Повесть
Опубликовано в журнале Нева, номер 10, 2014
Этот текст не
претендует на анализ ситуации в Луганской Народной Республике (ЛНР),
всеохватность и объективность. Это — не журналистский материал. Это — записки
очевидца, краткие, отрывочные. Мгновенные картинки, впечатления, эмоции.
Луганск — фронтовой город, война идет уже и в самом городе (действия
диверсантов, бомбардировки авиации и артиллерии). Я вижу происходящее через
призму минометного взвода батальона «Заря». Использую в записках терминологию
бойцов. Ключевые термины — «укры» и «наши». Укры — это враг, это те, кто виноват в войне:
украинская армия, олигархи, иностранные наемники, карательные батальоны,
участники «майданов». Наши — ополчение ЛНР и ДНР, казаки, все те группы,
отряды и подразделения, которые обороняют Донбасс от нападения укров.
Добровольцы
Луганчанин
Сашко страшно матерится, сидя на койке в казарме. Он
пришел в батальон шесть дней назад. Шесть дней ожидания — в хозяйственных
нарядах: кухня, уборка, чистка оружия. Шесть томительных, изнурительных дней — Сашко пришел воевать, а приходится чистить картошку, мести
плац, перебирать морковку, переставлять ящики. С ним в комнате еще семеро таких
же добровольцев — пришли в тот же день, что и Сашко.
Шестеро — уроженцы Украины, один — из России. Все хотят воевать, но —
хозяйственные наряды. Командиры говорят: «Подождите, успеете». Надо ждать
распределения в боевые части, затем учеба, затем воевать. Распределяют по
боевым частям, когда командование батальона «Заря», вооруженных сил ЛНР решит
доукомплектовать части. Поток добровольцев есть, стабильный, и, бессмысленно
скрывать, — много людей приезжает из России. Приходили из комендантской роты —
звали к себе, говорили, что нужны десять новобранцев. Приходили из оружейки, звали к себе: учет, выдача и приемка боеприпасов.
Комендатура и оружейка — не фронтовые части. Ни Сашко, ни кто-либо из его соседей по комнате не пошли туда.
Шесть дней. Сашко возвращается в комнату вечером
после наряда и узнает: семеро соседей определены в минометный взвод. Приходил
командир взвода, спрашивал желающих. Соседи по комнате уже пишут рапорты на
оружие, завтра получат АК-74, патроны, подсумки, магазины. Сашко
страшно матерится — смысл прост: «Почему за меня не попросили?! Надо держаться
друг друга, а вы меня бросили. Надо было просить командира минометчиков взять и
меня». Он уходит на улицу курить, до отбоя ни с кем из соседей не
разговаривает.
Обстрел
В
четыре утра грохот, стон и треск камня. Мне снилось, что у меня лучшая в мире
профессия — раздавать игрушки детям, звучала музыка из советского мультфильма.
Вдруг сон и музыку накрыл грохот. Вскакиваем с коек. Кто-то спал одетым, кто-то
хватает одежду, кто-то в трусах и тапочках — бегут на улицу. Синий свет раннего
утра. От соседнего здания — больницы — змеится черный дым. Вход в бомбоубежище.
Внизу, внутри — ряды лавок и стульев — персонал больницы, бойцы, спустя полчаса
приходят жители близлежащих домов с плотно набитыми сумками. В бомбоубежище
вкатывается гул от нового разрыва. Тихие разговоры, почти шепот. Детский голос:
«А я совсем не испугалась. Мам, ты испугалась, а я нет. Я спокойно собралась и
взяла тебя за руку».
Трое
добровольцев, пришедших несколько дней назад, в бою не бывавших, раньше не
видевших взрывов, после обстрела пишут рапорты на увольнение. Ополчение ЛНР —
добровольческое формирование, никакого принуждения. Комбат подписывает. Люди,
не став бойцами, расходятся по домам.
ЛНР
ЛНР,
земля, которую мы тут защищаем, почти для каждого своя. Для одних ЛНР — это
только Луганск. Для других — бывшая Луганская область Украины. Третьи считают,
что в состав республики должны войти Киев и Одесса. Четвертые уверены, что если
погибнет ЛНР, то война начнется уже в России. Есть такие, для которых ЛНР — это война против западных
ценностей.
Русские и православные
Идеологический
хребет ополчения, стержневая идея: мы представляем русский мир, укры пытаются уничтожить, искоренить русский мир. Можно
быть социалистом, буржуем, гопником — нас объединяет
понятие «русский мир», хотя оно размыто так же, как границы ЛНР.
У
многих бойцов, у подавляющего большинства бойцов — православные нательные
кресты. У некоторых обереги с молитвами намотаны на запястья. В соседней
больнице, за территорией базы батальона «Заря» — церковь. Перед боем, после
боя, просто в свободное время многие ходят туда.
Я
и еще несколько бойцов сидим на лавке перед плацем. Кто-то из наших сходил в церковь, набрал
святой воды в пластиковый одноразовый стаканчик. Стаканчик идет по кругу: «Мне
оставьте», «И мне дай».
Выезжаем
на боевое задание. Команда: «По машинам». Загрузились. Сидим, упираясь локтями и боками друг в
друга, — некоторые крестятся.
Казарма
Наша
казарма — бывшее здание областного военкомата. Для новых добровольцев надо
расчищать комнаты. Комнаты забиты архивами, устаревшим оборудованием, хламом с
инвентарными номерами, всякой мелочью, мусором — сейчас, во время войны, видна
их бессмысленность, никчемность. Годы, целые десятилетия грудами
бессмысленности захламляли
себя и других кадровые украинские военные, служившие в военкомате. Разодранные
архивы уходят в туалеты, на хозяйственные нужды. Во время боевого выезда за
четыре часа под дождем у меня промокла обувь. Набиваю кроссовки личными делами родившихся в Ленинском районе
Луганска в 1984 году. Выдираю листы из подшивок, фотографии отрываю — их в
мусор, скомканные листы в кроссовки. Иван из Лисичанска от скуки забирает
несколько личных дел своих сверстников и читает по вечерам.
Окна
в казарме укреплены и закрыты. На крыше дежурят расчеты ПЗРК (переносных
зенитно-ракетных комплексов). За чистотой в комнатах следим сами — без
принуждения командиров. Отличительная черта уроженцев Украины, уроженцев южных
областей России: они везде, где селятся, пусть даже на совсем короткий срок, стараются обустроить дом. Их заслуга, что в комнатах появляются
холодильники, телевизоры, постельное белье, посуда, на стенах картинки —
никакой эротики, военная агитация, пейзажи.
Луганск
Я
не бывал в Луганске до войны. Когда ехал сюда, представлял его промышленным
облезлым городом бедной расцветки, в скудной зелени тополей. Вижу город сквозь
сетки оружия, когда выезжаем на боевое задание. Времени погулять нет, укры стянулись вокруг, частые задания. Пока едем в машине. автоматы с пристегнутыми магазинами просеивают виды
города. Прибываем на позиции: город в стороне от нас — за росчерками минометов,
налипами зарядных ящиков. Город не бледен — даже его
руины очень живописны. Томная обшарпанность
южного города. Дома-хаты под четырехскатными крышами и с длинными плетьми
глухих заборов в частном секторе. Центр
города в духе сталинского ампира: каменные балконы, острые портики, колонны,
два симметричных «Дома со шпилями» с советскими звездами, колонные арки
стадиона «Авангард» и парков, готическая гостиница «Украина».
Позади краеведческого музея, в
тени деревьев, столетние трофейные английские танки — бронированные стальные
ромбы, обтянутые гусеницами.
По-южному
обильные формы местных женщин. Мужчины, как правило, низкорослые, а после
тридцати пяти лет животасты.
Граффити
цветов российского флага, надписи: «Луганск — русский город», «Мы —
русские» и тому подобные.
В
супермаркете, возле базы батальона «Заря», к своему удивлению, нахожу настоящую
турецкую пахлаву, правильно приготовленную по традиционной рецептуре. Во
Владивостоке такой не найдешь. В Москве подобная чрезвычайно дорога.
Здесь — сто пятьдесят рублей за килограмм на российские деньги. В Турции
дороже.
Несостоявшийся выезд
Весь
день мы поддерживали огнем наступление наших.
Укры отошли со своих позиций на полкилометра. Позиции
заняли наши. Мы вернулись в казарму. Почистили стволы, смазали двуноги-лафеты,
сходили в баню. Отбой. Вбегает командир: «Полная боевая». Грузимся. Минометы,
зарядные ящики, лопаты, ломы, контейнеры с порохом. Рассаживаемся по лавкам,
магазины пристегиваем к автоматам. Напряженное молчание перед выездом — как
обычно. Ждем, когда тронутся машины. Командир шипит рацией, ходит возле машин.
Вдруг команда: «Отбой». Бойцы, кряхтя, сплевывая, ворча, вылезают из кузова. Мы
из боевой группы сразу превращаемся в очередь за дефицитной колбасой — автоматы
висят кое-как, разгрузки расстегнуты. Расслабленные, вперевалочку разбредаемся
по комнатам.
Наши
отбили атаку укров своими силами.
«Ответка»
Долго
и последовательно, по секторам, обстреливаем аэропорт. Там засели укры. С ними вели долгие переговоры. Они отказались перейти
на нашу сторону, отказались сложить оружие. Теперь мы их подавляем, зачищаем.
Наши позиции вдоль автомобильной дороги. Нас отлично видно из близлежащего коттеджного поселка, видно с полей.
Отстрелялись.
Собираемся. Горячие стволы минометов, прожигающие перчатки, закидываем в кузов.
Туда же — испачканные землей лафеты-двуноги. Поверху зашелестело — по нам летит мина.
Запрыгиваем в любые углубления — прижимаемся к земле. Разрыв — в пятидесяти
метрах в стороне, в низине, застолбился белый дым.
Нас вычислили. Укры навели минометы. Первый разрыв
был пристрелочный. У нас есть минут пять-семь, пока укры
сменят наводку. Добираем свою амуницию. Через полминуты — шелестит, мина, опять
прижимаемся к земле, разрыв в той же низине. Сейчас по нам заработают сериями.
Команда: «По машинам!» Не успеваем забрать плиту-подставку под миномет, слишком
глубоко увязла в земле при отдаче, не успеваем выкопать. Спешно лезем в машину.
Борт закрыть некогда. Сидящие у борта выставляют стволы автоматов наружу.
Водитель выжимает из «Урала» максимум. Смотрим назад — в небо уходит новый
белый столб.
Воздушная тревога
Два
истребителя Су-25, «сушки», заходят над городом. Объявлена воздушная тревога.
Приказ — бежать в бомбоубежище. Но самые любопытные остаются. На плац выходят
расчеты ПЗРК. «Зенитка» задирает два своих спаренных ствола к небу. «Сушки»
идут нагло — низко, уверенные в своей неуязвимости. Один ПЗРК запищал —
поймал в прицел самолет. Хлопок — из ствола выплевывается ракета, дымными юзами
ввинчивается в небо. Попадание — вспышка, черный грязный росчерк за падающими
обломками. На плацу аплодисменты. Крики: «Давай еще, мужики». К расчетам ПЗРК
подбегают и показывают, куда улетает вторая «сушка». Азарт успеха. Еще писк —
вдогонку две ракеты. Летчик испугался — катапультировал, виден пузырь парашюта.
Ракеты, однако, не долетают, срабатывают самоликвидаторы, слышны шлепки далеких
взрывов. Позже узнаем, что оставшийся без управления самолет упал в одну из
заброшенных шахт.
Миномет
Мы
работаем из стодвадцатимиллиметровых минометов
образца 1943 года. Совершенное оружие. Простая, оптимальная технология
уничтожения живой силы и малобронированной техники
противника. Нагревающийся от выстрелов, как сковорода, ствол. Двунога-лафет, с помощью
которой ствол наводится. Плита, куда ствол упирается и куда уходит отдача от
выстрела. Один человек не поднимет, не установит, не произведет выстрел —
расчет миномета шесть человек.
Технология
1943 года — придумана нашими дедами и прадедами, чтобы воевать против нацистов.
Мины
— каплевидной формы, в хвостовой части, раскрывшимся
цветком, круговое оперение. Перед выстрелом на хвостовую часть, хвостовик,
наматываются мешочки с порохом для дальности стрельбы. Фиксируются толстыми
капроновыми нитками, пришитыми к мешочкам. В одном ящике — две мины. Подающий
вытаскивает одну, скручивает колпачок с носика-взрывателя и передает заряжающему. Тот навешивает мину в
ствол. По команде «выстрел!»
отпускает. Чтобы не оглохнуть, надо закрыть уши и открыть рот. Плита дернулась
и просела в грунт. Мина, с быстрым шуршанием, через тугой воздух пошла по
наводке. Максимальная дальность стрельбы — шесть километров. Через полминуты
слышим разламывающийся грохот от попадания нашей мины. Корректировщик сообщает
результат — если надо, дает поправку, чтобы точнее работать по цели. Наводчик
проверяет смещение миномета после выстрела, выправляет его по вертикали и
горизонтали, прокручивая ручки на двуноге-лафете.
Команда: «Беглым по три». Выпускаем три мины по готовности — серией.
После
длительной стрельбы с мягкого грунта плита глубоко уходит в землю. Чтобы
выдернуть ее — цепляем тросом к «Уралу». На каменистой почве миномет сильно
смещается при отдаче — наводчик гоняет ручки горизонтали и вертикали.
Мы
не видим результатов своей стрельбы. Нам их сухо сообщает корректировщик.
Позже, на базе, мы видим их в видеосюжетах новостей, читаем о них в Интернете.
«В результате минометного обстрела ополченцев…» — это новости про нашу работу.
Столовая
Ритуальное
место. Без преувеличений. Типовой советский зал с четырехугольными колоннами. В
Средней Азии вибрирующее сердце города — базар. В Европе — прогулочные
пешеходные улицы. На войне — столовая. Чтобы хорошо воевать, надо хорошо
питаться. Есть вожди, направляющие, указующие — командиры. И есть жрецы —
повара. Наши жрецы — сплошь женщины в комплекте с одним мужчиной. Практически
каждый боец при общении с ними вежлив, корректен, воспитан. Кто не воспитан —
того поправят другие.
В
столовой смешиваются разбросанные по разным участкам фронта подразделения.
Автоматы уложены сбоку — в руках ложки и хлеб. В столовой равны министр обороны
ЛНР и только что прибывший доброволец, разведчики-«спецура» и пропитавшиеся
соляркой и маслом танкисты. Мы все едим из одного котла, один и тот же борщ,
одну и ту же кашу, пьем одинаковый компот. Учтивое «было очень вкусно» поварам
— часть хороших манер.
Сегодня
на ужин были отличные макароны с подливкой.
Пленных
кормят из нашей столовой, тем же, что едим мы, — только в отдельной посуде.
Артиллерия
Артиллеристы
дают своим гаубицам имена. У них есть «Лёля», «Катенька», «Мулатка»,
«Виктория». имена написаны
красной краской на зеленых стволах. Артиллерист не говорит «моя гаубица», «мое
орудие», а «моя Лёля», «моя Мулаточка». Есть
новоприбывшие «девочки» — пока безымянные.
Мирные
Мы
защищаем население ЛНР. Мы защищаем в первую очередь женщин и детей — мирных
жителей. Но есть часть мирного населения, которая нас раздражает, злит, которую
мы ругаем при любой возможности, — здоровые, молодые мужики. Они для нас —
трусы, быдло, мерзость. У нас боевой выезд — наш
темно-зеленый «Урал» пересекает город, через улицы, дворы, частный сектор. Под
навесами перед магазинами, на террасах кафе в расслабленных позах сидят здоровые
мужики в шортах, цветных футболках, шлепанцах — пьют пиво. Они машут нам
приветственно, но чаще лишь провожают взглядами. «Шо луперетесь, козлы? Надо к нам идти»; «Уроды, вместо того
чтобы свои семьи защищать, бухают»; «Если бы они к нам шли, то мы бы укров камнями от города отогнали» — злые комментарии
бойцов. Луганск — полумиллионный город. Если бы к нам активно шли местные
мужики, то из них был бы сформирован полк, несколько полков. Но у них масса
причин. Они прячутся за свои семьи, жен, детей, работу. Они боятся воевать.
Боятся защищать самих себя. Таких, как они, укры в оккупированных городах и поселках ЛНР
насильственно мобилизуют в карательные батальоны территориальной обороны.
Попадая к нашим в плен, они
рассказывают, что совсем не хотели воевать, что их заставили, что им угрожали
расстрелом, если они откажутся служить в карательных батальонах. Сытые, пивные
мужики. Бойцы недовольны руководством республики, тем, что этих мужиков не
мобилизуют принудительно. «Боятся быть бойцами, пусть копают траншеи, ходят в
хозяйственные наряды, разгружают-загружают боеприпасы, стирают форму бойцов» —
наша логика.
«Заря»
Батальон
назван в честь луганского футбольного клуба. В СССР в
1972 году команда «Заря» стала первым чемпионом страны, не представляющим республиканскую
столицу. Команда играла на стадионе «Авангард». Самого стадиона я не
видел — лишь его желтую колонную арку с крупными выпуклыми буквами. Стволы
наших черных автоматов расщепляли арку, делили ее на куски мозаики — мы
проезжали мимо на очередное боевое задание.
Флаг
батальона — две рыжие и три черные горизонтальные полосы, георгиевская
ленточка. На верхней рыжей полосе надпись: «БАТАЛЬОН». На нижней: «ЗАРЯ». Наш
флаг вывешен над плацем.
Обстрел-2
Утро
было тихим, солнечным, безмятежным. Около десяти часов
по нашей базе заработал легкий, скорострельный миномет. Свист, затем кромсающий
грохот — в стороны полетели куски отодранного от крыши шифера, раздался звон
бьющегося стекла, треск ломаемых кирпичей. Бежим в бомбоубежище, скатываемся по
ступенькам вниз, в холодный и темный проход. В спины — новый грохот взрыва. За
кишкой прохода освещенные помещения бомбоубежища. На лавках и стульях вдоль
стен бойцы, гражданский персонал базы, врачи и пациенты соседней больницы — у
них свой, отдельный вход в бомбоубежище, прямо из корпуса. Наверху новый
грохот. Спустя десять секунд четвертый. Потом тишина — значит, укры отработали серию, теперь будут менять позицию, есть
минут десять-пятнадцать. Это диверсионная группа укров.
Они проникли в город. Шесть дней пристреливались по базе из миномета.
Предполагается, что перемещаются на «газели», используют миномет типа
«василек». Выставляются на позиции, отрабатывают серию (три-четыре выстрела) и
меняют позицию или вовсе скрываются. Шесть прошлых дней они лупили мимо базы. Попали в аккумуляторный завод на
углу Оборонной и Краснодонской улиц — фугасная мина
пробила угол цеха, где была пересменка, шесть человек
попали под взрыв. Один рабочий погиб — его разорвало на кровавые ошметки. Пятеро получили ранения
разной степени. На автовокзале на Оборонной улице — два разрыва содрали асфальт
с платформ. До сих пор мины проходили мимо базы на значительном расстоянии.
Военная разведка поймала пятерых корректировщиков — они стояли перед штабом,
футболки натянуты на головы, руки связаны за спиной. Одежда у корректировщиков
— поношенные спортивные штаны, замызганные
футболки, дешевые кроссовки. Телосложение — слабые руки, складки животов,
дряблая кожа. Вид хануриков,
околачивающихся с пивом, с любым дешевым алкоголем возле магазинов днями
напролет. Но обстрелы продолжались. Отлавливали новых корректировщиков. А
диверсионная группа укров все пристреливалась. Четыре
мины легли на территории базы батальона. Одна попала в автопарк — уничтожила
БТР, КамАЗ, убила пятерых бойцов, пятерых ранила. В автопарке воронка, горячие
коричнево-синеватые осколки мины. Жирный черный дым горящей техники, кровавые
обрывки человеческих тел. Пожар успевают быстро потушить. Спустя двадцать минут
новый обстрел. В это время я с бойцами своего расчета был в церкви. Мина
засвистела над храмом и упала метрах в ста, на территории больницы. Помогаем
прихожанам — сплошь женщины — и священникам добежать до бомбоубежища. Еще три
разрыва. Один опять за церковью — в банно-прачечном комбинате больницы.
Начинается пожар, быстро разгораются ворохи сухого белья. Огонь хватается за
крышу, трещит шифер. Черный дым вырастает столбом. Приезжают две пожарные
машины. Раскатывают рукава, рукава набухают от поступающей воды. Вода шипит,
налетая на жаркое пламя.
С
разведчиком иду осматривать попадание в здание лаборатории больницы. Проломлен
шифер на крыше, выбиты окна, ветки дерева, нависавшие над крышей, рассечены и
раскиданы в стороны. «Плохо, плохо. Не успевают быстро потушить. Сейчас укры начнут бить, ориентируясь на дым», — говорит разведчик
про расходящийся пожар. Свист — разрыв раскидывает крышу основного корпуса
больницы, выбивает дыры в бетонном заборе. Пожарные бросают шланги, бегут в
бомбоубежище. Обстрел продолжается. Минометчикам дают команду: «На выезд».
Удаляемся от базы: над ней дымный высокий шпиль — отличный ориентир для укровских минометчиков.
Штурм
После
обстрела базы укры переходят к штурму наших позиций
по всему фронту вокруг Луганска. На помощь своим, осажденным в аэропорту,
отправляют бронеколонну. Минометчики ополчения
выдвигаются на позицию в сторону аэропорта. Выставляем орудия, работаем
пятнадцать минут, выпускаем семь десятков мин — накрываем бронеколонну.
Команда
— выдвигаться в другой район города. Едем через весь Луганск. Мирные жители
вяло движутся в жарком воздухе. Магазины, офисы, конторы продолжают работать в
привычном, довоенном, непричастном к войне ритме — пятница. Вокруг города гул
тяжелого боя. Автоматная стрельба где-то в центре.
Район
Камброд — местное название, официально: Каменный
Брод. Разгружаемся перед заброшенными бетонными ангарами. За кустами рычат наши
танки, выступающие на передовой. Расчеты готовы. «Навесить мины». Работаем
беглым — по три мины. После корректировки обрабатываем другой сектор. За нашими
спинами от грохота минометов трескаются и осыпаются стекла ангаров. Эхо
выстрелов мечется в их пустых громадах.
За
«зеленкой» — зарослями кустов и деревьев, плетением южной растительности —
завязывается перестрелка. По рации нашему командиру разведчики (они группа
прикрытия, стерегут периметр, пока мы работаем), сидящие в зеленке, сообщают,
что в нашу сторону движется группа укров. Собираемся:
закидываем в кузов «Урала» неисстрелянные мины,
орудия, спешно, сбивая локти и коленки о металл, грузимся сами. Патроны загнаны
в стволы автоматов, автоматы стоят на предохранителях. В условленном месте
подбираем разведчиков. «По газам».
Заезжаем
на склад — грузим новые зарядные ящики. Гоняем по разным районам города и
работаем до темноты. Город в прежнем, сомнамбулическом состоянии: всех этих
людей может снести случайный снаряд гаубицы, случайная мина, навсегда сбить с
ног случайная пуля, а они, кажется, совершенно ничего не чувствуют, не понимают
этого.
Вечером
сообщают, что укры немного потеснили наших, но в
город войти не смогли. Серьезные потери с той и с другой сторон. Мы выдержали
штурм.
Это
было 11 июля.
Тексты
Пишу
в перерывах между воздушными тревогами, обстрелами и боевыми заданиями. Автомат
под рукой. Обряжен в разгрузку, забитую патронами, магазинами, ключами для мин:
для скручивания колпачков со
взрывателей и перевода взрывателей в режим «осколочный» или «фугасный».
Периодически поправляю разгрузку, как женщины поправляют бюстгальтер. На
мониторе ноутбука — моей печатной машинки — фото моей голопопой
девочки Наськи. Она стоит перед открытым окном нашего
дома «Серая лошадь» и смотрит во владивостокское
лето.
Ласточки
Под
крышей казармы живут ласточки. В тихие дни верещат в открытые форточки,
наматывая круги над плацем. К вечеру, в синих душных сумерках, выпискивают предночные свои
разговоры, забиваются под шифер. Ласточки не покидают казарму, хотя она стала
целью регулярных обстрелов.
Свист и шелест
Слышишь
свист — забивайся в любую дыру, нору, закапывайся, падай под машину, — это летит
снаряд или мина. Слышишь шелест — это мина на излете, беги и падай как можно
дальше от подлого шелеста. Мина долетела до предела и падает прямо вниз —
забивайся в любую дыру, нору, закапывайся, падай под машину, но лучше под танк.
Это бесконтактная война — определяешь удары противника по звуку.
Луганск-2
После
штурма 11 июля город превратился в призрак — он опустел, жители попрятались в
дома, в деревни за границей города, кто-то уехал беженцем в Россию: вроде он
есть, а вроде его нет. Когда я приехал сюда в конце июня, продолжалось
перемирие между ополчением ЛНР и правительством укров,
дома вокруг базы батальона по вечерам светились огнями. Окна закрыты,
зашторены, но светились. Теперь они черны, ночью вокруг баз пустота. Больницу
эвакуировали. Тьма и молчание вокруг базы, бывшего областного военкомата. Лишь
ряд ночных фонарей горит вдоль центральной — Оборонной — улицы.
Выезжаем
рано утром на задание. Улицы безлюдны. Асфальт, витрины, стены посечены
осколками, взломаны попаданиями военной стали. Эхо выстрелов и разрывов мечется
по пустым дворам.
Нам
нужна вода. Заходим через разбитую витрину в магазин и берем упаковку
минералки. Это — не мародерство. У нас есть деньги, мы готовы купить, но —
магазины закрыты. Мы заходим через проломы, сделанные вражеской артиллерией, и
берем ровно столько, сколько нам необходимо. Никакой жадности, никакого
стремления утащить все, что можно взять, набить кузов «Урала», утробу БТРа. Мы не лезем в кассы, сейфы, шкафы. Нам просто нужна
вода. Советские, сталинского ампира, здания молчаливы и угрюмы. Готическая
гостиница «Украина» (на ее фасаде каменная рябь традиционных украинских
орнаментов) как-то сразу постарела, наполнилась ветхостью, когда Луганск стал
призраком. Мы прячемся в складках призрака, чтобы вести свою войну. В частном
секторе изредка нарываемся на лай собак из-за непроглядных, глухих заборов.
Когда начинают молотить выстрелы, собаки скулят и замолкают.
Небо
над городом рвет авиация укров — грузовые винтовые
самолеты пролетают на недоступной для ПЗРК высоте, истребители-«сушки» выискивают цели. Небо долбят наши «зенитки»
— Зу-23М (чаще их называют «зушками») — и ПЗРК. Дым:
разрывы смешиваются с облаками.
Я
и интеллигентный Андрей, ветеран войны в Афганистане, шахтер из Краснодона,
остаемся в одном из дворов сторожить нашу машину, пока остальные минометчики
уходят на обед. Мы молчим — мы вслушиваемся в поразительное молчание
полумиллионного города. Города, лишившегося мирной жизни за один день. Бои на
некоторое время затихли. Ветра нет. Ощущение свершившегося Армагеддона. Луганск
пока не разбит и не раздолбан в пыльные руины, но он
уже обесчеловечен. И все равно он нужен нам — для
войны. Он нужен нам для обороны ЛНР. Для последующей мирной жизни.
Много
На
этой войне наши много курят, матерятся
и пьют кофе. Много хруста стеклянных осколков под ногами после обстрелов. Много
ожиданий — мы ждем помощи от России.
«Сухой» закон
В
батальоне абсолютный «сухой» закон. Никакого алкоголя на территории базы.
Вернувшихся из увольнения («увала») на КПП досматривают на наличие алкоголя. У
новобранцев тоже проверяют сумки и пакеты. Предупреждают, что алкоголь
запрещено проносить на территорию базы. Вернувшихся
из «увала» пьяными отправляют спать в казарму. Если буянят — на
гауптвахту. Неоднократно замеченные
пьяными изгоняются из батальона. Никаких «фронтовых ста грамм».
Один-единственный раз мы пили водку на выезде. Водку из командирской фляги. Мы
четыре часа стреляли с позиции в лесу под холодным проливным дождем. Без
плащей. Обувь и одежда промокли насквозь. Командир достал флягу и пустил по
кругу — по глотку на каждого, — когда мы уже отработали и собирали орудия.
Казаки
Через
батальон проходит много казаков. Одни —
боевики, потертые, обвешанные оружием, проездом на передовую, с передовой —
набиваются в нашу столовую, набирают оружие из нашего арсенала, ночуют в
казарме, уезжают. Другие — часто в новенькой форме, чистеньких
папахах, тоже увешанные оружием, с нашивками разных казачьих войск. Как
правило, эти воюют плохо либо вообще не воюют. Задерживаются в батальоне
надолго. Прилипают к комендантскому взводу
— охранять территорию базы, рассказывают про свою казацкость,
но на территории базы их автоматы с пристегнутыми магазинами.
Хотя бойцы действительно воюющих подразделений тут стараются носить оружие без
магазинов и пристегивают их при выезде.
Из
первых — Петр из Башкирии, позывной «Лютый». Пока мы сидели в беседке во время очередного авианалета,
он рассказывал, как воевал в Приднестровье и Чечне. Приехал в Луганск,
сопровождая гуманитарный груз. Решил остаться в батальоне. Служит в
разведывательно-диверсионном подразделении. Получил контузию, когда с группой
прикрывал отход нашего «града». Ссутулившийся, черный от загара, худощавый,
голос хрипловатый, сорванный.
Из
вторых — Миша из Ростовской области. Уже успел удрать из боя в районе города Снежное в Россию. Говорит, что
командир был бестолковый — вот он и удрал. Во второй раз приехал на войну к
нам, в Луганск. Болтливый,
улыбчивый, сытый, румяный, молочная кожа. Новенькая форма песчаного цвета,
дорогие берцы той же расцветки, папаха казачьего
Донского войска с красным верхом и белым крестом. Быстро сдружился с
комендантом. Через день оказался в комендантском взводе. Зачем-то выпросил себе
ручной пулемет Калашникова вместо
обычного для взвода АК-74. Ходил с ним и на построение, и в туалет. Когда район
базы стали регулярно обстреливать из минометов диверсионные группы укров, Миша пропал. Наверное, опять сбежал в Россию.
Мой расчет
В
расчете шесть человек — стандарт советской армии. Наводчик и командир —
Серега К. Остальные — Серега «Заряжающий», Василий «Вася», Петр Алексеич, Володя «Ашот». У меня
прозвище, позывной — «Владивосток». Я самый младший в расчете. Другим — за
сорок. Крепкие мужики с загоревшими до черноты, морщинистыми и заострившимися
лицами. Когда мы отправляемся на боевое задание и уже сидим в машине, они
снимают кепки и крестятся. С Петром Алексеичем я
выгружаю ящики с минами, когда приезжаем на позиции. Мы вяжем мешочки с порохом
на хвостовики мин, скручиваем колпачки со
взрывателей. Лицо Петра Алексеича в бусинах пота,
крючковатый нос, не говорит ни одного лишнего слова. «Ашот»
забирает мину и подает Сереге «Заряжающему». Тот вкидывает ее в ствол, кричит:
«Выстрел», отходит на пару шагов и приседает. Миномет выплевывает заряд,
разбрасывая огненный факел. «Вася» помогает Сереге К. наводить орудие. «Расчет
готов», — сообщает Серега К. командиру минометчиков. Работаем дальше.
Автовокзал
Он
расположен напротив нашей базы. Чаще всего мины и снаряды, выпущенные по нашей базе,
попадают в автовокзал. Разрывами содран асфальт с платформ ожидания, пробита
бетонная крыша одной из платформ, разбито осколками и взрывной волной ленточное
остекление зала ожидания. Чернеет остов сгоревшего от попадания мины автомобиля
«Жигули». Во время боев 11 июля с крыши автовокзала по КПП базы два часа
стрелял снайпер. Однако автовокзал продолжает работать, хотя количество рейсов
минимизировано. В зале ожидания закрыты все магазины. Открыта лишь касса. Есть
бомбоубежище. Кто-то из пассажиров ожидает свой рейс в бомбоубежище.
Штурм-2
13
июля. Укры начали второй массированный штурм города.
Около семидесяти единиц разной бронетехники и пехота двинулись на город через
западный пригород — поселок Александровск. Минометчики обрабатывают позиции, с
которых выдвигаются укры. Мы накрываем их огневые
точки, косим пехоту. Мимо нас ползут на Александровск наши танки. На кирпичах
активной брони надписи красной краской — три заглавные буквы: ЛНР.
Вязкий
ухающий бой продолжается весь день. В темноте укры
пытаются другой бронеколонной — около сорока танков и
БТР, машины с пехотой — прорваться к
своим, осажденным в аэропорту. Мы выдвигаемся на позиции. Бесшумно разгружаемся
на полянке, окруженной густым кустарником. Разговариваем шепотом. Ночь лунная —
желтый свет стелется по земле. Мигающее зарево боя в стороне аэропорта. Укают
ночные птицы. Проезжает наш БТР и длинной очередью прочесывает заросли кустов.
Команда: «Работаем». Ослепительные огненные языки минометных выстрелов. Долбим
по аэропорту и по бронеколонне, которая туда прорывается. В тишине между выстрелами
слышно, как прежними голосами укают птицы — война им не мешает, не отвлекает
их.
Выстреливаем
весь боезапас. Воздух сдавлен от поднявшейся пыли.
Возвращаемся
на базу в темной синеве предрассветных сумерек.
Под
утро бои в Александровске и в районе аэропорта затихают, переходят в
позиционные перестрелки.
Бегом и пешком
Лестница
казармы — пролеты на четыре этажа. Типовая лестница советских общественных
зданий брежневской эпохи. Ограждение из тонкого металла с деревянными перилами.
Когда человек поднимается по лестнице казармы, сразу видно, кто он. Форма,
отсутствие ее и наличие/отсутствие оружия не являются такими точными
индикаторами. Боевики с передовой, регулярно выезжающие на боевые задания
минометчики и артиллеристы поднимаются медленно, как будто с громадным грузом,
шаркая, ступают на каждую ступеньку. Для них подъем по лестнице — одна из форм
отдыха. Новобранцы, бойцы из бездействующих частей торопливо взбегают,
перескакивая через одну-две ступеньки.
«Доброе утро»
Утром
— неважно, была ночь спокойной или беспокойной, — соседи по комнате, по этажу,
по казарме, встречаясь на плацу, в туалете, где угодно, приветствуют друг
друга: «Доброе утро». Неписаное правило. «Доброе утро» — «доброе утро» — «доброе утро», — если утро не скомкано обстрелом или авианалетом.
Трофей
В
наш автопарк притащили трофейную гаубицу — следы копоти на металле, рваные
насечки от попадания осколков, одно колесо разодрано полностью, другое —
более-менее цело. Говорят, ее везли в бронеколонне,
которую мы накрыли из минометов. Укры разбежались,
побросали оружие. Трофеи подбирала наша разведка.
Укры
тоже дают своим пушкам имена — ведь мы жили когда-то в одной стране, имеем
общие воинские традиции. Их надпись белой краской и на латинице: «NASTUSYA» — и
укровский герб: витой трезубец. Гаубица стоит на
серой, каменистой, вспаханной нашими танками площадке.
Отступление
Сообщают,
что укры неожиданно, без боя покидают свои позиции
вокруг Луганска. Днем отступают от южных пригородов. Вроде направляются на
запад и север. Предположительно перегруппировываются, чтобы массированно
ударить оттуда. Вечером сообщают, что бронетехника и машины с пехотой укров уезжают из Александровска — западнее Луганска, — с
северного направления. Двигаются в сторону поселка Счастье. Счастье в двадцати
километрах от Луганска, строго на север, за рекой Северский Донец. Мы гадаем о
причинах. Надеемся, что наконец-то будем наступать.
Благодать
Укрываем
свои «Уралы», груженные минометами, в заброшенном
армейском ангаре. Выставляем караул. Позиция для стрельбы выбрана. Ждем команды
из штаба. Жаркий, душный день. Разбредаемся в тень раскидистых деревьев на краю
заросшего футбольного поля. Ржавые ворота, высокая трава и цветы, потрескавшийся
бордюр, обозначающий границы игровой зоны, — на этом поле футбол закончился
гораздо раньше, чем началась война. Бойцы расположились на земле. Под головы —
разгрузки, набитые магазинами и патронами. Ботинки — у кого кроссовки, у кого берцы, в которых приходится проводить большую часть
времени, — сняты, отставлены в сторону, носки развешаны на перекладинах ворот.
На мой автомат заползает божья коровка — коротконогое существо, занятое своим
отряженным ей природой делом. В цветах жужжат собиратели нектара — одни
жужжащие крылья видны за изгородью фиолетовых лепестков. Стрекочут кузнечики.
Бледно-голубое небо в легкой вате перистых облаков. В высоте кружит ласточка.
Мягкая трава приятно касается голых стоп. Самый обычный летний день где-то в
стороне от города. Одним слово — благодать. Двумя — солдат на привале.
Интеллигентный
Андрей из Краснодона спрашивает меня: «Александр, как вам наша природа?»
Отвечаю: «Скудновато, по сравнению с дальневосточной».
И рассказываю ему про уссурийских тигров, рододендроны, вьющиеся по древесным
стволам лианы лимонника, цветение лотосов, ловлю трепангов и устриц в
Приморском крае России.
Благодаря
интеллигентному Андрею и моей Наське я начал эти
записи. Андрей спрашивал: «Как вам видится, Александр?..» А Наська:
«Расскажи, как там в Луганске?..» И в благодатные моменты привалов я размышляю
о новых записях, об исправлении — стилистическом — уже написанного. Правда, во время затянувшихся обстрелов
тоже иногда размышляю о своих записях.
Мародер
Позиция:
крупный завод. Исполинские советские строения, красные кирпичные трубы,
металлические сложные узлы, вдоль бетонных дорог абрикосовые деревья и яблони.
Завод перестал работать из-за войны. Пять человек дежурной смены следят за
предприятием (чтобы не разграбили), проводят профилактический запуск установок,
узлов, конвейеров. Говорим им: «В ближайшие два часа возможен обстрел
территории завода. Вам лучше спрятаться в подвал или, если есть, в
бомбоубежище». Они решают, что безопаснее поехать домой. Остается один сторож
на главных воротах.
Выставляем
орудия. Ожидаем информации от корректировщика. Рассредоточиваемся возле орудий.
Белое кирпичное здание общежития — там живут рабочие из дежурных смен, они нас
предупредили, что там их вещи. Из общежития выходит наводчик Миша — из третьего
расчета. В руках огурцы. Мы с собой огурцы не возим. Значит, он взял из
общежития, лазил по комнатам рабочих. «Вася» подскакивает к нему. Кричит: «Тебе
кто разрешил?!» — конечно, вставляет ругательства. Миша нагл и самоуверен. Он не
оправдывается. Он считает, что это его право: он защищает ЛНР, ему можно взять
у мирных, что ему нужно.
«Вася» дважды бьет его по лицу — у «Васи» крепкий кулак, у Миши слабая шея. «Ашот» выдергивает у мародера автомат, расстегивает и
снимает разгрузку.
После
возвращения на базу командир минометчиков приказывает Мише писать рапорт об
увольнении из «Зари» по собственному желанию. У третьего расчета новый наводчик
— Леха из Краснодарского края.
Время
На
войне не бывает будней и выходных. Вопрос «какое
сегодня число?» обычно слышишь, если боец пишет рапорт по какой-нибудь
надобности. О времени спрашивают, если приказано к определенному часу собраться
в каком-то месте.
Обстрел-3
18
июля. Укры снова стянулись вокруг Луганска. Привезли
новые минометы, гаубицы и «грады». С ночи в городе отсутствуют вода и
электричество. Повсеместно. В результате целенаправленного обстрела или
диверсии — точной информации нет. Есть факт — в огромном городе перебиты
важнейшие коммуникации.
Утром
начинается массированный обстрел. Укры используют все
средства бомбардировки.
Наша
позиция чуть в стороне от города, на возвышенности. Мы видим, как хаотично
вздыбливаются разрывы в разных районах города. Многоэтажки жилых домов, трубы предприятий, высотки гостиниц
и административных зданий — похожий издалека на детский конструктор город
пузырится от попаданий снарядов, мин и ракет. Вытягиваются черные
дымы пожаров. Воздух гудит, как набатный колокол.
Лезу
на здание по внешней пожарной лестнице: двери закрыты, ломать их нельзя, окна
разбивать нельзя — чужое. Лежу на крыше — высматриваю, откуда работают укры. За городом горит бледно-желтое хлебное поле, белый
дым клубами. По гулу выстрелов точно не определить позицию противника — гул
раскатывается в разные стороны; если позиция выбрана грамотно, то звук
обманчиво уходит в противоположном направлении. Высматриваю клочья
поднимающейся пыли или мигание выстрелов. Пыль взмахивает вверх при отдаче
орудия. К западу, на границе степи и частного сектора (серые крыши хат в кудрях
зеленых садов), призрачные бледные мазки. Оплывают, оседают — пыль. Оранжевая
мгновенная точка. Есть — это выстрел. Там батарея гаубиц — судя по звуку, не
минометы и не «грады», именно гаубицы. Спускаюсь, докладываю командиру. Тот
сообщает в штаб. Нам не разрешают накрыть батарею укров.
Наша задача — стоять в засаде на случай, если на город пойдут бронетехника и
пехота. Нам запрещено раскрывать свою позицию раньше времени. Командир моего
расчета Сергей К. раздражен невозможностью ответного огня. Ждем, мы сейчас лишь
зрители разрушения города.
Укры
уничтожают Луганск, чтобы стало невозможно в нем жить.
Мы
следим за пузырями разрывов. Обстреливают районы, где нет никаких объектов
ополчения ЛНР. Мирные кварталы, промышленные территории, рынки оседают в руины.
Утром
следующего дня сообщают, что только погибших среди мирного населения сорок
человек. Это был самый жестокий из всех произошедших обстрелов.
Возраст
Большая
часть ополченцев — в возрасте, за сорок лет. Люди советского воспитания.
Молодежь — до тридцати пяти лет — есть. Молодых уроженцев бывшей Украины (это
свершившийся факт: бывшая Украина — она уже не будет такой, какой была до
войны) очень мало. Молодежь ополчения — преимущественно добровольцы из России.
Мирные-2
Водо—
и электроснабжение в Луганске удалось восстановить меньше чем за сутки.
Мирных
на улицах города чрезвычайно мало. Проедешь днем
по главной улице, Оборонной, из конца в конец — в лучшем случае увидишь пару
сотен. С гражданскими машинами та же ситуация. Но эти немногие мирные пытаются
жить в прежнем, довоенном ритме. Они не разбегаются из очереди, когда взрывы
слышны где-то совсем недалеко. Они неспешно шагают по пешеходной «зебре» перед
спешащим военным транспортом ополченцев. Они снимают на видеокамеры мобильных телефонов разрушающиеся и горящие
здания во время обстрелов, хотя следующий взрыв может накрыть и их. Они
выискивают и собирают горячие осколки только что разорвавшихся мин, хотя надо
быстрее прятаться в убежище. Они пристраиваются на своих автомобилях позади
военной колонны всего в нескольких метрах, провоцируя раздражение ополченцев:
ведь за колонной могут следовать диверсанты. Кажется, что война для них —
развлекательное телевизионное шоу. Они относятся к ней как к явлению по другую
сторону экрана, будто их она не коснется. Просто выключаешь телевизор и
спокойно засыпаешь. Это — безмятежная обреченность животных на бойне. Я видел
коров — их должны были забить через час. Воздух отсырел от крови уже забитых, а коровы продолжали жевать
сено, они не чувствовали близкой опасности.
У
диких — таежных, степных, пустынных — животных все в порядке с чувством смерти,
с пониманием ее близости. Дикие защищаются
от погибели. У них не атрофированы естественные инстинкты.
Инстинкты мирных жителей Луганска, тех, кто пытается жить, как будто войны нет,
как будто она не здесь, не с ними, атрофированы современной цивилизацией.
Возможно, привычка видеть войну по телевизору и в Интернете мешает им осознать
ее реальность сейчас. Поэтому они не вступают в ополчение, не бегут из города —
они служат статистике жертв.
Я
видел, как в одной хате на окраине города — до передовой меньше
километра — занимались ремонтом. Возились с обоями, красили стены. Близкий
гул боя их не смущал.
Артиллерия-2
Артиллеристы
отнимают у нас работу. Наши минометы бессильны против тяжелой техники
противника. И дальнобойность у нас в несколько раз меньше. Артиллеристы своими
гаубицами легко перемалывают тяжелую технику в металлолом. Теперь они на боевых
выездах чаще, чем мы. Они научились стрелять лучше нас.
Босния
Эту
войну часто сравнивают с войной в Боснии. Была Югославия. У нее была республика
Босния. Там схлестнулись народы, жившие веками по-соседски. Войны тем жестче,
чем противники ближе жили в мирное время. Изнурительная, садистская война шла в
Боснии. Причина — национализм, бывшие соседи разделились по национальному
признаку. И была Украина. У нее была Луганская область. Русские Луганской
области не захотели жить при новом, фашистском правительстве Украины, под
украинским национализмом. Провозгласили ЛНР. Украинское правительство,
украинские националисты начали войну. Украинцы для ЛНР стали врагами — украми, «укропами», фашистами. Луганск оседает в руины, как
столица Боснии Сараево.
Утро
Приятно
просыпаться, когда не тебя обстреливают, а твои
стреляют по врагам. Сегодня такое утро — наши из САУ (самоходные артиллерийские
установки), гаубиц и «градов» работают по позициям укров.
Просто музыка. После пятнадцати дней обстрелов — по расположению «Зари»
диверсионные группы стреляли из минометов, ежедневно, по несколько раз в день.
С
полуночи в городе запрещено ездить любому автотранспорту, кроме общественного,
экстренных служб и машин ополчения. Запрет на трое суток. Диверсионные обстрелы
сразу прекратились.
Два
дня на углу Оборонной и Краснодонской улиц лежит серебристый «Daewoo».
Взрывной волной и осколками машину смяло и перевернуло на крышу, она перекрыла
половину проезжей части. Аварийные службы не решались ее эвакуировать. Напротив
— автовокзал, куда регулярно залетают мины и снаряды укров.
Сегодня машину должны наконец
убрать.
Налажено
бесперебойное водоснабжение. Электричество снова доступно во всех районах
города.
Мы
пьем кофе, рассевшись в курилке перед казармой. Солнечно. Ласточки наматывают
круги. Мы слушаем залпы из наших САУ и «градов» по аэропорту. Месяц не удается
оттуда выбить укров, они окружены, но обороняются
отчаянно и умело. Может быть, сегодня удастся.
Отжать
По
поводу трофеев наши говорят — «отжали». «Захватили», «отбили» — не в ходу.
«Отжали у укров» — повод для гордости, самолюбования,
солдатского тщеславия. Призы войны — трофеи.
Типичные истории
Толик
П. — заряжающий в четвертом расчете. Его командир — интеллигентный Андрей.
Толик родился в Луганске. Его жена из Одессы. Когда началась война, он перестал
общаться с тещей. Теща считает, что сторонники ЛНР, ополченцы — сепаратисты,
террористы, враги единой Украины. Толик поскандалил с ней пару раз по телефону
и больше вообще не общается.
Дима
Р. — из минометчиков, в расчете Лехи из Краснодарского края. Он — житель
Луганска. Его отец живет в Полтаве. Его отец против ЛНР. Собирается, но пока не
вступил в армию укров, в свое время он служил
танкистом. Он не знает, что сын в батальоне «Заря» — среди врагов, враг.
Две
типичные истории на этой войне.
Солярка
После
стрельбы обязательно чистим орудия на базе. Откручиваем от ствола казенник.
Внутри казенника стальное жало, «игла». «Игла» бьет по запальному патрону мины,
запущенной в ствол. Патрон воспламеняет намотанные на хвостовик мешочки с
порохом — происходит выстрел, мина вылетает по наводке. Внутри ствола и
казенника образуется пороховой нагар. Нужна солярка. Соляркой вымываем,
вычищаем нагар. Затем сухой тряпкой вытираем ствол и казенник. Скручиваем
орудие обратно. Теперь можно отдыхать.
Бартер
Казарма.
Комната («кубрик» — говорят бойцы) минометчиков и зенитчиков. Железные койки
застелены матрасами и грубошерстными одеялами. На спинках коек висят автоматы и
разгрузки. Бойцы отдыхают, лежа в обуви. Диалог. «Даю за пару чистых носков
гранату». — «Нашел дурака» — «Две». — «Только
за банку сгущенки».
Не война
Комбат
Патрушев говорит мне: «Из минометчиков? Тогда ты еще не видел настоящей войны».
Он считает, что настоящая война — в окопах на передовой, там больше всего риска
для жизни. «Ездить в груженной десятками мин машине по городу, простреливаемому
артиллерией и минометами противника, риска мало?» — спрашиваю. Он не успевает
ответить: к нему заходят за картами и уточнениями по боевому заданию
разведчики.