Опубликовано в журнале Нева, номер 8, 2013
Борис Елизарович Лихтенфельд родился в 1950 году в Ленинграде. Окончил
ЛЭИС им. Бонч-Бруевича. Публиковался в самиздате (журналы «Часы», «Обводный
канал», «Транспонанс»), в Венском славистическом
альманахе «Гумилевские чтения» (1982), в антологии художника Валентина Левитина
«В Петербурге мы сойдемся снова» (1993), в журналах «Звезда», «Нева», «Арион», «Волга», «Дети Ра», «Зинзивер»,
«Слово/Word». В 2000 году вышла книга «Путешествие из
Петербурга в Москву в изложении Бориса Лихтенфельда»(серия «Поэтическая лестница». СПб.:
Изд-во Виктора Немтинова). В 2011 году в
издательстве «Юолукка» — книга стихов «Метазой». Живет в Санкт-Петербурге.
На смерть Вспышкина
Петербург — это сцена, не так ли? —
где сойдемся мы снова, сходя,
удостоясь в последнем спектакле
свиста ветра, оваций дождя.
Моросит на измор фарисейство,
замыкая в блокадном кольце
непостыдно-потешное действо
с триумфальным провалом в конце.
Как под занавес нас ни колбасит,
каждый роль доиграет свою.
Режиссер неприглядное скрасит,
лжу расплющит, как Всадник — змею.
Вспышкой офонаревший
юпитер
лица высветит и раздвоит
наши тени… А как же наш Питер? —
не сойдет ли за нами в Аид?
* * *
Интересы мои со временем разошлись не на шутку.
Я и раньше с ним плохо ладил, а теперь вот с трудом терплю.
Будь неладно оно — лишь бы вне меня, лишь бы к рассудку
подбираться не смело, не цеплялось репьем к тряпью.
Все движенья души привыкший подчинять
непреложным законам
метафизики, я достаточный опыт уже накопил
опрометчивых отклонений, обусловленных временем оным,
чтобы внутренний пыл не пускать на пустой распыл.
Переменчиво время, как ветер. Какое из
направлений
будет выбрано завтра, какому вчерашнему в противовес —
бесполезно загадывать, спорить, чей посев современней:
современность — всего лишь времени зыбкий случайный срез.
Но когда-нибудь все застынет. Из той далекой
эпохи
чей-то взгляд ловлю проникающий и с печалью такой,
что и сам каменею в этом неистовом чертополохе,
соприродность ему ощущая, нахожу
наконец покой.
* * *
Забыл, забыл о Господе своем,
вне поля умозрения оставил,
изгнал за близорукий окоем,
замкнулся в круге непреложных правил —
о, вечный Савл, в котором сгинул Павел,
где твой дамасский тракт? Зарос быльем…
Пустыня бытия необходима,
чтобы постичь: нигде обхода нет.
Она — покров, как ночь для Никодима,
небесный распыляющая свет.
Безбожнейшая суета сует —
завеса огнедышащего дыма.
Не жди, когда рассеется… Провидь
в мучительно плотнеющей текстуре
спасительно мерцающую нить,
как в низких тучах — проблески лазури!
Забыл? Ну, что ж, позволь житейской буре
Нерукотворный Образ проявить!
Искусство
Мутной лужицей на дне двора-колодца
тусклое сознанье отражает
только скорлупу, что окружает,
только срока ждет застыть и расколоться.
Всё внутри, чем мучим
был снаружи.
Всё твоим сознаньем емлется, не зная,
где межой проходит трещина сквозная,
что всплывет, проклюнувшись, из лужи.
Замкнуты в себе его рефлексы-блики
двориком в Столярном переулке,
кругом заключенных на прогулке,
сеющих былого алиби-улики.
Эта жизнь чудовищно чужая
пусть наводит ужас — только не молчи ты,
детский, леденящий кровь, многоочитый
страх щитом блестящим отражая!
* * *
Разговор беспредметный —
и глухонемые
суть не выявят взмахи кистей.
Не про нас ее проблески-спазмы, не мы ей
толмачи с языком без костей.
Расползлась… В обрамленье любом — необъятна.
Не о том говорим, не о том…
Мимо слов наших — эти зигзаги и пятна:
пальцем — в небо, в сознанье —
винтом.
Виноват, говорю. — Кто
кого виноватей! —
утешительный слышу ответ…
Так играют оттенки абстрактных понятий,
что и тени сомнения нет!
Мы попали под действие
мощного поля —
вот и поляризованы им.
Пусть обоих размажет свободная воля —
на своем все равно настоим!
Разговор беспредметный,
и смерть — не преграда
для его продолжения за,
где друг другу не противоречат два взгляда
и закрытые зрячи глаза.
* * *
Чтоб оккупантам противостоять,
всяк выбирает свой калибр цинизма
и меру коллаборационизма,
за пядью отвоевывая пядь.
Надежда водит свой скользящий луч
по затянувшемуся ожиданью.
Спасительный исход обложен данью,
как день возмездия — завесой туч.
Все тот же исторический сценарий:
две тыщи лет про кесарев динарий
постылый повторяется урок.
С постыдной задней мыслью между строк
твердим азы доходных семинарий:
должно быть, повторение — не впрок!
* * *
Райская весь: полсела —
ботанический
сад, полсела — зоосад.
Ласковый шелест силлабо-тонический
и синкопический лад.
Всё общей мерою здесь измеряется.
Кто достигает вершин,
преображается весь и смиряется,
новый вкушая аршин.
Чувства, как в детстве и скотстве,
таинственны…
Ровно ль, неровно ль дыша —
вся от малейшего отсвета истины
гулко трепещет душа.
Благоухают цветущие кустики,
шерсть бессловесных нежна,
и в каждом отзвуке лучшей акустики
музыка счастья слышна.