Стихи
Опубликовано в журнале Нева, номер 8, 2014
Марина Гарбер — поэт, эссеист, критик. Родилась в Киеве. Эмигрировала в США в 1989 году. Окончила аспирантуру Денверского университета, штат Колорадо (факультет иностранных языков и литературы). Преподаватель английского, итальянского и русского языков. Автор трех поэтических сборников. Публикации в «Интерпоэзии», «Крещатике», «Неве», «Новом журнале», «Слово/Word», «Студия» и др. Живет в Люксембурге.
* * *
Человек без прошлого лежит на спине,
Веки опущены, взгляд — вовне:
Позывное мигание в потолок.
Сверху-снизу — небесный, морской ли бог? —
Как пятно на карте, нераспознаваем.
Человек — это остров — необитаем.
Человек без любви шевелит рукой,
А под ней река говорит с рекой,
Обжигает ладонь меловой песок,
На рассветном небе горит восток,
Но и тот исчезнет в завесе туч.
Человек — это зверь — живуч.
Человек без будущего зажигает маяк,
Никого вокруг, чтоб сказать, дурак,
Твой огонь не разбудит того, кто спит,
Потолок над тобой — монолит, гранит,
И стучать в него — что воду толочь,
Человек потерянный, бестолочь.
Человек плывет мимо белых врат,
Окаянный остров, треклят, заклят,
Жжет последний уголь и керосин
Под морской баюкающий клавесин,
Прикрывает последний клочок спиной.
Человек — это суша, Ной!
Человек без имени плывет налегке,
Только мысль о потопленном материке
Прожигает от головы до ступни,
Только чайки клекочут над ним: распни!
Но некого ни распять, ни обнять.
Человек — это пустая пядь.
Человек вне времени, посмотри,
Сколько мертвой зелени — вне земли:
Прорастают водоросли сквозь грудь,
В глотке илова вызревает муть,
Пресноватая в жилах течет вода —
Человек, гореть тебе от стыда!
Человек без корней ощущает спиной
Иллюзорную близость с былой страной,
Что, однажды сгинув, не родилась,
У ворот осела, стопталась в грязь…
Но не гаснет огненный окоем —
Человек — этот свет в проем.
* * *
Вдоль речки, по недотканному льну,
Где камыша — убористый заборчик,
Идти на ощупь — так слепой стекольщик
Нащупывает раму, как струну.
Вдоль полосы пустой береговой
В лиловом свете сумерек неспешных
Водить рукой — так крестит постовой
Рассеявшихся в воздухе безгрешных.
Но только воздух катится из рук,
И пухом камышовая ограда —
Прилив — так обессиленный хирург
Идет к тебе, не подымая взгляда.
Врастая корнем в топкий перегной,
Не вырываясь из тягучей глины —
Естественно — так скульптор надземной
Разглаживает грубые морщины.
Песчаное и водное родство
Последнее прокладывает русло —
Так смерти безыскусное искусство
Одолевает жизни мастерство.
Девочка на мосту
На мосту стоит девочка, еще молодая, уже старуха,
ноготки, каблучки, колечко продето в ухо,
ветер ее покачивает, словно лодчонку,
теребит рукава, парусиновую юбчонку.
У нее под ногами — надежная грудь цемента,
под цементом — автомобилей цветная лента,
выхлопные метафоры: жизнь — скоростная трасса
цвета лобового стекла, неживой пластмассы,
запаха коньяка, сигарет и воды из Кёльна,
интонаций без вариаций — от «смирно» к «вольно»,
там живут на святой воде, ячмене и яде,
уплотняют ряды, равняясь, как на параде,
рассчитываются по одному, поднимают флаги —
лоскуты невоспламеняющейся бумаги,
справа кричат «война», воздвигают стены,
из картона, соломы, льна, полиэтилена,
а слева ложатся спать, покрывают мили,
смотрят сны про то, как мы победили.
У старушки-девочки дрянью полны карманы:
горсть таблеток, мелочь, нечищеные каштаны,
пузырек с настойкой, ключи, нашатырь и вата,
письмецо без марки и даже без адресата.
А вокруг нее пританцовывает, резвится ветер,
говорит, и тебе есть место на этом свете —
для родного хлева, гнезда, своего насеста,
а она стоит на мосту — и ни шагу с места.
Он поет, что рассеет воздух копченый, мглистый,
что внизу заждались священники и туристы,
наготове линзы, камеры, фотовспышки,
накладные ресницы и выбритые подмышки.
Озирается, осыпается, ветру верит,
ищет дверь в стене — где еще могут быть двери?
Ну глоток, ну шажок, ну рывок, остальное — титры:
поскользнется ли, обернется ли, долетит ли?
И она растворяется в теплом, густом тумане,
рассыпая по ветру скарб из дыры в кармане.
* * *
Фонарный луч — как от пореза, звезды серьга.
Ночное мягкое железо — медь и фольга.
Стоит солдатик оловянный, лесной Гермес:
Узорной сабли лоск обманный — наперевес.
Орнамент каверзен и тонок: крапь, бирюза.
И завороженный ребенок — во все глаза.
Смотри, пока не оторвали от красоты!
Ты вылит из такой же стали — и ты, и ты.
Пока поблескивают ножны в ночной реке,
Прообраз дышит осторожно в твоей руке.
А у него (ах, у него ли?) — лес за спиной,
И горлом олово от боли — волной, волной.
Миниатюрен и зеркален щит из фольги.
Из мастерских и наковален таких — полки.
Под тесаком и молоточком — погон пыльца,
Сверкают пуговки, цепочки и пот лица.
Поляжет — в выправке и стати — отряд и полк…
Да новых вылепит ваятель — он знает толк.
* * *
На черном, на тамошнем свете,
Где правды уже не найти,
Ты тоже предстанешь в ответе
За эти земные пути.
За все, что жилось или мнилось
И вылилось в аутодафе,
За снежную непроходимость
Из А в неизвестное Б.
За то, что горели страницы,
За их обессловленный дым —
Меж греком и финикийцем
Ты снова пребудешь чужим.
За известью мазаной дверцей —
Стерильно, как будто хирург
Берет твое бледное сердце
Из первых протянутых рук.
За ней, как в музее, безмолвно,
Ни шепот не слышен, ни стон,
И дышит спокойно и ровно
Почивший земной Вавилон.
Там каждый в свое оправданье
Сжимает лишь пепел в горсти.
Молчанье, и только молчанье
Способно помочь и спасти.
Прядут италийцы-этруски
Для панцирей плотную нить…
Но ты говори с Ним по-русски,
Коль в силах еще говорить.
* * *
Потому что — снег, и в глубоком снегу пророс
Робкий саженец — подснеженный, снеговой,
Потому что вчера закончился сенокос
И усталые пахари дружно пошли домой,
Потому что пока они шли, бездорожьем шли,
С неба сыпалось — в чисто поле, на лес и луг,
Потому что саженец вырвался из земли —
Ни коса не возьмет, ни вездесущий плуг,
Потому что корень надежно в снегу сокрыт,
Из-за крепких спин проглядывает рассвет,
Завтра каждый будет одет, обогрет и сыт
И доволен тем, чего в самом деле нет,
Потому что в поле один — не воин, и там, в стогу
Полегли бессчетные — и правдолюб, и льстец,
И наивный тот, который растет в снегу,
На бескрайнем свете — заведомо не жилец.
Потому и нужен, чтоб жизнь попирала смерть,
Чтоб смешался с кровью сухой и недвижный мел,
Чтоб зима плевалась, вобрав в ледяную клеть
Мягкотелый стебель и лиственный глазомер.
* * *
М. Шербу
Раскрыляйся, лесная сова,
размыкай свои очи!
Ночь, упруга твоя тетива,
и торопок охочий
Прикоснуться недрогнувшим пальцем
к тому, что осталось…
Нам, лесным нерадивым скитальцам,
не свойственна жалость.
Бесполезные охи твои,
придыхания, ахи —
Нынче в небо летят соловьи,
а не грузные птахи,
А тебе — ни стрелы, ни кола,
ни возвышенной трели,
Лишь текла бы, тянулась смола
у дневной колыбели.
Лишь бы ночь загоралась стежками
серебряных ниток,
А что там — за лесами, флажками —
излишек, избыток.
Ты еще подыши, поживи
на лесном непросторе!
Соловьи — в небесах соловьи,
канарейки — в неволе.
Что смогло, утекло,
заклубилось, зарделось, забылось,
Забирай под крыло
это гулкое счастье на вырост,
Эти перышки, эти слова,
этих крыл безудержность…
Нам не свойственна жалость, сова,
нам обещана нежность.