Опубликовано в журнале Нева, номер 11, 2011
Александр Ставицкий
Александр Борисович Ставицкий родился в 1954 году. В 1977 году окончил факультет журналистики ЛГУ им. Жданова. Работал в районных газетах Ленинградской области: “Ленинская правда” (г. Лодейное Поле), “За коммунизм” и “Кингисеппский вестник” (г. Кингисепп). С 2003 года — корреспондент газеты “Трудовая Россия” в Санкт-Петербурге. Живет в Санкт-Петербурге.
финские заметки
Тема
Утренняя пробежка словно жизнь человеческая, сжатая в 20 минут. Тяжело, дыхание срывается, ноги чугунные, остановиться хочется. Добегу до того дерева, отдохну. Дерево проплыло мимо — вон большой камень, до него дотяну. К камню едва приблизился — вижу столб впереди, до него уж сам бог велел… И так все вперед, пока ноги не подкосятся.
Встречные прохожие раздражают — чего вылезли так рано, спасения от вас нет.
В легких режет. Надо бросить курить; вчера вечером пять сигарет “выцедил”. Да уж ты бросишь! Каждый день обещаешь, когда бегаешь, а потом забываешь. Так и помрешь благополучно с этим пороком.
Регулярно бегать по утрам я стал только здесь, после переезда в Финляндию. В России не до того, в России суета. Да и побежишь, окажешься “белой вороной” среди озабоченных и спешащих. А тут спортивные занятия и оздоровление — норма. Куда бы ни пошел, навстречу обязательно либо бегуны, либо “лыжники”, постукивающие об асфальт спортивными лыжными палками. “Что еще хорошо здесь, так это возможность заняться своим здоровьем”, — говорят о Финляндии переселенцы из России. Есть и другие “хорошо”.
Свой минимум получишь
Средний по финским меркам город Лахти лежит в 100 километрах от Хельсинки и насчитывает 100 тысяч человек. Лев Толстой указывал как один из признаков взросления человека осознание им того немудрящего факта, что на свете миллионы людей ничегошеньки не знают о его существовании и никогда не узнают. А тут 100 тысяч, которые не то что о тебе лично, но и о стране, откуда ты прибыл, имеют весьма смутное представление. Впрочем, насчет 100 тысяч несведущих уже не совсем так. В Лахти на сегодняшний день 3 тысячи иностранцев, и большинство из них россияне. (На курсах финского языка в учебной группе из 15 человек 10 русских, 2 иракца, 1 эстонец, 1 англичанин и 1 латиноамериканка, что дает довольно точный “срез” национального состава мигрантов.) Засилье наших сограждан в этом финском городе стало столь значительным, что некоторые продовольственные магазины вынуждены вывешивать для них объявления на русском. Борясь со свойственной нам “рассеянностью”, пишут что-то типа: “Пожалуйста, верните тележку на предназначенное ей место”. (Ох, не вернут, а если вернут, то не все и не на “предназначенное”.)
Переехавшие на постоянное место жительства в Финляндии россияне, когда их спрашивают, что им больше всего понравилось в финской действительности, на первое место обычно ставят социальную систему обеспечения. Действительно, тут есть чему порадоваться. После приезда в Лахти я обычное пособие мигранта получил через месяц (пока назначили, пока провели по документам и т. д.). Но и в этот период обо мне не забыли. Орган, подобный нашему отделу социального обеспечения, по-фински именуемый Sosiaali ja terveys virasto, перевел на мой счет определенную сумму, чтобы мне было на что существовать. Представить, чтобы в России какой-то орган власти озаботился вопросом, есть ли человеку на что жить, просто невозможно. У нас в ходу другое.
Запомнилась промелькнувшая в российских СМИ информация о женщине из Перми, у которой сгорел дом, и она уже полтора года живет в землянке вместе со своей коровой. На вопрос, почему не помогли погорелице, местные власти ответили с подкупающим простодушием: “У нас нет ее заявления”. В самом деле, нет бумаги – нет человека.
Одним словом, переселенцы быстро убеждаются, что на социальный минимум в Финляндии они всегда могут рассчитывать и пропасть им не дадут. Деньги поступают из двух карманов. Kansanelakelaitos, или сокращенно Kela — по-нашему пенсионный отдел, — выплачивает месячное пособие в размере 410 евро (пенсионерам меньше, поскольку из их пособия предусмотрительно вычитают размер российской пенсии). А Sosiaali ja Terveysvirasto — в просторечии “социалка”, также выразительно именуемая россиянами “соской”, — делает доплаты, чтобы твой жизненный уровень не упал ниже минимального. Оплачивает твои затраты на электроэнергию, на лечение и лекарства. Но самое главное, доплачивает за квартиру, то есть берет на себя солидную часть твоей квартплаты с тем, чтобы опять-таки подтянуть твою “корзину” до минимума.
Квартиры — это главное, что приводит в восторг россиян в Финляндии. Испорченные жилищным кризисом в России, они произносят с радостным придыханием: “Здесь всем квартиры дают!” Непонятно, как умудряются финны строить столько жилья, но хватает и на своих, и на чужих. На улице никто не остается. И заселяют приезжающих не в какие-нибудь бараки, а во вполне комфортабельные и благоустроенные апартаменты, да еще по неслыханно высоким для нас нормам (один человек может проживать на 40 квадратных метрах). Впрочем, к хорошему привыкают быстро и, не останавливаясь на нем, начинают добиваться лучшего. Привыкнув к своему месту проживания и обнаружив уже в нем какие-то недостатки, многие россияне начинают обивать пороги местной жилищной компании (обычно муниципальной, хотя есть и другие), добиваясь квартиры побольше, поближе к центру (или, напротив, подальше от шума и машин), в доме с лифтом и т. д. Поскольку все это возможно и, как правило, со временем осуществляется, некоторые входят во вкус. Начинают распихивать по отдельным квартирам бабушек, родителей, подросших детей (по достижении 18-летнего возраста дети могут претендовать на отдельное жилье). Есть любители “кочевой жизни”, которые ухитряются чуть ли не каждые полгода переезжать, хотя у финнов есть ограничения на этот счет.
Был свидетелем случая, когда муж и жена со словами “Финляндия — великая страна по части вариантов” разъехались по разным квартирам, превратив свой брак в “гостевой”. (Не такая уж редкость среди российских переселенцев.) И власти пошли им навстречу, хотя те даже на развод не подавали: ну что, мол, поделаешь, если люди не могут жить под одной крышей. Действительно, “страна вариантов”.
410 евро пособия — это, конечно, очень скромно, если учесть, что средняя финская зарплата составляет 2000 евро. С голоду не помрешь, но и не пошикуешь. К тому же первые восторги по поводу хорошего обслуживания в магазинах сменяются некоторыми наблюдениями и размышлениями. Почему, скажем, в лесной стране очень дорого все, что сделано из дерева? Или почему скромного вида мужские ботинки стоят почти 100 евро? Вскоре выясняется, что в Евросоюзе Финляндия пользуется репутацией страны, где и прокормиться, и одеться дороже, чем где-либо. Тут-то и выясняется загадка финского “безразличия” к одежде. Что касается переселенцев, то им вообще без “киркушек” никуда.
“Киркушка” — это небрежно переделанное на русский манер финское “kirputori”, то есть комиссионный магазин. В буквальном переводе — “блошиный рынок”. “Киркушек” довольно много, и цены в них в десятки раз ниже, чем в обычном магазине. Поэтому здесь с утра до вечера толкаются и азартно роются в вещах не только бедные мигранты, но и вполне респектабельные финны. Еще бы не рыться, если пару вполне приличных зимних ботинок можно купить за 7–8 евро. К этому можно прибавить весьма существенные скидки на товары, что практикуют чуть ли не все магазины и чуть ли не ежедневно (у одних товаров кончается срок реализации, другие плохо раскупаются, и их таким способом хотят “продвинуть”). А если еще вспомнить церковные раздачи продуктов малоимущим один-два раза в неделю, то вывод, который делает россиянин-переселенец, прост: “Жить и на пособие очень даже можно”.
Социальная картина была бы неполной без медицинского обслуживания. Но тут ситуация посложнее. С одной стороны, приятны забота и внимание. В медицине тоже есть свой минимум. Например, каждый приехавший должен посетить зубного врача. Можешь на день визита к стоматологу (как, впрочем, и к любому врачу) попросить себе переводчика. Сидишь, раскрыв рот, а тебя через переводчика спрашивают:
— Вы указали, что последний раз были у зубного три года назад. Вам что, тогда не очищали зубы от камня? У вас его столько!
А ты в ответ гордо:
— Да мне их никогда не очищали.
С другой стороны, сталкивающиеся с местной медициной по-серьезному быстро разочаровываются в финской доброжелательности и начинают видеть определенные плюсы медицины российской. Здесь заболевший россиянин месяцами (до полугодия) ждет возможности попасть по предварительной записи к врачу-специалисту. Вызов “скорой” стоит 90 евро, так что резонно ее вызывать, когда уж действительно помираешь. Нужные медикаменты стараются не выписывать, предлагая от любой хвори болеутоляющие, на рентген тоже стремятся не направлять. Поэтому при серьезных проблемах со здоровьем россияне ездят к врачам в Россию. А здесь, создается впечатление, врачей оберегают от пациентов. Типичный диалог в поликлинике:
— У меня на ногах пятна. Мне бы к дерматологу на осмотр.
— Покупайте мазь в аптеке и мажьтесь.
Впрочем, ларчик открывается просто. Врачей оберегают не от всех подряд, а от всякого рода льготных и бесплатных, к коим относятся и мигранты. В области же платной медицины полный простор, как и в России: никаких очередей и ожиданий. Отличие от России в том, что там платное неуклонно поглощает бесплатное, а в Финляндии все-таки держат “социальный водораздел” и минимум бесплатного тебе гарантируют.
Быт можно организовать
Когда я вхожу в подъезд своего финского дома, нажимаю кнопку (такая кнопка у входной двери и на каждом этаже), и загорается свет. Он горит минуты три, их вполне хватает, чтобы дойти до двери своей квартиры и открыть ее, после чего свет автоматически отключается. Не нужно произносить гневные тирады в адрес разгильдяев соседей, по вине которых лампочки в подъезде горят днем и ночью.
Вечерний, либо утренний, в зависимости от сложившейся привычки, ритуал — вынесение мусора. У каждого дома крытый сарайчик с контейнерами. Для каждого вида отходов своя емкость: с надписью “био” — для пищевых; с надписью “энергия” — для сгорающих, в основном дерева”, “смешанное” — для остального. А еще контейнеры для стекла, металла, бумаги и отдельно для картона. Казалось бы, не бог весть какое достижение коммунальной мысли — разделить гору создаваемого человеком в городе мусора на отдельные ручейки. Но насколько это делает опрятнее городской пейзаж и дисциплинирует самого человека, дает ему ощущение, что он приносит пользу, а не просто избавляется побыстрее от своих отходов. Не говорю уже про обилие урн на улицах. Так что не приходится, как случалось многократно в России, носить окурок в кармане, прежде чем найдешь, куда его бросить.
Утром часто видишь, что на флагштоке, а они почти в каждом дворе, поднят государственный флаг Финляндии. По какому случаю? Оказывается, сегодня отмечают день рождения почитаемого в стране писателя или “день Калевалы” — национального эпоса. Представляете, если бы у нас флаги вывешивали в день рождения, скажем, Льва Толстого или день создания “Слова о полку Игореве”! Да у нас знамена вообще реяли бы круглый год. Хотя и здесь без этого редкая неделя обходится.
Примерно в десять часов утра во дворе появляется почтальон. Не “с толстой сумкой на ремне”, как у нас, а толкающий перед собой тележку сине-желтого цвета. Вскоре через прорезь в двери квартиры тебе на пол падает со стуком пачка бумаг — сегодняшняя почта. На две трети она состоит из рекламы магазинов и на одну треть из счетов, извещений, писем. Для россиянина непривычна предупредительность инстанций и их стремление дать полную информацию клиенту. В присланных счетах за телефон, электричество и т. д. тебя извещают, что следующее требование оплаты придет тогда-то. В бумаге из поликлиники тебя за месяц приглашают на прием к врачу (указываются день, час и место). Но есть и строгость. Если не явился в поликлинику, не предупредив об этом заранее, заплатишь штраф в 30 евро. В России при таком подходе к делу казна бы обогатилась.
Сегодня у нас запланирован поход в “Kela”, финский пенсионный отдел. Про “присутственные места” в Финляндии стоит сказать особо. Никаких очередей в нашем понимании. Взял при входе листок с номером, сел в просторном зале в удобное кресло и ждешь, когда на табло загорится твой номер и номер кабинета, куда тебя приглашают. Ожидание обычно не превышает 15–20 минут. Потому что здесь не услышишь раздраженного “не видите, у нас обед!”, Один клерк уходит обедать, его заменяет другой. И что немаловажно, каждый из сотрудников отвечает на весь комплекс вопросов, а не является “узкоспециализированным”.
По контрасту сразу вспоминаешь паспортный стол в своем районном городке Ленинградской области. Сотня людей пытается поместиться в узком коридорчике, где и двоим-то разойтись непросто. Две трети пространства заняты конторками клерков, которые, в отличие от обслуживаемых, расположились весьма вольготно. За каждым клерком закреплена определенная функция или определенный участок территории. На практике это выражается в том, что у одного окошка “куча мала”, а у другого — пустота и скучающий чиновник.
Почему у нас так происходит? Дело не только и не столько в материальных возможностях. Дело в изначальном подходе. Когда создаются такие паспортные столы, рассчитывают штаты, финансирование, определяют, сколько и каких кабинетов потребуется, но никто не рассчитывает, комфортно ли будет в этих стенах людям, не будут ли они мучиться и толкаться. Россия — страна чиновничьего произвола и чиновничьего высокомерия, где каждая бюрократическая “тумба” готова рыкнуть в любой момент: “А, они еще жаловаться!” Положение этой “тумбы”, в отличие от той же Финляндии, не зависит от довольства или недовольства ею со стороны обслуживаемых граждан. Ей важно лишь услужить такой же вышестоящей “тумбе”. Корни чиновничьего высокомерия, особенно разбухшие в последнее время, — в истории самодержавной крепостнической России. Но от этого не легче. Пока не будет каждый “винтик” бюрократической машины чувствовать спрос общества за результат его конкретной работы, ничего не изменится.
Еще одну похвальную сторону системы обслуживания в Финляндии надо отметить. Здесь все улыбаются. У нас, подходя к ЖЭКу или почте, принимаешь мрачный, насупленный вид и рвешь самым решительным образом дверь на себя, зная заранее, что тебя не розами встретят. Здесь в том нет нужды. При входе, будь то официальное учреждение или магазин, неизменная улыбка и “хэй” (привет) тебе навстречу.
Кстати, о магазинах. Героя рассказа Михаила Зощенко привел в восторг и поразил до глубины души отдавший ему честь на улице милиционер. В какое состояние он бы пришел при виде предупредительно распахивающихся перед ним дверей супермаркетов? Здесь много крупных магазинов, побродив по которым начинаешь думать, сколько же на свете существует ненужных человеку вещей. В таких магазинах обязательно найдется уголок отдыха для покупателей: скамейки и кафеюшка рядом. Сюда любят приходить пожилые люди, чтобы посидеть и пообщаться.
А в городе есть несколько мест, где можно одновременно и отдохнуть, и физкультурой заняться. Тренажеры установлены на улице. Подошел, сел, покачал мышцы, пошел себе дальше. Нетрудно себе представить, во что бы могли превратить эти места у нас. Детские площадки-то во дворах регулярно громят. Откуда в России это стремление уничтожить то, что призвано служить общей пользе? Легче всего отделаться словами “дикость” и “бескультурье”. Но хочется все-таки докопаться до истоков. Вековечная ненависть ко всему, что исходит от государства, ко всему казенному? Однако легко рушат и то, что создано руками самих людей, например, на субботниках. Агрессивное отношение ко всему, что “не мое”? Это, пожалуй, правдоподобнее.
Передвигаясь по городу, не раз переходишь проезжую часть и обращаешь внимание на отношения автомобилистов с пешеходами, столь непохожие на российские. Здесь водители предупредительно тормозят перед пешеходами. Первое время остановившаяся у пешеходного перехода машина пугала: “Чего ему надо?” Но к хорошему, как известно, быстро привыкаешь. Скоро начинаешь уверенно шагать на переход и покрикивать на приближающийся транспорт: “Ничего, постоишь. Видишь, я иду!”
Когда мы в жаркий летний день возвращаемся в свой финский двор, нас встречают звуки бравурной мелодии. Это подъехала машина-“мороженица”. Летом каждый день такие машины курсируют по городу и громко трубят, возвещая о своем появлении: быстрей сюда, покупай холодное лакомство. Есть тут и такой вид обслуживания.
Но мы предпочитаем охладиться под душем, который в каждой квартире. А вот удовольствие полежать в ванне здесь почему-то не одобряют и ванн не ставят. Зато в любом доме внизу сауна. На листочке у двери записан день и час твоей “помывки”. Иди и предавайся банным удовольствиям. При сауне помещение, где стоят стиральные машины. Не хочешь устраивать постирушку в своей квартире — стирай и суши белье здесь. Это такой же непременный атрибут финского быта, как и “ангар” для хранения велосипедов во дворе.
Вообще, как показывает Суоми, быт можно организовать и сделать очень удобным и “человечным”. Но одновременно железно соблюдают и такой принцип быта, как “не навреди соседу”. Например, ковры можешь выбивать только в определенное время. Однажды мы ушли часа на три из квартиры, забыв выключить конфорку плиты, на которой стоял суп. Когда вернулись, квартиру наполняли дым и чад, а на лестницу выглядывали встревоженные жильцы. Но на наше счастье, до вызова ими пожарной машины дело еще не дошло, а пожарная сигнализация (находится в каждой квартире под потолком) почему-то не сработала. Иначе получили бы штраф в размере “мало не покажется” и соответствующее предупреждение жилконторы. Да оно и правильно. Надо думать, в каких условиях ты живешь и как живешь.
В гармонии с природой
“Что-то давно я животину не видел”, — проворчал я утром, прибираясь на балконе. “Животина” явилась в неурочный час, в полдень, ловко прыгнув с березы на балкон, а потом бесстрашно пробежавшись по комнате. Это белка, которую мы за ее цоканье зовем Цацей. Цаца давно повадилась ходить к нам в гости, потому что всегда получает свое угощение — несколько орехов. Берет и кусочек яблока из рук, но уже не так охотно, а вот от хлеба с негодованием отворачивается.
Здешняя экология вообще умиляет. Белки бегают между домами, как кошки. Где-то под крышами устраивают себе жилище, где растят детенышей и откуда отвесно спускаются по стене на землю. И не только белки. Вижу у кого-то на лоджии крупную картинку с изображением зайца. Зачем на картинку смотреть? Вот он, родимый, в светло-коричневой с белым горошком шкурке, трусит по дорожке. Когда идешь ему навстречу, лениво, без особой опаски отбежит в сторону. А если на утреннюю пробежку выскочишь пораньше, прыснет такой вот косой от тебя у самого подъезда. Зайцы, как и белки, — часть городского пейзажа. Правда, знатоки утверждают, что эти зайцы не настоящие, а уже городские: они прекрасно уживаются рядом с человеком.
Вспоминаю, как в студенческие годы мы однажды были “на картошке” под Выборгом, а заяц случайно выбежал на поле и заметался между бороздами. Вся толпа кинулась его ловить. В конце концов затравленного зайца загнали в борозду, где он и присел, прижав уши. Ничего плохого ему не сделали: подержали на руках, погладили и выпустили. Но показательна сама реакция — накинуться как на что-то диковинное и инородное, что требуется непременно изловить и поместить под микроскоп. Здесь же природа и человек существуют в гармонии, дополняя друг друга и соседствуя.
Заслуживает высокой оценки принцип строительства финских городов, когда между кварталами многоэтажек оставляют большие куски природного ландшафта. Поэтому в Лахти вовсе не обязательно нестись куда-то за десятки километров, чтобы набрать корзину грибов или бидон душистой лесной малины. Дары леса в каких-то сотнях метров от твоего дома, вон в том сосняке на горушке или в тех кустах на просеке.
Да и за этажностью здесь не гонятся. В Лахти стоит свернуть с главных улиц, и ты словно в деревне оказываешься. Господствуют низенькие частные дома в окружении обильной зелени. Впрочем, о зелени умеют позаботиться и в центре. При ремонте асфальта на центральной улице города деревья одевают в деревянные “короба”, чтобы не повредить. Видна в том аккуратность и основательность финской жизни. У нас же очень многое делают так, словно живут в последний раз с криком “да гори ты все!”.
Одним словом, финны с природой ладить умеют. Не зря же очертания на карте их страны мне напоминают не то пышнохвостую лисицу, не то поставленную “на попа” дубину нашего первобытного предка-дикаря с двумя сучьями, торчащими вверх.
Но не могу не сказать и про ложку дегтя. Однажды мы несколько часов блуждали на машине вдоль озер, не имея возможности выехать на берег, чтобы порыбачить. Всюду на дорожках, ведущих к воде, торчал то шлагбаум, то здоровенный камень с надписью “частное владение”. Это уже не гармония с природой, это ее приватизация.
У них такой менталитет
Россияне, пытаясь объяснить себе и другим странное поведение финнов, то и дело повторяют: “У них такой менталитет”. Очень емкое это понятие — “менталитет”!
Стоит человек у пешеходного перехода как вкопанный и терпеливо ждет, когда на светофоре загорится зеленый, хотя ни справа, ни слева ни единой машины. Ты в такой ситуации скажешь про себя в сердцах “стою как дурак!, а он спокоен и невозмутим. Вот вам финский “менталитет”. Замешенный на неприятном для слуха слове “законопослушание”.
Вам назначено время приема в поликлинике — 9.45. Вы пришли пораньше и видите, что уже за 15 минут до назначенного времени у врачебного кабинета никого нет и в кабинете пациентов нет. Но вас не позовут. Только ровно в девять часов сорок пять минут из кабинета выйдет медсестра и назовет вашу фамилию. Это тоже финский “менталитет”. Как и обязательный оптимизм.
У нас при встрече на вопрос “как жизнь?” редко кто скажет “все хорошо” или “отлично”. Обычно бросят “так себе”, “помаленьку” или того пуще раскипятят-
ся: “Какая это жизнь!” — и пустятся в рассказ о своих горестях и злоключениях. Не то совсем у финнов. Если знакомый при встрече интересуется, как дела — по-фински это звучит “мита кулу?” или в буквальном переводе “что слышно?”, — ты просто обязан расплыться в лучезарном “хювя!” (хорошо). Дескать, про меня слышно только хорошее. Особо откровенничать здесь не принято, и каждый финн в достаточной степени является “вещью в себе” с развитым чувством собственной автономии. Нельзя, скажем, завалиться к кому-то домой “на огонек”, как у нас бывает. О визите надо договариваться заранее, а непосредственно перед ним еще раз позвонить. Но зато по вечерам всегда забиты уличные кафеюшки, потому что самая распространенная форма общения — посидеть час-другой после работы за столиком с бокалом пива или стаканом минеральной воды.
Разобщенность и нежелание впускать в свою личную жизнь сочетается у финнов с большим любопытством. Однажды собирал малину с кустов, растущих вдоль дорожки, по которой бегали и ездили на велосипедах поддерживающие свою физическую форму граждане. Каждый останавливался посмотреть, чем я занимаюсь. Аналогичная ситуация повторилась, когда я вздумал промывать ил в дальнем углу городского озера в поисках насадки для рыбной ловли. Пожилая финка не поленилась сойти с дороги и пройти метров пятьдесят, чтобы только узнать, зачем я там бултыхаюсь.
В Финляндии умеют быть бережливыми. Маршрутный автобус не затормозит на остановке и не подберет вас, если вы не поднимете руку, то есть не дадите знать, что вам необходимо ехать именно на этом автобусе. А то впустую останавливаться на каждой остановке — бензин даром жечь. Мой солидный, почтенного возраста сосед каждое утро отправляется с пакетом в руках “на охоту” за пустыми бутылками и банками на городских улицах. Здесь это ничуть не осуждается — докатился, мол. Напротив, виден человек рачительный, экономный, да еще борющийся за чистоту города.
В магазин каждый день финны не ходят. Средний финн обычно в пятницу подкатывает на своей машине к супермаркету и долго ходит по нему со списком в руках, укладывая продукты в тележку и вычеркивая их из списка по мере покупки. Запасается на неделю вперед, не пропуская при этом никаких скидок. Вообще то, что у нас называют “халява”, производит на жителей Суоми могучее действие. Мероприятию, где обещана бесплатная чашка кофе с крохотной тартинкой, явка обеспечена.
Но есть и исключения из правила расчетливости. В магазине продают “клубнику шведскую” по 3 евро килограмм, а рядом “клубнику финскую” по 4 евро килограмм. Финны предпочтут клубнику отечественную. Это “товарный патриотизм”. Мы, россияне, им не отягощены.
Еще пример расчетливости. При всей аккуратности финнов видишь в городе то там, то тут брошенные возле тротуара велосипеды. Некоторые с “восьмеркой” на колесе, а некоторые совершенно исправные, но старые, видавшие виды. Объяснение тут простое: ремонт старого велосипеда стоит столько же, сколько стоит он сам. Полиция собирает такие брошенные велосипеды и устраивает их распродажу за гроши, обычно на запчасти.
Финская бережливость легко переходит в скаредность и тогда становится отталкивающей. Финский поход в гости может выглядеть так: пришел к знакомым с двумя банками пива, а уходя, забрал пустые банки с собой. А участившиеся судебные разбирательства по делам о разводах в российско-финских семьях тоже впечатляют: бывший муж-финн требует с бывшей жены компенсацию за вещи, проданные без его согласия. Правда, иногда встречаешь и другое, куда более симпатичное. Шли однажды в районе частных домов, смотрим: у одного из них выставлено на улицу ведро яблок для желающих — подходите, угощайтесь, у нас их много уродилось.
Еще интересная деталь — почтение к старым вещам. В комиссионке будут стоять рядом два похожих кресла: одно за 8 евро, другое за 60. Но у этого другого предупредительная надпись: “старое”.
Финнов не назовешь религиозными, хотя церквей здесь хватает. В Лахти в каждом районе города церковь господствующей лютеранской религии, не считая центрального собора Ристин кирко (Церковь креста). Кроме того, православный храм и сектантские, как у нас бы сказали, церкви: адвентистов, иеговистов, баптистов и т. д. Но несмотря на избыток мест для моления, молиться ходят немногие. Запомнился в этой связи день Пасхи.
В главном лютеранском храме города на пасхальном богослужении полупустой зал. Прихожане, выслушав проповеди, поднимаются со своих скамей, и тут выясняется, что яркого финала в нашем понимании, крестного хода, тут и нет. Просто по проходу между скамьями шествует молодой парень в потертых джинсах (!) и с крестом в руках, а за ним несколько пасторов в своих белых одеяниях. Эта маленькая группка проходит до двери в храм, исчезает за ней, и на этом все кончается. Выдвинутый еще в Реформацию лозунг дешевой и лишенной помпезности церкви действует по сей день. Но никакая простота не привязывает к церкви большинство. Видимо, присущее европейцам, и финнам в том числе, стремление к личной свободе и индивидуализму исключает глубокую религиозность.
На “менталитет” влияют не только исторические корни, но и сегодняшняя обстановка в обществе. Скажем, пресловутый экономический кризис вносит свои коррективы.
В городе Лахти на начало 2009 года насчитывалось свыше 6000 безработных — 12,7 % трудоспособного населения, а в течение года этот процент подрос до 15,6. Отсюда видимые перемены: в службе занятости (“Toimisto”) утром очередь из мужчин молодого и среднего возраста начинается с порога, чего прежде не наблюдалось; в пенсионном отделе (“Kela”) ждать приглашения к своему окошку теперь приходится дольше, поскольку увеличилось число обращающихся за пособием. В дни массовых распродаж по сниженным ценам на улицах оживление, а у касс магазинов очереди, чего в “нормальное время” нет. Товар уходит со свистом. Обычно невозмутимые финны спешат: кризис подгоняет.
Появился новый вид нищенства — группы молодых людей, играющие в людных местах на музыкальных инструментах и пустым футляром скрипки призывающие: “Кинь монету!” До этого здесь в роли нищих выступали разве что цыганки. Выступали весьма своеобразно. Протягивали прохожему розу, а если он ее брал, начинали разговор о том, как им необходима “помощь”. Наши русичи на первых порах умилялись: какие открытые, какие щедрые сердца! Умилялись, пока не поняли, в чем тут дело. Теперь у цыганок, похоже, появились конкуренты.
Тем не менее кризисные переживания не переходят в какие-то проявления массового недовольства. На поверхности все так же дышит благодушием. 1 мая в Лахти. Если не считать очень мирной и очень тихой профсоюзной демонстрации, где призывы не идут дальше “достойной работы и достойной зарплаты”, солидарность трудящихся выражается в том, что полгорода стекается на рыночную площадь. Здесь огромные гирлянды шаров, столики для желающих посидеть за бокалом вина, места для игр и много всякой всячины. В роли идеолога праздника выступает местный пастор, ораторствующий на тему “Никакой политики! Сегодня просто день рабочих и учащихся”. Аудитория под музыку оркестров внимает ему благосклонно и, надо полагать, соглашается.
Но забастовки все-таки случаются. Только опять-таки очень мирные и очень “цивилизованные”. В марте 2010 года по Финляндии прокатилась забастовка транс-
портников в связи с заключением нового коллективного договора. Профсоюз хотел прибавки зарплаты, а предприниматели соглашались ее увеличить, но в меньшем размере. В СМИ жителей предупреждали, в течение какого времени они будут испытывать неудобства в связи с отсутствием автобусов таких-то маршрутов, и советовали запастись продуктами до возобновления подвоза к таким-то магазинам. Забастовка продлилась три дня.
Вряд ли подобное возможно в России. У нас сколько-нибудь серьезная забастовка — событие из ряда вон выходящее. И возникает она не из желания добиться семи вместо предлагаемых пяти процентов прибавки. Когда наступает “край”, российская забастовка не ищет “цивилизованного диалога”, а сразу вырастает в “обуховскую оборону”.
Тут есть и “наши люди”
Идешь по городу Лахти и видишь трогательную сценку: трое друзей прикорнули прямо на земле. Источник их крепкого сна легко угадывается по валяющимся неподалеку бутылкам.
Первое время, увидев подобное, я радостно восклицал: “А вот и наши люди! Они всюду”. Разговоры про финскую аккуратность и собранность вызывали протест и желание ткнуть во что-то, доказывающее наличие и у них “недостатков в пробирной палатке”. Дескать, от меня требуете поведения в соответствии со строчкой из песни Высоцкого: “Здесь гуляю и плюю только в урну я”, а у самих не лучше, чем у нас. Но со временем охота шутить по таким поводам прошла, поскольку проявления “наших людей”, вообще говоря, малосимпатичны. Здесь их сравнительно немного, но потому они и бросаются в глаза.
Утром, выходя из подъезда, говорю жене: “Мы с тобой попали в какой-то свин-
ский дом. Всегда у двери набросанные окурки”. Действительно, при обилии урн все чаще можно увидеть, как окурки швыряют прямо на тротуар. Идет навстречу компания молодых людей: парень небрежно отбрасывает недокуренную сигарету в одну сторону, девушка пустую коробку из-под сока — в другую. Так что фраза одного из героев фильма “Особенности национальной рыбалки”, нечаянно попавшего в Финляндию и удивляющегося :“Как-то чересчур чисто, не как у нас”, уже устарела.
…Стояние у светофора — занятие философское. Там перешел легко, а здесь тебя застопорили. Стоишь. Пока был один, стоял спокойно. Но появились другие, потерял душевный покой: вдруг тебя из-за долгого стояния сочтут дураком? Рядом часто оказывается молодая мамаша с ребенком, объясняющая ему, как надо переходить улицу. И нет ничего разрушительнее для ее воспитательной работы, чем шагающий на “красный” разгильдяй. Дите тут же показывает пальчиком на дядю, и все нотации летят к черту. В России такого не избежать. Да и у финнов с этим уже возник “напряг”.
На пешеходном переходе не редкость такая картина: люди постарше дисциплинированно стоят, а молодые, не обращая внимания на цвет светофора, бросаются вперед. Свойственная юности беспечность? Нет, это другое поколение с другой философией жизни. С психологией поденок. Психология поденок являет себя в мусоре, набросанном на зелень аккуратных лужаек. В завернутом дугой металлическом поручне лестницы; над ним поработали какие-то молодые и целеустремленные силы. В выломанных с корнем и брошенных декоративных кустах в самом центре прекрасно разбитого, живописного парка. Что тут скажешь? У нас, в России, я считал бы эти выходки реакцией человека на враждебность к нему государства. А здесь что?
Особенно много мусорят, понятное дело, в праздники. В Иванов день (Юханов день по-фински) жгут символический костер, после чего веселятся. Группами располагаются на скамейках или прямо на траве с банками джина или пива. Поскольку есть при выпивке тут не принято, “летят с катушек” очень быстро и очень прочно. Молодежь празднует разнузданно. С пьяными воплями, шатанием из стороны в сторону, падая и публично поливая кусты. Про финское пьянство стоит сказать несколько слов особо.
В городе Лахти с его 100-тысячным населением имеются лишь три магазина, где есть отдел по продаже спиртных напитков. Да и то на такую продажу наложены серьезные ограничения. В будние дни с 10 до 20 часов, в субботу до 18, а в воскресенье вообще отделы закрыты, поскольку считается, что человек должен в воскресный день не “водку пьянствовать”, а готовиться к трудовой неделе. То есть контроль за распространением горячительного есть. Что не мешает Бахусу время от времени крепко разгуляться.
В пятницу вечером финны вознаграждают себя за неделю воздержания. Тогда компании орущих и поющих встречаются на каждом шагу, а для таксистов наступает горячая пора: развозят по домам тех, кто “отяжелел” в ресторанах и барах. Но все это меркнет перед зрелищем публики, которую вытряхивают со своих палуб ежедневно курсирующие между Таллином и Хельсинки паромы.
Таллин стал для финнов “винной Меккой”, заменив в этом качестве прежний Ленинград. Спиртное здесь стоит раза в два дешевле, чем в Финляндии, и мучимые “духовной жаждой” тащат его коробками, упаковками и сумками. Запасенные в изобилии веселящие напитки начинают употреблять тут же, на корабле. А потому по прибытии в Хельсинки на берег сползает очень колоритная, раскрасневшаяся и качающаяся масса — 2000 пассажиров. Финская респектабельность летит к черту. Я, признаться, рот разинул от изумления при виде почтенной дамы лет сорока пяти, что прилегла отдохнуть прямо на лестнице между палубами, нежно обняв свою
сумку.
В Финляндии немало тех, кто склонен весь негатив в бытовой сфере относить на счет приезжих. Дескать, жили честно-благородно, а тут явились всякие, и пошли безобразия. Поэтому когда мы однажды увидели на улице изуродованную телефонную будку с выбитыми стеклами, вывод был сделан моментально: “А свалят на русских”. В местной газете пришлось прочесть среди объяснений очередного скандала в российско-финской семье, связанного с тяжбой за ребенка, и такое: “Долгое время Финляндия была замкнутой страной, а сейчас у нас 200 тысяч иностранцев”.
Насчет замкнутости, которая столкнулась с пришествием людей иной культуры и иного образа жизни и стала от них защищаться, тут, видимо, есть доля правды.
Вспоминаю, как к нам, приехавшим покупаться на дальнее озеро с маленьким поселком на берегу, подошел один из местных, человек в летах, очень бойкий и речистый. Сообщил, что у него за плечами богатая биография, что успел пожить и в Швеции, и в Германии, а потому никаких иноземцев не боится. “А эти, — пренебрежительно кивнул он в сторону домов своих соседей, — сидят всю жизнь в своем углу и всех боятся”.
Приезжие иностранцы и в самом деле изрядно подразбавили финнов. Когда я впервые отправился в Финляндию и вошел в вагон “Сибелиуса” (поезд “Петербург–
Хельсинки”), первый, кого я там увидел, был высокий негр. “Вот он, типичный скандинав!” — подмигнул я провожавшему меня другу. Позже, когда я уже жил в Лахти, во время выборов в Европарламент на улицах появились стенды с фотографиями кандидатов от Финляндии. Избирателям предлагалось выбрать из них того, кто способен олицетворять “образ Суоми”. Среди претендентов на образ был бодрый курчавый африканец, сделавший хорошую бизнес-карьеру в Финляндии. Факт подтверждал, насколько прочное место в стране заняли диаспоры выходцев из Африки и Азии. Да оно и невооруженным глазом видно. Летит навстречу тебе компания отправившихся по своим делам подростков — бледные финны вперемешку с крепкими черноглазыми и черноволосыми мулатами. В ближайшем будущем — без всякой иронии “горячие финские парни”.
Шипы истории
Первое, что я увидел, когда впервые приехал в финский город Лахти, это конный памятник Маннергейму на привокзальной площади. Хоть утверждают, что финны по-разному относятся к своему маршалу, напоминания о нем на каждом шагу. Такова официальная историография. Портреты Маннергейма на выставках и в магазинах, в присутственных местах и в частных домах. Книги и монографии о нем на видных местах всюду. Внушается, что независимая Финляндия есть Маннергейм, а Маннергейм есть независимая Финляндия.
Раз существует такое почитание военачальника, то существует, естественно, и почитание войн, которые вела Суоми под его руководством. Правда, с Гражданской войной 1918 года и так, и сяк. Перед магистратурой Лахти стоит памятник “белым финнам”, убитым в январе–апреле 1918-го и превозносимым как “Родину и дом защитившие”. При этом ни слова о 500 “красных финнах”, уничтоженных при подавлении революции в том же Лахти; за такие “подвиги” Маннергейм получил от собственного народа прозвище “Лахтари” — Мясник. О красных вспомнили только в 70-е годы, когда в большом сквере посреди города поставили выразительную скульптурную композицию — жертвам белого террора. Поставлена она отнюдь не от государства, решившего воздать должное и тем, и этим, а по просьбе рабочих Лахти, как гласит надпись. Раз в году, 1 мая, профсоюзная демонстрация завершает шествие у этого монумента и проводит здесь короткий митинг.
Но так с Гражданской войной, в оценке которой звучат примирительные нотки. А вот что касается войны 1939–1940 годов с Советским Союзом, называемой здесь “зимней войной”, так тут никаких полутонов. Тут сплошные “мальчики кровавые в глазах”. Зимняя война является в Финляндии предметом настоящего культа. Кажется, что никакого другого, более важного события в истории этой страны не происходило. Обилие книг, картин, памятников, ритуалов. В марте 2010 года отмечалось 70-летие окончания проигранной Финляндией войны. В Лахти по этому поводу собирались у памятника Маннергейму и возлагали венки.
В Лахти одна из отходящих от центра улиц называется Карьялан-кату, то есть Карельская. Карельская переходит в Випури-теа, что значит Выборгское шоссе, а оно, в свою очередь, превращается в дорогу к российской границе. Вспоминаешь песню времен победного периода Великой Отечественной войны, где каждый куплет посвящался очередному взятому городу. Как пелось в песне, “город весь прошли и последней улицы название прочли”, а поскольку это название определяло путь к следующему городу, то, “значит, нам туда дорога…” Так примерно и тут. В комиссионке на той же Карьялан-кату висит стилизованная под старину карта, на которой вся территория Карелии включена в состав Финляндии. Однажды финн, с которым случайно разговорились, сделал нам “геополитический прогноз”: “Карелию вам придется вернуть”.
Захотелось его спросить: а что же вы не брали Карелию, когда вам ее предлагали в обмен на безопасность Ленинграда? В октябре 1939 года И. В. Сталин на москов-
ских переговорах с представителями финского правительства, подчеркивая, что речь идет не о захватах, а об обмене территориями, говорил: “Нам нужно закрыть доступ в Финский залив. Мы не можем перенести Ленинград, поэтому нужно перенести границу. Мы просим 2700 квадратных километров, а взамен предлагаем
5500 квадратных километров. Поступает ли так какая-нибудь другая великая держава? Нет. Только мы такие глупые”. Финское правительство ответило отказом, после чего и разразилась кровопролитная “зимняя война”.
В Финляндии стремление представить ее в виде героической эпопеи доходит до нелепостей. Например, до утверждения, что будто бы финны по доброй воле отдали часть своей территории СССР. А вообще-то везде одолели, везде “отбили и стояли” и спасли страну от оккупации. Хотя через три с небольшим месяца войны финская армия находилась на грани полного разгрома, а оккупировать Финляндию Совет-
ский Союз и не помышлял. Он свою задачу выполнил и перевыполнил, отодвинув границу от Ленинграда не на 70 километров, как предлагалось сначала, а на все 130.
Из истории надо брать и развивать то, что сближает народы и способствует их добрососедству, а не холить и лелеять ранящие шипы. Я об этом подумал, когда мы ездили на экскурсию в городок Хаменлинна в глубине Финляндии. Городок сложился вокруг старинной крепости, которая на своем веку видела всякое, в том числе осаду ее русскими ратями. Но когда мы вышли из автобуса у базарной площади, духовой оркестр, традиционно играющий здесь по выходным, грянул в нашу честь “Катюшу”, “Казачок” и “Эх, дубинушка, ухнем!”. И повеяло в воздухе теплотой и доброжелательством. И захотелось выразить этим людям признательность.
Без языка
Без языка неуютно. Особенно паническое состояние испытываешь, когда кому-нибудь из прохожих вздумается с тобой заговорить. Однажды взволнованный финн подошел ко мне на улице и стал что-то горячо доказывать, оживленно жестикулируя при этом. Человека явно чем-то обидели, и он громко выражал свое возмущение первому встречному. Но его взволнованная речь упала на неблагодатную почву. Я не понимал ни слова и только кивал, как болванчик, да скорбно улыбался. Дескать, какие сомнения, конечно, ты во всем прав, приятель, а недруги твои просто ничтожества. В другой раз, ярким солнечным утром идущая навстречу финка озарилась улыбкой и сказала мне какую-то длинную фразу, упирая на слово “илма”. Очевидно, она хотела, чтобы я разделил с ней неведомую мне радость и еще раз повторила фразу со словом “илма”. Но я лишь стоял и мрачно смотрел на женщину, после чего она сочла за благо поспешить от меня подальше. Дома, заглянув в словарь, обнаружил, что “илма” означает погоду. Женщина, оказывается, вместе со мной солнышку хотела порадоваться.
Можно, конечно, вести себя как встреченный мной в Лахти российский пенсионер. Он семь лет прожил в Финляндии, но на вопрос, говоришь ли по-фински, не без гордости отвечает: “Ни слова. У меня жена — переводчик”. Живет человек в Липпола, городском районе, где особенно много приехавших из России, общается только с россиянами, по телевидению смотрит только российские программы. Оказывается в своеобразном русском “анклаве”.
Незнание языка на чужбине создает массу трудностей и неудобств. Да и сколько можно от прохожих шарахаться! Нет, каким-то минимумом надо овладеть. Вообще-то здесь всех приезжающих иностранцев направляют на курсы по изучению финского. Кого-то сразу по прибытии, а кого-то после солидной “выдержки”. Я, например, пошагал на такие курсы только по прошествии девяти месяцев после приезда. Хотя все это время слышал от других лахтинских россиян утешительное: “Не расстраивайся. Всех туда возьмут”. Звучало как — все там будем. Но не обманули. Пришла бумажка, извещающая, что в специализирующейся на иностранцах школе “Салпаус” меня ждут в такой-то день и час в такой-то аудитории.
Началось то, что по-фински называется “коулутус” — обучение. Молодая финка-преподавательница по имени Мари с ударением на первый слог (это закон финского языка — ударный только первый слог!) пытается понудить своих великовозрастных учеников что-то сделать. В ответ преобладающая русская часть аудитории открывает оживленную дискуссию на тему, а чего ей, собственно, от нас надо? Кончается тем, что потерявшая терпение Мари начинает с помощью жестов и мимики показывать, чего она от этой публики добивается.
После первых же уроков выясняется, что лучшее слово в финском — это “тауко”, то есть перерыв. Но самый старательный из нас и на “тауко” не выходит из класса. Он сидит, разложив тетради и словари, и силится понять финскую премудрость. До успехов ему далеко, отчего старательный время от времени берется за голову и во-
прошает: “Неужели я здесь самый тупой?” Окружающие не отвечают, но чувствуется, что внутренне согласны. Дескать, был бы не самый, так ходил бы с нами в перерыв курить или пить кофе.
Кстати, насчет финской премудрости. На каждый “микси?” (почему?) следует “сикси” (потому). Мол, учить надо, а не мудрствовать лукаво, почему та или иная грамматическая конструкция не похожа на русскую.
Обучающихся в группе условно можно разделить на “честолюбцев”, “творче-
ских” и “равнодушных”. “Честолюбцы” учат язык интенсивно и стараются хватануть побольше; они считают, что с его помощью смогут в Суоми сделать карьеру, получить хорошую работу или даже завести собственное дело. Именно они, сравнивая скорость освоения материала в различных группах, тревожно сообщают: “А в соседней уже глаголы учат!” “Творческим” мало просто учить язык, им хочется уяснить, откуда что берется. Они стремятся не просто заговорить по-фински, а заговорить правильно и красиво, с использованием сложных слов и образов. “Равнодушные” от таких глупостей далеки. Они просто отбывают свой номер. Коли попали на первое “тассо”, надо его пройти и получить, особо не напрягаясь, какой-то минимум (“тассо” можно перевести как ступень или стадия обучения. Всего их четыре, но для большинства курсы ограничиваются первыми двумя).
По мере того как идет время, уроки становятся уже не такими бестолковыми, а “курсисты” не такими беспомощными. Появляется скромный, словарный запас, и мы уже в состоянии построить немудреное предложение. На лице преподавательницы Мари выражение безнадежности (“боже, в общество каких идиотов я попала!”) все чаще сменяется поощрительной улыбкой. Мари начинает давать нам “развивающие” творческие задания. Например, описать на финском свою внешность и свой характер. Причем в числе вопросов фигурирует и этакий “закидон в будущее”: “А как вы будете выглядеть в 2029 году?” За исключением самого старшего по возрасту в группе, который равнодушно написал: “Меня в 2029-м не будет, а потому мне все равно”, остальные увлеченно принимаются за составление рассказа. Настолько увлеченно, что перестают смотреть на часы. И только нетерпеливый крик соскучившегося по передышке курда Ребаса “тауко!” возвращает ощущение времени.
Процесс погружения в финский язык проходит еще не раз через серию перипетий и смешных приключений. Однажды я пришел в магазин “Оптика” получить заказанные очки и напрочь забыл, что мне нужно сказать, хотя перед тем старательно заучивал фразу. Стоял перед прилавком и уныло тянул одно слово “ота” — взять. Дескать, взять мне у вас тут требуется, а что именно, вам виднее. На мое счастье, догадались что.
Но всем курьезам вопреки наша разговорная речь все-таки крепла на глазах. Уже перед наступлением нового года можно было зайти на почту и между делом бросить обслуживающему персоналу “онэлиста ута вуота” — счастливого Нового года! А нашу Мари через три с половиной месяца (срок обучения на одном “тасо”) мы смогли довольно внятно поблагодарить за полученную науку.
Пора к Капитану!
“У нас хлеб кончается, пора к Капитану”, — сообщил я утром жене. Местное отделение “Армии спасения” два раза в неделю устраивает раздачу продуктов нуждающимся. Обычно это хлеб, что-то из молочного, что-то из мясного, иногда фрукты. “Армии спасения” это благодеяние ничего не стоит: просроченные продукты поступают из магазинов. Владельцам магазинов выгоднее отдать их благотворительной организации, чем везти на свалку и платить за это.
Россияне на бесплатные раздачи стекаются все, независимо от достатка и степени респектабельности. Из финнов ходят в основном опустившиеся бомжи, а остальные считают ниже своего достоинства. (Понятие “бомжи” здесь не совсем соответствует российскому. Крыша над головой у этих людей есть; они бомжи по своему образу жизни, нетрудовому и нетрезвому.)
Сегодня опять черт меня дернул пойти к конторе “Армии спасения” в галстуке и хорошем пиджаке. Значит, опять ловить косые взгляды: пришел за хлебом побираться расфуфыренный. Здесь так нельзя, здесь встречают и провожают очень даже по одежке. Замызганная куртка, расхристанный вид, кепка, по-шпански натянутая на нос, — совсем другое дело. Тогда сойдешь за нормального страждущего дармовой провизии. А с галстуком чего ж доброго ждать? Когда я приблизился к резиденции “спасителей” и попытался занять очередь к заветным дверям, навстречу решительно выдвинулись двое небритых граждан бомжеватой наружности и финской национальности. Слегка покачиваясь (только что похмелялись после “вчерашнего”) и громыхая собранными “на сдачу” жестяными банками из-под пива в рюкзаках, они потребовали, чтобы я встал за ними. Встану — непринципиально.
Вообще-то здесь очередь занимают по номерам, и общение начинается с вопроса “какой у тебя номер?”. Очередность эту устроители раздач “тасуют”. Если стоял в конце с номером сто какой-то, то на следующий раз тебе выдадут номер в первой десятке. По принципу “кто был ничем, тот станет всем” и наоборот.
Но главным организатором очереди все-таки остается Капитан. Вот он вышел из дверей и строго взглянул на толпящуюся на тротуаре группу. Не знаю, какой у него в действительности чин в “Армии спасения”, но мы прозвали этого коренастого, немногословного пожилого человека Капитаном. За властный нрав и особую степенность. Капитан любит порядок. Он быстро выстраивает друг другу в затылок соискателей “продовольственной помощи”, чтобы не мешали прохожим, а сам застывает в позе Командора у входа. По взмаху его руки в дверь конторы заходит очередной счастливчик.
Во время ожидания россияне, составляющие в очереди большинство, успевают наговориться всласть. Что давали в прошлый раз, что ожидается теперь, кто и каким образом это использует. “Будут ли сегодня сливки? Ведь мой кот молоко не пьет”, — беспокоится бабушка, приехавшая сюда из Петрозаводска. Всем бы ее заботы!
Слушая болтовню соотечественников, вспомнил читанное однажды про староверов-“некрасовцев”, которые от гонений подались из России ХVIII века в Турцию. Уединившись там в своем мирке, они сумели сохранить в неприкосновенности язык и быт того времени. Так что русисты приезжали в их селения, чтобы воочию увидеть и услышать старину.
И “Армия спасения” остается неизменной. Какой описали ее Ильф и Петров
80 лет назад в “Одноэтажной Америке”, такой и осталась. Как следует из объявления на стенке, вдоль которой мы стоим, за бесплатные продукты “Армия” ждет нашей благодарности в ее молитвенном доме. Там нам расскажут историю о несчастном страдальце: ему долго не везло, пока он не обратился к Богу.
…Место нашей встречи с соседкой, пожилой женщиной из Петербурга, изменить нельзя. Мы сталкиваемся только у сарайчиков во дворе (такой сарайчик положен каждой квартире). Она хлопотливо набивает мешки, перебрасывает коробки. В этих мешках и коробках — полученные на бесплатных раздачах в “Армии спасения” и в церквах продукты. Все это отправляется в Питер родственникам или знакомым на продажу через мелких торговцев. А повезет мешки на своей машине еще один выходец из наших краев, который много лет специализируется на поездках в Питер и обратно, имеет постоянную клиентуру среди россиян. В общем, приспособились, нашли свою нишу. И таких приспособившихся среди иммигрантов из России гораздо больше, чем имеющих постоянную работу. Вот и у нас не реже раза в неделю поднимается крик: “Не задерживай! Меня Капитан давно ждет”.
Моему знакомому, Олегу Ивановичу, 61 год. Последние пять лет он живет в Финляндии. Живет в праздности. Нигде не работает и не учится. Своим статусом сидящего дома на диване и вылезающего “наружу” разве что на рыбалку да в лес за грибами вполне доволен. Финское государство его не “кантует” и не беспокоит. Он к финскому государству тоже не лезет с лишними вопросами.
Непонятно, на что рассчитывали финны, благословляя массовую миграцию из России. Если на то, что приехавшие бросятся усердно трудиться на благо “великой Суоми”, так это зря. Как пел Буба Касторский, “если да, так нет”. Если взять любых трех российских переселенцев, то один из них — даром небо коптящий, другой посещает бесконечные курсы (сегодня учился на садовника, завтра на социального работника, а послезавтра потянуло в предприниматели) и только третий — работник.
Да и само финское государство не обнаруживает стремления привлечь к делу приехавших на его хлеба. Некоторые по 8–10 месяцев ходят в службу занятости (тот отдел, который занимается иностранцами), выражая недоумение, почему их до сих пор не направили хотя бы на курсы финского языка. Приносят презенты, надеясь быстрее получить практику, — так называют временную, до полугодия, работу. Такого рода трудоустройство весьма выгодно для финских предпринимателей, поскольку “практикантам” не надо платить зарплату. Они оплачиваются за казенный счет из расчета 8 евро за рабочий день. То есть самим иностранцам практика дает совсем небольшую материальную прибавку к обычному пособию. И тем не менее ее еще надо выпросить.
Получается, что Финляндии дешевле и проще содержать дармоеда, нежели обеспечить его занятость.
Разумеется, такое положение не могло продолжаться бесконечно долго. Оно и закончилось. Финские власти теперь говорят “добро пожаловать!” только тем, в чьем труде и в чьей профессии нуждаются.
Они нас только терпят?
В супермаркете сидевшая на скамейке финская старушка, услышав нашу русскую речь (мы присели рядом), решительно поднялась и удалилась. Наш сосед по дому, молодой парень, при встрече с нами демонстративно отворачивает голову в сторону. Видели и частную усадьбу, где хозяин на заборе специально для нас вывесил “объяву”: “Тэритория оснадшэна бидэкамэрдми” (“Территория оснащена видеокамерами”). “Не терпят они русских”, — говорят “понаехавшие” по поводу таких проявлений местного дружелюбия. Слышал, что в районе Липпола в Лахти, где живет особенно много россиян, нередко происходят драки между финской и русской молодежью. Поэтому и начинаешь подозрительно спрашивать самого себя: “Это почему в списке жильцов у нашего подъезда русские фамилии выделили желтым? Приготовления к Варфоломеевской ночи?”
Да, надо констатировать: раздражение по поводу “русских нахлебников” у финнов присутствует. Оно накладывается на исторические корни, связанные с черными страницами нашей общей истории. Накладывается на естественную, наверно, для любого народа неприязнь к “понаехавшим”. Чужаков при этом стараются в чем-то уесть, а своих в чем-то приподнять и выделить.
Мы с женой искали квартиру площадью побольше, чем наши 40 квадратов, с целью ее снять. Казалось, нашли. Удобно расположена, хороший этаж. При осмотре тоже все устроило: светлая, просторная, окна на юг. Но тут является другая пара претендентов-финнов. Дочь с отцом. Дочь еще туда-сюда, хотя бы поздоровалась. А папаша, увидев нас, надулся как мышь на крупу и стал демонстративно смотреть мимо. “Вот увидишь, — сказала мне жена про присутствовавших там же представителей жилищной конторы, — финнам квартиру отдадут”. Так оно и случилось.
В другой раз с похожей ситуацией мы столкнулись при дележке земли под картошку (местный муниципалитет за небольшую плату предоставляет участки желающим заняться огородничеством). Группа финнов обратилась к человеку из магистратуры, делившему землю, с требованием избавить их от соседства русских — русских перебросить на другое поле. Человек от власти отказался заняться сегрегацией, сказав, что его могут обвинить в национализме.
А чего больше получается при проживании бок о бок — скрытой вражды или доброжелательности, не берусь судить. Но в любом случае поражает отсутствие у русской диаспоры какой-либо формы своей самоорганизации. В городе Лахти проживают 2 тысячи приезжих из России. И при этом не существует организации российских граждан, или, условно говоря, Российского комитета, созданного для защиты своих интересов. Видно, правильно мы сами себя ругаем за отсутствие сплоченности и солидарности.
Мне надоело!
Тягостное впечатление произвела сцена, которую видел однажды в финском консульстве в Питере. Молодая девушка чуть не рыдала у окошка, где принимают документы для оформления визы: “Я хочу поехать к вам на работу. Себя попробовать. Пожалуйста, дайте мне возможность!” Это что за жизнь такая, когда пробовать себя непременно нужно в другой стране? Когда счастьем считается попасть на работу “за бугор”? Когда со слезами вымаливают, чтобы их пустили на чужбину? Где их, собственно, никто не ждет.
Лично мне по истечении определенного времени все надоело. Надоело! Надоели границы, таможни и штампы в паспорте. Надоело шарахаться от прохожих, когда им вздумается к тебе приблизиться. Надоело морщить лоб, силясь понять, что тебе сказали. Надоело это не покидающее тебя состояние человека не в своей тарелке. Надоела эта эмигрантская самоизоляция с ощущением, что ты добровольно посадил себя в какой-то отстойник, в сторону от стремнины жизни. Я решил: возвращаюсь в Россию. Там проблем, конечно, “выше крыши”, но это наши проблемы. А здесь все чужое.