Опубликовано в журнале Нева, номер 12, 2014
В последнее время в связи с украинскими событиями вновь обрели популярность рассуждения о миссии России.
Многие охранители теперь пишут, что Россия наконец начала действительно подниматься с колен, что она обретает смысл и правильное самосознание, что начинает осознавать свою историческую миссию и т. д. Наступает время России, нация всемирного уровня пробуждается и вот-вот готова выдвинуть «собственный русский объединительный проект», который «гораздо шире логики «евразийства» и объектом своего воздействия имеет весь мир. О. Одинцовский пишет, что в скором будущем «речь пойдет об идее нации, совмещенной с идеями веры и справедливости. В любом случае мы сейчас, похоже, только нащупываем эту идею, осязаем ее контуры и векторы. Но она уже присутствует в нашей жизни как фактор, определяющий жизнь нации и пути ее развития. └Русская кома“ закончилась — приветствуем └Русское пробуждение“, которое может пробудить и человечество от его └золотого сна“»1.
От относительно умеренных подобные суждения поднимаются до заоблачного пафоса, как у Р. Носикова: «Историческая миссия России — не только положить конец античеловеческому проекту, но и вернуть культуру и человечность жертвам этого эксперимента»2. Или даже так: «Вот-вот прозвучат во вселенной первые ноты новой русской симфонии. Она сорвет все маски, она проветрит и обновит весь мир — душа за душой. Она не оставит ничего затхлым и старым. Она сотворит все новое. Она прогремит как гроза, она пронесется по миру как буря, она потрясет незыблемое и развеет в пыль то, что казалось вечным. А пока — на мир пришла русская тишина. Слушайте тишину»3.
Умеренно-опасливые оценки происходящего порой также даются с учетом того, что Россия теперь несет миру свет пусть и сомнительного но «откровения». Признается, например, что вторую «холодную войну» Запад проиграл, а современная Россия, наоборот, «явила потрясающую эффективность в своей новой антизападной ипостаси. Способность отказаться от навязанных Западом правил, толерантности и транспарентности, и сыграть └в чапая“ на мировой шахматной доске (эта мысль не моя, но я с ней глубоко согласен) — дорогого стоит. И, в общем-то, претендует на Откровение. Свет Новой Истины нашел своих последователей даже на Западе. Таких, как, например, Дмитрий Саймс или Марин Ле Пен, прочно поселившихся на страницах российской прессы»4.
Как бы ни относиться к подобного рода высказываниям, следует признать, что миссии надо внутренне соответствовать. По крайней мере, у себя дома желательно избегать внутренней душевной противоречивости. Осознающим себя носителями миссии неплохо бы обладать некоторой психологической уверенностью и достаточно четким представлением об этой миссии. Может ли Россия этим похвастаться?
Самое общее представление о миссии России нередко заключается о ней как о защитнице глобальной справедливости. Но на протяжении долгих лет у нас дома торжествовала несправедливость. Неолиберальная политика с ее глубоко реакционным духом культивирования неравенства сделала свое дело. В итоге большинство граждан (около 80 %), по данным социологических опросов, вовсе не считают наше общество справедливым, скорее наоборот5.
Но это, хотя и важно, не главное. Гораздо большие опасения вызывает другое. Можно ли считать пригодными к высокой глобальной миссии поколения, которым на протяжении многих лет с разных сторон внушалось чувство вины и неполноценности?
Очевидно, что нет. Какова бы ни была эта миссия (если только это не миссия искупления собственных грехов), ее исполнение, напротив, подразумевает избавление от чувства вины и неполноценности. У нас, увы, дело с этими чувствами обстоит весьма печально.
Вначале постарались неолибералы, постоянно выдвигавшие неисполнимые требования по отношению к тем, кого нужно держать на нижних ступенях иерархии. Наши «либералы» обвиняли большинство народа в неуспешности (сами ленивые, тупые, некультурные) и делали из этого вывод, что народ не достоин участия в управлении, разве только на формальных ролях голосовальщиков. Тех, кто с либералами не соглашался по разным причинам, обвиняли в наследственной склонности к тоталитаризму и в фашизме. Большинство народа оказывалось безнадежно виноваты просто потому, что ему не повезло родиться в «этой стране», с давних пор оказывающейся на «неправильной стороне истории». Избыть вину невозможно, не перестав являться самим собой.
Акцент на чувстве вины — вовсе не стратегия одних только патентованных российских (нео)либералов. За неолибералами в полном с ними согласии следовала нынешняя власть, которая, собственно, и создала нечто похожее на любимую ими элитарную демократию. По мере того, как выяснилось, что экономическая политика постепенно заводит страну в тупик, что рецессии не избежать, режим ужесточал риторику. Сейчас он начинает искать врагов во все больших количествах, апеллировать хоть к какой-то идентичности (национальной и культурной) и, наконец, в свою очередь выдвигает объективно неисполнимые требования, в том числе и в ценностной сфере. Потому что для современного общества, экономически и ценностно связанного с Западом, требование руководствоваться «традиционными ценностями» объективно неисполнимо. А значит, вся эта риторика призвана создать новую систему иерархий и неравенств на потребу режима: стигматизировать тех, кого выгодно представить опасными меньшинствами. Парадокс в том, что по мере того, как находятся все новые и новые недовольные, таких меньшинств становится все больше — в итоге чувство вины, похоже, будет навязано всем. Политика государства на протяжении последних десятилетий сводится к тому, чтобы сделать большинство людей виновными или потенциально виновными в чем-то. Один за другим принимаются законы, по которым едва ли не каждый скоро окажется в чем-то виноватым или «несоответствующим».
Впрочем, это для России — обычное дело. Уже давным-давно и отнюдь не нашему поколению стало ясно, что в России невозможно жить, не нарушая каких-то законов, то есть не оказываясь в чем-то виновным. «Можно сказать, — пишет С. Кордонский, — что государство и гражданское общество пересекаются в области, описываемой Уголовным кодексом, так как практически любую гражданскую активность можно при желании следователей интерпретировать как нарушение законов и превратить в эпизод уголовного дела. … Ведь в самом обычном и повседневном взаимодействии гражданина и нашего государства можно изыскать состав преступления: по указанию начальства или просто для улучшения отчетности»6.
В течение последних десятилетий появились законы, по которым можно было неожиданно для себя оказаться «экстремистом», читающим литературу, содержащую пропаганду «социальной и национальной розни» (а ее можно обнаружить немало у классиков науки и культуры прошлого, да и настоящего). Дело «Пусси райт» повлекло принятие закона, по которому любой может оказаться виноватым в «оскорблении чувств верующих». Закон, приравнивающий популярных блогеров к СМИ, должен заставить их сотрудничать со спецслужбами и хранить в течение полугода метаданные о деятельности в интернете. Недавно был принят мемориальный закон, согласно которому под предлогом борьбы с реабилитацией нацизма научное изучение, преподавание, а также свободное публичное обсуждение истории Второй мировой войны становится невозможным, поскольку любая неугодная властям точка зрения подпадает под формулировку «распространение заведомо ложных сведений о деятельности СССР».
На подходе и другие законы аналогичного характера. В рамках борьбы с террористической угрозой в школах предлагается введение мониторинга за учениками и преподавателями. Сотрудники школы, отвечающие за безопасность, должны будут проверять, не посещают ли ученики или учителя сайты экстремистской направленности, что дети и педагоги пишут в своих блогах и с кем дружат в социальных сетях и т. д. Учитывая всю расплывчатость понятия экстремизма в нашем законодательстве, следует ожидать, что количество потенциально (а также неожиданно для себя) виноватых резко возрастет.
Но пальму первенства в насаждении тотальной виновности на сегодняшний день, безусловно, получает проект закона о культурной политике. В нем определяются духовные и ценностные основы русской цивилизации, констатируется отход от них, объясняется, как и с помощью каких инструментов обеспечить консервативный националистический переворот в культуре и т. д. В итоге возникает предельно широко понимаемая виновность — виновность несоответствия идентичности. Таким образом, «любой протест может быть расценен как «предательство» и игра на руку «пятой колонне».
Культивирование у граждан чувства вины и неполноценности — стратегия манипуляции, используемая теми, кто хочет над тобой властвовать. Когда своего рода «сфера виновности» взрывным образом расширяется — это означает, что над тобою хотят властвовать безраздельно.
Но не обходится без парадоксов. Выше мы писали, что исполнение глобальной миссии невозможно без избавления ощущения неполноценности и виноватости. Что же мы видим сегодня? В то же самое время, когда сфера виновности расширяется, провластные идеологи и пропагандисты занимаются разоблачением стратегий, способствующих культивированию этой самой виновности. Разоблачают «западные» и либеральные стратегии вменения нашему народу исторической вины и неполноценности. Разоблачаются разного рода «мифы о России». Отвергается всякая вина за прегрешения перед другими народами у нашего народа в целом. Резко отрицательно встречаются предложения о «десталинизации» и т. д. Либералам, так долго изводившим нас невыполнимыми без потери национально-культурной идентичности требованиями, быстро научились отвечать тем же, обратив на них же любимый ими ярлык «фашистов». Подобного рода виноватящие нас субъекты воспринимаются как внешние (виноватят нас европейцы, американцы и служащая им «пятая колонна»).
В России любой, делающий все то же самое, что и политически активный гражданин Крыма, Донецка и Луганска, непременно был бы сурово наказан. «В России всех этих руссо-фашистов (их ныне метко называют рашистами) гнобят и сажают по статье за экстремизм», — ехидно замечает по этому поводу А. Никонов7. Применительно к близкой по культуре, языку и национальному составу загранице действия таких же русских людей комментируются с явным сочувствием. В конечном счете все эти противоречия не могут не накапливаться, и существует вероятность того, что в какой-то момент «манипуляции безумного испытателя будут должным образом оценены как лишенные всякой последовательности попытки обосновать свое собственное господство и оправдать любые действия»8.
Власть не может не понимать, что для нее история и разум не сделают исключения. В такой ситуации кто может гарантировать, что ее демифологизаторские практики пропагандистов бюрократии не будут в один прекрасный момент обращены против нее же? Вопросы американского журналиста по отношении к зарубежным СМИ — В какой момент собравшиеся демонстранты становятся «толпой»? Когда политические активисты превращаются в «сброд»? Когда политический гнев становится «истерией», а штурм правительственных зданий людьми, мнение которых игнорируют чиновники, — «вандализмом»?9 — в определенный момент могут быть обращены и к нынешней власти.
Реакция отрицания тотальной и неизбывной вины — это проявление гражданского чувства. Парадоксальным образом она теперь в общественном сознании переплетается с традиционной стратегией власти, которая одной рукой насаждает у людей ощущение вины по самым разным поводам, постепенно складывающимся в одну большую виновность несоответствия какому-то туманному представлению власти о народе или, к примеру, о его культуре, а другой — показывает, как разоблачать стратегию подобных насаждателей.
Почему так происходит, откуда такая противоречивость?
Ответы на эти вопросы, как представляется, отчасти можно найти в рамках концепции «русской модели управления». Эта модель может быть кратко охарактеризована как система отношений между централизованной властью и обществом, разделенным на первичные социальные ячейки (кластеры). Власть непосредственно не руководит жизнью кластеров, а только спускает им сверху свои приказы, которые выполняются «внизу» с огромной долей самостоятельности. Русская модель управления — система неправовая. Кластеры внутри себя законами не регулируются. Государственная власть также соблюдает законы постольку поскольку. Однако законов принимается много, в том числе при попытках принудить кластеры делать что-то необходимое государству. Законы обычно не исполняются по молчаливому соглашению между властью и обществом. Но потенциально каждый может быть уличен в неисполнении закона или несоответствии идеологии (религии) и взят за шкирку. Ситуация потенциальной виновности всех и каждого поэтому обычное дело для так называемой «русской модели управления», в которой государство изначально воспринимается и действует как нечто внешнее по отношению к обществу.
Русская модель управления может функционировать в двух режимах — застоя и мобилизации. И сегодня, похоже, мы имеем дело с попыткой перевода «русской системы управления» в мобилизационный режим, применяемый для решения каких-то актуальных исторических задач. Иными словами, власти хотят, чтобы стало так: «когда система управления становится жесткой и агрессивной, те же самые люди, которые еще вчера защищали своих коллег и товарищей, сегодня уже пишут на них доносы, «сдают» их репрессивным органам, помогают посадить в тюрьму или раскулачить, чтобы воспользоваться их имуществом и должностным положением»10.
Но риторика страха, войны, поиска предателей и изменников — все это остается только ритуалом, если общество на такие жертвы идти не намерено и нет соответствующей идеологии. О неудаче в поисках такой идеологии свидетельствует то, что русская система управления не имеет перед собой ясно поставленной цели, а потому не может или не хочет перейти в режим мобилизации. Объективно происходит так: «система делает вид, что она по-прежнему выполняет управленческие функции в полном объеме, то есть функционирует якобы в аварийном, нестабильном режиме, а исполнители подыгрывают и делают вид, что они соблюдают все эти непомерные требования — демонстрируют энтузиазм, покорность, согласие с тем, что все обстоит как прежде, хотя на самом деле большую часть своих обязанностей они уже игнорируют, выполняют только внешний ритуал»11.
К соблюдению ритуала в нашей ситуации относятся выдвижения еще какого-то количества неисполнимых требований, взятия нереализуемых обязательств и т. д. как актов ритуальной верности «внешнему» начальству. Отсюда — вал законов, делающих всех потенциально виновными. Но само принятие этих законов пока являет собой характерную для русской модели управления тактику бюрократического забалтывания попыток перевести систему управления в режим мобилизации. Бюрократия и общество в целом не торопятся оказаться в ситуации, когда множество потенциальных виновностей станут актуальными. Уж слишком большой мы имеем в этом деле исторический опыт и достаточно хорошо представляем все издержки такого перехода. В то же время внешнеполитическая ситуация требует от желающих мобилизации заниматься разоблачением очень сходных «виноватящих» практик, чьи агенты находятся тоже извне, но по-другому, нежели начальство. Сегодня государство само учит защищаться от идеологии внешних врагов, настаивающих на нашей виновности и неполноценности, но это также в долговременном смысле и защита от стратегий власти по переводу системы в мобилизационный режим.
Сейчас наша страна в духовном, мировоззренческом, социально-психологическом смысле переживает очередную фазу неопределенности. Мировой порядок действительно изменяется и Россия, как замечает В. Колташов, вопреки желанию ее правящего класса и бюрократии оказалась в новой исторической роли. Проблема, однако, в том, что «сыграть ее она не в состоянии, пока политика ее в экономике остается либеральной и ориентированной главным образом на сырьевой вывоз»12. Власть, опираясь на исторический опыт, вынуждена ради соответствия новой роли России изображать желание провести очередную мобилизацию. Потому что так у нас бывало неоднократно и приводило к успеху. Но миссия, соответствующая этой роли, толком не ясна. Озвученная президентом защита консервативных ценностей в глобальном масштабе в лучшем случае выглядит «эрзац-миссией». Эрзац-миссии соответствует эрзац-мобилизация со всеми ее ритуальными жестами по возложению на себя все новых и новых невыполнимых требований, которые объективно ведут только к увеличению общего груза вины на каждом из нас. Вместо мобилизации миссией получается имитация мобилизации — виной. Возможно, миссия от вины и неотделима полностью… но вина уже есть и растет, а миссии по-прежнему нет. Теперь с удовольствием воспринимается всякий отпор Америке и Европе. Но, кажется, это происходит потому, что так мы сублимируем отрицание вины перед собственным начальством, которое также воспринимается как внешнее и всячески стремящееся нас завиноватить по поводу «эрзац-миссии» и от которой народ научился защищаться разными способами. Сублимировать же можно долго, но не бесконечно.
________________
1 Одинцовский О. «Русская весна» будит мир. — http://www.km.ru/world/2014/05/14/mezhdunarodnaya-politika/739892-russkaya-vesna-budit-mir)
2 Носиков Р. Война миров. — http://www.odnako.org/blogs/voyna-mirov-u/
3 Носиков Р. Слушайте русское молчание. — http://www.odnako.org/blogs/slushayte-russkoe-molchanie/
4 Митрофанов С. Вторая холодная война проиграна Западом. — http://www.chaskor.ru/article/vtoraya_holodnaya_vojna_proigrana_zapadom_35857.
5 Возможно заработать честно. — http://www.delo-kira.ru/news-voronezh-russia-world/47-politika/1101-vozmozhno-zarabotat-chestno.
6 Кордонский С. Государство, гражданское общество и коррупция // Отечественные записки. 2005. № 6.
7 Никонов А. Не про Украину. — http://rufabula.com/articles/2014/05/30/not-about-ukraine.
8 Игнатенко В. Делить или не делить? — http://rabkor.ru/debate/2014/05/12/divide.
9 О Нил Б. Двойные стандарты Запада пали еще ниже. — http://www.km.ru/world/2014/05/13/protivostoyanie-na-ukraine-2013-14/739812-dvoinye-standarty-zapada-pali-eshche-nizh
10 Прохоров А. П. Русская модель управления. М.: ЗАО «Журнал Эксперт», 2002. С. 160.
11 Там же. С. 212.
12 Колташов В. Евразийская революция Украины. — http://rabkor.ru/opinion/2014/05/14/eurasian.