Опубликовано в журнале Нева, номер 12, 2011
Елена Некрасова
Елена Александровна Некрасова родилась в Рязани в 1969 году. Окончила Рязанский медицинский институт, работает врачом-психотерапевтом, опубликовала две книги, посвященные психопатологии обыденной жизни, а также два сборника стихов: “Возвращение в себя” (1993) и “Запретные плоды” (1996). В 1994 году вступила в Союз писателей России. Живет в Рязани.
САНКТ-ПЕТЕРБУРГ
Вечерний трепет перламутром
слегка подернул гладь Невы.
Дворцы стоят полумертвы
и что-то вспоминают смутно.
Натянут крепче тетивы
обузданный порыв минутный,
и смотрят ласково и мудро
все кони, голуби и львы.
Вечерний час пришел, расчислил
короткий отдых, даль расчистил,
а в небе белом, как в былом,
одно лишь облако повисло,
так перисто и золотисто,
широким ангельским крылом.
ГРУША
Здесь когда-то было поместье
(много жизней тому назад),
и помещик с женою вместе
и гостями спускался в сад,
с удовольствием шел по саду,
дорогому его душе,
показать им свою отраду —
грушу юную, сорт “дюшес”.
А потом все переменилось,
явь с кошмаром переплелась,
разным “бывшим” свою немилость
объявила новая власть,
и уже не только метели
и весенние лепестки —
чьи-то головы с плеч летели
упованиям вопреки.
А помещик, что за границу
еще мог бы с женой утечь,
чтоб работать таксистом в Ницце,
забывая русскую речь,
почему-то остался. Твердо
отказался от прежних снов
и сменил фамилию (гордо
та звучала!). Стал — Иванов.
Позже он обучал латыни
местных фельдшеров, и когда
он в тридцатых сгинул, доныне
не сыскали его следа.
Та усадьба с прекрасным садом,
что лишилась своих господ,
побывала конюшней, складом,
лазаретом, школой, сельпо.
Там сейчас отказные дети
пьянство выбравших матерей
с тщетной мыслью, что маму встретят,
ловят шорохи у дверей.
Груша тоже видала много –
все нещадно ее трясли,
гнули… Некто, забывший Бога,
здесь висел почти до земли.
Уцелела! На прежнем месте,
в мае — с тысячами цветов,
сумасшедшей старой невестой,
принаряженною фатой,
тянет в октябре — корявые ветви
к небу, словно крича.
И плоды несъедобно светят,
точно лампочки Ильича.
МАРИНЕ
Кафе под проливным дождем.
Закажем чай иль капучино,
и непогоду переждем,
и улыбнемся без причины.
Тепло приятно мне вдвойне,
и, чашку с кофе поднимая,
скажу: с тобой наедине
себя яснее понимаю.
Молчанье — золото, ей-ей,
но так я скоро одичаю,
ведь в повседневности моей —
сплошные залежи молчанья.
Давай с тобой поговорим
благодаря такой погоде
о странной музыке внутри,
о верности и о свободе.
Парк, что листвою занесен,
тяжелых веток колыханье
и разговоры обо всем —
естественные, как дыханье.
СЕНТЯБРИТ
Кроны желтеют, а иней траву серебрит.
Вновь надвигается нежный недуг — сентябрит.
Сердце двусмысленно шепчет: совсем не умрем,
нервы, как листья, вибрируют в такт с сентябрем.
Дивное время, когда осветляется даль,
входит грядущее, томно откинув вуаль,
и вопрошает с улыбкою: что, хороша?
Странно, насколько просторнее стала душа.
Страсти пылают, их желтый костер не погас,
только уже обнажается главное в нас.
Падают листья, зато остаются плоды.
И далеко до колючей полночной звезды.
И БУДЕТ ВСЕ…
Твои слова однажды прорастут —
все, до последних завалящих зерен,
и сотни фотографий разнесут
по свету взгляд, что так глубок и черен.
И яркий свет позолотит твой лоб,
давно привыкший к сумеркам сомнений,
и ученик, фанатик, остолоп
провозгласит, что ты — пророк и гений.
И будет жизнь искриться и кипеть,
переливаясь за края сознанья,
а юноши — над книгами корпеть,
припав к истокам твоего познанья.
А девушки, как спелые плоды,
преподнесут себя, моля отведать,
и жизнь, что состояла из беды,
поспешно унесет любые беды…
Но только всем им будет невдомек,
что ты скончался в шорохе бумажном
и более, чем прежде , одинок.
И будет все — когда уже не важно.
Я БЫЛА
С вишен осыпается листва.
Здесь живу, сама себе не веря.
В этом доме странные слова:
“Я была” — написаны на двери.
Забегая в сны и зеркала,
прошлое хвостом мелькает лисьим.
Заревом прощальным: “Я была” —
вспыхнут, рассыпаясь, чьи-то письма.
Видно, всё сгорело не дотла,
наполняя сердце светлой грустью:
даже если умерли дела,
в воздухе еще порхают чувства.
Жизнь, что здесь когда-то отцвела,
вновь являясь белою невестой,
все напоминает: “Я была” —
ну, так что же, всем нам хватит места.
И когда душа моя взлетит,
растворяясь в небе без оглядки,
“Я была” — опять прошелестит
из забытой на столе тетрадки.
* * *
Как женская душа служить готова!
Коль не мужчин, так времени раба,
раба своих детей, молвы суровой,
и это называется: судьба.
Мы все похожи: та, с улыбкой странной,
распятая на всех киноэкранах,
и эта, что по гривеннику в час
берет, семейства мать — и недотрога,
нашедшая какого-нибудь бога.
Служение объединяет нас.