уголке потребителя», можно рассмотреть и другие творения современного актуального неокорпоративизма: ксерокопии лицензий, распечатанные, кажется, именно на ксероксе, где буквы едва проявлены, будто размыты водой, а фон, наоборот, темный; всякие мелкобуквенные брошюрки в специальных плексиглазовых карманах, привязанные на коротенькую, едва позволяющую их вынуть веревочку, продетую в дырку в углу, сплошную для обложки и страниц, — для того, чтобы что-то прочесть, держа книжечку на весу, нужно, вероятно, залезть на стол или стремянку, причем вдвоем: один будет орудовать лупой, а другой разлеплять страницы; и наконец, последний пик новаторства: в том же прозрачном кармашке для той же пресловутой книги — бывшей книги жалоб, переименованной в более позитивном, нежлобском ключе — вместо ее самой красуется лаконичный листок: «Книга отзывов и предложений находится в администрации магазина». И венчает всю «стенгазету» цветной, но подозрительно напоминающий поляроидный снимок, и что главное, одинокий женский портрет за тем же плексигласом на тех же монументальных шурупах с лапидарной подписью: «Ваш управляющий Грищук О. Э.».
А под этим всем еще, на кривом столике, весы установлены контрольные… — понятно, когда на рынке, куда ни приди, у всех и каждого они стоят криво, с подкладкой книг, дощечек и т. п. — там свои законы, но тут-то!..
И тут же, в узком до- или послекассовом пространстве, забитом банкоматами и мини-ларьками «дополнительных услуг», ведется — я не оговорился: вполне, кажется, сознательно! — непрерывная катавасия с корзинками и тележками: циркулирует, как будто специально всех пихая (безо всякого сожаления) и стараясь находиться во всех местах одновременно, грубоватый цыганского вида мужик, так что подойти к шкафчикам камеры хранения (кстати, там, если вы не знали, почитай, все ключи подходят к соседним ячейкам), собрать и переложить покупки, да и вообще войти и выйти весьма, иногда до жесткого, затруднительно. «Эта твая, что лы, тэлэжка стаит, что лы?! — убэры быстра!» — эти привратники настоль сермяжным чувством правоты и собственной значимости обладают (нам известны четыре двойника), что совсем последний язык проглотишь. Даром что за «тэлэжку», за корзинку даже предусмотрительно стараешься никогда не браться. Утверждают, что именно ручка этой тачки магазинной есть самая грязная вещь, хуже общественных сортиров, тем паче что нынче за нее хватается пол-Азии, где, как нетрудно вникнуть, уже не советская система вакцинации… Ее, в отличие от вагонов метро, никто никогда не моет… Но я не беру тачанку, конечно, не из-за этого. Какие бы ни были хваленого нового дизайна тележечки, их использовать в таком магазине — где постоянно ведутся работы, кругом нагромождены тележки и ящики, при таких завязших в барханах караванах, баранах и прочем — попросту невозможно.
Я думаю, никто из более-менее высшего менеджмента всех сетевиков попросту никогда не бывал в своих магазинах. Да и что им там делать?.. К их деловым визитам, понятное дело, готовятся. Более-менее приличные люди также не имеют удовольствия посещать «магазины для бедных». Поэтому все держится на энтузиазме и совести местного менеджмента, а над ними, бедными Грищуками О. Э., понятно, объективная необходимость — как план пятилетки в советские времена — «объемы продаж» и т. д. Хотя в спальных районах, повторяю, в таких соседских сетевиках все раскупается влет — даже вся гниль вычищается чуть ли не до последней усохшей ослизшей морковинки! Тут, если вдуматься, менеджмент может быть абсолютно любой, как и отношение к покупателям.
Нас пару раз заносила нелегкая в нормальные супермаркеты в центре, в частности, недавно в «Азбуку вкуса». Вот чудеса! Здесь, сумеете ли вы представить, все чинно, девушки в зеленых передничках и мини, что называется, встречают, улыбаются весьма славянскими улыбками… Правда, пристрелянным глазом я не смог не заметить все тех же гастеров, то и дело высовывающихся то из подсобки, то откуда-то снизу из-за прилавка!.. Наверное, одежка на нас показалась приличной и никого вообще не случилось посетителей… Но, осознав, что мы обошли все отделы, протеребив все товары (цены все же другие), а взяли в итоге лишь лаваш с брынзой, проводили нас не больно вежливо — хоть и разлепили мешок, но дав понять, что только по тяжкой обязанности, вроде и сказали «спасибо», но как-то больше мы им, а подпольные рабочие войны под конец почти неприкрыто повысунулись из своих нор.
Помимо ежедневной и рутинной, еще имеет место и «большая охота» — постоянно откладываемые, но раз в два месяца все же обязательно осуществляемые поездки в «Ашан». Как тут не ухищряйся, а каких-то товаров по-соседству купить просто нельзя. Например, фильтр для воды, приличный чай (простой зеленый — не в пакетиках и не ароматизированный — его все меньше на прилавках!), ну, или вино сухое покупать по двести пятьдесят или триста пятьдесят рублей вместо сто семьдесят-двести никакого удовольствия нет. Правда, как вы уже поняли, нет удовольствия и от вояжа в самый большой и дешевейший гипермаркет. Наверное, не зря в народе он ассоциируется не с Францией, а с ширпотребной распродажей руками все тех же наших колченогих друзей. При этом, как я понял из обрывков разговоров в маршрутке «на └Ашан“, непонятно лишь одно: то ли это они нам продают «что себе не гоже», то ли «сами для своих», а мы уже пристяжные — как есть, нам кажется, у каждого рядом с домом (у нас есть) ларечек, «гдэ кощечку обджярывают» — шаурма, пирожки и прочее, которые ежедневно раскупают не наученные уже злым опытом москвитяне и им подражающие, а чысто свои.
Вообще для «своих любимых» создана целая индустрия. На одном из московских вокзалов, мне рассказывали, не успеет мигрант сойти с поезда, его уж встречают представители специализированного сервиса: здесь можно буквально на ходу купить и оформить разрешение на работу, регистрацию, медицинскую справку, даже диплом техникума или вуза. Тут же предложат варианты, куда лучше заселиться и пойти трудиться. Легальным до нелегальных еще ой как далеко! Впрочем, понятия «легальное» ли вы лицо или «нелегальное», тут, как вы видите, в мгновенье ока меняются и мутируют, будто в глумливых устах гражданина и демона Коровьева. Как, кстати, и давным-давно устаревшее понятие «москвич», которое вкупе с двумя вышеназванными составляют контрапункты любой официальной речи. Дабы хоть и невольно не подражать беспринципной нечисти, нужно с первых слов (а даже не дел!) исключить симулякры, дать ясные, без лукавства и фарисейства, словарные определения. А то квота у них на мигрантов-работников для столичного рынка труда сто тридцать восемь тысяч! Люди, поди, смотрят по телевизору где-нибудь в провинции и умиляются. Сто тридцать восемь тысяч — это население нашего района, и сейчас здесь, наверно, еще сто тридцать восемь тысяч мигрантов. А районов, говорят, сто двадцать пять. Когда дошло до предела, пятьсот или семьсот гастарбайтеров они по всей Москве отловили и депортировали! Тут у двух «Дикси» постой на углу или у любого метро на окраине, за пару часов столько же наберешь.
Или был от нас совсем недалеко, прямо в нашем пустынном и диком, как городок из вестерна, районе книжный магазин. Конечно, книги там продавались попсовые и дорогие, конечно, теснимые канцелярией, но все же книги, настоящая редкость. В прошлом году он, как и еще две тысячи пятьсот книжных по всей стране, закрылся. А на его месте открылся магазин «Все для мигрантов и гастарбайтеров» (хотя для них и так кругом всего полно: быть гастарбайтером, как никогда, легко и почетно!). На самом деле он называется «См цен» — не совсем по-русски, то ли «смешные цены», то ли «смотри на дзен», а то и вовсе какое-то садо-мазо, но кому нужно понятно. Цены действительно смешные: здесь можно за триста-четыреста рублей отхватить абсолютно все: от кроссовок известных фирм (их ассортимент особенно поражает!) до электрического чайника, который в другом месте стоит минимум тыщи полторы. Народищу всегда не протолкнешься, хватают все подчистую, особенно все в стразах, дурацких надписях и бляхах, сапожищи всякие на каблучищах, вычурные до самой грани фантазии, косметику, даже парики. Персонал тоже соответствующий — молоденькие аккуратненькие азиаточки, но их в двух залах человек пятьдесят!..
Разделение труда, сертификация, стратификация и прочая ерунда. Вполне надежный, по-вашему, щит, но не факт, что закопченными руками с забитыми грязью ногтями более дорогие магазины и рестораны не обслуживаются. Что в устрицы «Спесиаль Жилардо» и в коктейль «Блю лагуна» не напустят слюны, что в роллы не могут что-то лишнее закатать — как с той же шаурмой, вкусной и питательной, но которую вкушают теперь лишь собратья…
И наконец «Ашан». Райское изобилие… Сейчас что щи или борщ сварить, что том ян или фо бо, большой разницы нет. Рис возьмешь, на пачке: «Страна происхождения — Мьянма» (это седьмая или восьмая графа, и в ней галочка, графы «Кубань» нету). Вот я всю жизнь мечтал рис или фасоль отварить и съесть происхождения «Мява»! Есть еще Кот-д’Ивуар. Вместо обычных — даже консервированных — помидоры черри, а их хватанешь, читаешь на коробке: «Страна происхождения — Сенегал. Производитель — Швейцария». Вот и думай… На ванночках с мясом — ни слова откуда, этикетки когда самим магазином переналепляются. Читал, что все мясо из США и Австралии — ближний свет, конечно. Самое то для русского брюха антиподов-буйволов (сокращенно АБ) пожинать!
Как-то я, стоя в очереди, обратил внимание на бесхозно валяющуюся распечатку для продавца, где были указаны какие-то отдельные товары (по-моему, с кодами, как их в случае чего забить в кассу), а в одной из граф напротив — страна производства. О Боже, тут вся таблица Менделеева! Ну, то есть карта мира… Excuse me, dániáng6, не завалялось ли у вас где-нибудь под прилавком другого глобуса?! — где вместо США с Аргентиной, Египта с Израилем и еще куда более экзотичных красуются: Россия, Беларусь, Украйна, Грузия, България, Siberia… Полки ломятся, глаза разбегаются, а толку никакого. Томаты кумато, салат айсберг, лук порей, перец пепперони, пита (бита) для кота, кошачьи консервы с томатами и с морковью и прочая мерчендайз-тавтология. Цимес нам и не нужен, а обычной русской еды неказистой: картошки, капусты, моркови или молока и мяса с наклейкой «Сделано в Костроме» или «в Тамбовской обл.» — не дождешься.
Все рассказанное, естественно, не про один «Ашан». Даже распечатку я нашел не в нем…
За три с половиной года перепробовав все, заходя в магазин, не кидаешься: «ой, помидорчики!», «ой, огурчики!» — ходишь как по свалке, кривишься даже (самочувствия вся эта фруктово-овощная бакалея не улучшает!), ищешь, выглядываешь в ней что-то вроде бы полезное, но очень маленькое…
До «рая», правда, нужно еще добраться. Обычно мы ездим в комплекс, к которому, выйдя из метро, нужно идти по большому мосту, запруженному автомобилями. Гарь, вонь и пылища от машин такая, что иной раз мы даже не стесняемся нацепить медицинские маски. При этом мы не раз слышали слово «заразные» — в наплевательской-то Москве! (Как-то прибыв в Тамбов, мы очутились будто в каком-то научно-фантастическом триллере: в этих аптечных масках там фигурировали все подчистую, весь персонал любых заведений, продавцы, кондукторы и проч., даже в уцелевшей захудалой рыгаловке нас встретили в неопрятных одноразовых намордниках!) Стоит ли уточнять, что для самозащиты дыхания нужна не такая масочка, а строительный респиратор, продающийся как раз в «Ашане». На него мы пока не решаемся… Не решаемся мы идти с покупками обратно пешком — садимся в маршрутку. Колоритен маячащий чуть не у дверей магазина подросток-зазывала, сбивчиво произносящий через каждую минуту распадающуюся на слоги чужеродного языка (как у наших вовок) скороговорку: «Метро └Авиамоторная“, платформа новая!» Для него это элементарное «Авиамоторная» как для нас «От Турсунзада доедешь через Кунибадам до Кайраккума и назад».
Если ад — это, по Сартру, другие, то мы однажды там побывали. Черт дернул податься в «Ашан» 30 декабря! Вавилонское столпотворение, но все заклинены с тачками в руках — будто копия автомобильных пробок там, наверху… плюс, естественно, смешались все языки (то есть народы) и языки — напор и гвалт со всех сторон,все орут, лезут и толкаются, потнищие и разъяренные, но ничего не понятно. Ад как место, и место совместного скопления и копошения, барахтания в смрадной грязи в каком-то запруженном зловонной гадостью котловане, где собраны все вместе люди-грешники, исключительно грешники, больные и разлагающиеся, им всем невыносимо тяжко, но друг до друга нет никакого дела… Обыденное, обиходное, обывательское даже представление, навеянное, если копнуть глубже, не только ширпотребом Голливуда, но и высокохудожественными картинами пера Данте и кисти Босха. Да оно тут, если подняться на высоту, хоть птичьего полета под перекрытиями, приобретает некую средневековую строгость… а так, конечно, полный цирк: «Возьми тележку (теперь — неомосковиты додумались — за десять рублей!7) всяк сюда входящий!»
В православии ад есть состояние нераскаявшейся души, когда человек сам отвернулся от Бога, но такое ощущение, что Бог отвернулся от него навсегда. Но здесь тоже состояние души (да и тела — кто жил в коммуналке, служил в армии, сидел в тюрьме, знает, что это такое), так что нестерпимо хочется вырваться наружу, глотнуть воздуха и света, навсегда покинуть это место. Толчея других, чужих людей, иноплеменников и сограждан, вольготных и тупых, задавленных жизнью и рекламой, которые спешат, прут напролом, лезут из кожи, вожделеют вещей, праздника, попросту хотят жрать, скупают в чудовищных размерах сомнительные яства и недешевые крепкие напитки… и даже заранее запасаются целыми упаковками туалетной бумаги, а на кассе набирают антипохмелин… Разница в том, что «Ашан», хоть и через три невыносимых часа, покинуть можно.
Глава
7. Все для вас и ваших собак
Безумно устаешь от всего этого, и хочется уйти, вырваться хоть на какую-то природу, для чего предусмотрены специальные зоны отдыха — парки, скверы и т. п. В больших и всем известных парках всегда народищу почти как в супермаркетах, плюс ехать далековато, потому мы предпочитаем свой, расположенный совсем рядом, и не сказать, что очень уж маленький.
Долгое время в нем вообще не было ничего примечательного (разве что все,
как город-призрак какой, подробно обозначено на щитах-схемах), но теперь начали
мало-помалу кое-что делать. Освещение, детские площадки, лавочки и урны, пивные
будки… Но многое и из этого отдает щитовой
виртуальностью, если не издевательством: «Лыжная трасса
Впрочем, в России, наверно, все так: начальством сделано для галочки, а народонаселению оголтелому остается только сделанное доломать. Вот ставят туалеты — я могу предсказать их судьбу. Вот тренажеры — неплохая вещь, но там русским языком обозначено: «15+», а подходят мамы-папы с пивом и чуть не с грудными детьми: «Сынулька, доча, полезай занимайся!» Вот автоматы с газировкой — нечего и предсказывать, достаточно подойти с мелочью — не работает. Вот значок wi-fi — что-то ни одного гаврика я не видел с ноутбуком на скамейке. Лавочки, слава богу, поставили, но на них одни импортные трудяги с телефонами и пивом…
Невзирая «на мелкие недочеты», мы с Аней периодически пытаемся гулять в парке, кататься по нему на великах, бегать даже… Но не тут-то было!
Не то что на железном коне, бегом-то, а то и пешком не протиснешься по узким дорожкам, обозначенным прямо на асфальте значком велосипеда в круге, — из-за носящихся туда-сюда неуправляемых детишек, дам с колясками, с выставленной вбок, словно шлагбаум, сигаретиной, заполонивших все праздношатающихся трудовых резервов и самое основное — собак с их неразлучными хозяевами на гибкой — а кажется, что жесткой! — сцепке.
Если ты не относишься к одной из названных трех-четырех категорий, то тебе нечего делать в парке, да, по сути, и на улице вообще (есть еще категории автомобилистов, пеших-вечно-спешаших-на-работу, а также бабок и алкашей), поэтому мы там бываем крайне редко, что очень сказывается на самочувствии.
У меня приземистый, отгонявший уже лет шесть по Подмосковью отечественного производства велик, а Аня купила себе тоже наш, но с большими колесами, довольно высокий. Я ее предупреждал, что тут нужна компактность… Раз пять она грохнулась с него (довольно сильно), запнувшись о… гастарбайтеров. Причем три раза не в парке, а просто на тротуаре по пути к нему! Причем об гастарбайтерш или как их назвать… Женщины востока своенравны, с ними и пешком-то подчас не разойтись. Сто раз я наблюдал подобную сцену: если идет-бредет навстречу кучка туземцев (а эти кучки, выйдите на улицу, через каждые двадцать метров!), то они на узкой тропке или на каком-нибудь мостике-настиле из-за ремонта все же уступают дорогу, чуть притормаживают — мужики все же как-то мудрее… Я жену не раз одергивал: не лезь, мол, на рожон, пусть их пройдут — даже отдергивал. А как прет, хоть и одна, тучнозадая с заплывшими глазами Шахрезада, я Аню просто держу уж за ладошку, но она тоже так и лезет!.. В итоге они грубо толкают друг друга плечом!
Полкиломера на колесах — это считанные минуты, бегом два круга по парку — тоже минут пятнадцать, но обычно моцион затягивается, выматывая так же, как передвижение по магазину. Широкие магистрали и пятачки малопроходимы из-за кишащих на них детей, буквально кидающихся в разные стороны на трехколесках, машинках и так, а также подростков, пытающихся через них разогнаться на роликах или досках… На узких же асфальтовых тропках непременным препятствием являются те же бесшабашные колченогие москвабадцы, мало на что реагирующие из-за заткнутых наушничками ушей или все той же поглощенности телефоном.
Даже навострившись на пробежку зимой поздно вечером, ты собираешь не менее десятка тычков всеразличных собачьих морд тебе в икры! Хозяин либо запоздало отдергивает питомца с помощью поводка-рулетки, либо, если любимец отпущен, вяло приговаривает: «Он не тронет» — или орет, будто бы человеку, точь-в-точь как тому же ребенку: «А ну ко мне! Ты че, не понял?!», либо вообще, ухмыляясь, издевательски пожимает плечами на расстоянии: «А я что могу сделать?!»
Если б у каждого в руках было по одному поводку с одной особью, это еще что, жить можно… Так нет же — по два, три, по пяти кобелей даже, как в ездовой упряжке! Попробуй за ними уследи, попробуй их обеги или не намотай на спицы!
При встрече на узкой тропке четвероногие мультидрузья начинают путаться между собой…
— Лёля, — орет одна хозяйка, — ко мне!
— Лёня, — орет другая, — фу!
Из-за похожести имен заварушка на дороге (у каждой, помимо Лели и Лени, еще по паре разномастных рвутся на веревках!) продолжалась минут двадцать…
Мы и так не претендуем на гонки и лихачество, и велики у нас не спортивные, но все же велосипед есть велосипед, а бег есть бег… А тут волочишься, как местный автомобилист, то и дело давя педалью тормоза по нервам, в час по чайной ложке…
Собаки в их современном изводе бывают либо огромные, как телок, подавляющие своим размером и злобным видом, либо, наоборот, мелкие, не больше крысы, рассыпающиеся по тропинке горохом… Свою теорию или рацпредложение привязать каждому по телку я не раз излагал: вот была бы действительно польза, а для парка удобрение, а не то что вокруг. А если серьезно, то непонятно, почему собак со всех окрестных домов должны выгуливать в парке отдыха, для этих нужд явно нужна какая-то отдельная площадка. Пару матерых рыжеватых крыс мы тоже видели на замусоренных подступах к парку.
Эти подступы, к слову, отделены плотным рядом молодых елей — на это мы не нарадуемся, хороший человек насадил. За елями некий пригорок со старыми яблонями, с боков — решетчатая ограда. Здесь чуть ли не в любое время года происходит массовое «обжаривание кощечки» (ну, шашлыков, конечно), с мангалами, батареями бутылок, настилами и чуть ли не с шатрами. Веселье и гвалт как в таборе ромалов. Это восточные трудяги отдыхают в приближенных к природным и родным условиях…
Но крыса — животное умное, а выведенная человеком моська — просто заводная безмозглая игрушка, причем игрушка дорогая…
Все поголовно, что гиперкобелищи, что мини-сучки разряжены в различные одежды: то в комбинезоны красочные (есть даже триколорный с надписью «Россия!»), то в курточки (бывают даже с капюшоном с оторочкой мехом!), то даже в платьица и юбочки — срам какой-то, гребостно смотреть! Вот в деревне надо рассказать, как люди изгаляются!
Пару раз у вроде бы обычных «молодых и счастливых мам» в бережно толкаемых ими впереди современных комфортабельных колясках за полупрозрачным задернутым пологом мы с удивлением — а сначала даже и страхом! — различали вместо младенца… пучеглазую обленившуюся шавку! Это уже начало шизофрении, дорогие друзья!
Есть еще мопс омерзительный, «трехглазый», напоминающий из-за этого паука, и бульдог, у которого пасть, кажется, как у кашалота какого-то: сунь туда целую курицу, она только с хрустом захлопнется. «Не тронет!» — непредупредительно отмахиваются хозяева, а меня в детстве весьма серьезно искусала собачка (сам виноват, но с тех пор боюсь), а в Бронницах на вечерней прогулке вокруг озера едва не сгрызла стая бездомных, так что я потом вынужден был, подобно Раскольникову с его топором в подкладке, подвешивать внутрь куртки небольшой молоток.
Чего не отнять, так это за считанные месяцы соорудили в парке действительно нужную вещь — площадку для развлечения шершней (тинейджеров). Она полностью отлита из бетона, и все, что на ней есть, отлито из него же: различные трехмерные фигуры, напоминающие авангардистские обелиски, или же модели в шкафу школьного кабинета геометрии. В хорошую погоду шершни здесь просто кишат, но изучают эвклидову геометрию и современное искусство они лишь весьма опосредованно: прыгают и выкрутасничают на всем этом на своих досках на колесиках и мелкоколесных великах. Особый шик — чиркнуть низкой велосипедной рамкой по вкопанному посередине площадки железному поручню — это вам не «Муму» читать! Верхушка одного косого тетраэдра, на коем выделывают на скейтах, неприлично заострена — видимо, как иллюстрация сентенции о благородности дела риска, когда нет другого.
А сбоку к сему рассаднику каскадерских талантов примыкает действительно (уже без ерничества) хорошая вещь: небольшие вольеры с такой невидалью, как кролики, козы, цесарки, куры, гуси, утки… белки — были… «Общение с домашними животными оказывает благотворное воздействие…» — гласит зеленый щит. И далее: «Таким образом как дети, так и взрослые могут стать более ответственными к сохранению природы». Пусть таджик какой-то писал или румын, зато установка правильная (кроме шуток). Под табличкой листок: такого-то числа ночью местные вандалы выворотили столбы, разодрали сетку и… разодрали белку… вернее, их штуки четыре было… Сразу понимаешь, что каждая белка должна быть установлена из бетона, на высоченном постаменте, с подписью на табличке, что ее можно уничтожить, только принеся с собой из дома кувалду.
Хотя есть примеры и совсем обратного. Переместимся на пятачок у выхода из метро — пространство, наиболее раскрывающее сущность всех (за исключением точечных частных, гламурных или культурных вкраплений) столичных пространств: рынок, вокзал и свалка. Здесь попечением сердобольных граждан (видимо, все тех же торговцев) проживает собака: большая, старая, такая вышвырнутая хозяевами полуовчарка с отдавленными задними лапами. Как только выходишь, сразу видишь ее живописное житье-бытье. Она встречает и провожает всех умными недобрыми глазами, выглядывая из-под какой-то клеенки (когда дождь или снег), а так просто возлежит, устроенная в некоем своем гнездовье, поверх этих настилов. Непонятно, как такое соседство со своим входом — больше трех лет на нашей памяти! — терпит салон «Евросеть». В лютые холода она спускается в метро и целыми днями стоит у стеклянных дверей, мешая снующим людям и иногда рыча на них.
Однажды мы тоже решили внести свою посильную лепту и подкормить несчастную собачатину. Каково же было наше удивление, когда, приблизившись к ней вплотную, мы заметили на старом таксофоне над ней прилепленный листок с полуграмотными, но категорическими предупреждениями: не кормите, мол, собаку чем попало: у нее свой корм! И вообще не стойте около нее, вы ей мешаете!
У метро, понятное дело, в любое время суток пасутся пресловутые лица кавказской национальности, далеко уже не гости. Промышляют они в основном частным извозом, который как-то не особо пользуется у москвичей популярностью, но зато выходы из подземки плотно заставлены автомашинами (пусть уже и с невнятно нарисованными или съемными шашечками), в основном еще с работающими двигателями, раскрытыми дверцами и гарцующими вокруг них спортивными и неспортивными представителями диаспоры.
Более органичная работа для кавказцев на рынке, где трудятся подчас целыми семьями: сто раз нам доводилось получать зелень, хлеб или рыбу из рук смышленого вида кареглазых подростков десяти-четырнадцати лет… Душевная органика здесь не только изустная, но и письменная: «Яблоко сушений», груша, рыба — все «сушений»; «семочки» или «семачки» (семечки) — это уже «славянское»… А наши пусть в отвисших, как мешок с картошкой, штанцах по подворотням шлендают да железом о железобетон культурно шкрябают!
Название площадки, как позже прочел я на щите с зависшими над кубическими дебрями плакатными детками, — «Ферма»! — при этом Аня спорила, что я перепутал, и оно не к той относится.
Если дальше от метро двигаться, как все и идут, что называется, дворами, то особенно живописны задворки магазина «Дикси». Как только ступаешь за угол в несветлое время суток, сразу на ум приходит анекдотическое словосочетание «в темной подворотне»: здесь этой оградочкой идиотической и парой наикривейших кленов тропка совсем прижата к хозяйственному заднику здания, так что двум встречным едва можно разминуться. Но людской поток здесь оживленнейший, иногда настолько, что в дневное время мне, поворачивающему из-за угла, несущиеся как угорелые прохожие наступают на ногу — но не на ступню, как полагается, а на голень! И плюс здесь в любое время суток стоят или сидят на оградочке и на корточках несколько необаятельного вида сибаритов, как центрально-, так и западно-азиатских, уже поддатых и возбужденных, вроде бы и не криминальных, но бросающих не особо добрые, оценивающие взгляды и проходу мешающих. От них остаются целые батареи бутылок и банок. От наших нечто посерьезнее коктейлей и пива — плоские чекушки с современным изложением русской идеи: «Пузырек. Все будет ОК»…
Раньше здесь был другой магазин, какая-то никому не нужная детская одежда. С приходом же «Д», помимо прибрежных алкашей, появился еще и длиннейший трейлер, пристроенный к заднему входу так, что люди бесстрашно шмыгают прямо под его колесами, а также произошло сужение и без того узковатого прохода за счет вытащенных из магазина тележек-этажерок, забитых смятым картонным хламом. На днях кто-то додумался и поджег всю эту кутерьму — выгорело все дотла, пепелище смотрится эффектно, но дверь у магазина железная…
Если пройти чуть дальше, то за «Биллой», между ней и вторым «Д», будет небольшой сквер. Соседство с большой трассой делает его довольно бессмысленным. Экологическая плитка (разрекламированное нововведение), когда ее зимой обрабатывают ломом гастарбайтеры, летом превращается в некое подобие Аппиевой дороги. Но особенно скверное впечатление сквер производит из-за другого: я как-то специально объехал его весь и произвел подсчеты… На двадцати девяти из тридцати трех лавочек сидели по два, три, иногда и более черноголовых иноплеменника (типа отдых от трудов, хотя было три часа дня), и только на двух — по одинокому соотечественнику, хотя оба тоже в обнимку с свежеобретенным бутыльцом пивца!
Есть недалеко еще один мини-сквер, ведущий даже к мини-озерцу или прудику, но выглядят они так, как их бросили лет двадцать назад… Мы все искали место для пикника: на карте вроде и водоем есть, и сквер… Решили зажарить рыбку в посадках у озера — как обычно, без дебильных припасов типа угля и разжижки, без мангала… Обошли все озеро, излазили все посадки — сплошная омерзительнейшая помойка — подножное дело рук ценителей хорошего пейзажа!.. Здесь же были обнаружены два летних стойбища — большое мигрантское, похожее на древнее поселение, индийскую деревушку или цыганский табор, и более скромное бомжовское, хотя и трехкомнатное с кухней. Плюс как только мы все же задымили, обложив камнями местечко меж фекалий и презервативов, подъехала патрульная машина… Понятно, что «права и обязанности» есть лишь у белых граждан — это при том, что сами мы проживаем в своей, по сути, стране почти в таких же — и на таких же! — условиях.
Вообще оказалось, что облететь весь наш район на двух колесах можно за полчаса. И здесь важна не скорость передвижения и не доступное разве только идиоту доскональное знание административных границ… Оказалось, что наш район плоский, как и Земля (хотя на карте он чуть ли не круглый, а на глобусе она шарообразная), и мы живем — не поверите — на краю и того и другого!
Я еще по-провинциальному боялся, что вот, дескать, если я буду долго гнать велосипед, то еще неизвестно, в каких краях его остановлю — недолго и заблудиться… Точно, если пытаться ехать в сторону — скажем даже: в стороны — центра, то весьма похоже на то, что земля круглая (вернее, сферическая, а по восприятию заасфальтированно-плоская), но разнообразия на ней никакого: и за горами все те же пятиэтажки, за ними те же девятиэтажки, те же дворы, мусорки, «Дикси» и «Биллы», стоматологии, салоны красоты и аптеки… Больше ничего нет вообще! Причем ехать весьма трудно и крайне неприятно: узкие тротуары, запруженные колченогими товарищами и заставленные машинами. Бордюрных скосов для велосипедистов почти нигде нет: приходится либо каскадерствовать, либо спешиваться.
Двигаться по проезжей части у нас, я думаю, отваживаются либо бывшие заядлые автомобилисты, коих не ступала нога на тротуар, либо вообще авточемпионы-спортсмены, позабывшие все земное… На перспективы развития велотранспорта, на движение оного наравне с машинами я смотрю как на перспективу полета на Марс «в один конец и обратно». По пешеходной-то части невозможно ездить: помимо вышеописанного, еще и опасаешься, как бы машиной не сбили. У тех, кто серьезные люди за рулем серьезной тачки (или, наоборот, раздолбаи за рулем раздолбанной), в головах такая турбометальность, будто они прут на танке по вот-вот капитулирующей Германии. И им еще потакают, до смешного: вот недалеко от нас перекресток, на нем зеленый свет для пешеходов горит то ли тринадцать, то ли пятнадцать секунд — пешком мы вынуждены бежать, еще быстрее, когда переходишь по диагонали… Вокруг и навстречу люди: с детскими колясками, с собаками, с палками в руках… Но главное: маньяки-машинисты на гигантских своих танках уж настоль спешат, что выкраивают лишние секунды уже из чужого времени: в итоге они замирают на середине перекрестья, раскорячившись, или все же довершают маневр (!), но типа уже медленно… Их светофор горит больше сотни секунд.
Так вот, конечным и непривычно тесным (со стороны как раз двух хороших объектов: сквера с озерцом и парка с прудиком) наш ареал обитания и город и мир вообще выглядят потому, что как раз непосредственно за ними, этими псевдооазисами природы, находится неведомая промзона, отгороженная высоченным металлическим забором. Она тянется километры, быстрее в траншеях новостроек и автотрассах кончается сам город…Таким образом, не то что на колесах разлететься, пойти-то некуда — постоянно натыкаешься на границу реальности, как на купол в фильме «Голодные игры». Район представляется маленьким и вытянутым, как Израиль на карте. На что уж Тамбов невелик и вытянут вдоль двух главных улиц, но по сравнению с этим там все равно есть где разгуляться, не чувствуешь себя затиснутым в плоский мир какой-то приграничной полосы!
Нынче, надо отдать должное, оба полувысохших водоема замостили по берегам булыжниками (вот уж поистине древнеримских размеров!), но после этого они остались так же патологически мелководны. В один вроде бы напустили воды, но она второй год «не живет», напоминая мыльный раствор. По периметру водрузили какие-то чугунные решетки-оградки, что не помешало туристам загадить воду. По берегу второго поставили уже упоминавшиеся лавочки, а подле них — тоже капитальные, кованые урны — не буду подсказывать активно тут отдыхающим гостям столицы, что весьма похожие на жаровни барбекю…
…Особенно эффектно и комично выглядело, когда я тормозил на велосипеде ногой! По Москве катать без тормозов — это номер не для повторения. Сначала одни колодки поистерлись, потом вторые — в своем районе найти веломастерскую — скорее уж Сколково построят. Плюс-минус авось. Мне, слава богу, опять просто повезло.
Два слова о своем бытии на птичьих правах. А заодно и о заявленном в начале полтергейсте, о котором я уж и позабыл.
Квартиру нам повезло снять по знакомству всего за двадцать тысяч плюс коммуналка. Сдает ее, как и полагается, бабка — маленькая такая бабушка, но въедливая, как маленькая ручная пила для обрезки веток. Мы поняли это уже по первому телефонному разговору. Разговор был поначалу просто так, поскольку квартиру она только что сдала двум девушкам, но очень заинтересовалась, получив ответ, что мы, да, и русские, и православные, и женаты не понарошку. А где работаете? Аня пыталась сказать, что делала на подмосковном ТВ передачу «Поговорим о православии», но бабка оказалась, конечно, не из тех, кто воспринимает входящий поток информации. Слово «православие» у нее употреблялось практически в каждом предложении. Даже все жильцы у нее православные: сначала жил батюшка, потом другой, семинарист-старшекурсник с семьей, потом две девушки православные (они разделили комнату с помощью шифоньера), а теперь тоже две девушки, тоже сказали: православные, но привезли одну на двоих шикарную кровать и вообще странноватые…
Через неделю она перезвонила нам сама и сообщила, что жилицы внезапно съехали. «Не знаю даже, как сказать…» — начала она. Вернувшись вечером из магазина (или из клуба — неразборчиво), уставшие (может, пьяные?) девахи обнаружили у себя рядом с шикарной постелью… лужицу прозрачной жидкости… Установить ее происхождение не удалось. Ударились в панику и стали собирать вещички…
Нам история не очень понравилась (я, честно говоря, полтергейста боюсь), но бабка подбодрила: «Ну вы же православные!..» Обещала отца Димитрия пригласить освятить. (Теперь чуть не еженедельно названивают на домашний: то отца такого-то, то такого-то — в противовес рекламной дребедени и слушать приятно!) Но полтергейстом Бог миловал, и вместо повторного освящения бабка наняла поклейщиков обоев — налепили вмиг, самые что ни на есть дешевенькие и внахлест, зато за работу двадцать пять тыщ содрали!
С мужем Аниной подруги привезли из Бирюлева их старый диван и их неновый матрас. Шифоньер, шкаф, тумбочки — все полный винтаж, на который мне, сменившему до этого семнадцать квартир, лет семнадцать назад обрыдло смотреть. Если уж не от формальдегида и нафталина задохнешься, то места и в таком аскетизме без столов, стульев и кресел, мягко говоря, не дюже много, а чужого — не тронь, не выкинь: здесь каждая побрякушка, каждая мясорубка, сломанная в середине прошлого века, на учете, как в музэе.
Вскоре я все же, несмотря на протесты жены, разрушил молотком один шкаф и одну тумбочку и выкинул обломки на помойку. Когда я расчленил на кухоньке старый холодильнище, напустив кругом фреона… и попытался тоже вытащить его обломки, меня на полпути перехватил гастарбайтер. Я корил себя, что сразу не догадался: ведь наши колченогие труженики, мы слышали, имеют в столице еще одну монополию: собирают металлолом (особенно цветмет). Все, что кто-то выкидывает, идет им, принося доход едва ли не соизмеримый с зарплатой. Потом я сам сто раз наблюдал у контейнеров и перехват, и поиск, и даже разделку и дележ. Наш колченогий, как бобер какой, постоянно тащит в свой подвал более-менее пригодную мебелишку, линолеум и т. п.
Себе я, кстати, отцепил в мусорке вполне еще сносный столик (пришлось только подбить да подвинтить), полку нашел — повесил на кухне, и даже полку для обуви деревянную… Все цветы, которые хоть как-то выживают на окнах, вблизи раскаленных батарей, — оттуда же (купленные в супермаркете чрез пару месяцев загибаются).
Имущества-то у нас фактически никакого. Компьютер — тот еще рыдван, гудящий как шармань, на коий в каждом ремонтном пункте дивятся, но дорог как память: вбухано, однако, в него уже тыщ двадцать. На свадьбу нам мои родители прислали пять тыщ, на которые мы купили телекороб неплоский, чтоб коту было где спать. Родители жены подарили пять тыщ, на которые мы взяли подержанную стиральную машинку (здесь в квартире оказалась такая же, но с половиной поломанных режимов, поэтому подарок отправили обратно в Тамбов). Одежда, книги, кот, а больше ничего и нет…
Холодильник даже купили по дешевке: совкового типа, но новый, украинский. Вот, думаем, началась и для нас новая жизнь — с холодильником!.. Но квартирка настоль маленькая (а дверь в кухню напротив изголовья), что я запретил его включать: хоть и новый, но трещит все равно. Это особый вид отягощений и извращений: хранить продукты на подоконнике и т. д. — постоянно пачкать шторку и потешать людей на улице…
Известно: даже однопещерное бетонное обиталище, если его купить и сдавать, — отличный способ вложения и хранения средств. Оно дорожает, плюс тысяч триста в год, как с куста (можно задаток внести в ипотеку — взять вторую квартиру…). А если квартир уже две или три и они двухкомнатные… С другой стороны, рядовому россиянину-москвабайтеру, решившемуся выкупить пещеру честным трудом, потребно лет двадцать «безупречной службы»: к пенсии он получает однушку-усыпальницу в Бирюлево миллионов за десять-двенадцать. Наверняка не столь уж напрасно судачат, что домик на Лазурном берегу столько же стоит, как эта однушка вонючая. А домик, свидетельствуют тоже, вполне себе нормальный — не серобетонная коробка для медленных самоубийств — с удобствами, с прозрачными стенами, за которыми море…
Но мне и это все равно: даже если бы золотобетонные московские халупы стоили четыреста тысяч рублей или даже двести (не один метр, а целиком!), для меня это суммы такого же порядка, как четыре или два миллиона, разницы никакой.
Какие-то права, если кто не в курсе, начинаются в стольном граде если не с магического слова «прописка», то с вполне якобы служебного: «регистрация». В 2004 году я пытался жить и работать в Москве, в итоге я заплатил штрафов больше своей зарплаты (не преувеличиваю — по пятьсот рублей за раз). Тогда, если верно помню, срок проживания россиян без регистрации был 3 (три!) дня! Теперь, говорят, этот срок продлили аж до трех месяцев — при постоянном наличии удостоверяющего документа, например ж-д билета. Недавно по ТВ объявили о принятии (или о намерении принять — их с их «чтениями», «поправками» и «отправлен на доработку» понять не легче тритона Ньютона!) новой версии сего крепостнического закона, по которому россиянам в собственной столице должно стать еще в десятки раз трудней и хуже, чем гастарбайтерам (!). Хотя куда уж…
«Говорят» я пишу потому, что никто из знакомых не смог мне объяснить, где и как можно оформить официальную (легальную) регистрацию, каковы нюансы законодательства на этот счет. Все (в том числе и те самые менты) только смеются-заливаются и приговаривают: «Набери в инете └регистрация“, закажи, отвали полторы тыщи и спи спокойно!» На сайтах всяких ФМС (непонятно, поддельных или нет) примерно в тех же выражениях предлагается примерно то же самое, разве что цены чуть-чуть пониже. Впрочем, я доподлинно не разбирался в вопросе, и вот почему…
Квартиру (купленную по дешевке с прицелом получить при сносе за нее нормальную) сдает нам наша бабка, но принадлежит она не ей, а ее двоюродной сестре, тоже бабке, даже старше ее самой, которую мы видели один раз в жизни, когда наша православная бабка захворала. Это фактически, а юридически жилье принадлежит дочке или внучке второй бабки, которая живет где-то в Германии… Запутанные семейные отношения (между прочим, не нашего ума дело), плюс у них еще фамилии разные… Плюс, естественно, никак письменно наше проживание не оформляется. (С ренты пол-Москвы живет, но прижучить их, я думаю, не удастся — давайте лучше драть с сограждан приезжих!) Чтобы сделать регистрацию, это я слышал, нужно пойти «в заведение» с владельцем жилплощади — понятно, что даже если бы дочка с внучкой и жучкой проживали на другом конце столицы (как бабка), они при таком раскладе никуда бы не пошли. Они вообще едва ли знают о нашем существовании и знать не особенно желают. Если приспичит, могут вытряхнуть вон хоть завтра. Если, не дай бог, попадешь в поле зрения полиции, ты тоже кругом нарушитель границы, опустошитель бюджета и шпион за москвичами досточтимыми.
Ты находишься на нелегальном положении покруче Ленина с его вагоном и шалашом. Ты никто, и звать тебя никак. На работу тебя еще могут взять, но никакого соцпакета там уж точно не предусмотрено, что и куда отчисляется — не твое дело (у жены вообще нет ИНН), обычно зарплата в тридцатник или сорокет проходит по ведомости как тыщ двенадцать, плюс, несмотря на все категоричные законы, по-прежнему в моде задержки. Допустим, заболел — болей себе на здоровье! Только не работай: рабочих рук полно. По новому какому-то закону с любым полисом можно в любую больницу обратиться! — сто раз отчитались по ТВ, и все порадовались. Дальше порога регистратуры тебя и не пустят. Лежи хоть на дороге подыхай — так и до́лжно! С сердцем плохо, спазмы, температура сорок — отлично! По новому закону о «скорой помощи» москвичей-то, бабок всяких дотошных, перестанут баловать. И у меня полис есть, но оформлен на безработного, в деревне такой-то, и просрочен (за день-другой его не выпишешь, это далеко и долго: выправлять нужно лично). Иди в аптеку — там в любом вопросе подскажут. Были бы еще деньги: но их или в обрез, или вообще нет, так что не зря смышленые ученые борзо констатируют: в мегаполисе люди умудряются не болеть вообще!
Аня раза четыре падала в обморок в метро. Один раз я ее поймал и вытащил из вагона… На работе только отшучивались про беременность, и я ничего не мог сделать… Ей еще повезло — кто-то поддержал, а знакомая у нее (тоже не вступающая в материнство) все лицо себе расквасила. С зубной болью и сколом зуба я захаживал — это какие-то деньги еще были! — в понатыканные чуть не в каждом доме частные клиники, где, как, к слову, и в многочисленных парикмахерских, сменив метлу на ножницы и бормашину, сплошь отоваривают услугами наши друзья… Здесь вам могут что угодно сбацать — век будешь помнить! Недаром первый признак таких моноклиник — отсутствие компьютера (роскошь какая!) — все с тщательностью первоклассницы вписывается секретуткой в замусоленную тетрадку. В последний раз мне повезло с врачом (кроме шуток), но и при квалифицированном (на мой взгляд) кавказце от боли я корчился в кресле (а потом еще дома лез на стенку!), а он, насверливая, серьезно сквозь очки успокаивал: «Будэт» (в смысле «будет больно», а не «хорош тебе») — анестезией стали только рези смеха в животе и мышцах. А вообще не до смеха, когда при боли еще и раздумываешь: настоящий врач или ряженый, чем он меня накачал, содрав восемь тыщ. Мне на сей раз повезло.
«Социальные гарантии», «медицинское обслуживание», «с заботой о…» — какая-то галиматья из телеящика. Бабки (москвички опять же с пропиской) хоть соцкартой москвича козыряют — я б тоже не попозорился пятнадцать рублей скидку в «Дикси» раз в месяц получить!
Были как раз как-то на ВДНХ, и я решил поддаться разрекламированной по ТВ
и в Интернете акции — бесплатно проверить все чаще щемящее от стресса сердце на
новейшем приборе. Аня меня отговаривала, но я попер уже из принципа — даже
когда увидел, что там очередь и что все равно нужно платить. После дурацкой, но
недолгой процедуры у меня в руках оказалась заветная распечатка, напоминающая
политическую карту мира. Буквально на бегу пояснили что-то про клапаны и для
более подробного собеседования направили в специальное окошко, оклеенное вокруг
рекламой БАДов. Отстояв очередь и здесь, я был удостоен рекомендации
не есть фастфуд (при этом пальцем было тыкнуто в желтую Австралию и фиолетовую
Океанию: «Вот холестэрин, вот холестирол…»), на что мы
с Аней выпалили: «Окститесь!» (не едим ведь), а я еще прибавил, что
холестерин и холестерол — одно и то же. Уже на улице мы прочли титул на
бумажке: «Чермашина Лидия Ивановна,
Когда я начал искать работу, мне пришлось отвалить две тыщи за «нормальную» регистрацию (где-то на краю края границы Химок) и еще носиться по всему метро за деловым таким курьером.
А уж насколь все деловые кругом…
Понятие «знакомство» незаметно кануло в Лету. Даже на лету не хотят знакомиться и судачить: в фейсбуке или твиттере от такого человекопаука можно больше добиться, чем в расфокусе его офлайна. Если ты, допустим, приходишь к врачу (не в клинику «Будэт»!), то он, принимая тебя, не представляется — даже не встает, даже не здоровается, даже не смотрит. Это вам не девятнадцатого столетия, понимаешь, раскланивания — медицина далеко шагнула… Что бы у тебя ни болело, что бы ты ни говорил (ну, это еще, наверное, все легкие недомогания), он только отписку пишет… Писатель как бы (в Москве все говорят как бы: везде вставляют, намекая на условность и текучесть происходящего — даже я было набрался!).
Я-то могу разобрать его каракули: «Вот они, условия, вот она, среда!.. А впрочем, для здоровия…»
Какое может быть здоровье, какое настроение… Какое общение, какая общность, какая соборность!..Более разъединенного общества я не видел, его и представить трудно. Любые «Мы», «1984» и «Hey, teacher!» кажутся куда симпатичнее. Ни друзей, ни родственников, ни коллег, ни знакомых, ни соседей, ни… Более-менее настоящие общие ценности давно утрачены и разрушены. Кружков по интересам нет, в секцию бесплатно не запишешься, в лечебницу не придешь; в церковь тоже не каждый встречный может заскочить и сразу прижиться: даже если не обращать внимания на реплики полуполоумных бабок («Дочк, ты хоть крест-то положи!..»), какое-то отторжение есть — и в людях, и в себе… нужны серьезные, непривычные, не согласуемые с остальным строем бытия усилия… Осталось вроде бы лишь ощущение Родины и языка… Но и их теперь почитай что нет… о чем и пишем, не врачуя… И главное, без чего не проживешь, — работа.
Хотя — что такое работа?.. Встретишь случайно человека, с которым лет шесть за соседним столом отсидел — дай бог, чтоб поздоровался. И почему ж не проживешь? — живут ведь…
Вечный зов вовканья, иногда прямо срывающимся вокалом, с шатаниями у березы в стиле классического Петросяна минут по пятнадцать (!), с выказыванием даже бутылок и баклажек, собеседования в подъезде и торжественный выход оттуда двух пьянищих сцепившихся-обнявшихся корифеев — все это участилось в последнее время до нехорошего. Без всякого преувеличения, это уже десять-двенадцать раз в день, если не больше. В каждом отдаленном русском выкрике на игровой или детской площадке, в каждом собачонкином тявке уже чудится: «Вовк!»
А иногда и не чудится… Вот вполне въяве идет мимо какой-то мужик — молодой и приличный, быстро скачет, на плече кожаная сумка, в руках рожок мороженого — и вдруг запнулся на том самом месте и непривычно приличным голоском произнес: «Володь, Вовк!..», а через пару секунд: «Я щас схожу (неразборчиво), а после к тебе заскочу». Ей-богу! Это уже как галлюцинация какая-то.
Не менее выразительно, когда сам Вовка орет свое «Дура!» под аккомпанемент восторженного «А-а-а!» из загса. Что называется, работаем на контрастах!..
МГДОУУКАН — аббревиатуру такую под Вовкиным окном присобачить, за которой пусть скрывается, как и везде, нечто вполне полит-идиотичное: Московский городской дом общения увлекающихся употреблением крепких алкогольных напитков. МГДОУУКАН ВОВК — В Окно Вовке Крикни! — вполне приличная табличка.
В три часа ночи в дверь подъезда начал кто-то ломиться — с разбегу бить кулаками и пинками, что-то выкрикивая. Выглянув в кухонное оконце, я увидел, что это, оказывается, женщина — молодая, растрепанная, атакующая дверь, как берсеркер. Выждав несколько минут (может, сама уберется), я стал в темноте искать одежку… За это время кто-то вышел из подъезда, то ли специально, то ли случайно (тут и в три ночи не всегда хождение прекращается), и впустил несчастную (или счастливицу — вроде бы не похожа на недавнюю молодую Вовкину гостью); показалось, что она стремительно взлетела до второго этажа и в полминуты там исчезла, как бабочка в костре сгорела.
И наконец, однажды я опять захватил передвижение Вовки по подъезду, причем вновь по первому нашему этажу. Он прошел, коныгая и трясясь, буквально на расстоянии сантиметров двадцати от меня-наблюдателя, из-за чего, впрочем, как и из-за замутненности и, кажется, неправильной врезки глазка, я рассмотрел его плохо — но Вовка, кто ж такой может быть тут еще!.. Однако прополз он как-то быстро и не к квартире патриарха семейства, воспитавшего чемпионку, а ко второй квартире, через стенку с нашей. И позвонил. Ему без приветствия открыли, и он зашел. Дверь закрыли, и тишина… То ли это не Вовка, то ли Вовка повсюду!..
Немного нас приободрило, когда к исконному Вовке, локализованному все же на втором этаже, в очередной раз явилась вся честная компания (три прилежных вовки-адепта), и их оттуда распекли самым что ни на есть классическим женским вокалом, принадлежащим немолодой и, скорее всего, нехуденькой даме, всячески приличной, что и не подумаешь, но в данном контексте несусветно взвизгивающим, — я с этим сталкивался, например, в лице директрисы музея Есенина, когда там пытался работать. Вот те на! И после эти неизвестно откуда взявшиеся вопли стали, хоть и нерегулярно, повторяться. То ли мы раньше слушали плохо… Хотя визжит она так, соперничая-контрастируя с рыком вовок, что тут хоть по двое беруш в уши вбей! Причем самого Вовку никто не трогает, а все самое ударное достается Игорю. Причем он ей тоже крайне нецензурным рыком отвечает. На что однажды, в паузе затихшего подъездного эха, послышалось (в смысле показалось) еле различимое самововкино: «Бабу мою не обижай». Где эта подруга дней суровых была полтора года, непонятно. Или, быть может, терпела?.. На самом деле все это не так смешно…
Кукования эти: «Ду-ра!» (нечто среднее между кукованием и кукареканьем — то с методичностью, то с экспрессией) — продолжаются порой чуть не по целому дню и по полночи! Я не гиперболизирую. Вот как человека можно задеть! Чистейшей воды (вернее, темной) достоевщина. Причем бедному Вовке никто не отвечает, никого нет… или как бы нет… Дурдом настоящий.
Но самое главное для нас открытие прозвучало из уст именно вновь возникшей из ниоткуда супружницы: «Черт старый, — костерила она Игоря, — ходишь тут, побираешься, как пьянь подзаборная, а сам свою квартиру черножопым сдал!»
Пазл сложился. Как будто — написал бы тот же ФМ — как будто и ожидалась именно в этом роде разгадка. В воображеньи так и возникла живейшая, какая-то хрестоматийно-классическая, как в Третьяковке или в школьном учебнике, картина…
________________
1. Чурило (диал.) — часть морды или лица, где расположены рот и нос, рыло, длинная морда животного.
2. Недавно нам сообщили, что кота этого, давно отощавшего и присмиревшего, застрелил сосед, за то, что он якобы повадился, залезая в куриные гнезда, пить яйца (как вы себе это представляете).
3. Помню, как я недоумевал, когда, выстояв всегдашнюю очередь на почте или в банке, сразу встречался из окошка самым невежливым обращением, но как только я подавал туда документ и его раскрывали, тут же появлялись улыбки и вежливость!
4. Скотный — беременный о кошке, овце и некоторых других животных. Когда прошли положенные три месяца, стало понятно, что «кот» не «окотится», что для обычной кошки, конечно, нонсенс. [Похотливой несчастной кошечкой скептический основательнейший Кошман становится только дня на два раз в два месяца: начинает кататься, от чего применяются капли. Как только кот откатал программу, он напускает на себя еще более независимый вид.] (Строки в квадратных скобках зачеркнуты котом.)
5. Англ. sausage – колбаса, сосиска.
6. «Тетушка», «мамаша» — вежливое обращение китайцев к старшей по возрасту женщине.
7. Монетку, если тележку поставить на место, можно вынуть обратно, но, во-первых, не все об этом знают (в том, магазине, где мы были, не висит схема), а во-вторых, те, кто катит ее с покупками к машине, не возвращаются.