Исторический очерк: ислам — иудаизм — христианство
Опубликовано в журнале Нева, номер 11, 2013
Михаил Залманович Румер-Зараев — прозаик и публицист. Родился в Москве в 1936 году. Долгие годы работал в российских газетах и журналах («Московская правда», «Сельская жизнь», «Огонек», «Век»). Автор ряда книг: «Семейное поле», «По следам Смоленского архива», «Сошествие в ад», «Одиночество власти». Публиковался с прозой и публицистикой в «Новом мире», «Октябре», «Звезде», «Дружбе народов». «Кольце А», «22», «Время и место» и других российских и зарубежных литературных журналах. Член Союза писателей Москвы. В настоящее время живет в Берлине, где редактирует русскоязычную газету.
При всем том, что история не имеет сослагательного наклонения, невольно занимаешь себя мыслью: что было бы с Францией в начале XIX века, если бы Наполеон был убит в первом же своем сражении? с Россией начала XX века — если бы Ленин умер от инфлюэнцы в Швейцарии? с Германией — погибни Гитлер на полях Первой мировой? Наконец, как реализовалась бы сионистская идея, если бы австрийский журналист Теодор Герцль не пришел на парижскую площадь, где совершалась гражданская казнь Дрейфуса, и не ушел бы оттуда потрясенным, впервые задумавшись о необходимости создания еврейского государства?
Эти вопросы небеспочвенны, это не пустая игра воображения. Задаваясь ими, невольно начинаешь размышлять о влиянии личности на ход истории и, анализируя эту личность, ее судьбу, истоки ее действий и мировоззрения, лучше познаешь тайные пружины, причины и последствия тех или иных событий. Более того, при всем нашем детерминистском воспитании, заставляющем воспринимать мировую историю как поле действия определенных законов, а отнюдь не как хаотическое сцепление случайностей, невольно задумываешься над тем, что многое предопределено, но ведь и свобода дана, свобода воздействия какого-нибудь бытового, вроде бы мелкого сюжета, подчас поворачивающего ход событий и ставящего весь поезд на другие рельсы.
Ведь подумать только: не застань Иван Грозный в жаркий летний день свою беременную невестку в одной рубахе, не разгневайся он на молодую женщину за ее неподобающий вид, не ударь ее в гневе, что вызвало заступничество за жену сына Ивана и убийство его отцом в порыве ярости (см. знаменитую картину Репина), трудно сказать, как пошел бы ход российской истории. В результате этого инцидента, вызванного случайными обстоятельствами, после Грозного престол занял не старший сын — убитый отцом Иван, сильный, умный и подготовленный для правления человек, а его младший брат Федор — больной, слабый, поддающийся влияниям и к тому же бездетный. А дальше все известно: правление Годунова, Смута, самозванцы, разор и оскудение земли Русской и, наконец, новая династия — Романовых. Вот вам случайность, поворачивающая ход истории.
Такого рода случайности можно обозначить как «насморк Наполеона». Некоторые историки полагают, что эта пустяковая болезнь повлияла на принятие великим полководцем решений во время Бородинского сражения, что и предопределило его ход. Можно сомневаться во влиянии этого медицинского обстоятельства на ход войны 1812 года, но то, что подобного рода бытовые мелочи иногда поворачивают движение истории, все-таки несомненно. Эти «мелочи» подчас выскакивают из глубины веков, поражая наше воображение.
Письмо пророка
Вот сражение между византийцами
и арабами в Палестине, на притоке Иорда—
на — реке Ярмук, исход которого в VII веке
предопределил конец великой эпохи, начавшейся завоеваниями Александра
Македонского.
В тот день, 20 августа 636 года, из пустыни дул жаркий ветер — хамсин, а византийские войска стояли с подветренной стороны, и глаза им засыпало летящим песком и пылью, что сыграло немаловажную роль в победе арабов. «Насморк Наполеона»? Возможно. Последствия победы арабов, в которой сыграл роль этот просчет византийского полководца, оказались судьбоносными. После тысячи лет эллинской цивилизации, через семьсот лет после помпеевских завоеваний, поставивших Восток под власть «римского орла», началось великое отступление европейской культуры из этих пределов и приход туда мусульманской цивилизации.
И теперь, когда мы мысленным взором устремляемся в ближневосточный ареал на полторы тысячелетия назад из нашего времени, расколотого конфликтом исламской и западной цивилизаций по всему географическому фронту — от Израиля до российского Северного Кавказа, мы видим, как глубоки корни этого конфликта, который теперь называют «третьей мировой войной».
Собственно, эта война началась еще при жизни пророка — основателя ислама. Но сначала то были мелкие и не слишком успешные набеги арабских племен на Палестину, давно и прочно принадлежавшую империи ромеев — так называли себя византийцы, эллинские христианские наследники Древнего Рима. Но эти набеги никого особенно не волновали. Главные события на сцене мирового политического театра разворачивались в столкновении Византии и Персидской империи Сасанидов. Эта война продолжалась девятнадцать лет, и обе стороны рассматривали ее как сражение между двумя мировыми религиями — христианством и зороастризмом, который тогда исповедовали персы. Речь шла о борьбе не столько за преходящие политические выгоды, сколько за торжество абсолютной истины, так как она виделась каждой стороне. И недаром византийская армия шла на персов, неся впереди себя иконы Христа и Богородицы — как знаки небесной помощи. Но при этом на кону стояли такие весьма важные и для той и для другой стороны земли, как Анатолия, Сирия, Палестина, Египет, Месопотамия, Армения… Они переходили из рук в руки, но в конце концов византийский император Ираклий вторгся со своим войском в Персию и разгромил армию царя Хозроя близ Ниневии. А дальше произошло событие, не замеченное никем из современников, но оказавшееся миной замедленного действия, взорвавшейся через двадцать лет и изменившей силой своего взрыва политические очертания всего Древнего Востока.
Когда Ираклий в 629 году принимал поздравления с победой от разных владык, в Константинополь пришло письмо от некоего арабского шейха Мухаммада, объявившего себя Божьим пророком и призывавшего императора принять его веру. Подобные письма были посланы царям Персии, Эфиопии, губернатору Египта, но воспринимались они, по-видимому, как некий курьез, как послание безумца. Через три года этот шейх умер. Однако еще пару десятилетий спустя его имя стало греметь по всему миру, а его наследники завоевали и Сирию, и Египет, уничтожили остатки Персидской империи, убили последнего царя из династии Сасанидов и вышли на Аму-дарью. Они, как и их византийские и персидские предшественники, также вели свои войны за конечное торжество своей религиозной истины.
Причины победительного шествия ислама и создание за сравнительно короткие сроки его огромной империи могли бы стать предметом особого и весьма непростого разговора. Скажем только, что успех Мухаммада сначала как религиозного, а затем и как военного лидера объясняется не только его политическим гением, но и тем, что он как никто другой понимал арабов, разделял все чувства и все предрассудки своего народа. Это позволило ему оставить после себя прочную организацию, выживание которой было гарантировано Кораном — книгой, несущей в себе не только слово Божие, содержащей не только мудрые изречения, притчи и рассказы, но и правила ежедневного поведения, управления империей и полный свод законов.
Сила ислама была в его простоте. Один Бог на небе, один глава правоверных на земле, и один закон — Коран, по которому этот глава, халиф, правит. В отличие от христианства, проповедовавшего мир, которого оно не могло достигнуть, ислам открыто шел с мечом. Бедуины, и раньше грабившие в пустыне караваны купцов, теперь, делая это, громили неверных и чувствовали себя миссионерами. Они включались в завоевательное движение, захватывали территории, получая за эти миссионерские завоевания благословение пророка и обещание райских благ в случае гибели в джихаде — священной войне.
При преемнике Мухаммада Абу Бакре, правившем всего два года, был завершен захват Аравии. Следующий же халиф — Омар — за десятилетний срок своего правления завоевал Сирию, Палестину, Египет, Ирак, часть Ирана и заложил основы государственной организации арабов в завоеванных странах: наместничество, военные лагеря, систему сбора и распределения средств, ввел мусульманское летосчисление (хиджру).
Теперь главными врагами Византии были не персы, а арабы, воспринимаемые ромеями как варвары, подобно тому как столетия назад римляне воспринимали германцев, готов, вандалов. Но арабы, в отличие от западных варваров, несли с собой четкую и доступную завоеванным народам религиозную идею.
На первых порах император Ираклий думал справиться с новыми варварами местными силами, но когда арабы захватили Южную Сирию, включая Дамаск, и приблизились к Иерусалиму, который уже был святым городом христианства, пришлось двинуть против новоявленных завоевателей многонациональную имперскую армию. Помимо греков, составлявших главное национальное ядро Византии, под имперские знамена встали армяне и арабы-христиане, предавшие, впрочем, своего сюзерена в самый решительный момент. Основу арабских сил, которыми командовал Халид ибн-Валид, названный Мухаммадом Мечом Аллаха, составляла легкая кавалерия. Натиск ее был столь сокрушителен, что в битве при Ярмуке изнуренные хамсином византийские солдаты, даже будучи по приказу императора прикованными друг к другу цепями, бежали с поля сражения.
Память об этой победе до сих пор будоражит воображение современных мусульман. Именно в честь нее подпольная террористическая организация, уже в наше время действующая на территории Кабардино-Балкарии, назвала себя «Джамаат Ярмук» (джамаат от арабского «джамаа» — общество, коллектив, община).
После сокрушительного поражения византийцев у реки Ярмук Сирия и Палестина за короткое время были завоеваны арабами. Оборонялся лишь возглавляемый патриархом Софронием сильно укрепленный Иерусалим. Эта оборона длилась два года. В конце концов патриарх, понимая, что сопротивляться штурму города — значит обречь его на разорение и резню населения, принял решение о капитуляции, выдвинув только одно условие: Иерусалим будет сдан лишь самому халифу Омару. Возможно, что в этом виделся некий религиозный смысл: христианский патриарх сдает город религиозному лидеру мусульман. Как бы там ни было, но Омар прибыл на встречу с Софронием, чтобы оговорить условия сдачи. Престарелый патриарх в своем торжественном облачении встретил Омара на Масличной горе и был поражен бедуинской простотой халифа. Тот прибыл на белом верблюде, в засаленной одежде из верблюжьей шерсти, с мешком фиников, притороченном к седлу. Софроний, привыкший к пышности византийского двора, усмотрел в таком аскетизме нового владыки оскорбление. Он горестно сказал своему окружению: «Воистину это мерзость запустения, предреченная пророком Даниилом, водворившаяся на месте святом». Он предложил Омару переодеться и распорядился, чтобы принесли сидоний — обычную одежду высокопоставленного византийца. Но Омар оставался в сидонии ровно столько времени, сколько понадобилось для стирки его одежды, а потом снова облачился в свою хламиду из верблюжьей шерсти.
В этом бытовом эпизоде — противопоставление двух миров: формирующегося исламского, пока еще несущего в себе простоту и аскетический порыв новой религии масс, и христианского, уже обросшего обрядами и выработавшего изощренное религиозное мышление.
Первое, что сделал Омар, войдя в Иерусалим, — попросил Софрония показать ему святые места иудаизма и христианства, совершил намаз у могилы «пророка Иссы» и распорядился очистить от гор мусора Храмовую гору. Во всем этом проявилась характерная черта раннего ислама: он не отрицал и не оставлял без внимания святые места других религий, но при этом старался дать им собственные объяснения и по возможности присвоить.
Надо отметить еще одно деяние халифа Омара: он разрешил евреям селиться в Иерусалиме, отменив, таким образом, христианский запрет, действовавший около пятисот лет, и, по-видимому, даже выделил им место для молитвы на Храмовой горе. Так начиналась история иудео-исламских отношений, насчитывающих почти четырнадцать веков и отражающих характер взаимодействия двух цивилизаций, истоки которого так важно понимать сейчас, во времена трагического разлома культур.
Отплывая от библейских берегов
Отношение к евреям на протяжении почти 1400-летней истории ислама менялось, колеблясь между терпимостью и агрессивным неприятием. Сам Мухаммад первоначально ставил перед собой задачу не столько создания нового учения, сколько восстановления древней религии Авраама. Будучи предрасположенным к иудаизму, он считал, что его знание о Боге происходит именно оттуда, а арабы произошли от патриарха Авраама через его сына Исмаила.
В период становления своего учения пророк во время молитвы обращался в сторону Иерусалима, соблюдал пост в Йом-Кипур, рассчитывая на поддержку богатых и влиятельных евреев Медины. Все переменилось, когда они отказались признать Мухаммада Мессией, приход которого обещан в Писании. И чем упорнее становилась оппозиция евреев новому учению, тем больше в нем возникало отличий от иудаизма, тем дальше оно отплывало от библейских берегов. Молящиеся теперь должны были обращаться в сторону Мекки, пост переносился на месяц рамадан, взамен субботнего вводился пятничный отдых, и даже Авраам объявлялся мусульманином.
Более того, в некоторых сурах Корана были зафиксированы прямые враждебные высказывания против евреев, вроде, например, такого: «И воздвигнуто было над ними унижение и бедность. И оказались они под гневом Аллаха». Эти слова любил цитировать Анвар Садат, давая тем самым религиозную мотивацию враждебному отношению мусульман к евреям.
Говоря по существу, фундаментальное сходство ислама с иудаизмом проявляется прежде всего в свойственном им обоим неразрывном переплетении религии и закона. С самого начала ислам представлял собой синтез религиозных и правовых норм. Но что это за религия… Бог в представлении Мухаммада вполне реален. Он обладает слухом, зрением, речью, может положить руку на плечо пророка так, что «тот чувствует холод его пальцев».
Вообще все в этом учении реально. Если речь идет о загробной жизни, то имеется в виду не отвлеченное бессмертие души, а воскрешение человека во всем его земном обличье, в полноте не только духовного, но и телесного бытия. Праведного ждет рай, наполненный земными радостями: гуриями, прохладой, лакомствами. Для праведного нет гибели, нет смерти: «Не думайте, что те, кто погиб во имя Аллаха, на самом деле умерли. Они живы, и Аллах заботится о них».
Фатализм, покорность высшей воле, представление об абсолютности божественного предопределения — стержень этого вероучения, рассматриваемого многими историками как упрощенный вариант двух других мировых религий — иудаизма и христианства.
Эта упрощенность плюс всеобъемлющая зависимость общественных и культурных форм жизни от религиозных предписаний стала основой цивилизации, которая по мере военных побед наследников дела Мухаммада распространилась по восточному миру.
Пребывание евреев в сфере ислама насчитывает множество трагических и блестящих страниц. После смерти Мухаммада при создании огромной империи перед ее владыками-халифами встала необходимость более или менее четко определить отношения между мусульманами и неверными. Для этого в 720 году был принят специальный пакт халифа Омара, согласно которому евреи и христиане, будучи, говоря словами пророка, «людьми Писания», могли исповедовать свою веру, в отличие от язычников, у которых был лишь выбор: принять ислам или умереть.
Тот же пакт положил начало дискриминационному законодательству, то ужесточавшемуся, то смягчавшемуся при преемниках Омара. И евреям, и христианам запрещалось обращать кого-либо в свою веру, так же как и препятствовать своим единоверцам переходить в ислам. Они должны были «вставать с места, когда мусульмане хотят сесть», им разрешалось ездить на ослах, а отнюдь не на лошадях, а халиф Гарун аль-Рашид обязал евреев носить конический колпак и желтый пояс — прообраз желтого знака, отличавшего евреев в средневековой Европе.
Тем не менее, если судить по документам каирской генизы (хранилища старых свитков и документов), ничто не мешало евреям заниматься торговлей, ремеслами, а подчас достигать высокого положения в качестве врачей и министров при дворах мусульманских властителей.
Вот как описывает свой день великий еврейский философ Маймонид, который, руководя еврейской общиной Каира, был врачом египетского султана: «Я живу в Фостате, а султан в Каире (на расстоянии около полутора километров)… Мои обязанности при дворе султана очень обременительны. Я должен навещать его ежедневно рано утром, а когда он, или его дети, или обитатели гарема заболевают, я не осмеливаюсь покидать Каир, но должен большую часть дня проводить во дворце… Поэтому я, как правило, езжу в Каир в начале дня, и даже если ничего особенного не случается, я не возвращаюсь в Фостат раньше полудня… Моя приемная всегда полна как евреями, так и неевреями, знатью и простолюдинами, судьями и чиновниками, врагами и друзьями — пестрая толпа, которая ждет моего возвращения. Я схожу с коня (видимо, ввиду высокого положения Маймонида ему разрешалось ездить на коне, а не на осле. — М.Р.), мою руки, иду к своим пациентам и прошу у них извинения, чтобы хоть немного отдохнуть и поесть, это моя единственная трапеза за день. Затем я иду принимать пациентов, выписываю рецепты…»
Характерно, что арабские халифы давали евреям полную свободу во внутреннем самоуправлении. В Вавилонии, которая в первые века мусульманского владычества продолжала оставаться духовным центром мирового еврейства, имелась и светская власть экзиларха, и духовная — гаонов — руководителей двух талмудических академий, расположенных в городах Сура и Пумбадита. Именно здесь, на сессиях этих академий, обсуждались проблемы общественной и духовной жизни мирового еврейства, отсюда шли законодательные вердикты в общины Сирии и Персии, Палестины и Египта.
Все это происходило в рамках исламского государства, где со временем началось развитие религиозной философии, науки и культуры. Мусульманская культура впитывала в себя наследие Греции и эллинского мира, а молодое мусульманское правоверие, будучи еще догматически неокрепшим, строило здание своей теологии, используя философские достижения античности.
Теологи ставили вопросы, без ответа на которые религия превращается просто в народный культ: что такое человеческая душа, как обстоит дело со свободой воли, какие нравственные цели имеет мир и человек? Попытки отвечать на подобного рода вопросы привели к созданию в недрах ислама религиозно-философской школы мутазилитов (отщепенцев или, как мы теперь сказали бы, диссидентов). Их расхождение с классической мусульманской теологией было прежде всего по вопросу о свободе воли.
Этика мутазилитов предусматривала возможность человека свободно распоряжаться своей волей. Именно поэтому он ответствен за свои деяния. Это шло вразрез с фаталистическими представлениями Корана, в котором, впрочем, имелось и немало сур, утверждающих известную автономность поведения человека. Божественное предопределение, полагали мутазилиты, не может быть абсолютным, исключающим свободу человеческой воли, ибо в этом случае ответственность за зло, переполняющее мир, ложится на Аллаха.
Не менее смелым было утверждение мутазилитов о том, что Коран сотворен Аллахом во времени, то есть Божье слово не извечно, оно создано Богом и возвещено пророком в результате откровения.
Учение мутазилитов оказало глубокое влияние на отца средневековой еврейской религиозной философии Саадию-гаона, бывшего в первой половине X века руководителем академии в Суре. В своей «Книге верований и мнений» он дал первое систематизированное философское объяснение иудаизма. Среди основных провозглашенных им принципов иудаизма — свобода воли как результат высокого нравственного предопределения человека.
Золотым веком еврейства Испании, куда из Вавилонии переместился духовный центр иудейского мира, считаются X–XII столетия, когда большую часть Пиренейского полуострова контролировали весьма терпимые к иудаизму исламские правители. В это время в Испании творили такие великие еврейские поэты, философы и религиозные мыслители, как Иегуда Галеви, Ибн-Габироль, Ибн-Эзра, писавшие, кстати, как и Маймонид на арабском языке.
Но волны христианского фанатизма, заливавшие полуостров в ходе Реконкисты — повторного завоевания христианами Испании, вызвали волну мусульманского фанатизма со стороны альмохадов, пришедших из Северной Африки племен, проводивших насильственную исламизацию.
Однако и в конце XV — начале XVI века изгнанные с Пиренеев эдиктом христианских королей евреи устремились главным образом в европейские и азиатские владения Турции. История повторялась: придя в Испанию с арабского Востока, они двинулись из Испании обратно на турецкий Восток, где находилась их древняя родина — Палестина.
Интересно, что турецкая империя возникла всего за сорок лет до изгнания евреев из Испании в 1492 году. Провидение как будто бы заботилось о создании убежища для странствующего народа.
В Турции евреи-сефарды весьма активно торговали, занимались ремеслами и науками, познакомив, кстати, турок с порохом и пушками. В одном только Константинополе в XVI веке жили около тридцати тысяч сефардов, имевших сорок четыре синагоги. Значительные общины сформировались и Иерусалиме, Тивериаде, Цфате, где возникла школа лурианской каббалы.
Однако при всем том, что в средние века условия жизни в исламских странах были для евреев легче, чем в христианских, они постоянно чувствовали себя гражданами второго сорта. Причина лежит в религиозных канонах учения Мухаммада, согласно которому иноверца надо держать в унижении.
В XX веке взаимоотношения иудаизма и ислама осложнились в результате одного из главных событий этого века — создания государства Израиль. Если в средние века в мусульманской литературе евреи изображались как фальсификаторы Священного Писания и вероломные предатели, то в современной арабской пропаганде они выглядят как враги Аллаха и всего человечества. На конференции ведущих мусульманских теологов, проходившей в 1968 году в Каирской академии исламоведения, утверждалось, что в самой природе евреев заложены пороки, вызывающие к ним ненависть всех народов, среди которых они живут. Теологи, принявшие участие в конференции, призывали к уничтожению Израиля, утверждая, что сионисты обречены на рассеяние самим Аллахом.
Геополитический конфликт Израиля с арабским Востоком усугубляется и глобализируется еще и в силу того, что Израиль воспринимается в этом регионе как средоточие всего негативного, что несет в себе западная культура.
В романе Артура Кестлера «Воры в ночи» описывается создание в конце 30-х годов кибуца на купленной у арабских крестьян земле. В строящийся еврейский лагерь приходит делегация феллахов с требованием оставить землю, которую они, несмотря на продажу, считают своей.
— Этот холм оставался бесплодным с тех пор, как наши предки его потеряли, — говорит руководитель кибуца — интеллигентный немецкий еврей. — Вы забросили землю. Дали разрушиться террасам, и дожди размыли почву. Мы расчистим камни, привезем тракторы и удобрения.
— Нам хватает урожая с долины, — отвечает старый араб, — где Бог положил камень, пусть там и лежит. Мы будем жить, как жили наши предки. Мы не хотим ваших тракторов, ваших удобрений и ваших женщин, вид которых оскорбителен для глаз.
— Мы слишком ленивы, ей-богу, — говорит ему по возвращении другой араб, смущенный активностью поселенцев.
— Ты рассуждаешь как дурак! — восклицает старик. — Я живу для этого холма, или он — для меня?
В сущности, это диалог двух цивилизаций. Диалог бесцельный, бессмысленный, ибо каждый говорит на языке свой культуры.
Вызов христианству
Но вернемся к истокам ислама и попытаемся выяснить, как произошло превращение Иерусалима в святой город ислама? В этой истории тесно переплелись и религиозные, и политические мотивы. В первом стихе 17-й суры (главы) Корана описывается, как Аллах «перенес ночью своего раба (то есть Мухаммада) от святыни неприкосновенной (то есть от святилища Кааба в Мекке) в мечеть отдаленнейшую (ал-маджид ал-Акса)». Хотя некоторые мусульманские теологи полагают, что «мечеть отдаленнейшая» находится на небе, по общепринятому у мусульман мнению, в этой суре имеется в виду Храмовая гора в Иерусалиме. Видимо, поэтому Омар приказал расчистить ее в первую очередь. Возможно также, что он построил в южной части горы временную мечеть. Но настоящие действия по исламскому освящению города начались позже, и тут мы вступаем в сферу арабских междоусобиц, длившихся в течение всего VII века.
Шесть лет спустя после захвата Иерусалима всесильный Омар пал после молитвы в мечети от ножа персидского раба, обиженного несправедливым, по его мнению, решением халифа в тяжбе этого раба со своим хозяином. На выборах нового лидера правоверных родовая знать Мекки предпочла представителя знатного рода Омейядов Османа двоюродному брату, воспитаннику и зятю пророка Али, что было несправедливо, по мнению «широких трудящихся масс» паломников. Они восстали и убили Османа. Теперь уже халифом стал-таки Али, которого поддерживали демократически настроенные мусульмане Ирака. Оппозицию мусульманской элиты этому выбору возглавил наместник Сирии Муавия.
Но дело здесь было не только в противостоянии Сирии и Ирака. В раннем исламе политика была неотделима от теологии, и, таким образом, это противостояние должно было привести к религиозному расколу, который разделил мусульманский мир на яростно соперничающие друг с другом течения и в наше время.
Сторонники Али полагали, что лишь он сам и его потомки имеют право на пост халифа. Они называли себя «шиат Али» — «партия Али» — и стали именоваться шиитами. Их противники полагали, что заместителем пророка может стать любой мусульманин, совсем необязательно связанный с Мухаммадом кровными узами. Именно такими мусульманами были три первых «праведных» халифа. Свое название это направление получило по появившемуся несколько позже сборнику поучений пророка — Сунне («путь», «дорога»). И с тех пор его последователи называют себя суннитами.
Таким образом, раскол был религиозно-политическим. И он усилился после гибели Али — также от руки убийцы-одиночки. Теперь лидерство перешло в руки суннитов, халифом стал Муавия, основной базой халифата — вместо Аравии Сирия, а столицей — Дамаск. Но когда суннитский халиф, правивший около двадцати лет, передал власть своему сыну Йазиду, сын Али Хусейн, решив претендовать на этот пост, отправился с небольшим отрядом сторонников в военную столицу Ирака Куфу, надеясь найти там поддержку. Однако по пути он был убит в городе Кербела, ставшем святым местом шиитов. Смерть Хусейна сделала его культовой фигурой шиизма — святым заступником-страдальцем, породившим затем образ истинного лидера всех мусульман — махди, аналога еврейского мессии, который должен явиться в конце дней.
Дальнейшее развитие этой
кровавой политической игры шло так. В Мекке при поддержке Ирака был избран
шиитский антихалиф Убайдаллах,
сделавший своей резиденцией второй святой город мусульман — Медину. Религиозной
основой его авторитета была власть над Меккой. Естественно, против него
выступил суннит-
ский халиф из династии все тех же Омейядов
— Абд аль-Малик. Прежде всего он разгромил иракских союзников Убайдаллаха.
Но одной военной победы ему было мало. Нужно было лишить Медину ее духовного
превосходства перед Дамаском. Рядом с Мединой была Мекка. Такая же «пара» нужна
была Дамаску. И это мог быть только Иерусалим — город, куда Аллах перенес Мухаммада из Мекки. Здесь над местоположением древнего
иудейского Храма разверзлись небеса и открылся путь,
приведший Мухаммада к трону Господа.
В это время ислам не воспринимал иудаизм в качестве своего соперника, питая к нему снисходительное уважение. Главным конкурентом было господствующее в Иерусалиме христианство. Чтобы вступить в диалог с Церковью и дать ей достойный архитектурный ответ, мусульманские строения должны были походить на церкви внешне, но быть значительно больше и, кроме внешнего облика, иметь определенное сюжетное обоснование. Напомним также, что и Авраам, и Моисей, и Иисус считались в исламе пророками, но, в отличие от христианства, Иисус отнюдь не был богочеловеком.
У христиан Иисус не только воскрес, но и вознесся на небеса, о чем говорит Вознесенская церковь на Масличной горе. На этот вызов христианства ислам нашел свой ответ: Мухаммад тоже вознесся, и при этом он оттолкнулся от вершины горы Мория — краеугольного камня мира. И вот над ним Абд аль-Малик возводит купол, который так и называется: «Купол над скалой», теперь его именуют также мечетью Омара. А в южной части Храмовой горы, куда крылатое существо по имени Аль-Бурак перенесло пророка из Мекки, была построена Дальняя мечеть — Аль-Акса.
Так возникли культовые сооружения, сделавшие Иерусалим святым городом мусульман. Так, в VII веке началось мусульманское владычество на Ближнем Востоке, в течение которого чего только не было: и ограничительные законы для евреев и христиан, и опустошительные войны с крестоносцами, и существование на периферии огромной и постепенно дряхлеющей турецкой империи — Оттоманской Порты…
Все это тянулось вплоть до возрождения на Святой земле еврейского государства, этого форпоста западной цивилизации в исламском восточном мире. Но существование этого государства, его борьба за место под солнцем, его войны и конфликты относятся уже не к истории, а к дню сегодняшнему со всеми его непредсказуемыми политическими сюжетами.
Линия разлома
Каждую ночь меня будил крик муэдзина, наполнявший своими гортанными переливами прохладу остывающего после жаркого дня Восточного Иерусалима.И в мой некрепкий старческий сон входило видение одинокого человека, который, обратив лицо в сторону Мекки и держась за мочки уха большим и указательным пальцами (говорят, для лучшей вибрации голоса), бросает с галереи минарета в ночную тьму свой символ веры и призыв к молитве: Аллаху акбар, Ашхаду ал-ля Илляха… так что моему уху слышится сплошная вокализа: аллляилля…
И со сна не понимаешь: где я, как попал сюда? В Москве летней ночью будили пьяные крики обитателей сквера, расположенного под окнами квартиры. В Берлине утро начиналось с перезвона колоколов из-под готического шпиля соседней кирхи. А здесь. в Восточном Иерусалиме, — крик муэдзина, призывающего правоверных к намазу.
Все-таки поразителен этот мультикультурный мир с пластами различных цивилизаций, с мгновенными перелетами, нет, не на самолете, а словно бы на машине времени! И показывает тебе эта машина времени на своем зыбком мерцающем экране то ли из средневековья, то ли из лет нынешних распяленные в крике рты, сверкающие яростью глаза, вздымаемые к небу руки раскаленной ненавистью толпы. И крик все тот же — Аллах акбар и повод все тот же на протяжении всех лет XXI века — карикатура, фильм, искажающие облик, оскорбляющие образ пророка Мухаммада. Но у западного мира свои пророки, свои прорицатели.
В середине 90-х годов прошлого века гарвардский профессор Сэмюэль Хантингтон издал книгу под вещим названием «Столкновение цивилизаций». «Фундаментальное разделение человечества проходит не по идеологическим, а по этнокультурным границам, — писал он. — И основные, наиболее кровавые столкновения будут происходить вдоль границ, разделяющих эти культуры. Линии разлома между цивилизациями станут линиями фронта будущего». Нынешнюю агрессивность ислама Хантингтон объяснял не только религиозными корнями, но и социально-экономическими причинами. Таким образом, как считал гарвардский профессор, у истоков третьей мировой войны стоят ответы исламского мира на глобализацию, социальное неравенство, демографический вызов, территориальные конфликты. Все это приводит к столкновению цивилизаций, которое после 11 сентября 2001 года переросло в войну, где на одной стороне — развитые страны Европы и Америки, а на другой — разветвленная мировая сеть террористических организаций, поддерживаемых рядом исламских государств.
Несколько лет назад русскоязычная германская газета, где я работаю, провела «круглый стол» под названием «Третья мировая война — реальность или фигура речи?». Точки зрения его участников — живущих в Берлине журналистов, политологов, деятелей культуры — на проблему были разными. Одни не расценивали происходящие в мире вспышки насилия и террора как некую мировую войну цивилизаций, не отрицая того, что это некая реакция «третьего мира» на глобализацию. Другие считали, что мусульманский мир под влиянием глобалистских факторов приобретает качества, которые Лев Гумилев определял как пассионарность. И, наконец, третьи полагали, что мировая война идет, и больше всего опасались атомного оружия в руках исламского экстремизма, где бы он себя ни заявлял — будь то Пакистан или Иран.
Но пока атомное оружие готовится или лежит на складах, исламский мир пытается разжигать ярость толпы, штурмующей западные посольства, или отвечать Западу идеологическими пассажами вроде конкурса карикатур о холокосте, как это сделал в свое время Иран.
Конечно же, холокост был вовлечен в этот скандал — как же тут обойтись без евреев? Но что там карикатуры в иранских газетах! Российские антисемиты по части ненависти к «мировому еврейству» дадут сто очков вперед любому исламисту. Вот что писала тогда газета «Завтра»: «Как во времена пророков, палестинский народ молится, слагает песни борьбы, кидается на еврейские танки, затыкает телами своих детей рыгающие жерла пушек, указывая ослепленному миру, что такое Свобода, Родина, Бог. А израильтяне поливают напалмом мечети и при этом пудрят миру мозги черной перхотью, называя ее пеплом Освенцима». Это писал лауреат российской литературной премии «Национальный бестселлер», главный редактор «Завтра» Александр Проханов. Каким дьявольским параноидальным талантом надо обладать, чтобы назвать пепел Освенцима черной перхотью!
«Свобода, ядрена скатерть! — отвечал ему тогда журналист Гинодман. — И все это приходится терпеть, и покудова либо суд не признал Проханова преступником, либо консилиум психиатров — буйнопомешанным, я обязан считать его журналистом, писателем и политологом».
У этого «буйнопомешанного» есть своя логика, свой политический расчет. Он отвечает не Хантингтону, он имеет в виду некоего российского читателя, осатаневшего от своего бессилия перед властью, от поисков виновников своих мучительных социальных бед. Хантингтону же отвечал Натан Щаранский, написавший книгу «Дело демократии». Идея этой книги состоит в том, что демократия универсальна, демократическая парадигма проходит через все культуры и цивилизации. А если демократия подходит всем, то она подходит и арабам. Отрицать за каким-либо народом способность к восприятию демократии означает расизм. В своей книге Щаранский ни разу не цитирует Хантингтона, но все постулаты этой книги вступают с последним в скрытую полемику. Какая гуманная привлекательная позиция, если забыть только, что и Гитлер пришел к власти в результате демократических выборов.
И Хантингтон, и Проханов, и Щаранский воспринимают третью мировую каждый со своих позиций: цивилизационных, антисемитских, демократических. Между тем корни этого глобалистского явления уходят в глубокую историю, когда на протяжении многих столетий происходили разломы и столкновения христианской, иудейской и исламской культур. И анализируя нынешние взрывающиеся кровью и насилием конфликты с их сырьевой, социальной и политической подоплекой, нельзя забывать ее религиозно-культурологическую составляющую. И если рассматривать нынешние мировые события с этих позиций, то нельзя не увидеть, что за американской помощью Израилю стоит не только еврейское лобби, но и христианский фундаментализм, столь сильный в общественном сознании США, а за поляризацией исламского мира мы увидим противостояние суннитской Турции и шиитского Ирана. Те события тысячелетней давности, о которых шла речь выше, оборачиваются в нынешнем мировом политическом раскладе конфликтами третьей мировой войны. Каков будет ее исход и будет ли этот исход вообще, сказать трудно.