Об одном стихотворении Беллы Ахмадулиной
Опубликовано в журнале Нева, номер 8, 2014
Я в таинствах подозреваю сад…
Белла Ахмадулина
Много
тайн сокрыто в стихотворении Беллы Ахмадулиной «Есть тайна у меня от чудного
цветенья…» (1981). Интригуют сразу две вещи в этом «зачине»: во-первых,
упоминание тайны, а во-вторых, намек на какое-то загадочное «чудное цветенье».
Критик уже готов погрозить пальцем и попенять Ахмадулиной на штамп — мол,
неужели не нашлось в арсенале большого поэта более подходящего эпитета? Но она
тут же охлаждает его пыл, уточняя: «чуднАго». И
эпитет превращается в следующую загадку, но уже подсказывающую, что тайна имеет
отношение к старинной орфографии, а точнее к одной отсутствующей в современном
алфавите букве:
Не
зная новостей, на старый лад желтея,
цветок
себе всегда выпрашивает «ять».
Почему
цветок выпрашивает «ять», ясно тому, кто знаком с прежним правописанием этого
слова: до языковой реформы 1917–1918 года «цветок» писался через «ять»: цвѣток.
Это, казалось бы, чисто орфографическое различие в написаниях, трактуется в
стихотворении как подмена живого на искусственное.
Дальше — больше. Оказывается, что и природа не может обходиться без ѣ:
увядая, живой цветок, не знающий «новостей», то есть грамматических реформ,
выпрашивает себе «ять», словно от этой буквы зависит его воскрешение.
Есть
тайна у меня от чудного цветенья,
здесь
было б: чуднАГО — уместней написать.
Не
зная новостей, на старый лад желтея,
цветок
себе всегда выпрашивает «ять».
Итак,
конфликт обозначен уже в бутоне завязки стихотворения как несоответствие между
тем, что цветок есть по своей (письменной) природе, и его новым портретом,
представленным в современной орфографии. При этом намек на свойство «ятя»
воскрешать сделан довольно прозрачно. Правомочен ли он?
Обратимся
к истории грамматических реформ, чтобы лучше понять, что же имела в виду
Ахмадулина, сокрушавшаяся о репрессированной букве. О том, как проводилось «вытаптывание языка» («Коль вытоптан язык — и вам не устоять.») в три этапа, подробно повествует Дмитрий Быков в
«Орфографии»:
Подготовительный
этап реформы начался в 1899 году, когда собралась Первая
орфографическая комиссия при Московском университете. Вторая комиссия
функционировала в 1901 году, тоже при университете, но уже Казанском; почти
одновременно с ней возникла третья, при Новороссийском.
Предложения комиссий широко обсуждались учеными и учителями (главным аргументом
в пользу реформы правописания была именно трудность и кажущаяся бессмысленность
усвоения русской орфографии, ее недоступность простонародью, низкая успеваемость
гимназистов). В 1904 году подкомиссией Академии наук под председательством
Ф. Фортунатова было разработано «Предварительное сообщение» о готовящейся
реформе.
Академию
наук тогда возглавлял либеральный великий князь Константин Романов, более
известный как слабый поэт и драматург K.P. Он лично стал во главе комиссии по
реформе правописания, которую собрал впервые в достопамятный день 12 апреля
(ст. ст.). На следующий день собралась подкомиссия, сформированная для
разработки конкретных предложений по реформе. Ее центром были А. Шахматов
и Ф. Фортунатов — крупнейшие специалисты по истории русского языка. Как
всякие историки, они обращали внимание прежде всего на
тенденцию: письменная речь во всем мире год от года теснее смыкается с устной,
лишние буквы и тяжеловесные обороты отпадают, а торжествует здоровая простота.
Предложения
были радикальны. Первое: никакого ятя1.
Т.
М. Григорьева в статье «Старая орфография в новое время» цитирует С. Сперанского
(«Народная школа в рабстве у буквы ять»), где он приводит жалобы учителей по
поводу бедственного положения «начальной школы, которая безжалостно
«выбрасывала» всех, не преодолевших ятевого списка».
В частности, Сперанский отмечал, что:
«—
На бесплодное заучивание грамматики и правописания приходится тратить почти
половину трехлетнего курса сельской школы.
—
Буква ять нас замучила.
—
Буква ять отнимает половину учебного года, и все же ученики, выйдя из школы,
скоро забывают ее правописание.
—
Если бы не эта буква, то половину существующей программы можно смело увеличить
и успешно пройти за это время, если ять изгнать из употребления»2.
Предложение
комиссии по отмене ятя и др. букв вызвало оппозицию. Одним из главных
аргументов А. Толстого, например, было то, что изменение правописания изменяет
«портрет» слова, а это существенно удлиняет чтение, поскольку при быстром
чтении охватывается именно «картинка» в целом. Аргумент неубедительный, как
пишет Быков. Но только с точки зрения скоростного чтения. С точки же зрения эмблематики, аргумент более, чем
существенный, поскольку изменение «портрета» влечет за собой изменение сути.
Суть же в значении каждой из отмененных букв, их символике числовой и
понятийной (как это осталось в иврите). В этой символике «ять» является чуть ли не главенствующим, ибо «означает
целостность или святость, что эквивалентно единой и абсолютной целостности
Бога»3.
Итак,
в словесной вселенной «ять» обозначает Творца, и отказ от столь значимой буквы
ведет не только к подмене портрета слова, но и к искажению его концепции. Чтобы
лучше представить себе, по какому именно пути идет замена, обратимся к значению
заменившей «ять» букве «е». «Е» происходит от греческой буквы «эпсилон» и означает, в частности, «есть» и «естество».
Подмена ѣ (от «ятый» —
целостный или «святый») на «е» по сути —
идеологическая подмена, связанная не только с портретом слова. Эта акция была
«направлена на подрыв одной из самых существенных корневых метафор в картине
мира»4. Теперь становится ясней смятение цветка, выпрашивающего себе
запрещенную букву. «Цвѣток» несет в написании символ Творца, тогда как
«цветок» — всего лишь атрибут природного мира, дитя естественного отбора.
Подмена равноценна водружению на трон Лжедмитрия. Как видим, Ахмадулина сетует
не на утрату чего-то формального в орфографии, а на контрреволюцию в
грамматике, свергнувшей Творца, заменив его природой.
Весь
скрытый ход стихотворения направлен на то, как раздобыть этот чудодейственный ѣ,
дабы наступило воскрешение словесного сада, а шире — родной литературы. Задача
раздобыть запретный ѣ и вернуть его на место аналогична
возвращению ипостаси Творца в словесный мир. Тайна чуднАго
цветенья, которой владеет лирическая героиня Ахмадулиной, должна помочь ей в
этом. Ее миссия — сделать почву своего словесного сада животворящей вопреки
неблагоприятному орфографическому климату. Дело в том, что суровые
орфографические условия влекут за собой потерю «услады правописанья», что
опасно, ибо цветок, не заключающий в себе «сладость», не привлечет и медоносную
пчелу, а это грозит исчезновением «красы полей», то есть закатом литературы, не
источающей аромата.
Где
для него возьму услад правописанья,
хоть
первороден он, как речи приворот?
Что
— речь, краса полей и ты, краса лесная,
как
не ответный труд вобравших вас аорт?
Сближение
мира природы и художественной вселенной в стихотворении идет по пути
установления мосточков-соответствий между природой
как живым зеркалом Творца и языком как зеркалом Логоса. Любая аналогия,
перекочевывающая из мира природы в мир тетради, способствует взрыхлению и
оживлению вытоптанной почвы. Переопределив понятие родины как родной грамоты,
лирическая героиня призывает своих «соотечественников» возделывать родное поле.
Лишь
грамота и вы — других не видно родин.
Коль
вытоптан язык — и вам не устоять.
Светает,
садовод! Светает, огородник!
Что
ж, потянусь и я возделывать тетрадь.
Возделывание
идет по отдельным «цветам», начиная с буквицы. Буквица означает в типографии
крупную начальную букву, отличающуюся витиеватым дизайном, несущим в себе образ
произведения. В природе с буквицы начинается повествование весны, так как
буквица относится к первоцвету, имеющему много разных названий.
Отраден
первоцвет для зренья и для слуха.
—
Эй, ключики! — скажи — он будет тут как тут.
Не
взыщет, коль дразнить: баранчики! желтуха!
А
грамотеи — чтут и буквицей зовут.
Ах,
буквица моя, все твой букварь читаю.
Как
азбука проста, которой невдомек,
что
даже от тебя я охраняю тайну,
твой
ключик золотой ее не отомкнет.
Для
знатоков растений ясно, что «золотой ключик» — не идиома, а игра смыслов: так в
народе называют первоцвет за желтые цветочки, которые растут будто в связке
(другие названия первоцвета — баранчики, желтуха и пр.). По преданью ключиками
весна открывает дверь в лето. Так от соответствий грамматических и обиходных
«возделывание» переходит к соответствиям понятийным. На этой стадии смысловые
мостики должен достроить трудолюбивый читатель, ибо эта часть относится к
тайне.
Фиалки
прожила и проводила в старость
уменье
медуниц изображать закат.
Черемухе
моей — и той не проболталась,
под
пыткой божества и под его диктант.
Уж
вишня расцвела, а яблоня на завтра
оставила
расцвесть… и тут же, вопреки
пустым
словам, в окне, так близко и внезапно
прозрел
ее цветок в конце моей строки.
Фиалки,
черемуха, вишня, яблоня… По этой тропке названий
начинается движение к первому чуду — «прозреванию»
цветка в конце строки в тетради лирической героини-поэта («так близко и
внезапно // прозрел ее цветок в конце моей строки»). В живом саду перечисленные
цветы и деревья всего лишь ряд растений, лишенных символики. В словесном же
саду (и в контексте поисков «ятя») каждый цветок обогащен сакраментальной
эмблематикой». Так, фиалка звалась на Руси «Троицын
Свет», поскольку она объединяет в трех нижних лепестках «всевидящее око Бога
Отца или три лика Святой Троицы»5. «Фиалкой смирения» была также
названа Дева Мария. Медуница ассоциируется с образами Адама и Евы из-за ее
цветков: синие цветки связывали с Адамом, а розовые — с Евой. Черемуха
символизирует девственную чистоту и Россию, вишня считается в Украине
«божественным деревом»6, а символика яблони связана с Древом жизни.
Постепенное движение по саду цветений, сочетающему в себе основные
ветхозаветные и новозаветные образы, приводит к появлению цветка в конце
строки. Это знак того, что граница между цветами сада реального и словесного
постепенно стирается, и вскоре мир живой начинает бурно смешиваться с миром
словесным.
Стих
падает пчелой на стебли и на ветви,
чтобы
цветочный мед названий целовать.
Уже
не знаю я: где слово, где соцветье?
Но
весь цветник земной — не гуще, чем словарь.
Сближение
природы и слова звучит отголоском Сотворения, его вариацией, обыгрывающей
жизнетворную силу Слова. И невольно приходит на ум мысль «теологов
Средневековья о том, что Бог явил свою мудрость не только через слово своей
первой книги — Священного Писания, но и посредством второй └книги“ —
сотворенного им мироздания с землей и всеми населяющими ее животными и
растениями»7.
Сад,
разлившийся под пером лирической героини, — верный знак того, что ѣ был
возвращен цветку. Как же это произошло? Ответ на этот вопрос скрывается в двух
первых строках последней строфы.
В
отместку мне — пчела в мою строку влетела.
В
чужую сласть впилась ошибка жадных уст.
Если
в предыдущей строфе стих падал «пчелой на стебли и на ветви», то теперь
настоящая пчела из сада посетила тетрадь, как бы подтверждая, что стиху удалось
привнести в строку живую сладость сада. Сближение словесного цветка с пчелой
достигается за счет их сближенной функции: функция стиха — «целовать мед
названий» — уподоблена действию пчелы, «впивающейся» в сладость строки. Помимо
этого, живая пчела привносит еще и зрительный образ в строку. Приземлившись на
слово, впиваясь в его «сласть», она одновременно становится и частью слова,
принимая вид орфографической ошибки («ошибка жадных уст»). Какой именно? Помня, что цветок «себе всегда выпрашивает └ять“», мы можем предположить,
что «ошибкой» и будет «ять». Но откуда он взялся в тетради, и какая
связь с пчелой?
Чтобы
ответить на этот вопрос, нужно представить, как бы выглядело графическое
изображение пчелы в картинке алфавита. Пчела в орфографическом королевстве не
может выглядеть как буква «е», но ее графическое изображение с развернутыми
крыльями вполне может ассоциироваться с ѣ.
Таким
образом, «ошибка» на поверку оказывается исправлением ошибки. «Ять» возвращен
цветку пчелой — носительницей Божественной «сласти», одним из символов
Богоматери в христианстве. Весь этот процесс сплетений
природы и Слова проясняет метафору «чуднаго»
цветенья. Ну а что же есть тайна, упоминание о которой обрамляет стихотворение,
появляясь в конце?
Есть
тайна у меня от чудного цветенья.
Но
ландыш расцветет — и я проговорюсь.
О
тайне не поведано. Читатель остается в неведенье относительно нее. Хотя, нет,
не совсем так. В завершающей строке дан намек на связь тайны с появлением
ландыша. Почему именно ландыша, какой особый смысл в этом скрыт?
Ландыш
расцветает в мае. В христианской символике «май — месяц весеннего цветения —
был посвящен Марии, и существовал обычай в мае служить тридцать
одну цветочную службу, по одной на каждый день, отмечая ее каким-либо
цветком»8. Подготовленный всем тайным объединением небесных деталей,
образ Марии брезжит в завершающей строке стихотворения символикой ландыша,
имеющего еще одно название — «колокольчики Марии». По преданию, ландыш вырос из
пролитых слез Девы Марии, поэтому он ассоциируется с
новой жизнью, возрождением и является символом второго пришествия Христа. В
стихах празднику воскресения соответствует воскрешение «ятя» усилиями пчелы как
еще одной ипостаси Марии. Все эти превращения становятся возможными благодаря
усилиям поэта — его высокому настрою, стойкости и кропотливой работе садовника
по восстановлению «вытоптанного языка» (читай: культуры). Но главное — это его
умение разглядеть таинство в свершающихся природных сменах. Так может
быть, это умение и есть тайна «от чуднаго цветенья»?
_____________________
1 Дмитрий Быков. Орфография: опера в трех действиях.
http://www.kniga.com/books/preview_txt.asp?sku=ebooks133011.
2 № 17/2001 газеты «Русский язык» издательского дома «Первое сентября».
3 Славянский алфавит Кирилла и Мефодия.
Азбука кириллицы и матрица чисел двенадцатеричной нумерологии. Имена и числовые
значения букв. http://www.wordgame.64g.ru/meta3/me4.htm
4
Сандомирская И. Духъ буквы
// Искусство кино.1991. № 6. С. 10–13. http://www.a-z.ru/women/texts/sandom10.htm
5 Р. Бриллиантова. http://www.greeninfo.ru/grassy/viola_wittrockiana.html/Article/_/aID/4605
6 В. Е. Борейко. Лесной фольклор.
Древа жизни и священные рощи.
7 Н. Маркова. О символике цветов в классическом искусстве.
http://moy-bereg.ru/simvolika-tsvetov/o-simvolike-tsvetov-v-klassicheskom-iskusstve-2.html
8 Там же.