Опубликовано в журнале Нева, номер 7, 2012
Наталия Елизарова
Наталия
Михайловна Елизарова родилась в г. Кашире Московской области. Член СП Москвы.
Студентка пятого курса Литературного института им. Горького. Автор сборника
«Осколок сна» (2006) и публикаций в периодике. Участник международных фестивалей.
* * *
А
она лежит, и нога у нее — бревно.
Говорит
всегда: «Без ноги я уже давно,
Как
пошла в сберкассу, упала, и вот — бедро».
А
до этого было лето и огород,
Сад
из яблонь и слив, соления — круглый год.
Земляника,
смородина — просто просились в рот.
И
семнадцать лет не входила я в этот сад,
Там
сухие бесплодные яблони тихо спят,
А
воротины ржавые — песню свою скрипят.
Там
тюльпанов и лилий клубни стали землей,
Королевский
крыжовник покрылся коростой-тлей,
Провода
над сараем свисают немой петлей.
А
сама говорю: «Не волнуйся, лежи-лежи» —
И
мучительно вижу, как в ней засыпает жизнь
И
как будто уходит на верхние этажи.
А
она вспоминает снова: «…был жив твой дед…»,
Словно
и не промчалось стремительно тридцать лет,
Словно
он и сегодня еще придет на обед.
И
она мне рассказывать будет еще о войне,
О
своем отце, попавшем в немецкий плен,
И
о младших братьях, но более — о сестре.
Я
стараюсь запомнить тонкую кисть руки,
И
прозрачную кожу ее, седые виски,
И
беззубый рот: «Доживаем мы, старики….»
Мне
придется пройти тропинкой, что заросла,
Подписать
договор о продаже «сего числа»
И
продать свою память — место, где я росла,
Где,
копаясь в земле, собирала я червяков,
Где
я плакала из-за капризов и пустяков
И
не думала, что не станет вдруг стариков.
* * *
Когда
долго-долго бьют тебя по глазам,
По
нежнейшим пальцам, натягивающим струну,
Вспоминаешь,
что где-то есть освещенный зал,
И
резной паркет, и десятки миров-зеркал,
И
вступаешь снова в нелепую эту войну.
Мчится
глупое время, а мудрое — вдаль течет,
Ты
межуешь жизнь, и кажется: вот — рубеж.
Но
кружатся пары под ровный и мерный счет,
И
ты левую руку кладешь ему на плечо.
И
теперь только музыка в парке и воздух свеж.
* * *
В
квартире этой жили у черты
Беды,
но были с ней на «ты»,
Накоротке
— веревочке в сортире,
На
двух ногах, что толком не ходили.
Здесь
мыли пол и протирали пыль,
В
трельяже старом прятали бутыль
Со
спиртом — ставить банки при простуде.
Гостей
сзывали, накрывали стол,
И
был уют отраден и тяжел,
В
квартире их всегда бывали люди.
Одна
блины и пироги пекла,
Другая
здесь сидела у стола
И
в пироги готовила начинку,
Потом
селедку резала, и вот
Настал
последний високосный год
И
небо, как говорено, с овчинку.
Хотели
елку ставить в декабре,
Дыхание
запнулось на заре
(уже
на стол продукты закупили).
Скорбящая
не дождалась тепла,
А
жизнь рекою дальше потекла.
И
люди ели, пили, ели, пили.
* * *
До
месяца волка — месяца тишины —
Мне
нужно еще дожить, доползти, добраться.
Я
в самом начале долгой седой зимы,
Еще
плюс восемь, а кажется — минус двадцать.
Серобородый
туман приник к моему окну,
Этот
старик с утра безмолвствует в серой вате.
Тело
мое немеет, подвластное белому сну —
Этой
синичьей спячке в выстуженной кровати.
А
если вдруг дотяну до месяца бурь и ветров,
Руку
протянет Герта — рыжеволосая дева,
Ладони
мои согреет, и, верно, оттает кров,
Истает
узор со стекол — льдистый, заиндевелый.
И
можно уже без страха — довольно! — идти во двор —
Приветствовать
нити солнца улыбкою-ликованьем.
И
в месяц веселый зайца услышать нестройный хор
Ушедших
моих любимых — дыханию в оправданье.
* * *
Узкотелое
лето в темных лихих веснушках
Настигает
тебя, нагое, вешается на шею.
Колокольчик
звякает, а оно шелестит на ушко:
«Помни,
помни меня!» …А я и так не умею
Забывать,
обиды копить, чувства прятать.
Скрип
уключин, брызги, тяжелый и влажный шепот.
Легких
бабочек стайки и дыни янтарной мякоть,
Слов
чужих и колючих немолчный хохот.
* * *
В
доме булки делали с лебедой,
Пахло
гарью, въевшеюся бедой.
Мчали
кони — чашки падали со стола,
И
горели мертвым золотом купола.
Бесы
вились, бесы чуяли: будет бой,
Мчались
ратью половцы на разбой.
На
реке на Стугне да быть беде —
Князь
при темном береге пал в воде.
Вздулась
речка паводью, канул он,
В
водах старца-инока слышен стон.
Говорил:
«Вода возьмет, все одно»,
Поглотило
юношу вязко дно.
Плач
стоял в селениях и домах,
Тосковал
в Чернигове Мономах.