Опубликовано в журнале Нева, номер 3, 2013
О свойствах страсти и не только…
Игорь Гамаюнов. Жасминовый дым: Роман в рассказах о превращениях любви. — М.: Издательство “В. А. Стрелецкий”, 2012. — 336 с.: ил. —
1000 экз.
Обозначив жанр книги как “роман в рассказах о превращениях любви”, автор счел своим долгом объясниться с читателем, возможно, заподозрившим его “в амбициозной попытке открыть миру то, что на самом деле давно открыто”. “Каждый ведь живет первый (и единственный) раз, — пишет И. Гамаюнов, — все ему внове, ото всего увиденного голова идет кругом, как тут удержаться, чтобы не рассказать о пережитом. И не сравнить: а как у других? И — не изумиться тому, какими разными тропками, сквозь туман собственных заблуждений и чужих, навязанных нам иллюзий приходим мы к общим истинам, одна из которых — жизнь есть постижение любви. Опыт этого постижения неповторим, и потому — сам по себе интересен. Как неповторима и интересна (если пристально всмотреться) жизнь каждого человека”.
Это изумление жизнью и человеком, подсознательная вера в конечное торжество гармонии и справедливости, зародившиеся у автора в детстве и пронесенные через десятилетия — нерв и пафос книги. Что может показаться странным, если учесть, что действительность открывалась И. Гамаюнову, как и большинству его ровесников, “детей войны”, отнюдь не только светлыми сторонами. Оба его “деда, сгинувших в тридцатых годах, были священнослужителями”; тогда же во время коллективизации и “обострения классовой борьбы” жертвами голода и “чисток” стало немало родственников; отец прошел немецкий плен и советский лагерь… Да и занятие журналистикой, особенно работа в “Литературной газете”, где автор писал судебные очерки (по сути, занимался “разгребанием грязи”) и другие материалы, гремевшие на всю страну, способствовало, казалось бы, утрате многих иллюзий относительно человеческой природы и процессов, происходящих в обществе. И тем не менее…
Кстати, наблюдая за сменой политического курса и высшего руководства, герой рассказа “Поддельное письмо” журналист Андрей Дубровин “решил воспринимать события, не зависящие от его личной воли, как погодную аномалию… └Не многовато ли перемен для одной жизни? — говорил он… — Ведь все переворачивается с ног на голову и — обратно! Если всерьез воспринимать, недолго с ума гикнуться… Да, я убежденный фаталист, потому что ничего изменить не могу. Кроме, конечно, своей личной жизни. В ней я свободен ровно настолько, насколько закабален в остальном“”. Природу дубровинской “легкости бытия”, постоянную смену жен и подруг пытается понять его коллега и приятель Потапов — альтер эго автора. Он видит, как, отстаивая личную свободу, Андрей не гнушается лжи и жестокости. Например, однажды пишет себе поддельное письмо “будто бы от одной из бывших жен”, которая пишет об опасной болезни их сына и просит срочно приехать. “Убитый горем отец” показывает письмо той, с кем решил расстаться… А спустя два десятка лет последует расплата — осознание Дубровиным своего жизненного краха.
О цене и неизбежной расплате за ложь и предательство и другой рассказ — “Твой сын и — брат…” Там “сын, будучи подростком, однажды догадался: старшая его сестра на самом деле не сестра ему, а мать, родившая его в пятнадцать лет. А мнимая мать ему бабушка, решившая таким образом скрыть грех дочери… Ребенок рос во лжи и вражде, копил обиды, изводил свою настоящую мать всевозможными сценами. Она же, отягощенная двойственностью и будучи нетерпеливой по характеру, отвечала сыну вспышками ненависти”. Лишь через много лет, “когда судьба и любовь к истине привели в зрелом возрасте в лоно церкви”, они нашли силы понять и простить друг друга.
Перспектива подобного исхода лишь смутно маячит перед героем рассказа “Лунный пес”. Предательство и обман матери, отказавшейся от ребенка, повлияли на его отношение к людям, исказили картину окружающего мира. Повзрослев, Олег становится оперативником одной из спецслужб. Его пьянит чувство “причастности к настоящему мужскому делу, без которого — он был уверен — оплетет нашу жизнь хитроумная человеческая нечисть, задушит все справедливое и честное. Обрубить ее вездесущие щупальца можно только перехитрив, усыпив бдительность, притворившись такой же нечистью”. Олег, “обуреваемый общей подозрительностью ко всем, кто занимает начальственные кабинеты, увлек немолодую одинокую женщину перспективой близких отношений и, будучи ошибочно убежден, что она взяточница, подбросил ей пачку меченых денег”, едва не сломав жизнь…
Психологические травмы, полученные в детстве, — убедительные причины последующих жизненных драм и трагедий, особенно в журналистском расследовании, основанном на опыте конкретных людей и решающем вполне определенные аналитические и воспитательные (как ни странно это сегодня звучит) задачи. Но жизнь нередко подбрасывает сюжеты, где журналистика бессильна, где причинно-следственные связи не ясны, и поэтому рациональное истолкование событий проблематично.
Например, такая история. Бальзаковского возраста поэтесса Элина по дороге в загородный Дом творчества встречает студента Костика — робкого и в прямом смысле голодного. Приглашает поехать вместе с ней — за ее счет. Прибыв на место, Элина развивает инициативу: читает стихи, язвительно комментирует нравы местных обитателей, это чередуется с постельными сценами и прогулками на пленэре. Однажды поэтесса посылает юношу за коньяком в ближайший магазин. Тот долго не возвращается. Элина отправляется на поиски и узнает, что Костика насмерть сбила машина… По газетным меркам материала здесь на пять строк в хронике происшествий. А для писателя это “сюжет для небольшого рассказа”. Что Игорь Гамаюнов и делает — пишет рассказ “Поэтесса и студент”. О хрупкости и случайности человеческого существования, о том, что однажды “слово └завтра“ может означать только одно — уход и небытие”. Или, как сказано в другом рассказе, о “разрушительной жажде жизни, чреватой смертью”.
Впрочем, уступив место писателю, журналист здесь лишь отошел в тень. Его незримое присутствие мы еще почувствуем не раз. В рассказах “Там свежо и просторно”, “Охапка черемухи” и в уже упоминавшемся “Лунном псе” варьируется все та же тема: опытная, активная во всех отношениях женщина (разведенная или замужняя) вступает в связь с мужчиной, который либо моложе ее, либо ниже по статусу. Автор-аналитик видит здесь симптом социально-психологических сдвигов в обществе (то, что специалисты называют изменением гендерных ролей). А в центре внимания художника — “человеческая составляющая” — боль и страдания героев. Гамаюнов-художник чувствует иррациональные бытийные бездны, абсурд и случайность человеческого существования. А Гамаюнов-аналитик не может смириться с этим и пытается найти рациональные объяснения. Так количество вариаций на одну тему переводит разговор с экзистенциального плана в социальный.
Характерен в этом смысле и финал исторического очерка “Ты теперь моя сказка (Последняя любовь командарма Миронова)”. Автор читает постановление о реабилитации расстрелянного командарма: “Поразительный документ! Не было суда, который бы доказал — пусть ошибочно — вину Миронова. Не подтверждено и документально и решение о его расстреле. Так в чем же состоит РЕАБИЛИТАЦИЯ? Какую ОШИБКУ она исправляет? Неужели мы должны считать ошибкой выстрел во дворе Бутырской тюрьмы?” Действительно, бред какой-то… Но очеркист упорно пытается отыскать в кровавой мясорубке гражданской войны хоть какую-то логику. И дело не в том, насколько его попытка убедительна, а в типе личности автора, стремящегося найти пусть даже призрачную опору там, где все вязнет и проваливается. Иначе — ужас абсурда, когда все бессмысленно и “все дозволено”…
Кстати, этот тип личности сродни религиозному (сказались дедовские гены?) Не случайно, размышляя о превращениях любви и “свойствах страсти”, автор, по его признанию, пытается также “понять природу тех невидимых душевных связей, тех гибких и прочных скреп, что привязывают людей друг к другу на время их земного пути, а за его пределами продлевают их жизни в памяти живущих”. Тема бессмертия не раз возникает на страницах книги: “Эпизод из прошедшей жизни, стихотворная строка, музыкальная фраза — все было голосом оттуда, вестью, зашифрованным посланием, свидетельством иной жизни, доказательством человеческого бессмертия”. Как и мысль о возможности “ощутить себя частью чего-то непостижимо большого и вечного, чему и названия, кажется, нет”.
Эти мотивы к финалу становятся доминирующими. Автор вновь и вновь возвращается к детским воспоминаниям, бережно восстанавливает историю своей семьи (документальный рассказ “Застольные песни”). Всматривается в “Драгоценные Подробности Бытия” (именно так — с прописных букв). Связаны они с самыми близкими людьми: женой, дочерью, внучкой. Например: “Я смотрел им вслед, ошеломленный. Я вдруг понял: вот эти две жизни и есть то главное, без чего нет меня. Это моя маленькая вселенная. Хрупкая и единственная. Ради нее — мое существование. Мне, именно мне предназначено защитить ее от подстерегающих нас бурь и бед”. Или: “Я пропитывался покоем этого вечера, уверенностью в том, что мир неизменен в своем тяготении к гармонии и красоте, как бы ни тревожили его природные и социальные катаклизмы… Неизменен!.. И непоколебимым аргументом такой неизменности было светившееся лицо спящей Сашки (внучки. — А. Н.), еще не знающей всей правды о себе и мире, но уже усвоившей: этот мир создан для нее… Я катил коляску, думая о том, что Вечер моей жизни наступил, что за ним маячит вечная Ночь, но вместо того, чтобы впасть в ступор и ужас, был как никогда счастлив”.
Опыт преодоления бытийного ужаса, поиск смысла сущего и своего места в мире — у каждого свой, неповторимый и всегда драматичный. Для меня это самое интересное в книге Игоря Гамаюнова.
Александр Неверов