Приглашение к путешествию
Опубликовано в журнале Нева, номер 2, 2015
Алла
Анатольевна Новикова-Строганова —
доктор филологических наук, профессор. Живет в Орле.
Творческая биография Николая Семеновича Лескова (1831–1895) — выдающегося классика отечественной литературы — неразрывно связана с его «малой родиной». Орел — город детства и юности писателя — стал местом действия множества его произведений и таким образом прославился благодаря Лескову во всем цивилизованном читающем мире. Не без гордости автор «Соборян», «Очарованного странника», «Левши» и других шедевров русской словесности говорил о себе: «В литературе меня считают орловцем».
На всем протяжении тридцатипятилетнего литературного пути орловские впечатления питали творческое воображение писателя, были живым источником его сюжетов и художественных образов. Множество своих героев Лесков, «пронзивший», по слову М. Горького, «всю Русь», «расселил» именно на орловской земле, считая свою малую родину «микрокосмом всей земской России».
Есть и еще одна немаловажная причина лесковской приверженности к «орловским сюжетам». Сам автор приоткрыл читателям двери в свою «творческую лабораторию»: «Я выдумываю тяжело и трудно, и поэтому я всегда нуждался в живых лицах, которые могли меня заинтересовать своим духовным содержанием. Они мною овладевали, и я старался воплотить их в рассказах, в основу которых тоже весьма часто клал действительное событие. Так почти написано все…»
В то же время одно из главных качеств самобытной манеры писателя заключается в том, что внешняя достоверность наполняется глубоким внутренним содержанием: чем «документальнее» выглядит рассказ, тем сильнее его духовно-нравственное, идейно-эстетическое воздействие.«Самобытнейший писатель русский», сумевший постичь то, что зовется «душою народа», прежде всего дорог нам тем, что в центре внимания его творчества всегда человек — со своими радостями и горестями, открытиями и ошибками, вечным поиском истины.
По названиям улиц, площадей, церквей, рек, дорог Орла, именам героев, связанных с событиями прошлого, с историей города, можно составить настоящую карту маршрута по местам произведений Лескова и совершить воображаемое путешествие: посетить дома, в которых жил и бывал писатель; побродить по улицам и дорогам, где он ходил; полюбоваться живописными видами, привлекшими его внимание, прикоснуться к живым источникам его сюжетов и образов.
Итак, путешествие начинается. Мы в родном городе Лескова. Орел был основан у слияния рек Оки и Орлик еще в XVI столетии Иваном Грозным в самом сердце России как крепость, которая должна была защищать подступы к Москве. Бесспорно, интересна история этого города, но предмет нашего особого внимания — литературное прошлое Орла.
Страстный патриот родных мест, Лесков нисколько не преувеличивал, когда говорил, что Орел «вспоил на своих мелких водах столько русских литераторов, сколько не поставил их на пользу родины никакой другой русский город». И в самом деле — именно с Орлом связаны биографии и творческие судьбы многих русских писателей, без которых невозможно представить себе полную картину развития всей отечественной и мировой культуры. Это сам Н. С. Лесков, о котором мы ведем сегодня рассказ; И. С. Тургенев, Ф. И. Тютчев, А. А. Фет, братья Жемчужниковы, придумавшие вместе с А. К. Толстым образ Козьмы Пруткова; собиратель фольклора П. И. Якушкин, историк Т. Н. Грановский, Марко Вовчок (М. А. Вилинская), ставшая классиком украинской литературы; критик Д. И. Писарев, поэт А. Н. Апухтин, И. А. Бунин — первый из русских писателей, удостоенных Нобелевской премии, — за роман «Жизнь Арсеньева», созданный по «орловским» воспоминаниям; Л. Н. Андреев, Б. К. Зайцев, М. М. Пришвин, И. А. Новиков…
Мы у памятника Н. С. Лескову. Установленный в 1981 году на родине писателя, когда отмечалось стопятидесятилетие со дня его рождения, памятник вот уже более тридцати лет не перестает восхищать орловцев и гостей города. Авторы — московские скульпторы Ю. Г. Орехов и Ю. Ю. Орехов, архитекторы В. А. Петербуржцев и А. В. Степанов — создали целый ансамбль.
В центре — четырехметровая фигура писателя, отлитая в бронзе, установлена на постаменте из полированного серого гранита. «Умный, темпераментный, с колючими черными глазами, с душою сложной и причудливой, полной бунтующих страстей», — таким виделся Лесков современникам, таким изобразили его и создатели памятника. Писатель всматривается вдаль и как бы мысленно произносит: «Я смело, может быть, даже дерзко думаю, что знаю русского человека в самую его глубь и не ставлю себе этого ни в какую заслугу».
А вокруг, поднятые на колоннах на высоту человеческого роста, оживают герои лесковских произведений.
Вот показывает свое мастерство «тупейный художник» (герой одноименного рассказа), говоря современным языком: гример, парикмахер. Аркадий приче-сывает перед спектаклем Любу — актрису орловского крепостного театра графа Каменского. Любовь «тупейного художника» к крепостной актрисе заканчивается трагически: не избежал Аркадий пыток в графском застенке, а Люба — насилия графа.
Не принесла любовь счастья и другой известной лесковской героине. Рядом с фигурками крепостных страдальцев Аркадия и Любы видим Катерину Измайлову — «Леди Макбет Мценского уезда». В ней писатель угадал характер шекспиров-ского масштаба. Опустив глаза и прикусив губы, окаменев, стоит мценская «леди Макбет» в арестантском халате у позорного столба перед отправкой на каторгу. Четыре убийства совершила купеческая жена ради своей безоглядной, безбожной страсти к молодому приказчику. Самоубийство подводит итог невиданной трагедии, разыгравшейся в жизни мценской купчихи «леди Макбет».
А вот вьется в огненном танце цыганка Грушенька — героиня повести «Очарованный странник». Памятник выполнен из бронзы, но так изящно и тонко, что кажется, если дунет посильнее ветер, складки и кружева Грушенькиного платья вот-вот разлетятся. Опершись на гитару, восторженно смотрит на танцующую цыганку «типический русский богатырь» Иван Северьянович Флягин — воплощение богатырских духовно-нравственных и физических сил нашего народа. Одно из «очарований» этого странника земли русской — способность восхититься красотой и талантом: «Что Груша раз ни споет, то я ей за то лебедя, и уж не считаю, сколько их выпустил… И многое она пела, песня от песни могучее… Ох, тоже плясунья была! Я видал, как пляшут актерки в театрах, да что все это, тьфу… Эта же краля как пошла, так, как фараон плывет — не колыхнется ‹…› а станет, повыгнется, плечом ведет и бровь с носком ножки на одну линию строит… Картина! Просто от -этого видения на ее танец все словно свой ум потеряли: рвутся к ней без ума, без памяти…»
Рядом «колдует» над наковальней с молоточком в левой руке безымянный тульский оружейник «косой левша, на щеке пятно родимое, а на висках волосья при ученьи выдраны». Мы замечаем миниатюрные тисочки — рабочий инструмент левши, самовар — символ города Тулы. А сам герой показан как раз в тот момент, когда сумел подковать удивительную заводную блоху из «аглицкой вороненой стали, сработанной в Лондоне». Колонна, на которую поднят левша, единственная в ансамблевой композиции памятника имеет красивую кружевную резьбу. Это и понятно: лесковский левша — олицетворение талантливости русского народа, на нем «почивала надежда нации».
В лесковском «Сказе о тульском косом левше и о стальной блохе» тульские умельцы прежде, чем совершить чудо своей «безотдышной работы», должны были заручиться Божьим благословением, и им покровительствовала святыня орловской земли: «Они шли вовсе не в Киев, а к Мценску, к уездному городу Орловской губернии, в котором стоит древняя └камнесеченная“ икона св. Николая, приплывшая сюда в самые древние времена на большом каменном же кресте по реке Зуше. Икона эта вида └грозного и престрашного“ — святитель Мир-Ликийских изображен на ней └в рост“, весь одеян сребропозлащенной одеждой, а лицом темен, и на одной руке держит храм, а в другой меч — └военное одоление“. Вот в этом └одолении“ и заключался и смысл вещий: св. Николай вообще покровитель торгового и военного дела, а └мценский Никола“ в особенности, и ему-то туляки и пошли поклониться. Отслужили они молебен у самой иконы, потом у каменного креста и, наконец, возвратились домой └нощию“ и, ничего никому не рассказывая, принялись за дело в ужасном секрете. Сошлись они все трое в один домик к левше, двери заперли, ставни в окнах закрыли, перед Николиным образом лампадку затеплили и начали работать».
Безымянного левшу смело можно причислить к «иконостасу святых и праведных» земли русской. Даже умирая, безвестный герой, забытый и отвергнутый родиной, не перестает беспокоиться о ее судьбе и славе: «Скажите государю, что у англичан ружья кирпичом не чистят: пусть чтобы и у нас не чистили, а то, храни Бог войны, они стрелять не годятся».
Лесков был глубоко убежден в том, что «без трех праведных несть граду стояния», то есть ни один русский город не может существовать, не выстоит, если в нем не будет хотя бы трех праведников. «И пошел я искать праведных…» — такова была творческая установкаписателя. Эти поиски увенчались успехом: праведников отыскал Лесков в самых разных социальных кругах и сословиях русской нации, в том числе и в среде духовенства.
Три праведника, три героя романа-хроники «Соборяне», три бронзовые фигуры, в основании которых уже не одна (как у других скульптурных групп вокруг фигуры Лескова), а три колонны — три столба, вернее — «три столпа», без которых «несть граду стояния».
В письме к И. С. Аксакову писатель мечтал: «……если бы, в недрах самой церкви нашей… появился проповедник с живым словом укора и обличения, который бы объехал села и деревни; нет сомнения, действие его слова было бы громадно… к исправлению общественных нравов. Разумеется, такому проповеднику нельзя явиться, — его бы забрали в полицию…»
Именно таких вдохновенных пророков-проповедников изобразил Лесков в «Соборянах». Перед нами образы «многострадальных духовенных»: протопоп Савелий Туберозов «высок ростом и тучен ‹…› он сохранил весь пыл сердца и всю энергию молодости. Голова его отлично красива: ее даже позволительно считать образцом мужественной красоты. Волосы Туберозова густы, как грива матерого льва, и белы, как кудри Фидиева Зевса. ‹…› Глаза у него коричневые, большие, смелые и ясные. ‹…› В эти глаза глядела прямая и честная душа протопопа Савелия, которую он, в своем христианском уповании, верил быти бессмертною». Захария Бенефактов — «второй иерей Старгородского собора» — «воплощенная кротость и смирение. ‹...› сам он весь точно сплетен из соломки. ‹…› но и он ‹…› привык держаться бодро и при всех посещающих его недугах и немощах сохранил и живую душу, и телесную подвижность». Наконец, «третий и последний представитель старгородского соборного духовенства» дьякон Ахилла Десницын: «Роста Ахилла огромного, силы страшной, в манерах угловат и резок, но при всем этом весьма приятен». Эти герои исполнены внутренней духовной силы и правоты. Пророчески возвышаются их фигуры на фоне храма Михаила Архангела, венчают композицию уникального памятника Лескову.
Место, где возведен памятник, выбрано не случайно. Эта часть города непосредственно связана с жизнью и творчеством Лескова. Будущий писатель жил неподалеку — в доме мещан Хлебниковых.
Будучи в юности служащим Орловской уголовной палаты (здесь-то и отыскал он источник для своей знаменитой повести «Леди Макбет Мценского уезда», которую опубликовал Ф. М. Достоевский в издаваемом вместе с его братом Михаилом журнале «Эпоха»), ходил Лесков ежедневно на службу в присутственные места по этим улицам — Карачевской и Болховской, по мосту через речку Орлик мимо церкви Михаила Архангела. Возведенный в самом начале XIX столетия, в 1801 году, этот храм упоминается в лесковских повестях «Несмертельный Голован», «Юдоль», очерке «Дворянский бунт в Добрынском приходе».
Вблизи памятника Лескову — здание бывшей мужской гимназии. «Меня отвезли в орловскую гимназию, — вспоминал писатель в └Автобиографической заметке“. — Я был помещен на квартире у некой Аксиньи Матвеевны, которой за весь мой пансион платили 15 руб. ассигнациями (4 руб. 30 коп.) в месяц. За что я имел комнату с двумя окнами на Оку, обед, ужин, чай и прислугу ‹…› Кто нас учил и как нас учили — об этом смешно и вспомнить…»
Будущего писателя отталкивали казенная система преподавания, грубость и бездушие учителей. Жуткие нравы и быт орловской мужской гимназии, которая в годы учебы в ней Лескова (1841–1846) «велась из рук вон плохо», можно представить из его рассказов, повестей и очерков: «Автобиографическая заметка», «Как я учился праздновать», «Заметка о зданиях», «О трусости», «Смех и горе», «Умершее сословие», «Товарищеские воспоминания о П. И. Якушкине».
«В орловской гимназии, где я учился, — вспоминал Лесков, — классные комнаты были до того тесны ‹…›, духота была страшная, и мы сидели решительно один на другом». Вот одна только показательная иллюстрация «методов обучения» и личности «педагога», «обучавшего» Лескова-гимназиста: «В числе наших учителей был Василий> Александрович>Функендорф, который часто приходил в пьяном бешенстве и то засыпал, склоня голову на стол, то вскакивал с линейкой в руках и бегал по классу, колотя нас кого попало и по какому попало месту. Одному ученику, кажется, Яковлеву, он ребром линейки отсек ухо, как рабу некоему Малху, и это никого не удивляло и не возмущало».
Неудивительно, что Лесков оставил гимназию, так и не закончив курса.
Панорама правобережной Окской части Орла, до сих пор сохраненная, с топо-графической точностью воспроизводилась писателем во многих его творениях. Например, женский монастырь, описанный в романе «Некуда»: «тарантас ‹…› через полверсты от Курской заставы остановился у девичьего монастыря. Монастырь стоял за городом на совершенно ровном, как скатерть, зеленом выгоне. Он был обнесен со всех сторон красною кирпичною стеною, на которой по углам были выстроены четыре такие же красные кирпичные башенки». Привлекательный образ игуменьи и настоятельницы монастыря матушки Агнии создал Лесков в «Некуда»: «Смелая душа, гордая своею силою и своим прошлым страданием ‹…› Мать Агнию все уважают за ее ум и за ее безупречное поведение по монастырской программе. У нее бывает почти весь город, и она каждого встречает без всякого лицезрения, с тем же спокойным достоинством».
А вот Никитская (Ахтырская) церковь ХVIII века — кафедральный собор — отмечена служением здесь «суровых владык, между коими, по особенному своему жестокосердию, известны Никодим и опять-таки тот же Смарагд Крижановский» (архиерей Орловской епархии в 1845–1852 годах. — А. Н.-С.). Лесков вспоминал: «Когда в Орле в дни моего детства расписывали церковь Никития, я ходил туда любоваться искусством местных художников, то один из таковых, высоко разумея о своем даровании, которое будто бы позволяло ему └одним почерком написать двенадцать апостолов“, говорил, что будто ему раз один церковный староста дал десять целковых на шабашку, чтобы он поставил в аду на цепь к Иуде Смарагда, и что он будто бы это отлично исполнил. └Сходства, — говорит, — лишнего не вышло, а притом все, однако, понимали, что это наш Тигр Ефратович“».
Неподражаемые страницы цикла очерков «Мелочи архиерейской жизни» во многом написаны на орловском материале. Рассказывая о распре, которая возникла между орловским губернатором князем Трубецким и властным архиереем Смарагдом, Лесков вспоминал, как информировал горожан об этой вражде местный остроумец майор Шульц: «На окне домика в один прекрасный день совершенно для всех неожиданно появились два чучела: одно было красный петух в игрушечной каске с золочеными игрушечными шпорами и бакенбардами, а другое — маленький козел с бородою. Козел и петух стояли друг против друга в боевой позиции, которая от времени до времени изменялась. Смотря по тому, как стояли дела князя с архиереем, так и устраивалась группа. То петух клевал и бил козла, то козел давил копытами петуха».
Дом весельчака-майора располагался недалеко от Ильинской площади — извест-ной среди орловцев как «Ильинка». Она была местом, где возвещались указы и производились публичные наказания преступников. Здесь в 1809 году были наказаны и клеймены крепостные графа Каменского, убившие своего жестокого господина. Здесь же перед отправкой на каторгу была сечена плетьми купчиха — прототип главной героини повести «Леди Макбет Мценского уезда».
Протестуя против телесных наказаний, в статье «Оживленная память (государственное учение Филарета, митрополита Московского)» Лесков писал о бесчеловечных расправах над людьми на орловской Ильинке: «Убийце известного изверга графа М. Фед. Каменского дали в Орле сто один кнут, а заподозренных в поджоге этого города били шпицрутенами по 6000 ударов. Конечно, их били мертвых».
Со временем Ильинка стала средоточием торговли. Зерно являлось основным предметом торговой деятельности орловского купечества. В городе и на пристани на берегу Оки было более двухсотпятидесяти ссыпных хлебных амбаров. Орловский хлеб поставлялся в Москву и Петербург, в Ригу и другие города. Купцы-ссыпщики» были зажиточными людьми. До сих пор в Орле сохранился пре-восходный каменный дом купцов Серебренниковых, выразительный образ которых представил Лесков в повести «Несмертельный Голован»: «Купцы С. считались, по своему значению, первыми ссыпщиками, и важность их простиралась до того, что дому их вместо фамилии была дана возвышающая кличка. Дом был, разумеется, строго благочестивый, где утром молились, целый день теснили и обирали людей, а потом вечером опять молились. А ночью псы цепями по канатам гремят, и во всех окнах — └лампад сиянье“, громкий храп и чьи-нибудь жгучие слезы.
Правил домом, по-нынешнему сказали бы, └основатель фирмы“, — а тогда просто говорили └сам“. Был это мякенький старичок, которого, однако, все как огня боялись ‹…› Тип известный и знакомый, тип торгового патриарха». Этот «тип торгового патриарха» воссоздан писателем и в драме «Расточитель», и в романе «Некуда», и в трилогии «Отборное зерно».
Имел «и свои ссыпные амбары, и барки» сын купца и продолжатель семейного дела «молодчик Мишенька» в святочном рассказе «Грабеж». «Я орловский старожил, — повествует герой. — Весь наш род — все были не последние люди. Мы имели свой дом на Нижней улице, у Плаутина колодца», то есть совсем рядом с Ильинской площадью.
«Заразительно веселой, чисто орловской панорамой» назвал «Грабеж» сын писателя Андрей Лесков. Действительно, в этом рассказе наиболее полно отразились «орловское происхождение» Лескова, его любовь к Орлу, малой родине; блестящее знание русской провинции, которая была дорога писателю как подлинно корневая основа жизни. Достоверность орловского колорита этой «бытовой картинки» тем более поразительна, что Лесков посещал свой родной город последний раз в 1862 году, память между тем бережно сохраняла все мельчайшие подробности, так что город Орел также стал одним из «героев» рассказа. Здесь поименованы все орловские храмы, в том числе церкви Покровская и Спасо-Преображенская на Ильинке, церкви Богоявления, Борисоглебская, Никитская…
Провинциальные развлечения: театр — «тогда у нас Турчанинов содержал после Каменского», трактир «Вена»; битвы «бойцовых гусей ‹…› на Кромской площади»; бои «на кулачки» мещан с семинаристами, которые собирались «или на лед, на Оке, под мужским монастырем, или к Навугорской заставе; тут сходились и шли стена на стену, во всю улицу. Бивались часто на отчаянность». Писатель в точности воспроизводит не только топографию, но и саму атмосферу старинного провинциального города.
«Грабеж» был задуман как святочный рассказ: «…а Вам на декабрь пришлю маленький рождественский рассказ из орловского и елецкого быта», — писал автор В. М. Лаврову, редактору журнала «Русская мысль» 30 октября 1887 года. Согласно канонам жанра, действие, происходящее на святки, должно быть занимательным и поучительным, может быть, курьезным, но обязательно веселым, со счастливой развязкой, не без вмешательства промысла Божьего. «На то святки!» — восклицал Лесков в другом своем рассказе «Уха без рыбы».
«По жанру он бытовой, — характеризовал автор рассказ └Грабеж“, — по сюжету — это веселая путаница; место действия — Орел и отчасти Елец. В фабуле быль перемешана с небылицею, а в общем — веселое чтение и верная бытовая картинка».
В основе сюжета — характерные мотивы «святочной неразберихи», «святочного снега», света и тьмы. Водевильное происшествие, рассказанное в доказательство парадоксального положения, сформулированного в преамбуле: «…как найдет воровской час, то и честные люди грабят», — совершается в метельной путанице, в кромешной тьме: «…тьма вокруг такая густая, что ни зги не видно, и снег мокрый-премокрый целыми хлопками так в лицо и лепит, так глаза и застилает».
Фарсовые положения и их трагикомическая кульминация — битва в темноте на замерзшей Оке, после которой повествователь и его дядя — степенный елецкий купец, испугавшиеся легендарных орловских воров-«подлетов», с недоумением обнаружили, что и сами стали невольными грабителями, — подготовили ситуацию, о которой сложилось присловье: «Орел да Кромы — первые воры, а Карачев на придачу, а Елец — всем ворам отец». В народе о таком положении говорят: «Бес попутал».
Однако темные силы, сбивающие людей с толку, торжествуют совсем недолго. Ночное недоразумение благополучно разрешается в светлом рождественском финале, так что герой-рассказчик не может не завершить свое повествование восклицанием во славу Божию: «я и о сю пору живу и все говорю: благословен еси, Господи!»
В то же время все жанровые сцены озорного лесковского рассказа не лишены комизма: например, певческое соревнование по выбору нового дьякона. Насколько же колоритны даже эпизодические фигуры этого «резного, изящного, безудержно веселого» произведения! Вот, например, как выглядят соревнующиеся в церковном песнопении орловские дьяконы: «Богоявленский дьякон был черный и мягкий, весь как на вате стеган, а никитский рыжий, сухой, что есть хреновый корень, и борода маленькая, смычком; а как пошли кричать, выбрать невозможно, который лучше». Картина певческого состязания не без причины считается настоящей жемчужиной рассказа, а «Грабеж» в целом — комическим шедевром. Во многих сценах рассказ стал не только «веселым чтением» на Рождество, как задумывал Лесков, но и для самого писателя явился праздником, «отдохновением души, улыбкой, которой разрежается мрак отчаяния».
Но комизм и веселость рассказа не просто искренние, добрые, сердечные. Это «видимый смех» сквозь «невидимые слезы»: Лесков показал, что грабеж — не только бытовое преступление, но основа системы чиновничьего и полицейского управления «глохлым» провинциальным городом и всей Россией. Таким образом, рассказ в жанровом отношении не просто комический, а именно трагикомический шедевр Лескова.
Анекдотическое смехотворное недоразумение и даже его драматическая сторона (Мишенька со стыда хотел повеситься, по недоразумению став грабителем-«подлетом», а его маменька от переживаний «так занемогли, что стали близко ко гробу») разрешаются «святочно», счастливо. Мишенька нашел свое счастье в «семейной тихости» с хорошей «девицей Аленушкой»: «…и позабыл я про все про истории, и как я на ней женился и пошел у нас в доме детский дух, так и маменька успокоилась».
По Лескову, крепкий дом, дружная семья, «детский дух», истинное благочестие: «Баловства и озорства за мною никакого не было, и к храму Господню я имел усердие и страх» — это реальные человеческие ценности; основа их подлинно народная.
Писатель имел немало поводов для тревоги в эпоху «безвременья», когда «зверство и дикость растут и смелеют, а люди с незлыми сердцами совершенно бездеятельны до ничтожества». Вспоминая об орловском дворянском собрании, доме орловских губернаторов, сатирические образы которых автор представил в «Житии одной бабы», «Умершем сословии», «Смехе и горе», «Мелочах архиерейской жизни», «Юдоли», Лесков писал А. С. Суворину — редактору и издателю ежедневной газеты «Новое время»: «Какие хамы у нас в двор‹янских› собраниях и в домах: отчего ни Орел, ни Воронеж не имеют на стенах этих учреждений портретов своих знаменитых уроженцев? В Орле даже шум подняли, когда кто-то один заговорил о портрете Тургенева; а недавно вслух читали статью └Новостей“, где литературный хам └отделал Фета“. Сколько пренебрежения к даровитости».
Сам Лесков трепетно относился к увековечиванию памяти о своих великих земляках. В 1893 году — в год семидесятипятилетия со дня рождения Тургенева и в десятую годовщину со дня его смерти — Лесков обратился в редакцию губернской газеты «Орловский вестник» со статьей под названием «Тургеневский бережок». Писатель первый указал своим землякам место в городе, где следует соорудить памятник Тургеневу, «прославившему свою родину доброю славою во всем образованном мире».
Лесков, великолепно знавший историю города и его достопримечательности, оставил поэтическое описание первой весны Тургенева, рожденного в Орле, и обратил внимание горожан на высокий обрыв над Окой в городском парке, назвав его «тургеневский бережок». Весна 1819 года, о которой писал Лесков в своей статье, выдалась «недружной»: «снега не вдруг сходили, и грунтовые дороги не сразу поправлялись, а через это дворяне, за бездорожьем, запоздали переезжать в деревню. Не выехала в Спасское и Варвара Петровна Тургенева со своим вторым сыном, которому тогда не было и года. И вот, чтобы └тургеневское дитя свежим воздухом дышало“, крепостная └мамка“ и француженка-гувернантка в └красные дни“ в └колясочке“ привозили его в городской сад, на последнюю дорожку, что на бережку, над самой Окою. Отсюда знаменитое дитя окидывало своими глазами небо и землю, и, может быть, здесь же было бы хорошо поместить памятный знак с обозначением, что в Орле увидел свет Тургенев, пробуждавший в своих соотечественниках чувства человеколюбия».
Лесковский завет был исполнен только в 1968 году в честь стопятидесятилетия со дня рождения Тургенева. Живописное место на высоком берегу реки, где стоит памятник писателю и откуда открывается вид на город и тихую Оку, жители Орла, по слову Лескова, называют «тургеневским бережком».
Неподалеку от этого поэтического уголка города мы отыщем место, где когда-то располагался крепостной театр графа Каменского, открытый в 1815 году и печально известный своими страшными порядками. Много жутких легенд ходило в Орле об этом театре-тюрьме, сколько замечательных дарований погибло в его стенах! «Ребенком, в сороковых годах, — вспоминал Лесков в повести └Тупейный художник“, — я помню еще огромное серое деревянное здание с фальшивыми окнами, намалеванными сажей и охрой, и огороженное чрезвычайно длинным полуразвалившимся забором. Это и была проклятая усадьба графа Каменского; тут же был и театр. Он приходился где-то так, что был очень хорошо виден с кладбища Троицкой церкви, и потому Любовь Онисимовна, когда, бывало, что-нибудь захочет рассказать, то всегда почти начинала словами:
— Погляди-ка, милый, туда… Видишь, какое страшное?
— Страшное, няня.
— Ну, а что я тебе сейчас расскажу, так это еще страшней».
Подзаголовок «Тупейного художника» — «рассказ на могиле». На орловском Троицком кладбище рассказывает старая няня — бывшая крепостная актриса — трагическую историю гибели ее жениха и о порядках в театре Каменского. Граф был беспощаден в своих требованиях к актерам. Он внимательно следил за каждым представлением и за малейшие упущения в ходе спектакля жестоко наказывал виновных. Под театром находились мрачные подземелья, где в цепях томились крепостные актеры, которые по вечерам должны были играть на подмостках роли королей и принцев. Особенно тяжела была доля женщин — крепостных актрис. Граф Каменский не делал никакой разницы между своим театром и гаремом. «А мучительства у нас были такие, — повествует героиня, — что лучше сто раз тому, кому смерть суждена. ‹…› Под всем домом были подведены потайные погреба, где люди живые на цепях, как медведи, сидели. Бывало, если случиться когда идти мимо, то порою слышно, как там цепи гремят и люди в оковах стонут. Верно, хотели, чтобы об них весть дошла или начальство услышало, но начальство и думать не смело вступаться. И долго тут томили людей, а иных на всю жизнь».
Зверства и издевательства, зловещие порядки, установленные «любителем муз» Каменским в его театре, описал также А. И. Герцен в повести «Сорока—во-ровка».
Не так давно площадь, где когда-то располагался орловский крепостной театр, городские власти сочли уместным переименовать в честь изверга-крепостника. Это место официально называется ныне площадью графа Каменского.
Годы детства, проведенные «Николушкой» Лесковым в Орле, ярко отразились и в повести «Несмертельный Голован» («из рассказов о трех праведниках»). Этого лесковского праведника в народе «прозвали несмертельным вследствие сильного убеждения, что Голован — человек особенный; человек, который не боится смерти». На самом деле Голован — «герой великодушия», человек бесстрашный и самоотверженный — помогал своим землякам, когда в городе началась эпидемия чумы. Он и сам заболел, но сумел излечиться только потому, что отсек острой косой зараженный «шмат» своего тела и бросил его в речку Орлик. Чума прекратилась, а в народе сложилась легенда, будто Несмертельный Голован пожертвовал собой, чтобы спасти город.
Этого праведника Лесков «прописал» рядом со своим собственным домом: «Мы были с Голованом соседи. Наш дом в Орле был на Третьей Дворянской улице и стоял третий по счету от берегового обрыва над рекою Орликом. Место здесь довольно красиво».
Дом, принадлежащий в 1832–1842 годах дворянскому заседателю орловской судебной палаты Семену Дмитриевичу Лескову — отцу будущего писателя, — был высокий, деревянный, на каменном фундаменте. За домом располагались службы, огород, цветник, сад. В 1974 году дом на бывшей Третьей Дворянской улице стал музеем Н. С. Лескова. Монографическая мемориально-литературная композиция посвящена жизненному и творческому пути писателя. В нынешнем году лесковский дом-музей отмечает свое сорокалетие.
Мы можем побывать в рабочем кабинете писателя, тщательно воссозданном в музее по фотографии, сделанной 5 марта 1895 года — в день смерти Лескова. Кабинет отразил не только вкусы, пристрастия, но и сам характер своего хозяина. «Я вошла в комнату, которая сразу показалась мне похожей на Лескова — пестрая, яркая, своеобразная», — вспоминала современница писателя Л. И. Веселитская (В. Микулич). Л. Гуревич в очерке «Из воспоминаний о Н. С. Лескове» воспроизводит подробности интерьера этой «пестрой» комнаты: «Многочисленные старинные часы, которыми была установлена и увешана его комната, перекликались каждые четверть часа… Бесчисленные портреты, картины в снимках и оригиналах, огромный, длинный и узкий образ Божьей Матери, висящий посреди стены, с качающейся перед ним на цепях цветной лампадою — все это пестрело перед глазами со всех сторон, раздражая и настраивая фантазию. Красивые женские лица, нежные и томные, а рядом с ними — старинного письма образ или картина на дереве — голова Христа на кресте, в несколько сухой манере ранних немецких мастеров. Гравюры с картин французских романтиков и между ними фотография с суровой и резкой картины Ге └Что есть истина?“. На столах множество разноцветных ламп, масса безделушек, оригинальные или старинные резаки, вложенные в наиболее читаемые книги: последние сочинения гр. Л. Толстого, └Жизнь Христа“ Ренана. Отдельно в маленьком футляре простое, все испещренное отметками и заметками Евангелие…»
«И казалось мне, — передавала свое впечатление Л. И. Веселитская, впервые оказавшаяся в комнате Лескова в 1893 году, — что стены ее говорят: └Поработано, почитано, пописано. Пора и отдохнуть“. И часы всякого вида и размера мирно поддакивали: └Да, пора, пора, пора…“ А птица в клетке задорно и резко кричала: └Повоюем еще, черт возьми“…»
За год до смерти писателя художник Валентин Серов написал портрет Лескова. Это изображение мы встретим в лесковском музее, а оригинал картины находится в Третьяковской галерее в Москве. «Был у меня Третьяков и просил меня, чтобы я дал списать с себя портрет, для чего из Москвы прибыл и художник Валентин Алек. Серов, — делился Лесков с критиком М. О. Меньшиковым 10 марта 1894 года. — ‹…› Сделаны два сеанса, и портрет, кажется, будет превосходным».
Близко знавших писателя людей поразило сходство Лескова с его портретом: «Слов нет, превосходен портрет работы Серова! Но на нем Лесков больной, истерзанный своими └ободранными нервами“ да злою ангиной… Но и тут глаза жгут, безупречное, до жути острое сходство потрясает…»
Орловец Александр Бельский сложил о своем великом земляке безыскусственные, но искренние строки:
Дух вырос беспримерный
У тихих окских волн,
Своим осмыслен временем
Наполовину он.
С неправдой социальной
Художник был в борьбе.
Когда левшу писал он,
Писал он о себе.
Рассказчик очарованный,
Великий фантазер,
Он и волшебник слова,
И слов гипнотизер.
А силы в нем такие,
И в нем талант такой —
Талант любить Россию,
Любить народ родной.
«Орловские материалы» в творчестве писателя настолько обильны, что он «расселил» множество своих персонажей по всей Орловщине. Читая произведения Лескова, мы можем мысленно посетить приокские места и даже составить «адресную книгу» лесковских героев, жизнь которых связана с орловской землей — «малой родиной» писателя.