Опубликовано в журнале Нева, номер 10, 2013
Глеб Яковлевич Горбовский
родился в 1931 году. Поэт,
прозаик, автор многих книг стихов и прозы, в том числе «Сижу на нарах» (СПб.,
1992), «Флейта в бурьяне» (СПб., 1996), «Окаянная головушка» (СПб., 1999),
«Распутица» (СПб., 2000). Лауреат Государственной премии РСФСР (1984).
Лауреат премии Союзного государства (2012). Живет в Санкт-Петербурге.
* * *
Телевизор… И
лето в окне,
красотою набухшая зелень.
В телевизоре — фильм о войне,
маета, различимая еле…
Распечатаю настежь окно,
пенье птиц изловлю, ароматы…
А затем, хоть убей, все равно
занырну в телевизор
треклятый.
Отловлю из пруда новостей
новоявленный лик президента…
А в окне — щебетанье детей
и заката кровавая лента.
Обычный день
Обычный день… Рождаемость — в порядке,
и смертность, как всегда — на высоте.
Возводит дачник в огороде грядки,
грузовичок заправленный — в узде.
Хозяйка стряпает. Хрустят морковкой
дети.
Алкаш крадется к ближнему ларьку…
Люд продолжает жить на белом свете
и умирать — с затмением в мозгу.
В родильный дом отправилась хозяйка
в фургончике, помеченном крестом.
На нем же пьяница
в заблеванной фуфайке
доставлен был из жизни в Мертвый дом.
* * *
Краснеть, ломая пальцы от стыда,
терзаясь пеньем безголосого певца…
А воробья, что тренькает в кустах,
приемлешь как законного творца:
пусть воробей — не соловей, но все ж
его тщедушный органичен писк.
Он излучает истину! А ложь —
всегда досада и никчемный риск.
…Певца дослушать до2лжно: как доесть
несвежие и жиденькие щи…
А воробей трещит в окне, как жесть,
но испускает истины лучи!
Ночные звуки
Шуршанье шорохов ночных…
Что это — ветер или мыши?
Или крадется дождь по крыше?
Стенанье призраков больных?
Бормочет сонная листва?
Скрипит песок под чьей-то лапой?
То — мозг внушает, сонный, слабый
дневные мысли и слова…
То — жизнь скребется в голове,
Мир познаваемый клокочет!
То — кровь грохочет что есть мочи,
Как поезд по дорогам вен!
* * *
Лидии Гладкой
В дивном городе моем —
душном, пасмурном, зловонном —
мы живем еще вдвоем,
колокольным внемля звонам…
Под ногами снег и грязь,
а над нами плачет небо.
И налаживают связь
наши души с Богом слепо.
Эти шпили, купола,
эти звезды — выше капищ,
выше труб, помпезных кладбищ…
…Я пошел: ты позвала!
* * *
Бесстрастное время итожит
труды, что проносятся мимо…
Дворцов современных дороже
развалины древнего Рима!
Мы пьем современного мира
коктейли: любовь за бесценок…
А страсти людские Шекспира
не сходят со сцены!
Являются псевдопророки,
вещают, и… нету
их снова…
Но сквозь расстоянья и сроки
незыблема Правда
Христова!
Великая тайна
Теперь уж и это не ново
(недремлющий разум игрив),
что было в начале
не Слово,
а некий существенный взрыв.
У взрыва имелись осколки,
что стали вселенской трухой…
Однако же — все эти толки
пора окрестить чепухой.
Таинственно и не случайно
возник на Земле Человек…
Но эта Великая тайна
останется тайной вовек!
А можно?..
А можно — не думать?
Хотя бы мгновенье?..
Увидеть в окне взбудораженный мир —
и жадное думанье бросить в забвенье,
а то и подальше —
как высохший сыр?
А можно — не мыслить?
Не лязгать мозгами,
хотя еще ты — не спроважен в дурдом,
себя не изрезал своими руками,
оставил кровавый процесс —
на потом?
А можно?.. А вот и не можно — без Бога
узреть неизбежную искру Итога!
* * *
Я на башке своей
нащупал гладь:
не лысину — вихор еще на месте —
и вспомнил маму, золотую прядь
ее волос, исчезнувших без вести…
Она меня до срока родила —
девчонкой, до семнадцати годочков.
Она — не есть, она всегда была
моей судьбы несорванным цветочком.
Ее похоронили на краю
не кладбища, а на ветрах России.
Земля ей пела баюшки-баю,
а небо было поминально синим…
Подарок
Жить и жить — подарок старикашке,
что еще не ходит под себя,
а спешит на кухню — к пшенной кашке,
по-бульдожьи дизелем сопя.
Жить и жить, исследуя подарок
в микроскоп истресканной
души,
дожигая скрюченный огарок
тела, проржавевшего от
лжи.
А затем, под звон судьбы-гитары,
обожая жизни круговерть,
умереть во сне, приняв подарок,
что дарует человеку смерть…
* * *
Приспичило!
Не в туалет,
а — слить мыслишку на бумагу,
хотя такое много лет
я совершал, подобно магу.
Талдычил в рифму…
По столу,
как будто дятел, барабанил,
пером служа добру и
злу…
И вдруг устал.
Схожу-ка в баню!
Сходил. Но даже там, в парной,
где машут веником людишки,
–
приспичило! —
сквозь пар и зной
слить на бумагу боль-мыслишку.
* * *
На дворе уже сухо,
чище день ото дня…
Вот и первая муха
разбудила меня.
Для чего?
Для подначки:
мол, в мозгах моих вздор.
Возвратилась из спячки
и гудит, как мотор!
Взял я в руки пришлепку,
замахнулся, и… вдруг
стало как-то неловко:
«Что ж ты делаешь, друг?..»
В общем — вышла промашка.
…Тварь, поправшая сны, —
как бы первая пташка,
проводница весны!
* * *
Осветлела небесная высь,
проступает за дымкою лес.
Происходит за окнами жизнь.
Не иссякла… И я
— не исчез.
Мириады бесчувственных звезд,
бездуховных скопленье веществ.
Вся Вселенная, словно погост, —
бездыханна… А я
— не исчез.
Как положено, пахнет войной
от людей… Но
война — не по мне.
Я, конечно, уйду в перегной,
но вернусь, как трава по весне!