Опубликовано в журнале Нева, номер 12, 2011
Валерий Черкесов Дядя Петя. 1954
Валерий Николаевич Черкесов родился в 1947 году в городе Благовещенске Амурской области. Автор 19 книг поэзии и прозы. Печатался в журналах “Нева”, “Москва”, “Знамя”, “Наш современник”, “Дружба народов”, “Дальний Восток”, “Подъем” и других, в антологиях, сборниках, альманахах. Лауреат литературно-театральной премии “Хрустальная роза Виктора Розова” (2008). Собственный корреспондент “Литературной газеты”. Живет в Белгороде.
мне, безотцовщине! Хотя бы
к хромому дяде Пете. С фронта
пришел таким. Он пил с утра
плодово-ягодное, морщась,
потом закуривал “Аврору”,
молчал задумчиво, а мне
протягивал кулек конфет,
засахарившихся, в комок
пахучий слипшихся. Сидели
мы рядом, словно только что
вернулся он из-под Варшавы,
где орден получил, который
на благовещенском базаре
“махнул” на пару поллитровок
вина вонючего, как дым
пороховой…
* * *
В моем болоте соловьи поют
заливисто, как в тридевятом царстве,
черемуха и яблони цветут
без разрешения муниципальной власти;
на лавке маракуют мужики,
чем наступление весны отметить,
и дева, ненавистные чулки
оставив дома, расставляет сети
невидимые; я домой иду
уставший, будто ломовой коняга,
чтоб вновь нырнуть в болото поутру.
Я — не кулик, а вот хвалю, однако.
Командир
Бывший командир воинской части,
охранявшей Семипалатинский полигон,
говорит, что был счастлив
он,
когда ночью в степи бескрайной
ощущал, как земля дрожала,
и был причастен к тайне
родной державы,
ее силе, мощи, величию.
Ему есть рассказать о чем детям!..
А в коляске под пледом коричневым
ноги в тапках висят, словно плети.
Карелия. Сентябрь
Остывает вода в прионежских болотах.
Клюквы россыпи, словно рубины, во мху,
принакрытые мягкой густой позолотой
увядающих листьев. А там, наверху,
прорезается солнце сквозь туч поволоку,
будто хочет сказать — проскользнула уже
жизнь, как тонкая нитка в стальную иголку,
и печаль узелком завязалась в душе.
Малеевка. 1991
— Я помогаю только сильным! —
говорил московский критик,
сделавший себе имя
на покойном Слуцком,
когда мы прогуливались
по песчаным тропинкам Малеевки.
Он был маленького роста,
нахохлившийся, как воробей после дождя,
курил вонючий “Дымок”, разглагольствуя:
мол, Гумилев не годится Ходасевичу даже в подмастерье.
А я, прокручивая в уме его фразу,
никак не мог понять:
на кой ляд сильным
помощь литературного карлика?
* * *
Ничего придумывать не надо,
Прибавлять не надо ничего…
Утренняя синяя прохлада.
Речка, как живое существо,
Мне внимает и переживает,
Отвечает дрожью камыша.
И умиротворенно замирает
Неовеществленная душа.
Свободный. 60-е
Пересылкою в лагерь Свободный.
А. Ахматова
Федор Гаврилович Храмов
называл немецкие самолеты “нестершмиттами”,
а город, под которым его ранило, Конегсбергом.
Однажды,
когда мы подъезжали к его родному Свободному,
он, глядя в мутные воды неказистой речушки Перы,
вдруг сказал:
— Здесь были сталинские лагеря.
— Много? — спросил я.
— На всех хватило, —
ответил фронтовой шофер
и надолго замолчал,
перекатывая желваки по небритым скулам.
Барыня
Бабушка стала сутулиться,
когда ей не было и пятидесяти,
а после
ее вовсе в пояснице перекосило.
Говорила:
— Разве может человек такое вынести?!
С девчоночества землю копала,
тяжеленные мешки носила,
тягала и лиственничные шпалы,
когда твой дед был путейцем, —
вся страна тогда воевала —
кто в окопе,
кто в поле —
не умели беречься.
А пенсию, вишь, я не заслужила —
какие-то нищенские копейки,
словно я барыней век проходила,
а не в сапожищах и телогрейке.
Петербургская история
Бывшая преподаватель литературы
Санкт-Петербургского университета,
в раздрайные девяностые
переквалифицировавшаяся
в эксперта агентства недвижимости
с красивым названием “Итака”,
во сне
часто читает студентам лекции
по творчеству Данте
и, просыпаясь в шикарной квартире,
приобретенной на проценты
от удачно прокрученных сделок,
долго не может понять —
в раю она или аду?