Опубликовано в журнале Нева, номер 7, 2012
Владислав Федотов
Владислав Сергеевич Федотов родился в 1940 году в Ленинграде. Окончил Высшие операторские курсы (Москва). Работал на Ленинградском телевидении. Публиковался в газетах и литературно-художественном журнале “Изящная словесность”. Живет в Санкт-Петербурге.
Быль и сказки Гаршина
Есть таланты писательские, сценические, художнические, у него же особый талант — человеческий. Он обладает тонким, великолепным чутьем к боли вообще.
А. П. Чехов. Припадок
Слова эпиграфа относятся к герою рассказа А. П. Чехова “Припадок” — студенту Васильеву. Но их можно адресовать в первую очередь В. М. Гаршину.
24 марта 1888 года трагически оборвалась жизнь тридцатитрехлетнего писателя Всеволода Михайловича Гаршина. Петербургские литераторы решили поделиться воспоминаниями, посвятить ему свои рассказы. Почтить память писателя откликнулись многие. Эту идею поддержал и Чехов. В 1889 году выходят два сборника: “Красный цветок” и “Памяти В. М. Гаршина” (издание журнала “Пантеон литературы”). В последнем и был опубликован чеховский рассказ “Припадок”.
Чехов еще только начинал приобретать известность, опубликовав в журнале “Северный вестник” повесть “Степь”. Повесть была замечена и оценена критиками весьма положительно, в том числе и Гаршиным, который к тому времени имел большую литературную известность. Чехов и Гаршин не были близко знакомы: Чехов жил в Москве и в Петербурге был наездами, по литературным делам. В декабре 1887 года писатели мельком виделись у поэта Плещеева, заведующего литературным отделом “Северного вестника”, но в то время Чехов не заинтересовал Гаршина. Только по прочтении повести “Степь” в мартовской книге “Северного вестника” за 1888 год Гаршин восторженно отозвался и о повести, и о Чехове как писателе, пришедшем на смену Достоевскому и Тургеневу. Чехов следил за современной литературой и, конечно, был знаком с творчеством Гаршина. В письме Плещееву он пишет: “Два раза был я у Гаршина и оба раза не застал. Мне приходилось говорить с ним только один раз, да и то мельком” (т. 2, с. 227). Чуть позже он напишет Суворину: “Из писателей последнего времени для меня имеют цену только Гаршин, Короленко, Щеглов и Маслов. Все это хорошие и не узкие люди” (т. 2, с. 230). Возможно, в своей оценке Чехов был субъективен, но даже в этой четверке он отдавал приоритет Гаршину.
Гаршин был на пять лет старше Чехова. Ко времени их знакомства у него вышло два сборника рассказов. Он собирался писать роман на историческую тему времен Петра Первого. За свою литературную деятельность Гаршин написал девятнадцать рассказов, несколько статей о художественных выставках, а также переводы прозы и стихов. Если учесть, что первый рассказ появился в 1877 году, то можно считать, что за одиннадцать лет Гаршин написал не так уж много. Будучи студентом Горного института, Гаршин публикует в газетах “Молва” и “Новости” небольшие очерки. Но о серьезной литературной деятельности он еще не думает, и только после участия в русско-турецкой войне 1877–1878 годов он пишет матери (26 мая 1877 года): “Как я ожидал, материалов для наблюдения оказалась бездна. Если Бог вынесет, я буду знать, что делать. В том, что я сумею писать и буду иметь успех, я почти не сомневаюсь”.
Многодневный поход по территории Румынии в составе Болховского полка во многом отрыл глаза на настоящую жизнь русского народа в лице простого солдата, с которым поровну разделил все трудности армейской жизни вольноопределяющийся рядовой Всеволод Гаршин. Во втором бою он был ранен в ногу, месяц пролежал в болгарском госпитале и был отправлен на родину в Харьков. Впечатления от войны были настолько сильны, что Гаршин уже в госпитале начинает писать рассказ “Четыре дня”. В Харькове он заканчивает работу над рассказом и отсылает его в журнал “Отечественные записки”. Во многом это еще рассказ начинающего писателя, не отличающегося какими-либо стилистическими особенностями или неожиданным сюжетным построением. Главное его отличие от многочисленных корреспонденций с фронта, которые писались бойкими журналистами, находившимися далеко от боевых действий, в глубоком тылу, — “окопная правда”. Видимая безыскусность рассказа только усиливала жуткую картину войны.
Герой рассказа вольноопределяющийся Иванов (Гаршин осмысленно выбирает самую распространенную русскую фамилию) в бою убивает врага (египетского феллаха) и сам получает тяжелое ранение. Четыре дня он лежит на поле боя рядом с поверженным врагом и ждет помощи от своих. Он — убийца, убийца поневоле. “Передо мной лежит убитый мною человек. За что я его убил?” Тысячи людей идут на войну по принуждению и только небольшая часть — добровольно. Доброволец рядовой Иванов, убив человека, начинает понимать бессмысленность и жестокость войны. У убитого, возможно, тоже есть мать, которая ждет его, но так и не дождется. Иванов может пожертвовать собой, подставить грудь под пули, но чтобы стать убийцей — это ему в голову не приходило. Сознание вины мучает его.
Жертвенность как черта характера была присуща самому Гаршину. Он был готов пожертвовать своей жизнью за освобождение славянского болгарского народа от турецкого засилья, но с жестокой необходимостью убивать себе подобных он примириться не мог, однако, понимая, что гибели людей с обеих сторон избежать нельзя. Эта раздвоенность заставляла его страдать.
И все-таки Гаршин не становится на сторону пацифистов. Не успевает зажить рана, и он снова хочет ехать на фронт. На недоуменные вопросы близких, зачем ему это надо, он объясняет, что должен разделить все тяготы войны с простым народом. За его жизнь никто не обязан расплачиваться собственной жизнью. В этом заключалась гражданская позиция Гаршина.
Журнал “Отечественные записки” во главе с Салтыковым-Щедриным и критиком Н. Михайловским публикуют рассказ “Четыре дня” в октябрьской книжке журнала за 1877 год. Тургенев, прочитав его, делает заключение, что появился новый писатель, который продолжит литературную славу Достоевского и Толстого. Возможно, Иван Сергеевич погорячился, сделав быстрый вывод по прочтении всего одного рассказа. Но рассказ действительно привлек к себе внимание не только критиков, но и читающей публики.
Первый успех вдохновил Гаршина на дальнейшую литературную деятельность. За 1878–1879 годы в “Отечественных записках” напечатаны четыре рассказа молодого писателя и один в журнале “Стрекоза”, где он обращается к другим важным темам, волнующим общественность.
В рассказе “Происшествие” — тема проституции, во “Встрече” — тема приспособленчества и казнокрадства, в “Художниках” — о назначении художника в искусстве и места искусства в жизни, и два рассказа о войне — “Очень маленький роман” и “Трус”.
В рассказе “Трус” переживания героя, изложенные в форме дневника, от первого лица написаны в остром психологическом стиле. Название рассказа четко характеризует начальное состояние героя, не желающего идти на войну. Но в конце рассказа это уже другой человек, принявший непростое решение: он идет воевать и погибает. Погибает, не успев принять участие в бою, находясь в резерве, от шальной пули. Его смерть нелепа, и нет ответа — правильно ли он поступил, не оставшись трусом.
Дилемма между долгом и бессмысленностью военной бойни стояла и перед Гаршиным. Война длилась недолго и в феврале 1878 года закончилась подписанием Сан-Стефанского мирного договора. Война оказала сильное влияние на мировоззрение Гаршина.
И опять война не отпускает от себя писателя. Он задумывает большое произведение, и в 1880 году в журнале “Русское богатство” № 3, под названием “Люди и война”, глава первая, появляется великолепный рассказ, позже вошедший в собрание сочинений под названием “Денщик и офицер”. Внизу публикации сообщение для читателей — “продолжение следует”. Но продолжения не последовало. Только через три года Гаршин вернется к теме войны, как к незаживающей душевной ране, и в 1883 году в “Отечественных записках” опубликует рассказ “Из воспоминаний рядового Иванова”.
1880 год — черный год в биографии Гаршина. После удачного литературного дебюта, когда фотографии Гаршина в военной форме распродавались молниеносно, когда он приобрел многочисленных поклонников своего таланта и литературные журналы стали приглашать к сотрудничеству, произошел рецидив его душевной болезни, впервые случившейся в 1872 году. Тогда он впервые попал в психиатрическую больницу на целых полгода.
Осенью 1879 года знакомый его по Харькову В. А. Фауссек, встретив Гаршина на улице, замечает в нем резкие перемены. “У него развивалась меланхолия. Он находился в (том) состоянии неопределенной и мучительной тоски ‹…› он чувствовал страшную апатию и упадок сил; ‹…› Он изменился и физически; осунулся, голос стал слабым, походка вялая…” Все это пришло на смену бурной активности как результат перенапряжения тонкой, психической натуры. Очевидно, что в эту пору приходят мысли о самоубийстве. Шесть лет назад его старший брат Виктор застрелился. Гаршин пишет один из самых пессимистических своих рассказов “Ночь”. Разуверившийся в жизни интеллигент задумывает покончить жизнь самоубийством, но даже на этот поступок у него не хватает силы воли, и он умирает от разрыва сердца.
Наследственная болезнь обостряется еще и в связи с остро переживаемыми Гаршиным событиями того времени. После покушения Млодецкого на главного начальника Верховной распорядительной комиссии графа Лорис-Меликова Гаршин посетил графа и в слезах умолял помиловать приговоренного к смертной казни террориста, говоря, что своим благородным жестом помилования он принесет большую пользу и не вызовет чувство мести у последователей террора. Наверное, чтобы избавиться от нервного ночного визитера, министр пообещал подумать, и Гаршин поверил в то, что его мольба была услышана. А на следующий день Млодецкого казнили на Семеновском плацу. Для чуткой души Гаршина это было сильным потрясением.
Болезнь, начавшаяся с меланхолии, переходит в стадию неконтролируемой активности. Он едет в Москву, встречается с шефом московской полиции, пытаясь и его убедить в неразумности репрессий по отношению к террористам. Из Москвы попадает в Ясную Поляну и всю ночь проводит с Толстым, решая, как искоренить мировое зло, как сделать жизнь людей счастливой. Покинув гостеприимного хозяина Ясной Поляны, Гаршин ходит по деревням Тульской губернии, но полубредовые идеи о счастливой жизни не находят понимания у крестьян. Родные подали в розыск в департамент полиции, и младшему брату Евгению удалось найти Всеволода и привезти домой. Болезнь усугублялась, и он был помещен в больницу на окраине Харькова, так называемую Сабурову дачу.
Весть о том, что Гаршин сошел с ума, дошла до Петербурга. Друзья хлопочут о том, чтобы перевезти его в больницу доктора Фрея, где он лечился в 1872 году. Лечение в петербургской клинике ощутимых результатов не дает — квазиактивность и бредовые идеи сменяются жесточайшей апатией. Осенью 1880 года его привезли обратно в Харьков.
Фауссек в своих воспоминаниях пишет: “Люди, видевшие его в это время, говорили, что он производил ужасное впечатление: это был живой труп, нравственный труп. Всякая душевная деятельность была поражена в нем, он находился в состоянии глубокого угнетения и безысходной тоски. Таким его увидел дядя его, Вл. Ст. Акимов, приехавший на короткое время в Харьков, и увез его с собой в деревню”.
В деревне постепенно Гаршин выходит из состояния депрессии: прогулки, катание на коньках, деревенское уединение приносят свои плоды. К концу 1881 года он уже много читает и начинает заниматься переводом новеллы П. Мериме “Коломбо”.
Физическое нездоровье не дало развиться литературному таланту Гаршина в полную силу. К весне 1882 года, как говорил сам Гаршин, он устает от животной жизни в дядюшкином имении, уезжает сначала в Харьков, а затем, по приглашению Тургенева, в Спасское-Лутовиново. Там же в это лето находилась семья поэта Я. Полонского; сам Тургенев жил в Париже и по состоянию здоровья не мог приехать в Россию. Гаршин начинает работать над новым рассказом “Из воспоминаний рядового Иванова”. К концу года он заканчивает рассказ и отправляет его Салтыкову-Щедрину, опасаясь, что некоторые места рассказа могут быть не пропущены цензурой.
В воспоминаниях младшего брата Евгения говорится, что маститый писатель “передал рукопись в набор без каких-либо поправок и перечеркиваний”.
В рассказе чувствуется влияние раннего творчества Льва Толстого, его военных рассказов. Если провести параллель между этими рассказами Толстого и рассказом Гаршина, то можно обнаружить в них больше сходства, чем различий. Они были написаны писателями одного возраста, с разницей во времени в двадцать шесть лет. Толстой приехал на кавказскую войну со своим старшим братом Николаем в мае 1851 года, в возрасте двадцати двух лет. Гаршину также было двадцать два года, когда в мае 1877 года, после объявления Россией войны Турции, он со своим однокурсником по Горному институту Афанасьевым прибыл в Кишинев и был зачислен в Болховский пехотный полк, который, пройдя через всю Румынию, принял боевое крещение на Дунае 14 июля 1877 года. Рота, в которой находился Гаршин, участия в бою не принимала, но уже во втором бою при Аясларе 11 августа Гаршин был легко ранен в ногу (пуля прошла навылет, не задев артерии) и отправлен в госпиталь в город Белу.
Толстой заложил традицию в отечественной литературе правдивой прозы о простом русском солдате. Эстафету, как сейчас говорят, окопной правды подхватил Гаршин. Не сравнивая художественные достоинства военных рассказов двух разновеликих русских писателей, можно выделить то, что их объединяет: героем в них — русский солдат, вовлеченный в войну не по своей воле, но исполняющий воинский долг честно и бесстрашно.
Событийной компонентой гаршинского рассказа “Из воспоминаний рядового Иванова” так же, как и в военных рассказах Толстого “Набег” и “Рубка леса”, является поход воинской части и сражение с неприятелем. Но за простым сюжетом скрываются серьезнейшие размышления о войне, ее жестокости и бессмысленности.
В рассказе Толстого “Набег. Рассказ волонтера” герой размышляет:
“Неужели тесно жить людям на этом прекрасном свете, под этим неизмеримым звездным небом? Неужели может среди этой обаятельной природы удержаться в душе человека чувство злобы, мщения или страсти истребления себе подобных?”
И в своем рассказе, уже на первых страницах, автор выражает свое отношение к войне словами рядового Иванова:
“Каждый отдельно ушел бы домой, но вся масса шла, повинуясь не дисциплине, не сознанию правоты дела, не чувству ненависти к неизвестному врагу, а тому неведомому и бессознательному, что долго еще будет водить человечество на кровавую бойню — самую крупную причину всевозможных людских бед и страданий”.
Даже всего трехмесячный армейский опыт Гаршина научил его понимать и видеть в простом солдате не винтик бездушной военной машины, а человека, движимого прежде всего патриотическими чувствами. Не совсем понимая цели войны — “Турку бить идем, потому что он много крови пролил”, — они спокойно идут на смерть, помня слова присяги. Рядовой Иванов, присягая с товарищами на полковом знамени, вспоминает: “└Не щадя живота своего“, — громко повторили все пятеро в один голос; и, глядя на ряды сумрачных, готовых к бою людей, я чувствовал, что это не пустые слова”.
В румынском городе Плоешти, куда прибыл Александр Второй, проходил смотр войск. Как очевидец этого события Гаршин подробно описывает картину смотра, выделяя особо единый патриотический порыв людей, уходящих к месту боев.
“Солдат не имел в себе ничего щегольского, молодецкого и геройского; каждый был больше похож на простого мужика, только ружье да сумка с патронами показывали, что этот мужик собрался на войну”. Салтыков-Щедрин восхищался сценой смотра войск, написанной с таким мастерством молодым писателем.
Государь “сидел на сером коне, в простом мундире и белой фуражке ‹…› по лицу его градом катились слезы”. Его окружала пышная свита, но Иванов никого не запомнил из этого блестящего окружения. Только “бледное истомленное лицо, истомленное сознанием тяжести взятого решения”. Волнение тысячеликой толпы передавалось каждому. С криками “ура!” проходили воины мимо провожавшего, многих из них на смерть, государя. “Чувствовалось, что для этой массы нет ничего невозможного, что поток, с которым вместе я стремился и которого часть я составлял, не может знать препятствий, что он все сломит, все исковеркает и все уничтожит. ‹…› Смотри на нас и будь покоен: мы готовы умереть”.
Жертвенность русского солдата вызвана и оправдана чувством патриотизма, проявившимся в трудные минуты перед боем.
Рассказ “Из воспоминаний рядового Иванова” автобиографичен. Но это не хроника и не очерки участника по горячим следам. Гаршин глубоко осмысливает эту сложнейшую тему и пишет по-настоящему высокохудожественный рассказ, сильно отличающийся от его первых военных рассказов, где в центре рефлексирующий герой, бессознательно вовлеченный в кровавые события, который не может определить своего отношения к войне и поступить соответственно. Или он трус, или он герой? Должен он воевать или должен отсидеться за спинами воюющих? Только найдя ответы на эти вопросы, испытав вместе с солдатами трудности походной жизни, герой Гаршина Иванов обретает спокойствие и уверенность в правильности своей жизненной позиции.
“Никогда не было во мне такого полного душевного спокойствия, мира с самим собой и кроткого отношения к жизни, как тогда, когда я испытывал эти невзгоды и шел под пули убивать людей”.
В художественном произведении, будь то роман или рассказ, нельзя ставить знак равенства между героем и автором. Но в этом рассказе Гаршин свои мысли вкладывает в воспоминания рядового Иванова. Иванов показан не только как верноподданный гражданин, но и как человек, не мыслящий своей жизни без связи с жизнью своего народа. Эта связь и наполняет его силой и “душевным спокойствием”.
Командир роты капитан Заикин предлагает Иванову, зная о его дворянском происхождении и что он из студентов, перейти из солдатской палатки к нему, но Иванов отказывается.
Следуя толстовской традиции показа простого солдата, Гаршин идет дальше: он поднимает острую проблему отношений командира и солдата, чего не было в ранних рассказах Толстого. Когда офицеры вечером в палатке у командира роты играют в карты и пьют — это еще полбеды. Но вот не совсем трезвый бригадный генерал по кличке Молодчага, как на театральных подмостках, изображает из себя суворовского орла. Проезжая в коляске, запряженной тройкой лошадей мимо изнуренных трудным походом солдат, он приветствует проходящий по дороге полк:
“— Здорово, старобельцы!
— Здравия желаем, ваше превосходительство! — отвечали солдаты и при этом прибавляли:
— Опохмеляться едет молодчага!”
К естественным трудностям похода — то жара, от которой люди, теряя сознание, падают на дорогу, то проливные дожди и непролазная грязь, прибавляются бестолковые и даже вредные команды. Гаршин описывает такой эпизод.
Перед отрядом возникает водное препятствие — залило дорогу. По железнодорожному пути обойти нельзя, скоро пойдет поезд. Генерал без имени по кличке Молодчага, увидев заминку, решает личным примером показать, как надо действовать, и “в своих лакированных ботфортах идет в воду:
— За мной, ребята! По-суворовски!
Воды по грудь высокому генералу, а малорослые уже барахтаются, увязая ногами в вязком дне.
Батальон переправляется на другой берег. Мокрый генерал величественно стоит на берегу и поощряет барахтающихся солдат.
— Вперед, ребята! По-суворовски!
Генеральский кучер, пройдя по берегу чуть дальше, находит брод, где воды чуть выше колесной оси, и переезжает на другой берег.
— Вот где, ваше превосходительство, переходить нужно было… — говорит батальонный командир. — Прикажете людям обсушиться?
— Конечно, конечно, Петр Николаевич, — мирно ответил генерал.
С каким сарказмом обрисована фигура бестолкового генерала, от команд которого страдают люди.
Но и офицерские чины не все должным образом относятся к простому солдату. У Толстого в “Рубке леса” и в “Набеге” жизнь солдата и офицера разделена, но не противопоставлена. Офицер — в палатке, солдат — у костра. У Гаршина в “Иванове” выведен на сцену тип офицера, у которого главный аргумент в воспитании солдата — кулак.
Капитан Венцель, образованный офицер, читающий стихи на французском, не видит иного способа в поддержании дисциплины, как рукоприкладство. Он бьет солдат за малейшую провинность, но заботится о его питании и обмундировании, ни одного солдата не отдал под суд и плачет, повторяя: “Пятьдесят два! пятьдесят два!”, о погибших в первом бою солдатах. Неоднозначный характер и неоднозначное отношение к нему автора. Если в начале рассказа Венцель — “зверь”, держиморда, то в конце заботливый и храбрый в бою командир. Фигура Венцеля не написана одной черной краской; тем его образ и интересен. Да и “зверем” он становится не сразу. “Заведуя полковой библиотекой, пока не принял роту, он прилежно следил за русской литературой”. Образованный и начитанный Венцель, получив власть над людьми и не умея добиться от подчиненных дисциплины, считает, что солдат стоит на низшей ступеньке развития и не понимает слов. Он решает для себя, что “все хорошие книжки — сентиментальный вздор” и единственный способ быть понятым — кулак!
“‹…› Я старался действовать словом, я старался приобрести нравственное влияние. Но прошел год, и они вытянули из меня все жилы”. Противостояние Иванова и Венцеля проходит через все повествование, как один из основных мотивов рассказа. Иванов живет в палатке вместе с солдатами и все тяготы походной жизни делит с ними. Несмотря на разницу в социальном положении, солдаты видят в нем справедливого, доброго человека и уважают его. Венцель же, командир другой стрелковой роты, во всем полку имеет славу жестокого, вспыльчивого человека.
В знойный летний день, после многокилометрового похода, многие солдаты получали солнечный удар и падали прямо на дороге. Дежурные санитары оттаскивали их на обочину и там оказывали помощь. Венцель считал, что большая часть из них притворщики, заслуживающие наказания. Иванов становится свидетелем того, как Венцель поднимает полуобморочного солдата и наносит ему ножнами сабли удары по натруженным солдатским плечам, дико ругаясь. Иванов приходит на помощь солдату и хватает разъяренного капитана за руку, чтобы остановить избиение.
“Резким движением он вырвал свою руку из моей. ‹…› — Слушайте, Иванов, не делайте этого никогда! ‹…› Вы должны помнить, что вы рядовой и что вас за подобные вещи могут без дальних слов — расстрелять! ‹…› Я делаю это не из жестокости — во мне ее нет. ‹…› Если б с ними можно было говорить, я бы действовал словом. Слово для них — ничто. Они чувствуют только физическую боль”.
“Философия” Венцеля претит Иванову, и он никак не может согласиться с таким отношением к простому солдату. Узнав о случившемся, его сослуживец, пожилой солдат Житков, предупреждает Иванова: “Эх, барин Иванов, берегитесь Немцева (такое прозвище имел в полку Венцель), не смотрите, что он с вами разговаривать охочь, пропадете вы с ним ни за денежку”.
В один из вечеров Иванов с Житковым растягивали палатку, остановившись на отдых. Увидев, как Венцель бьет по лицу солдата в строю, который позабыл выбросить цигарку, Иванов порывается бежать на помощь, но Житков останавливает его.
“— Держи, черт безрукий! — закричал он и выругал меня самыми скверными словами. — Отсохли, что ли, руки-то? Куда смотришь? Чего не видал?”
За внешней грубостью старого солдата чувствуется отеческая забота. Он оберегает Иванова от больших неприятностей (“Под расстрел угодить хочешь? Погоди, найдут и на него управу”).
Иванов спрашивает, что он имеет в виду? Будут ли они жаловаться на Венцеля и кому?
“В действии тоже будем”, — отвечает Житков, подразумевая предстоящий бой. Когда молодой солдат Федоров спрашивает у Житкова перед боем, “быть ли ему (Венцелю) сегодня живу или нет?”, тот отвечает: “Пустое ты болтаешь. ‹…› Обозлившись, с сердцов, всякое несли. Ты что думаешь, разбойники, что ли? ‹…› Бога, что ли, в них нет? Не знают, куда идут! Может, которым сегодня Господу Богу ответ держать, а им об таком деле думать?”
Этим все сказано: не может даже обозленный русский солдат идти на подобную месть. Когда с поля боя привезли первых убитых, Иванов с Венцелем пошли посмотреть. Глядя на них, Иванов говорит Венцелю, что теперь этим людям “не надо спайки и дисциплины. Они теперь не пушечное мясо”. Картина смерти впечатляет Венцеля, и он начинает прозревать, видеть людей, а не бездушных исполнителей военной машины. Он говорит: “Да, Иванов, вы правы. Они люди… Мертвые люди”.
Венцель пять раз ведет свою роту на турецкие укрепления и плачет в палатке после боя над погибшими солдатами своей почти наполовину обескровленной роты, повторяя страшную для него цифру: “Пятьдесят два, пятьдесят два”.
Около пяти лет разделяют написание первого рассказа на военную тему “Четыре дня” от рассказа “Из воспоминаний рядового Иванова”. Столь длительный срок можно объяснить как нездоровьем Гаршина, так и его неудовлетворенностью раскрытием темы войны в первых рассказах. Следуя в русле ранней толстовской прозы, Гаршин обостряет и раскрывает болевые точки отношений в русской армии и показывает, что сила духа ее в патриотизме русского солдата.
Гаршин в меньшей степени пацифист, чем Толстой. Он понимает весь ужас войны, бессмысленную гибель людей как фатальную неизбежность. И если войны не избежать, то долг писателя показать ее разрушающую силу как можно более правдиво, достоверно.
Так был написан лучший рассказ Гаршина о войне.
В его первую книгу вошло всего шесть рассказов. Но умирающий во Франции Тургенев называл Гаршина своим преемником. О нем писали крупные критики того времени Михайловский и Скабичевский. Салтыков-Щедрин также считал его талантливым писателем и предсказывал большое будущее. Все рассказы Гаршина или биографичны, или основаны на реальных событиях. Гаршин пишет о том, что ему хорошо знакомо. Быль — основа его рассказов. Но постепенно писательские фантазии начинают проявляться в его более поздних рассказах. Если бы Гаршин написал всего один рассказ “Красный цветок”, он вошел бы в историю русской литературы. Еще при жизни Гаршина этот рассказ признавался многими — и читателями, и критиками — как шедевр. И с этим нельзя не согласиться. О рассказе можно написать отдельную статью или даже книгу, а здесь только замечу, что рассказ написан на основе собственного житейского опыта — нахождения в психиатрической больнице Харькова, так называемой Сабуровой даче.
Характерной особенностью болезни Гаршина была та, что в периоды рецессии он помнил все, что происходило с ним во время ее обострения. Когда кто-то из его друзей спросил, кто является прототипом героя “Красного цветка”, он прямо ответил: “Я”.
Герой рассказа одержим маниакальной идеей уничтожения мирового зла путем жертвы собственной жизни. Эту идею ни так уж сложно осуществить: надо сорвать с клумбы красный цветок, в котором и скрывается мировое зло, и спрятать его на своей груди. Цветок убьет одного человека, но мир избавится от зла, и на земле наступит полная гармония. Тончайшая психологическая ткань рассказа развертывается перед читателем в двух ипостасях: мировосприятие психически больного и все происходящее глазами санитара, фельдшера, сторожа и врача. Этот рассказ можно было написать на грани сумасшествия и гениальности. Гений отличается от простого смертного тем, что он анормален.
Знакомый Гаршина по Харькову В. А. Фауссек вспоминает такой случай во время посещения больного на Сабуровой даче:
“Мои очки привлекли его внимание, он попросил их у меня и надел; но, обладая хорошим зрением, он не мог смотреть в них и, отодвинув их на самый кончик носа, смотрел сверху. Вдруг, заметив, что мне неловко без очков, он захотел ими поделиться — переломил оправу, отдал мне одно стекло, а другое оставил у себя в руках”.
Фауссек описывает этот случай, вообще-то рядовой для психически ненормального человек, не для того, чтобы позабавить читателя или показать степень невменяемости Гаршина. Поразительно другое. Через два года, поправившись, Гаршин едет в Петербург. В Харькове, где в это время уже не было никого родных, он заходит к Фауссеку и, переодеваясь с дороги и умываясь, говорит ему: “Я еще должен вам очки купить”.
“Он помнил все, что с ним было, все свои похождения, безумные поступки, и эти воспоминания остались для него навсегда мучительными” (ПСС. СПб., 1910. С. 41).
Рецидивы болезни сменялись периодами рецессий, крайняя апатия — чрезмерным возбуждением. Гаршин понимал свою болезнь и в то же время страшился ее. Он не мог подолгу работать, писал медленно и трудно. В письме к Фауссеку он пишет: “Думаю, вопреки всем психиатрам, что умственный труд — правильный, конечно — не способствует, а предотвращает развитие психоза — есть же на свете такие скверные слова” (с. 41). Наследственная психическая патология (два старших брата покончили жизнь самоубийством) не дала в полной мере развиться таланту Гаршина. Его немногочисленное литературное наследство составляют около двадцати рассказов, несколько стихотворений и переводов. Но все это вошло в золотой фонд русской литературы XIX века.
Если военные рассказы не совсем, но все-таки тяготеют к документализму и точности фактов, то в других рассказах писательская фантазия раскрепощена вполне. Фантазировать Гаршин любил с детства, принимая впоследствии фантазии за реальность. Брат Евгений вспоминает (по рассказам матери), как маленький Всеволод, наслушавшись рассказов слуги, старого солдата Жукова, собирался отправиться в поход — “послужить царю и отечеству”.
“И эти сборы не были игрой: мальчик искренно верил в возможность немедленно сделаться солдатом. ‹…›
— Прощайте, мама, — говорил он, — что же делать, все должны служить.
— Но ты подожди, пока вырастишь, — отвечала мать, — куда же тебе идти, голубчик, такому малому?
— Нет, мама, я должен.
И глаза его наполнялись слезами”.
В сборах принимала участие и няня. Когда она начинала “голосить и причитывать, как над заправским новобранцем, Всеволод заливался горькими слезами” и соглашался отложить поход до утра. Утром он забывал о вчерашнем.
Чувства долга и самоотверженности, заложенные с детства, остались в нем навсегда, а богатая фантазия помогла написать замечательные сказки.
Из иностранных писателей Гаршин особенно любил Диккенса и Андерсена. Влияние сказок последнего ощущается в гаршинских сказках не сюжетными ходами, а темпо-ритмом прозы, интонацией. Первая сказка, написанная Гаршиным, “Аttalea princeps” была опубликована в журнале “Русское богатство”, № 1 за 1880 год. Салтыков-Щедрин отказался публиковать сказку в “Отечественных записках”, не желая устраивать политический спор на страницах журнала, и Гаршин относит ее в “Русское богатство”, журнал только недавно преобразованный в литературный из журнала “Торговля, промышленность и земледелие” и не успевший привлечь к себе внимание цензуры.
Если пересказать сюжет для тех, кто не знаком с этой сказкой Гаршина, то он весьма прост. В оранжерее ботанического сада среди множества благополучно произрастающих растений живет и тянется к небу бразильская пальма Аttalea princeps…
С детства Гаршин собирал многочисленные гербарии. Латинские названия, принятые в ботанике, были красивы и благозвучны, отсюда и название сказки. Но может быть, это название несет какой-то скрытый смысл? Действительно, есть такой род пальм — Attalia, но почему princeps? В философском значении princeps означает — основное правило, руководящее положение, в военном значении — первые ряды, передовая линия.
Символизм в России как литературное течение только зарождался. Вряд ли к зачинателям этого течения можно причислить Гаршина. Но и некоторые произведения Пушкина (“Анчар”, “Медный всадник”) рассматривались позже с точки зрения символизма.
Сказка начинается совсем не сказочно. Ботанический сад и в нем оранжерея из железа и стекла. Что же может быть реальнее и менее сказочным? Кстати, сказка, говоря современным языком, кинематографична: общий план (вид ботанического сада), средний (растения в оранжерее), крупный план (пальма). По тексту можно писать кадровый операторский сценарий задолго до изобретения братьев Люмьеров.
Тема свободы и несвободы заявлена с самого начала. Предчувствие тревоги возникает вместе с красными отблесками заходящего солнца, освещающего оранжерею. Несмотря на мягкий андерсеновский стиль повествования, не покидает ощущение надвигающейся беды. Быстро растущая пальма хочет вырваться из стеклянных оков оранжереи. Ее поддерживает маленькая травка, растущая у ее корней.
“Вы пробьете ее и выйдете на божий свет. Тогда вы расскажете мне, все ли там так же прекрасно, как было. Я буду довольна и этим”. Основные персоналии в сказке — пальма и травка, остальные растения — статисты: свита, играющая короля. В оранжерее разгорается спор: одни растения довольны жизнью в тепличных условиях (жирный кактус), другие жалуются на сухую и дрянную почву (саговая пальма). Attalia вмешивается в их спор: “Послушайте меня: растите выше и шире, раскидывайте ветви, напирайте на рамы и стекла, наша оранжерея рассыплется в куски, и мы выйдем на свободу. Если одна какая-нибудь ветка упрется в стекло, то, конечно, ее отрежут, но что сделают с сотней сильных и смелых стволов? Нужно только работать дружнее, и победа за нами”. Это ли не революционный призыв?! Но Гаршин не входил ни в какие политические организации. Он был противником террора как со стороны “народовольцев”, так и со стороны государства.
Пальма стремится к свету, растет и гнет своими ветвями железные рамы. Сыплются стекла. Травка спрашивает, не больно ли ей. “Что значит больно, когда я хочу выйти на свободу? ‹…› Не жалей меня! Я умру или освобожусь!” Сказка написана, когда активно действовала террористическая организация “Народная воля”, за год до покушения на Александра Второго на Екатерининском канале. Народовольцы и их сторонники увидели в сказке прямой призыв к разрушению самодержавного строя. Гаршин не собирался писать сказку с революционными призывами. Сам он объяснял возникновение сюжета простым случаем. В ботаническом саду он стал случайным свидетелем, когда пальма разрушила стеклянную кровлю и была спилена, чтобы можно было отремонтировать крышу и не поморозить оранжерейные растения.
С детства он принимал мир растений за живой мир, подобный людскому. Гаршин открещивался от признания каких-либо аллегорий и символов в своей сказке. Он и сказкой ее не называл. Ну и что с того, что растения разговаривают?! Они разговаривают о реальных вещах, а не сказочных. Это дело редактора журнала назвать ее сказкой, чтобы протолкнуть мимо глаз цензора-ротозея. Со сказки что возьмешь? Сказка заканчивалась тем, что пальма, оказавшись на свободе, увидела серым осенним днем оголенные деревья и грязный двор ботанического сада. “Только-то? — думала она. — И это все, из-за чего я томилась и страдала так долго? И этого-то достигнуть было для меня высочайшею целью?” Погибает пальма, погибает и травка, выкопанная садовником и выброшенная “на мертвую пальму, лежавшую в грязи и уже полузасыпанную снегом”.
Пальма, разрушив оковы, обречена на гибель. Она родом из жаркой Бразилии, и ее ждет гибель среди деревьев, которые переживут суровую зиму и будут жить дальше. Деревья, окружающие оранжерею, говорят ей: “Ты не знаешь, что такое мороз. Ты не умеешь терпеть. Зачем ты вышла из своей теплицы?”
Так ради чего написана сказка? Ради того, чтобы показать тщету борьбы за свободу? Толстовская теория непротивления злу насилием была близка Гаршину. Может быть, цензура увидела в сказке призыв к непротивлению, поэтому и не наложила запрет на публикацию.
В русских народных сказках всегда добро побеждает зло и читателя ждет счастливый конец. У Гаршина в “Сказке о жабе и розе” мальчик умирает, в сказке “То, чего не было” все насекомые погибают, и только в детской сказке “Лягушка-путешественница” все заканчивается относительно благополучно.
Легкая, светлая сказка, так непохожая на предыдущие сказки Гаршина. Здесь много света и воздуха. А хвастливая, но изобретательная лягушка совсем не вызывает чувства брезгливости и неприятия. Она по-своему симпатична. И хотя это маленькое приключение-путешествие заканчивается не совсем удачно: лягушка падает с большой высоты, но остается жива и продолжает хвастать, как она изобрела способ перелета на юг на утках.
Возникает сюрреалистическая параллель с этой сказкой, но не сказочная, а бытийная, реальная. Гаршин собирается на юг. Все вещи упакованы. Он выходит из квартиры, спускается на этаж ниже и бросается в лестничный пролет с третьего этажа. Но он умирает не сразу. Два часа он в полном сознании, плачет и раскаивается перед женой в своем поступке. Его увозят в больницу, где через четыре дня — название его первого рассказа — он заканчивает земной путь в возрасте тридцати трех лет.