Опубликовано в журнале Нева, номер 8, 2010
Наум Синдаловский
Наум Александрович Синдаловский родился в 1935 году в Ленинграде. Исследователь петербургского городского фольклора. Автор более двадцати книг по истории Петербурга: (“Легенды и мифы Санкт-Петербурга” (СПб., 1994), “История Санкт-Петербурга в преданиях и легендах” (СПб., 1997), “От дома к дому… От легенды к легенде. Путеводитель” (СПб., 2001) и других. Постоянный автор “Невы”. Живет в Санкт-Петербурге.
Три цвета запретной любви в интерпретации городского фольклора
1
Традиционная религиозная мораль делит любовь на две категории. Первая включает в себя платонические, то есть исключительно духовные взаимоотношения молодых людей до брака и законную половую жизнь в браке. Как сказано в Библии, “оставит человек отца своего и мать свою и прилепится к жене своей; и будут два одна плоть”. Необходимым условием законности брака было достижение брачного возраста, который определялся государством, и согласие на заключение брака обеих сторон. Институт брака закреплял единобрачие и противопоставлялся полигамии, господствовавшей в ранний период языческого общества.
Вторая категория любви — это любовь незаконная, грешная, преступная. Строго говоря, ее даже не называют любовью. Это или блуд, распутство и разврат в холостом состоянии, или прелюбодеяние, то есть нарушение супружеской верности одним из супругов после заключения законного брака. Прелюбодеяние сурово осуждается религиозными догматами и должно преследоваться гражданскими законами. Свое отношение к второй категории любви христианская религия закрепила в основных этических и моральных нормах человечества — Десяти Заповедях, дарованных Господом израильскому народу через Моисея: “Не прелюбодействуй” и “Не желай жены ближнего своего”.
С тех самых пор, как эти догматы были признаны всеми христианскими конфессиями, фольклор практически не посягал на ту область человеческих отношений, которые относятся к первой категории любви. Разве что уточнил, что “муж и жена — одна сатана”. Что же касается добрачных романтических отношений, то эту часть жизни влюбленных успешно эксплуатируют в основном художественная литература и поэзия. Тут им нет равных. Тут фольклору практически делать нечего.
И только вторая, запретная или незаконная категория любви по нашей, весьма упрощенной, условной классификации досталась на долю фольклора. Фольклор на нее реагирует, фиксирует и интерпретирует. Тут ничего не поделаешь. Так сложилось исторически. Фольклор, если можно так выразиться, выполняет социальную функцию присмотра, догляда за общественной моралью и нравственностью. Работа, прямо скажем, неблагодарная. Но фольклор оправдывает то обстоятельство, что он, за крайне редким исключением, никогда ничего не оценивает и ничему не учит.
Доказательства того, что эта категория любви грешная, можно легко обнаружить в Ветхом Завете. Когда Бог сказал Адаму и Еве: “Плодитесь и размножайтесь”, он тем самым возложил на человечество две вечные функции: обязанность воспроизводить себе подобных и ответственность за продолжение рода. По большому счету Природе, кроме этого, абсолютно ничего от человека не надо. Чтобы гарантия обязательности и непрерывности процесса воспроизводства была полной, Природа одарила людей таким мощным и безотказным орудием, как любовь и влечение полов друг к другу. Всякое отступление от заданных правил жестоко каралось. Как только один из внуков библейского патриарха Иакова Онан нарушил брачный договор со своей женой Фамарью и “излил семя свое на землю”, он был навеки проклят и умерщвлен Всевышним, потому что “зло было пред очами Господа то, что он делал”. Имя Онана стало нарицательным. Онанизмом называется патологический с точки зрения религии и общества акт рукоблудия. Вот в какие доисторические глубины уводят корни нашего презрительного отношения к этому физиологическому явлению.
Со временем такое негативное отношение распространилось на все виды половых связей, которые не предполагают деторождения. К ним относится половая распущенность до брака, любовь на стороне, втайне от одного из супругов, а также сексуальные связи между людьми одного пола.
До недавнего времени интимные отношения между лицами мужского пола, известные как мужеложство или гомосексуализм, медицинской наукой признавались в лучшем случае в качестве клинической патологии, а в худшем — социально опасным извращением. И если наука все-таки преодолела ветхозаветный и средневековый консерватизм в оценках этого сложного биологического явления, то общество до таких моральных высот все еще не доросло.
Как утверждают те же медики, причины гомосексуализма ученым не известны. Скорее всего, речь может идти о биологических особенностях человека, когда он еще до рождения становится жертвой обыкновенной ошибки природы.
Но если причины возникновения гомосексуализма вызывают споры, то в вопросах его распространения в обществе ученые, кажется, единодушны. Они связывают его исключительно с социальными условиями существования. Известно, что мужеложство особенно широко распространено в замкнутых, обособленных мужских коллективах: в армейских казармах, на кораблях дальнего плавания, в общих тюремных камерах, в закрытых военных учебных заведениях, в мужских монастырях.
Один из самых популярных в Европе словарей — Словарь античности, выдержавший только в Германии более десятка изданий и переведенный в 1992 году на русский язык, вообще утверждает, что эротическо-сексуальная связь лиц мужского пола возникла на самой заре структурных изменений в обществе, в период перехода первобытнообщинных отношений в классовые. И произошло это в античные времена, в Х–VI веках до нашей эры, в пору появления так называемых военных демократий. Армейская служба вдали от дома была исключительной привилегией мужчин, которые вынуждены были приспосабливаться к жизни без женщин.
Попытки государства взять под контроль и регулировать это явление появились давно. Так, например, в Афинах людей, занимавшихся мужеложством за деньги, подвергали штрафу. То есть разницу между людьми, испытывающими трудности с биологической самоидентификацией, и мужчинами, промышлявшими проституцией, понимали уже тогда.
Известная терминологическая путаница с такими понятиями, как гомосексуалисты, трансвеститы, педофилы и пр., привела к тому, что всех их стали называть одним словом — “голубые”. И слово стало оскорбительным, хотя на самом деле первоначально оно не несло в себе никакого негативного заряда. Его этимология связана с английским выражением “blue ribbon”, то есть “голубая лента” — общепринятый обыкновенный знаковый атрибут новорожденного мальчика, в отличие от девочки, которую сразу после рождения принято было обвязывать розовой ленточкой.
Правда, в арсенале русской, и не только русской, разговорной речи есть еще одно жаргонное слово для обозначения мужчин нетрадиционной ориентации — гей. А это слово не столь нейтрально и не так безобидно, если помнить о его этимологии. “Гей” происходит от английского “gay”, что в переводе означает “беспутный”. Нетрудно предположить, что англичане знали, о чем говорили. Но в нашей практике, на русской почве, все произошло иначе. В отличие от русского слова “голубой”, английское слово “гей” все более и более настойчиво внедряется в официальный язык: гей-клубы, гей-парады и прочие подобные грамматические конструкции давно уже стали привычными для обывательского слуха.
Женский вариант однополой любви — лесбиянство имеет те же причинно-следственные связи и столь же давнюю историю. Сходна и питательная среда, при которой стало возможным зарождение и развитие этого явления — длительное совместное пребывание особей одного пола в замкнутом изолированном пространстве.
Историки связывают появление лесбиянства с именем великой родоначальницы эллинской лирической поэзии Сафо. Сафо родилась около 650 года до нашей эры в аристократической семье на острове Лесбос. Отсюда “лесбийская любовь”, “лесбиянки”. К концу VII века до нашей эры на Лесбосе сложились уникальные условия для культурного развития женщины. В то время как на всей территории Греции действовали архаичные законы, согласно которым роль женщины сводилась к строгому подчинению и слепой покорности воле мужчины, на Лесбосе женщине предоставлялась относительная свобода. Благодаря этому на острове стали возникать так называемые закрытые женские музыкально-поэтические студии, куда съезжались учиться одаренные знатные девушки со всего эллинского мира.
Одну из таких студий создала и возглавила Сафо. Если верить ее давно уже канонизированным биографиям, прекрасная собой, блестящая поэтесса так и прожила вплоть до преклонных лет в окружении юных, постоянно сменяющих друг друга, восторженно влюбленных в нее учениц. Она посвящала им пламенные стихи и страстные песни, а когда кто-то из них выходил замуж — сочиняла свадебные гимны — эпиталамы, окрашенные едва скрываемыми тонами женской грусти и печали от вынужденного расставания и необходимости делить таинства любви с представителями противоположного пола.
Как мы уже говорили, отличительным знаком женской однополой любви является розовый цвет, по цвету ленточки, которой обвязывают завернутую в одеяльце новорожденную девочку.
Традиция обозначать каким-либо цветом половую свободу добрачных холостяков или порочную безнравственность неверных супругов не сложилась. Хотя красные всполохи грешной любви, которые горячат кровь, будоражат плоть и гонят несчастных страдальцев из постели в постель, дают некоторые основания присвоить этой разновидности любви именно такой благородный колер.
В скобках заметим, что, в отличие от всех остальных разновидностей любви, “красная”, несмотря на известные ветхозаветные заповеди, обществом никогда всерьез не осуждалась. К ней общество в худшем случае относилось снисходительно, то есть с пониманием. Не случайно вплоть до середины XIX века в уголовной практике России разницы между проституцией, то есть вступлением в случайные половые отношения с целью заработка, и блудом, как обыкновенным половым развратом, не существовало. И то, и другое объединялось общим понятием “непотребство”. Даже наказание за оказание платных сексуальных услуг и внебрачные половые отношения было не просто одинаковым, но определялось одним и тем же пунктом законодательного акта.
2
Сказать, что фольклор имеет дурную привычку подслушивать или подсматривать в замочную скважину, нельзя. Однако в Петербурге случались события, не знать о которых было просто невозможно. Они были, что называется, у всех на слуху. О них перешептывались на великосветских приемах, судачили в гостиных известных аристократических литературных салонов, их обсуждали в театрах и на концертах, сплетничали в людских комнатах и передавали друг другу на продовольственных рынках. О них знал весь Петербург. Легенды и предания о них дошли до наших дней.
Так, например, скандальную известность приобрело в Петербурге так называемое общество “братьев-свиней”, неожиданно возникшее в начале XIX века. Небезызвестный провокатор, активный сотрудник Третьего отделения Шервуд письменно сообщал губернатору Петербурга генералу М. А. Милорадовичу, будто “одну даму уговаривали вступить в общество, где брачуются на один вечер, и не по выбору, а par hasard (как случится)”, но “она с отвращением сказала: “Mais c’est une cochonerie (но ведь это свинство)”. Что же, что cochonerie, — ответили ей, — ведь и свиньи, точно как и люди, — дети природы. Ну, мы будем freres-cochons, а вы — soeurs-cochons (сестры-свиньи). Дама убедилась, и название freres-cochons осталось за обществом.
В начале XIX века в Петербурге начал складываться тип новой женщины. Как правило, это была молодая, богатая и образованная хозяйка аристократического салона, отличавшаяся гордостью, независимостью и внутренней свободой. Стиль поведения таких женщин извлекал из памяти легендарный образ Лилит, первой жены библейского Адама, ставшей самой первой на земле женщиной, которая заявила в лицо первому на земле мужчине о своем абсолютном равенстве с ним, равенстве уже потому, что сделаны они оба из одного материала – глины. Лилит не нашла понимания у мужа, гордо ушла от него, улетела и, что самое главное, не возвратилась, несмотря на то, что это было требование Бога, пославшего за ней своих ангелов. Видимо, только тогда Бог осознал всю серьезность своей ошибки, задумался и сотворил для Адама другую жену — Еву, но уже не из глины, а из его ребра, то есть из плоти его, тем самым на генетическом уровне обеспечив на все последующие тысячелетия подчиненную, зависимую роль женщины по отношению к мужчине.
Трудно даже представить себе, в каком направлении двинулась бы человеческая цивилизация, сложись все иначе. Но что было — то было. Между тем Лилит-то осталась, она никуда не делась, не исчезла. Бог проявил не то завидное милосердие, не то непростительную оплошность и не уничтожил творение рук своих. Другое дело, что в ветхозаветные времена, видимо, тоже была цензура, и Лилит по каким-то не то моральным, не то этическим, не то идейным соображениям не попала на страницы Библии. Впрочем, дела это не меняет. Она осталась жить в совокупной памяти поколений, о ней слагали легенды, о ней мечтали, ее призывали в миллионах и миллионах прекрасных эротических снов человечества.
И время от времени Лилит появлялась на земле во плоти, пугая и будоража воображение сильной половины человечества, которое никак не могло позабыть своей самой первой грешной любви. Это был опасный и одновременно желанный тип роковой, демонической женщины, погубившей в океане своей бурной нечеловеческой страсти не одну человеческую душу мужского пола. Салоны таких “лилит” охотно посещали многоопытные гвардейские офицеры, молодые литераторы, престарелые представители старинных родовитых семейств, юные повесы. Все они склоняли свои головы к ногам этих “светских львиц”, готовые отдать добрые имена, несметные богатства и сложившиеся репутации в обмен на одну-единственную улыбку или обещающий взгляд. Имена этих великосветских жриц любви не сходили с уст аристократического Петербурга.
В Петербурге одной из таких “лилит” слыла красавица Аграфена Федоровна Закревская. Дочь графа Федора Андреевича Толстого и двоюродная сестра известного скульптора и живописца Федора Петровича Толстого, Аграфена Федоровна любила устраивать литературные приемы. Она считалась одной из наиболее ярких “светских львиц” пушкинского Петербурга, славилась экстравагантной красотой и бурным темпераментом. Эта “беззаконная планета в кругу расчисленном светил”, то “плакавшая, как Магдалина, то хохотавшая, как русалка”, умела сводить с ума влюбчивых юношей и поседевших ловеласов. Ею восхищалась буквально вся “золотая молодежь” столицы, ею были увлечены и ей посвящали стихи лучшие поэты того времени, в том числе Пушкин и Баратынский. Лесть в свой адрес и восхищение собственной красотой она принимала с античной благосклонностью. По авторитетному мнению Ю. М. Лотмана, эта “дерзкая и неистовая вакханка” более всего в “своем жизненном поведении ориентировалась на созданный художниками ее образ”. Для большинства тех, кто ее знал, и даже тех, кто о ней был просто наслышан, именно Аграфена Закревская, по утверждению того же Лотмана, была “идеалом романтической женщины, поставившей себя вне условностей поведения и вне морали”.
Между тем характеристика Закревской, данная Юрием Михайловичем Лотманом, отличается излишней интеллигентской мягкостью и избыточной академической сдержанностью. На самом деле слова Лотмана “вне условностей и вне морали” требуют некоторой расшифровки. Вот что пишет о скандальном поведении Аграфены Федоровны в своем дневнике небезызвестный шеф жандармов Л. В. Дубельт: “У графини Закревской без ведома графа даются вечера, и вот как: мать и дочь приглашают к себе несколько дам и столько же кавалеров, запирают комнату, тушат свечи, и в потемках которая из этих барынь достанется которому из молодых баринов, с тою он имеет дело”.
Нам остается добавить, что, со слов князя П. А. Вяземского, в Петербурге Закревскую называли Медной Венерой, а с легкой руки Пушкина — Клеопатрой Невы, по имени царицы Древнего Египта, прославленной своей красотой и развращенностью. В обществе были уверены, что при работе над поэтической характеристикой Клеопатры из “Египетских ночей” Пушкина преследовал образ Медной Венеры — Аграфены Федоровны Закревской.
Вряд ли что-нибудь можно прибавить к этому. Хотя надо иметь в виду и то обстоятельство, что определение “медная” в пушкинское время носило не вполне однозначный смысл. С одной стороны, “медная” означало “прекрасная”, с другой – слово “медный” было широко известным синонимом р а з м е н н о й медной монеты.
Светская молодежь, с охотой посещавшая аристократические дома с сомнительной репутацией, тем не менее не брезговала и более легкомысленными способами доступных развлечений. В 1828–1834 годах от здания Александринского театра к Фонтанке была проложена новая улица, первоначально названная Новой Театральной. Название оказалось довольно удачным. И улица в Петербурге была новой, и функция, на нее возложенная, была важной. Она служила подъездом к южному фасаду Александринского театра. Через некоторое время название сократили, и улица стала называться просто Театральной.
Улица образована всего лишь двумя однотипными трехэтажными парадными зданиями, построенными архитектором Карлом Росси. Первые этажи этих зданий занимали роскошные магазины, во втором и третьем находились жилые помещения, гостиницы, Министерство народного просвещения. Современники по достоинству оценили эти дома. В народе их прозвали “Пале-роялем”, что в переводе с французского означает “Королевский дворец”. В 1836 году одно из зданий претерпело внутреннюю перестройку, после чего в него въехало Театральное училище, располагавшееся раньше на Екатерининском канале.
Театральное училище резко изменило, как сейчас бы сказали, имидж улицы. Нравы, царившие в училище, добродетельной чистотой не отличались. Еще когда училище находилось по старому адресу, о нем рассказывали самые невероятные небылицы. Говорили, что тогдашнему директору императорских театров А. Л. Нарышкину “для исправления нравов танцовщиц” даже пришла идея построить при училище домовую церковь. Сам Александр I, говорят, одобрил эту идею. “Танцы — танцами, а вера в Бога сим не должна быть поколеблена”, — будто бы сказал он.
С переездом на Театральную улицу в поведении юных воспитанниц ничего не изменилось. Гвардейцы под видом полотеров, печников и других служителей проникали в будуары девиц и оставались там на ночь. Летом они просто влезали в окна, которые балерины оставляли открытыми. Появлявшиеся от таких посещений дети впоследствии становились воспитанниками Театральной школы. Случались и более серьезные проступки. Так, однажды воспитанница училища, некая Софья Кох добровольно согласилась на то, чтобы ее похитил корнет лейб-гвардии Гусарского полка А. Е. Вяземский. Сначала все выглядело обыкновенной шуткой “золотой молодежи”, но вскоре дело приняло чуть ли не уголовный характер. Юную танцовщицу и в самом деле выкрали, посадили на корабль и отправили в Данию. Песенный куплет об этом невероятном событии вошел в гимн Театрального училища:
Мне рассказывал квартальный,
Как из школы театральной
Убежала Кох.
В это время без Кохицы
Все за ужином девицы
Кушали горох.
Своеобразная слава Театрального училища была хорошо известна в старом Петербурге. Не зря в городе Театральную улицу открыто называли “улицей Любви”.
В 1914 году училище стало называться Хореографическим. В 1957-м ему присвоили имя замечательной балерины А. Я. Вагановой. Ныне это Академия балета, в стенах которой, если судить по питерскому фольклору, продолжают сохраняться традиции фривольного поведения. Во всяком случае, в народе Академия балета и сегодня известна под названием: Кобылки, или “Педрочилище”.
Гвардейская молодежь не гнушалась и более откровенным развратом. В Петербурге известна драматическая история, в которой, если верить городскому фольклору, были замешаны гвардейцы Уланского полка, квартировавшего в Петергофе. Репутация улан среди петербургского населения была невысокой: “Все красавцы и буяны — лейб-гвардейские уланы”; “Вечно весел, вечно пьян ее величества улан”; “Кто два раза в день не пьян, тот, простите, не улан”. Особой популярностью у столичных гвардейцев пользовался безымянный трактир на Васильевском острове, который в армейской среде знали как “Уланская яблоня”. Такое странное название объяснялось тем, что однажды, невесть как появившиеся на острове перепившие уланы ворвались в трактир, устроили всеобщую попойку и в конце концов надругались над юной дочерью хозяина. Девочка в ужасе повесилась на яблоневом суку во дворе трактира.
3
Более или менее отлаженная сословная система утоления страстей носила строгий иерархический характер. Богу отдавалось богово, кесарю — кесарево и далее по нисходящей. Наложница Петра I ливонская пленница Марта Скавронская была коронована на царство и впоследствии стала императрицей Екатериной I. Все любовники Екатерины II, которых, по разным сведениям, было от пятнадцати до двадцати двух, были введены во дворец и получили чуть ли не государственный статус фаворитов со всеми вытекающими последствиями — высокими государственными должностями, дарованными поместьями, пенсиями и пр. Катенька Нелидова, в спальню которой вел тайный ход прямо из опочивальни Павла I, жила в Михайловском замке и слыла подругой законной супруги императора. Александр I открыто делил свое государственное время между двумя женщинами – императрицей и Марией Антоновной Нарышкиной, от которой у него были дети.
Не будем забывать и того, что в России долгое время сохранялся и такой феодальный атавизм, как право первой ночи. Вспомним, какие скандальные сплетни отравляли последний год жизни Александра Сергеевича Пушкина. Впоследствии сплетни трансформировались в отвратительные легенды об использовании Николаем I этого права по отношению к невесте поэта Натальи Николаевны. Никакого документального подтверждения эти легенды не нашли, однако к роковой дуэли, закончившейся гибелью поэта, привели.
В этой связи любопытным отголоском преддуэльных событий выглядит легенда о часах с портретом Натальи Николаевны. Однажды в московский Исторический музей пришел какой-то немолодой человек и предложил приобрести у него золотые часы с вензелем Николая I. Запросил он за эти часы две тысячи рублей. На вопрос, почему он так дорого их ценит, когда такие часы не редкость, незнакомец сказал, что эти часы особенные. Он открыл заднюю крышку, на внутренней стороне которой был миниатюрный портрет Натальи Николаевны Пушкиной. По словам этого человека, его дед служил камердинером у Николая I. Эти часы постоянно находились на письменном столе императора в его кабинете. Дед знал их секрет и, когда император Николай Павлович умер, взял эти часы, “чтобы не было неловкости в семье”.
Возможности монаршей семьи были неограниченны. Так, в Петербурге ходили невеселые слухи о наследнике престола великом князе Николае Александровиче, будущем императоре Николае II. Говорили о какой-то его болезни, о слабой воле и слабом уме, а в связи с его отношениями с балериной М. Ф. Кшесинской о том, что связь эта не случайна. Будто бы она была подстроена по личному указанию его отца императора Александра III как лекарство от некой дурной привычки, которой якобы страдал наследник. Так это или нет, сказать невозможно, но то, что балетные девочки служили своеобразным гаремом для императорской фамилии, общеизвестно. Примерно то же самое, что и женская прислуга в дворянских семьях.
Среди петербуржцев слыл весьма любвеобильным ловеласом третий сын Николая I — великий князь Николай Николаевич-старший. Одна из его любовниц жила прямо напротив великокняжеского дворца. Говорят, по вечерам в окнах ее дома зажигались две сигнальные свечи, и тогда Николай Николаевич говорил домашним, что в городе пожар и он немедленно должен туда ехать. Рассказывали, что однажды его просто сбросил с лестницы взбешенный муж одной дамы, которой Николай Николаевич домогался. Император тут же вызвал великого князя к себе и потребовал, чтобы тот устраивал свою частную жизнь как угодно, но без скандалов.
Сын Александра II, великий князь Алексей Александрович с рождения был зачислен во флот. С возрастом он приобретает один чин за другим и в 1880 году достигает звания генерал-адъютанта, а через три года становится уже генерал-адмиралом. С 1881 года Алексей Александрович стоит во главе российского морского ведомства. Однако деятельность его на этом ответственнейшем государственном посту носила скорее номинальный характер. По свидетельству многочисленных очевидцев, в большинстве случаев она сводилась к роскошным обедам в собственном дворце на Мойке, на которые приглашались члены Адмиралтейств-совета. Таким оригинальным образом обеды подменяли сами заседания совета. Не случайно в столице Алексея Александровича считали одним из главных виновников поражения русского флота в русско-японской войне. Именно он настоял на отправке кораблей Балтийского флота на Дальний Восток. После поражения под Цусимой в Петербурге вслед ему презрительно кричали: “Князь Цусимский!”
В июне 1905 года, несмотря на то, что Алексей Александрович приходился родным дядей императору Николаю II, он был отправлен в отставку. “Лучше бы ты, дядя, крал в два раза больше и делал броню в два раза толще”, — сказал ему император.
Алексей Александрович, о котором в петербургских салонах, ресторанах и заведениях самого невзыскательного вкуса говорили: “Семь пудов августейшего мяса”, был человеком огромного роста и могучего телосложения. По мнению современников, это был самый красивый мужчина среди Романовых. Но образ жизни великого князя и его весьма скромные познания в морском деле позволяли петербургским острословам говорить о нем как о “поклоннике быстрых женщин и тихоходных кораблей” или, по другому варианту, “вертких дам и неповоротливых кораблей”. Понятно, что под “быстрыми” и “верткими” понимались женщины довольно легкого поведения.
Его девизом было: “Мне на все наплевать”, а сам он постоянно находился в погоне за все новыми и новыми удовольствиями и развлечениями. Известное выражение “Гулять по-княжески”, говорят, распространилось по Руси благодаря ему и происходило от привычки великого князя сорить деньгами на женщин, казино и рестораны Парижа. “Парижские дамы стоят России по одному броненосцу в год”. – горько шутили в обществе. А ожерелье, подаренное однажды Алексеем Александровичем одной из его любовниц, так и называли: “Тихоокеанский флот”. В Петербурге рассказывали историю, случившуюся однажды во время спектакля в Михайловском театре. В то время любовницей Алексея Александровича была актриса французской труппы некая Балетта, обладавшая, по мнению современников, “небольшим дарованием и довольно заурядной внешностью”. Едва она вышла на сцену, сверкая бриллиантами, “как индусский идол”, из первых рядов раздался голос, обращенный к публике: “Вот, господа, где наши броненосцы! Вот где наши крейсера! Вот где миноносцы!”
4
Привычки двора были заразительны. Как рассказывают очевидцы, один из крупнейших полководцев XVIII века граф П. А. Румянцев-Задунайский в личной жизни был совершенно необуздан. Еще в юности он совершал такие предосудительные поступки, что “выведенный из терпения отец графа принужден был собственноручно высечь сына, в ту пору уже полковника, розгами”. Тот принял это “с покорностью”, но поведения не изменил. Говорят, что, встречаясь с “неуступчивостью облюбованных им красавиц”, он мог не остановиться перед прямым насилием и частенько “торжествовал над непреклонными” на виду собравшихся вокруг солдат. В конце концов Румянцев женился, но и тогда позволял себе заводить бесчисленные любовные истории. С семьей виделся редко, а сыновей не всегда узнавал в лицо.
Слава о его приключениях пережила полководца. Сохранилась резолюция на жалобе одного генерала Александру I, что “Кутузов ничего не делает, много спит, да не один, а с молдаванкой, переодетой казачком, которая греет ему постель”. Мы не знаем, дошла ли эта жалоба до императора, но резолюция одного из высоких штабных офицеров на ней была более чем откровенная: “Румянцев в свое время возил и по четыре. Это не наше дело…”
Младший современник Румянцева, фаворит Екатерины II князь Григорий Александрович Потемкин, рассказывают, не стеснялся приказывать палить из пушки в момент овладения очередной, казавшейся неприступной красавицей.
Известно, что в крепостнической России помещичьи гаремы были явлением широко распространенным. Фигурально говоря, этот своеобразный социальный “институт” немало способствовал обороноспособности государства. Едва у какой-либо смазливой девки объявлялся жених, как его тут же отдавали в солдаты, а девица вольно или невольно становилась очередным украшением сераля похотливого барина. Этот собственнический обычай успешно перенимали и городские вельможи, многие из которых были недавними выходцами из помещичьего сословия. В город из собственных усадеб выписывались служанки, кормилицы, актрисы для домашних театров и просто девицы для личных утех. Этого не стеснялись. Известно, что у канцлера Безбородко был гарем. Многие его одалиски были иностранного происхождения. Их ему просто привозили в подарок из заграничных путешествий как влиятельному лицу. Но были и свои, доморощенные. Так, говорят, старшей матроной в его гареме была балетная танцовщица Ф. Д. Каратыгина. Были известны в Петербурге и другие гаремы. В некоторых из них насчитывалось до 30 содержанок. Весь этот, что называется, обслуживающий персонал в полном составе сопровождал барина во всех его поездках. До сих пор в родовом имении Ганнибалов Суйде сохраняется память о любвеобильном “Черном барине”. Многие современные суйдинцы считают, что в их жилах течет африканская кровь, и вполне откровенно называют себя внебрачными потомками Арапа Петра Великого.
В светской дворянской и военной гвардейской среде “золотой молодежи” предметом особой гордости считались так называемые “дуэльные синодики” и “донжуанские списки”, в которых “хранились” имена убитых на поединках чести мужчин и покоренных в любовных схватках женщин. Например, в “синодике” Федора Толстого по прозвищу Американец числилось одиннадцать смертельно раненных им дуэлянтов, а в пресловутом “донжуанском списке” Пушкина перечень женщин вообще не был ограничен. Этот список он набросал в альбоме Елизаветы Николаевны Ушаковой, сестры Екатерины Николаевны, за которой в то время ухаживал. Список, как считают специалисты, далеко не полный. Но и он состоит из двух частей. В первой — имена его серьезных увлечений, во второй — мимолетные, случайные. Наталья Николаевна Гончарова стоит на последнем месте. В этой, второй части списка всего шестнадцать имен. Однако вот признание самого поэта: “Натали — моя сто тринадцатая любовь”. Понятно, что это метафора, игра в преувеличение. Но многие друзья Пушкина, хорошо зная характер поэта, и не думали шутить. Например, Вяземский позволял себе по этому поводу искренне удивляться: “Все спрашивают: правда ли, что Пушкин женится? В кого он теперь влюблен между прочими?”
О разгульной холостяцкой жизни Пушкина ходили самые невероятные легенды. Одну из них рассказывает в своих воспоминаниях о поэте Николай Михайлович Смирнов, муж А. О. Смирновой-Россет, человек, исключительно доброжелательный к памяти Пушкина. Исследователи жизни Пушкина отказывают этому эпизоду в праве на подлинное существование в биографии поэта. Однако Николай Михайлович об этом пишет. Значит, что-то было. Легенды на пустом месте не возникают. Так вот, согласно одной из них, Пушкин и в Михайловское брал с собой любовниц. Смирнов упоминает даже имя одной такой девицы. Будто бы сам Пушкин признался ему однажды: “Бедная Лизанька едва не умерла от скуки: я с нею почти там не виделся”. Ее можно понять. Скучная однообразная деревенская жизнь в заснеженном Михайловском не могла сравниться с бурным существованием городских камелий на многолюдных улицах Петербурга.
В 1832 году поэт написал народную драму “Русалка”. По преданию, мысль о сюжете “Русалки” подал Пушкину услышанный им рассказ о трагической судьбе дочери мельника из родового поместья Вульфов. По преданию, она влюбилась в одного барского камердинера. Он соблазнил ее и не то уехал вместе со своим барином, не то за какую-то провинность был отдан в солдаты. Девушка осталась беременной и с отчаяния утопилась в омуте мельничной плотины. Местные жители любили показывать этот поросший лесом водоем. Любителям живописи он хорошо известен. Его изобразил художник Левитан на своей знаменитой картине “У омута”.
По Пушкину, трагический сюжет “Русалки” разворачивается на берегу Днепра, где, кстати, поэт был только проездом, по дороге в Бессарабию, в свою первую южную ссылку. Правда, во время двухдневного пребывания в Киеве успел искупаться в Днепре, но простудился и покинул берега Днепра больным. В совокупной же памяти обитателей родовых имений Пушкиных и Вульфов, что находились вблизи друг от друга, драма несчастной дочери старого мельника легко ассоциировалась с воспоминаниями о горячем африканском темпераменте поэта и его амурных приключениях на берегах Сороти.
В обширной мифологии Пушкина есть история, связанная с его приятельницей, женой австрийского посланника в Петербурге Дарьей Федоровной Фикельмон, известной в аристократических кругах по уменьшительному имени Долли. Их дом на Дворцовой набережной стал одним из самых заметных в столице центров светской, политической и литературной жизни. Хозяйкой салона была блистательная Долли. Ее салон часто посещал А. С. Пушкин, что позволило петербургским сплетникам заговорить о “более близких отношениях, чем просто светское знакомство”, между графиней Долли и известным поэтом. Ходили слухи о тайном ночном свидании Пушкина с графиней в доме австрийского посла. Свидание затянулось, наступило утро, и, к ужасу хозяйки дома, Пушкин, торопливо покидая возлюбленную, будто бы в дверях столкнулся с ее дворецким и едва не был узнан. Все это в минуту откровенности якобы рассказал сам Пушкин своему московскому другу Павлу Воиновичу Нащокину.
Через много лет после гибели Пушкина Нащокин поведал эту романтическую историю биографу поэта Бартеневу. Затем все это донельзя раздули профессиональные пушкинисты, с удивлением обнаружив в рассказе моменты, до мелочей сходные со сценой посещения Германном дома старой графини, описанной Пушкиным в “Пиковой даме”. И легенда приобрела якобы доказанные биографические черты. Среди специалистов завязалась даже профессиональная дискуссия на тему, какой дом более похож на изображенный в повести – особняк княгини Голицыной на Малой Морской улице или дом австрийского посла на Миллионной. В пользу последнего предположения была выдвинута версия о том, что Пушкин ради сохранения тайны свидания с супругой посла иностранного государства сознательно изобразил в “Пиковой даме” интерьеры дома на Малой Морской. Тем самым он будто бы спас честь любимой женщины, уберег от скандала самого себя и даже предотвратил международный конфликт.
Но главное, Пушкин к моменту описываемых событий был уже женат. Скандал ему вряд ли был нужен. Да и Дарья Федоровна, по общему мнению петербургского большого света, отличалась исключительной нравственной чистотой, и если бы не эта злосчастная легенда, которая, повторимся, появилась более чем через два десятилетия после предполагаемого свидания, ее репутация так и осталась бы безупречной и не запятнанной никакими слухами и сплетнями.
Известная доля лицемерия во всем этом все же была. Пушкин и после женитьбы в святого не превратился. Известна легенда о его отношениях с сестрой Натальи Николаевны Александрой, или Александриной, как ее называли в семье. В Петербурге судачили о странной совместной жизни сестер Натальи Николаевны в доме Пушкина. С тех пор, как Александра и Екатерина поселились в его доме, злые языки называли поэта Троеженцем. Даже любимая сестра Пушкина Ольга Сергеевна Павлищева не отказала себе в ядовитом замечании на этот счет. Вот что она пишет в одном из писем: “Александр представил меня своим женам: теперь у него целых три”.
Особенно беспощадной молва оказалась к средней из сестер Гончаровых – Александрине. Сохранилась интригующая легенда о ее шейном крестике, найденном будто бы камердинером в постели Пушкина. Впоследствии это удивительным образом совпало с преданием о некой цепочке, которую умирающий Пушкин отдал княгине Вяземской с просьбой передать ее от его имени Александре Николаевне. Княгиня будто бы исполнила просьбу умирающего и была “очень изумлена тем, что Александра Николаевна, принимая этот загробный подарок, вся вспыхнула”. Если верить рассказам современников поэта, записанным, правда, гораздо позже, Александра Николаевна была заочно влюблена в Пушкина еще до его женитьбы на Наталье Николаевне. Еще будучи скромной затворницей в калужской глуши, она знала наизусть все стихи своего будущего зятя.
Иерархический принцип свободной любви, как ни странно, соблюдался даже доступными женщинами. Характерна в этом смысле легенда о богатом петербургском купце Василии Александрове. Выпускник Петербургского коммерческого училища и Александровского кадетского корпуса, купец 1-й гильдии, наследственный владелец Петербургского центрального рынка на Каменноостровском проспекте и увеселительного сада “Аквариум” там же стал героем петербургского городского фольклора по обстоятельствам столь же интимным, сколь и курьезным. В Петербурге об этом говорили чуть ли не все первое десятилетие XX века. Купец Александров без памяти влюбился в баронессу, проживавшую в доме на углу Каменноостровского и Кронверкского проспектов. Согласно легенде, высокородная дама охотно и не без удовольствия принимала ухаживания молодого человека и даже подавала ему некоторую надежду. Но только некоторую. Едва доходило до дела, баронесса, будто бы вдруг вспоминая свое происхождение, превращалась в высокомерную и неприступную институтку, и — ни в какую. Ты, говорит, мужик, а я баронесса. И весь разговор. Ручку — пожалуйста, а дальше… Нет, и все тут. Хоть тресни.
Самое удивительное, не был Александров каким-то лабазным купчишкой. Он был довольно хорошо образован, прекрасно одет, владел современным автомобилем, не раз бывал в Европе. Да и сама баронесса, о чем был хорошо осведомлен гордый Александров, не была такой уж неприступной. И он решил отомстить.
Жила баронесса в доме напротив Александровского сада, недалеко от Народного дома Николая II. Василий Георгиевич обратился в Городскую думу с предложением построить на свои деньги, “радея о народном здоровье”, общественный туалет. Отцы города, понятно, с благодарностью приняли предложение купца. Вскоре на углу Кронверкского и Каменноостровского проспектов, прямо напротив окон отвергнувшей его женщины, “неприступной для удачливых выходцев из простого народа”, вырос туалет. На беду ничего не подозревавшей женщины, это была точная миниатюрная копия ее загородной виллы, с башенками, шпилями, узорной кладкой, словно таинственный сказочный замок. Смотри, как любой житель города бесплатно пользуется твоим гостеприимством.
Этот удивительный туалет, овеянный романтической легендой, еще несколько десятилетий назад можно было увидеть. Ленинградцы о нем помнят. Его построили по проекту архитектора А. И. Зазерского в 1906 году и разобрали в 1960-х годах, в связи со строительством наземного вестибюля станции метро “Горьковская”.
Говорят, оскорбленная женщина съехала с Кронверкского проспекта и поселилась на Васильевском острове, у Николаевского моста. Но и там ее настигла месть Александрова. Под ее окнами появился еще один гальюн. Не такой роскошный, но вновь напоминающий загородную виллу баронессы. Несчастная дама переехала на противоположную сторону Васильевского острова, к Тучкову мосту. Через какое-то время и здесь ее настигла страшная месть смертельно обиженного мужчины. Так в Петербурге одна за другой появились три “виллы общего пользования”, увековечившие не только строптивую женщину, имя которой кануло в Лету, но и петербургского купца Александрова. Если, конечно, верить фольклору.
5
К услугам менее разборчивой публики предоставлялась более доступная система случайных связей. Петербург как крупный морской порт на берегу Финского залива с самого начала своего существования был щедро одарен всеми признаками европейского портового города. Проституция была неотъемлемой и естественной его принадлежностью. За тысячи лет мировой цивилизации технология спроса и предложения человеческого тела ничуть не изменилась. В Вавилоне ли, в Риме, Париже или Петербурге проституция всегда занимала соответствующее место в социальной иерархии. И если в сословных списках ей отводилось последнее место, то это вовсе не значит, что она ютилась на городских окраинах и задворках.
Появление первых публичных домов в Петербурге связано с прозвищем “какой-то приезжей из Дрездена аферистки”. Эта Дрезденша, как прозвали ее в России, открыла на Вознесенском проспекте, в непосредственной близости от церкви Вознесения Христова, роскошное заведение, где дамы и девицы за деньги принимали гостей. Разврат в этом закрытом заведении был таким откровенным, что вскоре слухи о нем дошли до Екатерины II. Дрезденшу арестовали, а ее девиц сослали в Калинкину деревню, на Прядильный двор. Впрочем, вскоре все вернулось на круги своя, и, как пишет М. И. Пыляев, “вместо закрытого заведения Дрезденши открылись новые”.
Очень скоро количество открытых публичных домов перестало поддаваться точному подсчету. Появились целые улицы красных фонарей. Один из самых известных районов свободной любви располагался вблизи Невского проспекта, в Фонарном переулке. Первые сведения о Фонарном переулке, который протянулся от набережной реки Мойки к набережной канала Грибоедова, относятся к концу 1730-х годов. Тогда он назывался Голицыным переулком. С 1769 года его статус повысился. Переулок стал называться Материальной улицей, так как здесь, на Мойке, разгружались строительные материалы, поступавшие в город водным путем. Затем его переименовали в Фонарный, снова вернув ему давний статус переулка. Название производили то ли от местного Фонарного питейного дома, то ли из-за фонарных мастерских, находившихся поблизости.
До конца XIX века это название не вызывало никаких ассоциаций, пока вдруг по необъяснимой иронии судьбы в этом незаметном переулке не начали появляться один за другим публичные дома с “соответствующими им эмблемами в виде красных фонарей”. Обеспокоенные домовладельцы обратились в Городскую думу с просьбой о переименовании переулка. Дело будто бы дошло до императора. В резолюции Николая II, если верить легенде, было сказано, что “ежели господа домовладельцы шокированы красными фонарями на принадлежащих им домах, то пусть не сдают свои домовладения под непотребные заведения”. Таким образом, переулок сохранил свое историческое название.
В 1870–1871 годах в Фонарном переулке по проекту архитектора П. Ю. Сюзора были построены так называемые народные “Фонарные бани”, принадлежавшие М. С. Воронину. В свое время бани были знамениты своим великолепным убранством — мраморными ваннами, зеркалами, пальмами. В народе их называли “Бани на Фонарях” или просто “Фонари”. Бани пользовались популярностью. Однако слава о них ходила не самая лестная. Поговаривали о свальном грехе, о массовых оргиях и прочих шокирующих деталях запретного быта. В городе появилась даже дразнилка: “Дурочка с Фонарного переулочка”.
Надо сказать, к проституткам частенько обращался и самый любимый персонаж петербургского городского фольклора Пушкин, человек с горячей африканской кровью и неуемными страстями. Юный поэт в своих знакомствах и любовных похождениях не всегда был разборчив. Предания сохранили имена некоторых дам столичного полусвета, вокруг которых увивался Пушкин. Среди них были довольно известные среди петербургских холостяков девицы Лиза Штейнгель и Ольга Массон, Об одной из этих камелий, которую А. И. Тургенев в переписке откровенно называл блядью, тем не менее рассказывали с некоторой долей своеобразной признательности. Она-де однажды отказалась впустить Пушкина к себе, “чтобы не заразить его своею болезнью”, отчего молодой поэт, дожидаясь под дождем у входных дверей, пока его впустят к этой жрице любви, всего лишь простудился.
В Петербурге, кроме уже известной легенды об общественном туалете в Александровском парке, живет и другая легенда. Согласно ей, однажды во время ежегодного праздника в Красносельском военном лагере, на котором любил присутствовать император, неожиданно заплакал ребенок. Офицеры испуганно зашикали, но император уже услышал детский плач и остановил их: “Чья это девочка плачет?” — “Ах, эта? Это Дунечка. Сирота”. — “Дунечка? — засмеялся император. — Нам нужны такие красавицы. Запишите Дунечку обучаться танцам”.
Через несколько лет ребенок превратился в прекрасную девушку, и когда царь любовался танцами воспитанниц танцевальной школы, то благосклонно трепал ее за щечки и угощал конфетами. Но однажды девушка влюбилась в молодого поручика и убежала из школы. Император нахмурился и, как рассказывает предание, написал записку: “Поручик вор, его в гарнизон на Кавказ, а Дуньку вон от нас на позор”. Когда поручику это прочитали, он удивился и ответил: “Из-за девчонки в гарнизон — это не резон”. Царь будто бы рассмеялся такой находчивости и простил поручика. А Дунечка, что называется, пошла по рукам. Много лет в переулке, где она жила, у подъезда ее дома стояли кареты. Офицеры передавали ее друг другу. Генералы посылали ей конфеты. Купцы искали с ней знакомства. Но так случилось, что гордая девушка именно купцам и отказывала, и они, огорченные и обиженные, напрасно тратили время и деньги.
Однажды на балу Дунечка простудилась и вскоре умерла. После нее остался значительный капитал, но никто не знал, как им распорядиться, Дунечка была сиротой. И тогда царь будто бы велел передать ее капитал Городской думе на нужды сирот. Но думские купцы вспомнили обиды, нанесенные им этой гордячкой, и сказали царю: “Не можем мы воспитывать сирот на такие деньги”. Разгневанный царь крикнул: “Блудники и лицемеры! Что же, я кину деньги собакам”. И тогда нашелся один купец — Сан-Галли, который имел литейный завод на Лиговке. Он сказал: “Я знаю, что надо сделать. Мы не выкинем деньги собакам. Они пойдут городу. Довольно бегать по дворам. Я построю в городе уборные, и будут они на площадях, как в Европе!” И действительно, все сделал Сан-Галли. Как в Европе.
Известны и более изощренные методы пополнения рядов петербургских жриц любви. Так, в 1913 году в Петербурге проходил судебный процесс по делу некой “французской предсказательницы Жанны”, которая гадала по “таинственным нежным линиям женского тела”. На самом деле в кабинете Жанны на Литейном проспекте юным клиенткам, озабоченным своей девичьей судьбой, предлагали полностью раздеться, после чего гадалка заставляла их принимать различные самые недвусмысленные позы и делала вид, что “тщательно изучает интимные линии тела”. Сеанс длился более получаса, в течение которого прятавшийся за ширмой фотограф делал снимки. Затем фотографии или продавались, или использовались для шантажа потенциальных камелий. Более того, за процессом “изучения женских линий”, сидя в удобных креслах в соседней комнате, через специальные застекленные отверстия в стене могли наблюдать тайные любители бесконтактной эротики. Между прочим, и само дело дошло до суда только благодаря тому, что один из таких престарелых эротоманов увидел в кабинете гаданий голой свою юную внучку.
Пышным цветом цвела в Петербурге и уличная проституция, которая позволяла удовлетворить похоть тут же, в ближайшей подворотне. На Невском предлагали свои услуги проститутки с романтическими названиями: “Невские ласточки” и “Дамы с Гостиного”. В Александровском парке, который в советские времена назывался парком Ленина, мужчин встречали жалкие стайки так называемых “Парколенинских промокашек”. На Васильевском острове — “Евы с Галерного”. В Большом Казачьем переулке — “Казачьи шлюхи”. В подворотнях Мещанских улиц — “Чухонские нимфы”. На тесном “Пятачке” у входа в Гостиный двор со стороны Перинной линии — “Пятачковые”. В зарослях Петровского острова – “Петровские мочалки”. На набережных Невы — “Речные девушки” или “Невские дешевки”. И так далее, и тому подобное. Как говорится, имя им легион.
6
Проследить историю гомосексуализма в России, и в частности в Петербурге, непросто. Сказываются известная закрытость темы и пуританская мораль, до сих пор господствующая в обществе. Хронологически первые легенды о мужеложстве появились в связи с именем Петра I еще при его жизни. Известно, что царь особенной разборчивостью в интимных отношениях не отличался. В том числе был замечен и в неестественных связях со своим ближайшим другом Александром Даниловичем Меншиковым.
Считается, что Меншиков достиг невероятных успехов и невиданного богатства благодаря своему природному уму и сметливости. Жил он действительно широко и был сказочно богат. Достаточно сказать, что его дворец на Васильевском острове, и сейчас внушающий своим видом почтительное уважение, в свое время был самым большим и роскошным зданием в Петербурге. В покоях светлейшего были штофные и гобеленовые обои, большие венецианские зеркала в золоченых рамах, хрустальные люстры с золотыми и серебряными украшениями, стулья и диваны с княжескими гербами на высоких спинках, столы с инкрустациями на вызолоченных ножках. Знаменитые петровские ассамблеи, шумные пиры и празднества в присутствии царского двора, дипломатического корпуса и множества приглашенных гостей, за неимением другого подобного помещения, часто происходили именно во дворце светлейшего князя. Бывало, что сам Петр на эти торжества приезжал в экипаже, взятом напрокат у генерал-прокурора Ягужинского. Есть даже предание о том, как однажды, глядя на пиршество в доме своего любимца, Петр с неподдельной гордостью воскликнул: “Вот как Данилыч веселится!”
Впрочем, это не мешало петербуржцам думать о светлейшем по-своему. Рассказывали, как однажды на обеде у Меншикова все наперебой расхваливали обилие и достоинство подаваемых вин. “У Данилыча во всякое время найдется много вин, чтобы виноватым быть”, — скаламбурил известный шут Балакирев. Царский шут знал, что говорил. Его хозяин император Петр I, как утверждает фольклор, был так же уверен, что “простой палкой не научить уму-разуму его любимца”, и специально для Меншикова держал под рукой обтесанный и гладкий от частого употребления ствол молодой сосны” в бархатном чехле.
В народе на счет успехов и богатства светлейшего ходили самые нелицеприятные слухи. Так, в деле каптенармуса Преображенского полка Владимира Бояркинского, проходившего по ведомству Тайной канцелярии, имеется запись, что оный каптенармус, беседуя однажды с родственниками, на вопрос, отчего Данилыч так богат, ответил: “За то, что царь живет с Александром Даниловичем блядно”. Да мало ли что говорят о людях, добившихся завидной славы и благополучия. Надо признать, простой народ не отказывал царскому любимцу в своих симпатиях. Фольклор о нем пронизан некой снисходительной терпимостью к шалостям первого губернатора Петербурга. Хотя вполне вероятно, что это связано более с именем Петра, якобы питавшего нежные симпатии и благоволившего к своему любимцу, чем с самим князем.
Считалось, что такая заморская мерзость, как мужеложство, могла быть завезена в православную и богобоязненную Русь только из-за границы. В фольклоре эта тема была излюбленной. Особенно остро она проявилась в истории с роковой дуэлью между Пушкиным и Дантесом.
Известно, что главным инициатором и организатором дуэли был голландский посланник в Петербурге барон Геккерн. Полное имя Геккерна – Якоб Теодор Борхардт Анна ван Геккерн да Беверваард. Голландским посланником при императорском дворе он был назначен в 1826 году. В русской столице Геккерн стал скандально известен своими давними беспорядочными гомосексуальными привязанностями, склонность к которым он приобрел еще в юности, когда служил юнгой на кораблях дальнего плавания. Похоже, порочной страсти к особям своего пола он и не думал скрывать, а “коллекционирование” мальчиков едва ли не открыто продолжал и в Петербурге. Товарищ Дантеса по службе в Кавалергардском полку А. В. Трубецкой впоследствии рассказывал, что “Геккерн действительно был педерастом, ревновал Дантеса и потому хотел поссорить его с семейством Пушкина. Отсюда письма анонимные и его сводничество”. Затем Трубецкой, переходя к воспоминаниям о Дантесе, продолжает: “Не знаю, как сказать: он ли жил с Геккерном, или Геккерн жил с ним. В то время в высшем обществе было развито бугрство. Судя по тому, что Дантес постоянно ухаживал за дамами, надо полагать, что в сношениях с Геккерном он играл только пассивную роль”.
С Дантесом Геккерн познакомился случайно, в 1833 году, находясь проездом в Германии, на каком-то постоялом дворе, где увидел его “мечущимся в горячке от простуды”. Юноша был вдвое младше барона. Геккерн буквально вылечил его, днем и ночью ухаживая за несчастным больным. А затем привез в Петербург и усыновил. Их интимная близость была известна всему городу.
В истории с роковой дуэлью между Пушкиным и Дантесом Геккерн сыграл самую отвратительную роль. Судя по всему, он был инициатором и главным исполнителем интриги, приведшей к гибели поэта. Это подтверждается и вердиктом военного суда, где разбиралось дело о дуэли. Там сказано, что “министр барон Геккерн, будучи вхож в дом Пушкина, старался склонить жену его к любовным интригам с своим сыном” и “поселял в публике дурное о Пушкине и его жене мнение насчет их поведения”. Если верить петербургскому городскому фольклору тех преддуэльных дней, таким образом старый Геккерн решил отомстить Пушкину за то, что тот якобы самым решительным образом отклонил оскорбительные домогательства Геккерна и отказался стать его очередным любовником.
В 1837 году Геккерн был вынужден уехать из России.
В дальнейшем упоминания о гомосексуализме связаны с кадетскими корпусами. Истории об этом в основном осели в запретной эротической поэзии, которая в избытке ходила по Петербургу в списках. Намеки на имевшие место случаи мужеложства среди кадет можно усмотреть в формулировках причин частенько случавшихся неожиданных исключений юных воспитанников из училищ. Так что если где-то эти формулировки сводятся к “непристойному поведению”, то можно с известной долей уверенности сказать, что юноша был застигнут начальством в самом неприличном виде.
На рубеже XIX–XX столетий гомосексуализм в богемных кругах Петербурга легализовался и стал некой метой принадлежности к избранной касте. Многие этим даже бравировали и чуть ли не гордились. В этом смысле характерно прозвище известного поэта и теоретика русского символизма Вячеслава Иванова. В Петербурге Иванов со своей второй женой, Лидией Дмитриевной Зиновьевой-Аннибал, жил с 1905 года. Их квартира располагалась в знаменитом “Доме с башней” на Таврической улице, 35, на верхнем этаже, под самым куполом. Каждую среду у Ивановых собирались все самые видные представители петербургской богемы начала XX века – поэты, художники, философы.
Вячеслава Иванова здесь величали Таврическим Мудрецом, хотя иногда, с легкой руки Валерия Брюсова, и Царицей Савской. Видимо, “отец” русского символизма знал, что говорил. Дионисийская простота и свобода нравов, царившая в доме на Таврической, была притчей во языцех в петербургском обществе того времени. Иванов пытался возродить культ вечно умирающего и воскрешающегося языческого бога Диониса и примирить стремление к распущенности и вседозволенности с пуританскими христианскими традициями Русской православной церкви. Жизнь в “Доме с башней” начиналась поздно ночью. Ужин подавали в два часа ночи, после которого дискуссии продолжались до самого рассвета. Сам Иванов ложился не раньше шести-семи часов утра и выходил из спальни только к вечеру. Заметим, что далеко не все разделяли языческие теории Иванова. Так, например, Николай Гумилев в одном из писем к тому же Брюсову писал: “Я три раза виделся с Царицей Савской, но в дионисийскую ересь не совратился”.
Здесь, в “Доме с башней” или просто “Башне”, как называли квартиру Иванова в литературных и художественных кругах Петербурга, можно было увидеть колоритную фигуру известного представителя культуры Серебряного века Сергея Дягелева. Выпускник юридического факультета Петербургского университета, Сергей Павлович Дягилев прославился в основном как театральный и художественный деятель, издатель и антрепренер.
Как утверждают историки, Дягелев происходил из старинного рода мелкопоместных дворян. Если верить семейным легендам, то род их корнями своими уходил в первые годы существования Петербурга. Дягилевы считали себя незаконными отпрысками императора Петра I. По воспоминаниям современников, Сергей Павлович действительно чем-то походил на основателя Петербурга. Да и среди друзей его часто называли Петром Первым. Впрочем, очень может быть, что это могло относиться к другим личным свойствам Сергея Павловича. Он был исключительно деятелен, энергичен и обладал бесспорными качествами лидера, не любившего проигрывать. Во всяком случае, известно, что наряду с Петром Первым, друзья называли его еще и Наполеоном.
По воспоминаниям современников, Дягилев отличался необычной внешностью. У него были крупная голова, темные выразительные глаза, маленькие, аккуратно подстриженные усики и седая прядь в темных волосах, из-за которой среди друзей у него было характерное прозвище Шиншилла. Ко всему этому можно добавить, что держался он с необыкновенным достоинством и нескрываемым чувством собственного превосходства, носил модные жилеты, элегантные шляпы, ходил с моноклем и на визитных карточках именовался Серж де Дягилев. При этом Дягилев был чрезвычайно суеверен. Например, он никогда не позволял ни себе, ни друзьям класть шляпу на кровать, так как это будто бы “сулит несчастье”, боялся заразиться какой-либо болезнью и категорически отказывался путешествовать на пароходах, потому что когда-то гадалка “предсказала ему смерть на воде”.
Дягилев был одним из создателей и главным редактором журнала “Мир искусств”, организатором знаменитых художественных выставок, страстным пропагандистом русского искусства за рубежом. Русские сезоны петербургского балета в Париже по справедливости назывались “Русскими балетами Сергея Дягилева”. Имена артистов балета М. М. Фокина, В. Ф. Нижинского, О. А. Спесивцевой, художников А. Н. Бенуа, Л. С. Бакста, М. В. Добужинского, композитора И. Ф. Стравинского неразрывно связаны с именем выдающегося организатора Сергея Павловича Дягилева.
Первое выступление русских оперных и балетных трупп, организованное Дягилевым в Париже, состоялось в 1907 году. Почти сразу это событие в буквальном смысле слова покорило Европу. Его стали называть “Великим посольством”, по аналогии со знаменитой одноименной поездкой русского посольства во главе с Петром I в Европу в конце XVII века.
Организовать гастроли труппы, состоявшей из артистов разных театров, было непросто. Для этого Дягилеву каждый раз приходилось договариваться с дирекцией Императорских театров в Москве и Петербурге. В 1911 году Дягилев решил создать для таких поездок собственную постоянную труппу. Помог случай. Вацлав Нижинский решил станцевать в “Жизели” в короткой рубашке и трико без обязательных в то время обычных бархатных штанов до колен. Вызывающий наряд танцора буквально шокировал публику и вызвал небывалый скандал. Нижинский был вынужден уйти из театра. Его просто уволили. С тех пор он стал танцевать только у Дягилева.
А в Петербурге одна за другой рождались легенды. Согласно одной из них, этот скандал спровоцировал сам Дягилев, предварительно договорившись с Нижинским; согласно другой, Нижинского изгнали из театра по настоянию царской семьи, которая таким образом выразила свое монаршее неудовольствие любовной связью танцовщика с Дягилевым.
В начале XX века гомосексуализм проник во все слои петербургского высшего общества. Грешили этим и родственники царя. Был среди них и представитель одного из древнейших дворянских родов России Феликс Юсупов. Широчайшую известность в России и за рубежом Юсупов приобрел благодаря своему участию в знаменитом заговоре против Распутина.
Известно, что Распутин был убит в ночь с 16 на 17 декабря 1916 года в Петербурге, во дворце Феликса Юсупова на Мойке. Убийство произошло в полуподвале дворца, где Феликс устроил свои личные покои. По проекту архитектора А. Я. Белобородова здесь был создан своеобразный интерьер в стиле английской готики, который поражал современников своим таинственным видом. Говорят, А. Н. Бенуа, однажды заглянувший в комнаты Феликса, заметил, что в таких необычных декорациях должно непременно произойти “что-то соответствующее”. В заговоре, кроме самого Юсупова, принимали участие еще два человека: великий князь Дмитрий Павлович и лидер монархистов В. М. Пуришкевич. Согласно одной из версий, Распутин был сначала отравлен пирожными, пропитанными сильнодействующим ядом, и только затем, для большей уверенности, добит выстрелами из револьвера. Труп ненавистного “старца” был спущен под лед Малой Невки у Петровского моста.
Однако, как выяснилось при вскрытии, во внутренних органах Распутина никаких следов яда обнаружено не было. Остается только догадываться, как случилось, что пирожные оказались безвредными, и знал ли об этом кто-то из высокородных заговорщиков.
Это породило самые фантастические легенды. Согласно одной из них, Распутин вначале был изнасилован Феликсом Юсуповым, тайным его поклонником, который таким образом пытался излечиться “от своей склонности к мужчинам”. Затем Распутин был кастрирован и уж только потом убит. В Петербурге было известно, что именно так, “давая нагрешиться досыта”, боролся с похотью сам Распутин. “Грешите, только через грех вы сможете стать святыми”, — будто бы говорил он. Да и репутация самого Юсупова в Петербурге была более чем двусмысленной. В обществе его считали гомосексуалистом. Все знали, что у Феликса на всю жизнь сохранилась привычка переодеваться в женское платье.
С этого момента фольклор о Распутине приобретает легендарные свидетельства зарождения фаллического культа “святого старца”. Если верить легендам, один из слуг Юсупова видел, как “Распутин был изнасилован Юсуповым, потом кастрирован и уже потом убит”. Далее легенда развивается по жанру фантастического детектива. Слуга, сам будучи тайным поклонником Распутина, “подобрал отрезанный член”. Затем этот “раритет” каким-то образом оказался за границей и ныне в “особом ковчеге” хранится в Париже. “Одна журналистка, надеявшаяся превратить эту русскую историю в американский бестселлер”, эту “мумию длиной в фут” даже видела.
Не будем иронизировать по поводу экзотического парижского экспоната. В глубине России, в затерянном в Сибири селе Покровском Тюменской области есть музей Распутина. Среди его экспонатов находится “плетеный черный стул”, подаренный в составе мебельного гарнитура Распутиным своей односельчанке Евдокии Печеркиной на свадьбу. Стул, как рассказывают свидетели, обладает мистической силой, притягивающей буквально всех посетителей музея мужского пола. Каждый из них “норовит на него присесть”. Люди говорят, что это “дает представителям сильного пола недюжинную мужскую силу”.
Остается добавить, что с призраком Распутина и сегодня “регулярно сталкиваются обитатели дома № 64 по Гороховой улице”, где Распутин жил и откуда направился на свое последнее роковое свидание с Юсуповым в его дворец на Мойке. Привидение, как утверждают “очевидцы”, выглядит вполне миролюбиво и никому не вредит. Наоборот, “дух Григория Ефимовича позволяет себе легкие шалости”, которые проявляются в том, что он может погладить живых по интимным местам. Причем, женщин он гладит спереди, а мужчин — сзади.
В Советском Союзе преследование за мужеложство началось не сразу. Видимо, революционные идеи всеобщего равенства и всепоглощающей свободной любви так глубоко проникли в сознание большевистской верхушки, что в гомосексуализме особой опасности не виделось. Были враги и пострашнее. Но к началу 1930-х годов с ними вроде бы покончили. И тогда наступила очередь сексуальных меньшинств. 7 марта 1934 года вышел Указ об уголовном преследовании гомосексуалистов. Будто бы сразу после выхода указа были организованы массовые облавы и бессудные убийства “голубых”. Действовали по принципу революционной целесообразности. По Ленинграду на милицейских машинах разъезжали гэпэушники, и если натыкались на подозрительную группу людей, то тут же в ближайшем дворе брали подписи нескольких случайных свидетелей, составляли протокол, ставили людей к стенке и на глазах прохожих расстреливали. Трупы грузили в машину и уезжали.
Места постоянных встреч питерских гомосексуалов известны еще с дореволюционных времен. В первую очередь это знаменитый Екатерининский сквер перед Александринским театром на Невском проспекте.
Репутация “Катькиного сада” и без того весьма сомнительна. В известных кругах сад называют “Катькин ад” или “Катькин зад”. По вечерам, еще с дореволюционных времен, здесь собираются питерские геи и лесбиянки: по одну сторону памятника Екатерине — “голубые”, по другую — “розовые”. “Знатоки” утверждают, что “снять” на ночь мальчика или девочку здесь ничего не стоит. Но нравы “Катькиной тусовки” жестоки и опасны. Говорят, постоянно кто-то бесследно пропадает. Якобы существует даже “какое-то └Голубое кладбище в Парголове“, где тайком хоронят убитых геев и где вершатся прочие темные дела”.
Никогда не была особенно высокой у добропорядочных и морально стойких петербургских обывателей и репутация Александровского сада. Еще в XIX веке во время масленичных и пасхальных гуляний раешники сопровождали свои движущиеся картинки фривольными стихами собственного сочинения:
А это извольте смотреть-рассматривать,
Глядеть и разглядывать,
Лександровский сад;
Там девушки гуляют в шубках,
В юбках и тряпках,
Зеленых подкладках;
Пукли фальшивы,
А головы плешивы.
Ориентация за последние полтора века резко изменилась. Современные частушки не оставляют на этот счет никаких сомнений:
В Александровском саду
Я давно уж на виду.
Я красивый сам собой
И к тому же голубой.
Судя по фольклору, собираются “голубые” на так называемом “Треугольнике”, или “Невском треугольнике”. Это площадка возле Медного всадника, где деревянные скамьи, или, как их величают в городе, “ленинградские диваны” расставляются треугольниками, по три вместе. Старинный и прекрасный Александровский сад давно уже известен далеко за пределами города под своими новыми прозвищами: “Потник” и “Аликзадик”.
7
Наряду с кадетскими корпусами и военными училищами к закрытым учебным заведениям в Петербурге относилось и гражданское Училище правоведения, в котором учился Петр Ильич Чайковский. Ныне хорошо известные всем сексуальные предпочтения гениального композитора позволяют отнести его едва ли не к главным героям этой части настоящего очерка.
Большую часть своей жизни Чайковский прожил в Москве. Тем не менее принадлежит он нашему городу. Здесь, в Петербурге, он окончил консерваторию и Училище правоведения, здесь он создал свои лучшие произведения, здесь большинство из них впервые были исполнены. Наконец, здесь, в Петербурге, в 1893 году он неожиданно и безвременно ушел из жизни и здесь же, в Некрополе мастеров искусств Александро-Невской лавры был похоронен.
Тайна внезапной смерти 53-летнего, полного физических и творческих сил, находящегося в зените славы композитора вот уже больше столетия будоражит умы соотечественников. По официальной версии, Петр Ильич Чайковский умер от холеры, проболев всего несколько дней. Поздним вечером 20 октября 1893 года, после концерта, в окружении близких друзей, разгоряченный выпавшим на его долю успехом, он, согласно преданию, зашел в ресторан Лернера, который располагался в то время в помещениях знаменитой в пушкинское время кондитерской Вольфа и Беранже на углу Невского и Мойки, и попросил подать стакан воды. “Извините, кипяченой нет”, — ответили ему. “Так подайте сырой. И похолодней”, — нетерпеливо ответил композитор. Сделав всего один глоток, он поблагодарил официанта и вернул стакан. Глоток воды якобы оказался роковым.
Сохранилась легенда о том, что вода была кем-то отравлена сознательно — не то злодеем, не то завистником. В очередной, который уже раз, если верить легенде, гений погибает и торжествует злодейство.
Однако есть и другая, совершенно скандальная легенда, утверждающая, что Чайковский умер не от холеры, которая осенью 1893 года и в самом деле свирепствовала в Петербурге, а покончил жизнь самоубийством, приняв яд, который, согласно одной версии, сымитировал приступы холеры. Будучи, как известно, гомосексуалистом, он якобы “оказывал знаки внимания маленькому племяннику одного высокопоставленного чиновника”. Узнав об этом, дядя мальчика написал письмо самому императору и передал его через соученика Чайковского по Училищу правоведения Николая Якоби. Тот, усмотрев в этом скандале “угрозу чести правоведов”, собрал товарищеский суд и пригласил на него композитора. Решение собрания было категоричным: либо публичный скандал, после которого неминуемо последует судебное решение о ссылке композитора в Сибирь и несмываемый позор, либо яд и смерть, которая этот позор смоет. Правоведы якобы “рекомендовали второй выход, что он и исполнил”.
В этой связи любопытен рассказ о том, что Чайковский и в самом деле смертельно боялся, что о его гомосексуальных наклонностях когда-нибудь узнает император. Опасения эти выглядели, по меньшей мере, странными, если учесть, что, во-первых, весь Петербург был прекрасно осведомлен о “мужском” окружении самого Петра Ильича и окружении его брата Модеста, состоявшего из молодых людей, которых в Петербурге называли “Бандой Модеста”. В обществе они имели довольно сомнительную репутацию. И, во-вторых, аристократическая поведенческая культура того времени считала педерастию почти нормой и в интимных склонностях композитора вообще не усматривала ничего предосудительного. Так оно и случилось. Когда царю действительно стало известно о странностях личной жизни композитора, он будто бы искренне воскликнул: “Господи, да знал бы я об этом раньше, я бы подарил ему весь Пажеский корпус”. Этот эпизод, если он действительно был на самом деле, предвосхитил более поздний анекдот: “Вы слышали? Чайковский-то, оказывается, гомосексуалист”. — “Да. Но мы его любим не только за это”.
Справедливости ради следует сказать, что существует и иная точка зрения на имевшую якобы место склонность Чайковского к гомосексуализму. Дело в том, что ни при жизни композитора, ни сразу после его смерти об этом никто всерьез вообще не говорил. Впервые слухи о его “голубизне” появились только в начале XX века. Об этом будто бы открыто заговорили две сестры по фамилии Пургольд, одна из которых, как выяснилось, мечтала “выскочить замуж за Чайковского, но была отвергнута им”. Затем уже эта сплетня была раздута до фантастических размеров и обросла самыми невероятными домыслами. Среди аргументов в ее пользу было и то, что брат композитора был гомосексуалистом и что сам Петр Ильич всю жизнь вращался в “голубой” среде.
Между тем, если верить фольклору, предчувствие смерти витало над композитором задолго до злополучного стакана сырой воды в ресторане Лернера. Более того, год его смерти был зашифрован в инициалах композитора, хотя, конечно, знать этого он не мог. Современный петербургский журналист Михаил Кузьмин провел крайне любопытное, поражающее своим артистизмом исследование. Он вывел прямую взаимосвязь между инициалами композитора — П. И. — и математическим числом “ПИ”. И если даже это не более чем умелая выдумка, изящный интеллектуальный розыгрыш или обыкновенная мистификация, то все равно имя самого Кузьмина и его удивительные выводы заслуживают того, чтобы стать достоянием петербургского городского фольклора.
Напомним, как выглядит цифровое значение трансцендентного числа “ПИ”. Это — 3,141 592 653 589 793 238 462 643… Так вот, во-первых, выяснилось, что отношение условной “окружности” города Клина, в котором родился композитор, и относительная длина “диаметра” города выражается именно числом “ПИ”. Во-вторых, именно в этом запредельном числе зашифрованы все основные вехи жизни и творчества Чайковского. Судите сами. В 62 году он поступает в Петербургскую государственную консерваторию; в 65-м заканчивает ее; в 79-м заканчивает работу над оперой “Евгений Онегин”; в 89-м написан балет “Спящая красавица”; в 92-м завершена работа над “Щелкунчиком”, и, наконец, год смерти композитора — 93-й. Есть от чего прийти в замешательство. Хотя надо понимать при этом, что бесконечное число “ПИ” теоретически может содержать в себе любые возможные сочетания цифр.
1893 год прошел под знаком написанного композитором очередного и, как оказалось, последнего шедевра — Шестой симфонии, известной как “Патетическая”. Генеральная репетиция симфонии проходила в зале Дворянского собрания. Дирижировал сам композитор. Успех был полный. Композитор поблагодарил оркестр и ушел в артистическую. Говорят, великий князь Константин Константинович, замечательный поэт К. Р., поклонник Чайковского, вбежал вслед за Чайковским в комнату со слезами на глазах. “Что вы сделали?! — будто бы воскликнул он. — Ведь это реквием, реквием!”
Знал ли композитор, к чему приведет сочинение симфонии или, как утверждали многие, работа над своим “музыкальным самоубийством”, история молчит. Но фольклор свидетельствует, что за несколько часов до кончины Петр Ильич разглядел в окне ангела смерти, черного человека в офицерской форме, который пытался что-то сказать композитору сквозь стекла, грозил ему пальцем и никак не желал уходить, заставляя смертельно больного человека вспоминать всю свою жизнь и перебирать в памяти грехи молодости.
8
Лесбийская любовь, окрашенная молвой в сентиментальные розовые тона, в петербургском городском фольклоре отражения не нашла. Легенд и преданий о ней или нет, или они не были услышаны автором этого очерка.