Публикация и комментарии В. А. и О. А. Твардовских
Опубликовано в журнале Нева, номер 10, 2010
Из писем «по случаю юбилея»в 1970 году
Из писем к 60-летию Александра Трифоновича Твардовского, сохранившихся в его личном архиве, здесь представлена небольшая выборка, дающая, на наш взгляд, определенное представление о почте поэта июня 1970 года — особо масштабной по количеству. Этот год в жизни Твардовского отмечен не только переходом важного возрастного рубежа, но прежде всего потерей журнала “Новый мир”, которым он руководил 16 лет. И если юбилей — всегда повод для подведения итогов, то этот, пришедшийся на 1970 год и оказавшийся последним прижизненным, придает этим оценкам особую значимость и очень личностный характер.
П. Г. Антокольский
Павел Григорьевич Антокольский (1896–1978) — поэт, сотрудничал с “Новым миром” А. Т. Твардовского в 50-е и 60-е годы, выступая со стихами и переводами из грузинской и азербайджанской поэзии. Откликнулся на смерть Твардовского (Антокольский П. Вечная память // Литературная Россия, 1971, 24 декабря). Цитируя в воспоминаниях об А. Т. “Теркина на том свете”, он замечает: “Сама живая сущность Александра Твардовского предстает в неожиданном ракурсе. Как всегда, лицо его освещено доброжелательной и веселой улыбкой. Но в этой улыбке и лихая дерзость первооткрывателя и первопроходчика. А Млечный Путь над ним… не заслонен военными заревами”. Поэт уверен, что у Твардовского “впереди бесконечный путь. Все что говорят и пишут о нем современники, так или иначе знавшие его лично, и те, кому посчастливилось дружить с ним, — все это только запев…” На письме помета А. Т. “Был лично”.
Дорогой Александр Трифонович!
От всего сердца поздравляю тебя со славным праздником шестидесятилетия. У меня нет слов, чтобы выразить свое уважение и любовь к тебе за все годы и десятилетия твоей поэтической работы, они только и делали, что росли. Ты всегда, особенно за последнее время, казался мне образцом цельности, мужества, верности гражданскому долгу. Образцом настоящего человека.
Твои произведения признаны, читаны, перечитаны миллионами читателей разных возрастов, разной степени умственной и всякой другой подготовки. У тебя есть драгоценное свойство — доходить до каждого живого современника. Наверно, ты сам об этом догадываешься, да к тому же со всех концов нашей страны к тебе доходят голоса признания и благодарности.
Со своей стороны — со стороны человека и поэта, мало в чем схожего и совпадающего с тобой, — я могу прибавить, что твое стихотворение “Я убит под Ржевом” когда-то ошеломило меня суровым и прекрасным правом говорить от лица тех, чьи сердца уже не бьются, имена стерты, но которые вечно с нами: днем и ночью, за рабочим столом и в случайном пути. Я восхищен твоей поэмой “Дом у дороги”, которая насквозь полна нежности к едва затеплившемуся огоньку жизни, только рожденному младенцу.
Я говорю о тех твоих вещах, которые менее прославлены, чем “Василий Теркин”, реже упоминаются, говорю ради того, чтобы расширить объем сделанного тобою в поэзии прочно и навечно.
Твоя роль в русской и советской культуре продолжается. Она растет в своем бесспорном значении и благородстве.
Сегодня тебя не с кем сравнить.
Ты не только поэт, человек и гражданин. Ты сам явление природы и продолжаешь ее животворное дело. Продолжаешь с самообладанием мастера и доброго, много испытавшего, умудренного жизнью человека. Тебе одинаково к лицу нежность и суровость, молчание и красноречие, хотя ты решительно его не терпишь ни в других, ни в себе. И слава богу, что не терпишь! Зато каждое твое слово на весу.
Но зачем же давать тебе еще одну характеристику, похожую на пропуск в рай?
На самом деле ты и проще и сложнее, нежели все, что можно и должно о тебе сказать.
Не знаю, чего тебе пожелать.
На свете счастья нет, а есть покой и воля. И все-таки в первую очередь желаю тебе только счастья.
Крепко обнимаю тебя и шлю самый нежный привет Марии Илларионовне, твоим дочерям и зятьям и внукам.
Твой навсегда Антокольский.
17 июня 1970
А. М. Абрамов
Анатолий Михайлович Абрамов (р. 1917) — критик, доктор филологических наук, профессор, в 60–70-е годы заведовал кафедрой советской литературы филологического факультета Воронежского университета. Автор статей о поэзии Твардовского в воронежской и центральной печати. Переписывался с поэтом (см.: Твардовский. Письма о литературе. М.: Сов. писатель, 1985 (далее — Письма). Абрамов цитирует строки из поэмы “За далью — даль”. Строки из “Предчувствия” А. С. Пушкина, приведенные им, — любимые у А. Т. смолоду, неоднократно встречаются в дневниках поэта. Стихотворение, написанное А. Абрамовым двадцать лет спустя — “А. Твардовский. К 90-летию со дня рождения”, заключается признанием: “Слова мои бледны. А мысль в поэте //Так рвется вдаль, что и в его столетье. //Я б вымолвил одно: прости, прости…” (Архив А. Т.).
Дорогой Александр Трифонович!
Из-за болезни не сумел поздравить Вас с 60-летием вовремя, поэтому делаю это только сегодня. Не знаю, терзают ли Вас когда-нибудь сомнения, недовольства по поводу своей жизни и работы. По-видимому, все-таки не без этого, поскольку такие вещи в природе каждого, серьезно думающего о жизни, тем более поэта — человека, все делающего только из человеческого, из мучений, колебаний, восторгов, падений, радостей.
И все же в самом главном Вам сомневаться не надо: то, что Вы делали и делаете, нужно людям, а если прибавить, что еще и многим-многим людям, попросту миллионам — а без такого прибавления не обойтись, когда речь идет о Вашей поэзии, — то и вовсе станет ясно: в самом главном Вам можно не сомневаться.
И если можно, пусть это придаст Вам новые силы, которые Вы вложите в свой труд. Его с трепетным ожиданием ждут все, думаю, и те, которые с Вами спорят.
Уверен, так и будет. Ведь к самому заветному в Ваших стихах и прозе относится, конечно же, и это чудесное место:
И будто дело молодое —
Все, что затеял и слепил,
Считать одной лишь малой долей
Того, что людям должен был.
Зато порукой обоюдной
Любая скрашена страда:
Еще и впредь мне будет трудно,
Но чтобы страшно —
Никогда.
Даже в самых последних Ваших стихах я всегда чувствую отвагу и удаль юности. Может быть, это вечное, русское, может быть, это еще и октябрьское, ленинское, а может быть, вообще идет из самого лучшего, что живет во всех нас и что так сильно и чисто выразил Пушкин. Я приведу строки, которые навсегда связаны для меня с ритмами Вашего “Теркина”, хотя они и явились на свет в 1828 году.
Снова тучи надо мною
Собралися в тишине;
Рок завистливый бедою
Угрожает снова мне…
Сохраню ль к судьбе презренье?
Понесу ль навстречу ей
Непреклонность и терпенье
Гордой юности моей?
Ваш А. Абрамов.
27.VI.70
В. Ф. Асмус
Валентин Фердинандович Асмус (1894–1975) — философ, литературовед, автор трудов по античной философии, логике, эстетике, а также книг о Демокрите, Декарте, Руссо, Платоне, Канте, Вл. Соловьеве. Один из первых отметил талант молодого А. Т. Рецензия В. Ф. Асмуса на “Сборник стихов” А. Т. (Смоленск, 1935), опубликованная в “Известиях” (1935, 12 декабря), а затем его участие в обсуждении “Страны Муравии” в Союзе писателей в декабре 1935 года поддержали поэта в трудное время травли его в Смоленске как “кулацкого подголоска”. Асмусу принадлежит одна из лучших статей о раннем А.Т. По его словам, это “подлинный поэт”, далекий от представления “о легкости, беспечальности, беспротиворечивости новой жизни. Твардовский не только поэт серьезной честной мысли; он вместе поэт большого доброго сердца” (Асмус В. Ф. Александр Твардовский.// Знамя, 1939, № 7. С. 297). Отвечая на приветствие Асмуса, А. Т. писал 05.VII.70: “Никогда не забывал и не забуду, как Вы, по доброте Вашей, отметили мой домуравский еще сборник стихов и затем поместили обширную статью обо мне в “Знамени”. Спасибо за все, дорогой Валентин Фердинандович!” (Письма, С. 25).
Дорогой Александр Трифонович!
Позвольте присоединить мой голос к голосам Ваших друзей и почитателей, которые поздравляют Вас с Вашим шестидесятилетием. Мне выпало счастье быть свидетелем Ваших первых успехов в поэзии, откликнуться в печати на появление Вашего первого сборника, а также “Страны Муравии”. Непрерывно совершенствуясь, Вы стали большим поэтом России и советского общества. Но Вы не только большой, признанный народом поэт. Ваша работа редактора “Нового мира” сделала этот журнал важным и влиятельным явлением советской общественной жизни. В годы, когда первейшей задачей нашей литературы стала задача говорить правду, только одну правду, какой бы горькой порой она ни была, Вы мужественно и самоотверженно повели журнал по нелегкой дороге этой правды. Читатель опубликованных в “Новом мире” талантливых рассказов, очерков, повестей, в особенности читатель, плохо знающий жизнь нашей деревни, узнавал о ней то, чего он не мог узнать из многочисленных произведений писателей равнодушных, беспечных и бездумных. Журнал стал литературным подвигом — Вашим и его авторов. Как бы ни сложилась дальнейшая судьба журнала и всей нашей литературы, действие изданных Вами произведений останется сильным и благотворным. Вы указали литературе мерило правдивости, мерило совести, отважности и честности, по которому она будет равняться, не может не равняться. В настоящее время невозможно даже оценить по достоинству все значение сделанного Вами.
Будьте здоровы, дорогой Александр Трифонович.
Поздравляя Вас, прошу передать мое сердечное поздравление Вашему другу Марии Илларионовне.
В. Асмус.
19.VI.70
Г. Я. Бакланов
Григорий Яковлевич Бакланов (1923–2010) прозаик. В “Новом мире” выступил в 1959 году с повестью “Пядь земли”, которая принесла ему популярность. Журнал А. Т. неоднократно откликался на его произведения. Бакланов писал о военной поэзии А. Т., обращая внимание на мастерство поэта и знание им фронтовой жизни “изнутри” (Бакланов Г. Я. “Заполненный товарищами берег”: “Книга про бойца – книга о народе // Литературная газета, 1967, 18 октября. То же в его кн. “О нашем призвании”. М., 1972. С. 45–51). В воспоминаниях об А. Т. он поделился своими наблюдениями: “Твардовского нет, и многое многим стало не стыдно. Не знаю, где еще так велико значение нравственного примера, как велико оно в литературе. Хорошо пишут многие, но великая книга — это всегда нравственный пример” (Бакланов Г. Я. Остановить мгновение // Воспоминания об А. Твардовском. М.: Сов. писатель, 1982).
Григорий Яковлевич и его жена Эльга Анатольевна были соседями Твардовского по даче на Пахре.
Дорогой Александр Трифонович!
В отличие от многих частных дат, которым всякими средствами и шумовыми эффектами пытаются придавать общественное значение, Ваше 60-летие независимо от тех, кто Вас любит или ненавидит, стало общественным событием. И людям в этот день захочется сказать Вам, что значит для них, для всей духовной жизни народа поэт Твардовский, что значил для страны все эти годы Ваш подвиг гражданина.
Немногие удостаиваются той высокой чести, того истинного признания, когда по их поступкам проверяют совесть. Такое признание заслужили Вы, став мерилом гражданской совести людей.
И уже неподвластно времени и установлениям сделанное Вами, Великим поэтом России, ее Гражданином.
Многих лет Вам, дорогой Александр Трифонович, многих книг, душевной бодрости под стать той огромной ноше, которую несете Вы.
Искренне любящие Вас Баклановы.
21 июня 1970 г.
Г. Н. Владимов
Георгий Николаевич Владимов (1931–2003) — прозаик, публицист, автор “Нового мира” А. Т., где опубликовал романы “Большая руда” (1959) и “Три минуты молчания” (1969), а также ряд ярких, запоминающихся рецензий. В воспоминаниях об А. Т. Владимов писал, что в нем “чувствовался один из тех людей, в присутствии которых — шире сказать: при жизни которых — как-то неудобно делать гадости и бесчинства. Это свойство Твардовского обнаружилось еще раньше, чем “Новый мир” занял свою порочную позицию” (Владимов Г. Не мешайте процессу развиваться // Московские новости, 2000, 21–26 июня).
Дорогой Александр Трифонович!
Правоверный прозаик, я не всегда понимаю, зачем люди говорят в рифму. Точнее сказать: “не помню зачем”, ибо, сознаюсь Вам теперь, я тоже пытался ими говорить в далекой юности и счастливо забросил это занятие годам к 20-и. Освободив себе голову от знания всех тонкостей этого дела, я, однако ж, читаю рифмованное другими, — чтобы иметь основание считаться человеком культурным, — и, к ужасу своему, сознаю, что не выработал себе к стихам никакого критерия, кроме самого примитивного: “нравится — не нравится”. Я попросту чувствую — или не чувствую — некий крохотный толчок под сердце, и коли он есть, то я готов не обратить внимания на извинительный, в конце концов, недостаток поэта — говорение в рифму.
Вот пришли мне на память солдатские соображения по поводу танковой “немощи”:
То-то слеп! Лежишь в канаве,
А на сердце маята.
Ну, как сослепу задавит,
Ведь не видит ни черта!
Умом я могу дойти, что сказано это человеком, умеющим, как говорят, “перевоплотиться”, поскольку ему самому, быть может, и не представилось случая лежать в канаве, прикрывая барабанные перепонки от нарастающего лязганья танковых гусениц. Мало того, он перевоплотился не просто в солдата, но в солдата отважного, который и в такую страшную минуту способен комментировать с юмором предыдущие наставления своего политрука или взводного — насчет того, что вражеский танк не столь уж грозен и имеет свою “ахиллесову пяту”, а именно — слишком узкие смотровые щели.
Но я замечаю, что мне, чтобы сказать это, понадобилось восемь с лишком прозаических строк, тогда так Вам — четыре стихотворных. Если же еще учесть, что Вы-то сказали и смешнее, и неуловимо прелестнее, то я готов признать, что поэзия имеет даже некоторые преимущества перед прозой.
Готов я признать, что можно городить очень много вокруг иронической формулы:
Города сдают солдаты,
Генералы их — берут.
И все же не сказать всего, что говорит она уму и сердцу переживших Великую Отечественную, да и вообще какую бы то ни было войну.
В юбилейных приветствиях Вам повторяют слова Бунина, что если б Вы написали одного лишь “Василия Теркина”, то и тогда бы остались в памяти литературы. Я осмелюсь не согласиться ни с Иваном Алексеевичем, ни с “Литгазетой” — такое почти всегда говорят о писателях, создавших нечто, кроме той вещи, за которую им обеспечен был Пантеон. И слава богу, что Вы оказались непослушным и написали еще “За далью — даль”, “Василия Теркина на том свете” и многие стихи последних лет, которые шагнули далеко за предел, обозначенный Вам как достаточный.
И еще об одной Вашей ипостаси я обязан сказать, поскольку она имеет ко всем нам самое тесное отношение. Если нашим 60-м годам суждено оставить след в истории литературы, то непременно с Вашим именем, поскольку Вы их отстояли по второму сроку ровным счетом все целиком — на посту редактора если не первого журнала страны, то уж самого толстого по меньшей мере. Ваше имя неизменно пребудет с именами тех литераторов, которым Вы дали дорогу и поддержали, а иных и прикрыли своим авторитетом от первых, наиболее чувствительных, ударов.
Среди этих людей посчастливилось быть и мне — вначале как Вашему редакционному сотруднику и критику, затем — как автору двух прозаических вещей, сравнительно заметных. Обе эти вещи были напечатаны в “Новом мире”, не миновав обсуждения на редколлегии с Вашим присутствием, и если они становились несколько совершеннее, чем прежде, когда я их приносил в журнал, то виною — Ваш вкус, Ваши замечания и советы. Не скажу, что Вы были ко мне снисходительны, — подчас так даже излишне придирчивы, — но мне хочется думать, что Вы особенно строги бываете к тем вещам, которые Вам хоть отчасти нравятся.
Теперь, когда Вы и “Новый мир” существуете раздельно — о, как неважно стало — где напечатать, и как важно — что. Мне кажется, кончилась эпоха журналов, для России закономерная, началась — эпоха имен, когда каждый сам за себя ответчик. Но ведь и критерий отбора, и эту ответственность утвердили в нас все-таки Вы, и часто я ловлю себя на мысли, — когда работаю над другими вещами, которые уже не Вы будете подписывать в набор, — что мне все-таки очень будет отрадно, если и Вы найдете их д о с т о й н ы м и.
Сейчас Вам — 60. Мне, которому без малого 40, это не кажется даже началом старости, — но — великолепной, мощной зрелостью, порою самых крупных замыслов и счастливых осуществлений. Что же мне пожелать Вам в этот день? Огромный Ваш талант существует независимо от чьих бы то ни было пожеланий, соответствующие почести также не преминут явиться. А желать легкой жизни таким людям, как Вы, тоже не хочется, поскольку Вы сами ее себе не выбрали. Я бы лишь одного хотел — чтоб Ваше завидное здоровье позволило Вам дожить, во всей силе Вашего ума и характера, лет до 90 по крайней мере. Не вижу оснований, почему бы Вам не достичь этого нормального британского возраста, и поэтому радуюсь, что мне еще на 30 лет вперед обещано присутствие в этом мире Александра Трифоновича Твардовского — замечательного художника и прекрасного человека.
Позвольте крепко дружески Вам пожать руку.
Ваш искренне
Георгий Владимов.
Москва, 18.VI.70
Н. П. Воронов
Николай Павлович Воронов (р. 1926) — прозаик, впервые выступил в журнале А. Т. с рассказом “Спасители” в 1965 году, а пытался напечататься с 1961 года. Обстоятельно разбирая его рассказ “Гудки”, отклоненный редакцией, А. Т. писал тогда автору: “У Вас есть хорошее, душевное, может быть, биографическое, то есть самое достоверное, знание описываемой рабочей среды, обстановки, и все это Вы умеете рассказать, но Вы не нашли повода, случая, узелка событий, когда все это заиграло бы по-другому. Решать Вам, а мы будем рады всякой Вашей удаче…” (Письма. С. 217). Удачей писателя редактор “Нового мира” счел повесть “Юность в Железнодольске”. Но уже ее начало (НМ, 1968, № 11). вызвало сфабрикованное “письмо металлургов”, обвинявших автора в искажении “жизненной правды”. (Правде вопреки // Литературная газета, 1969, 5 марта). По словам газеты, “редакция, решившая напечатать такое произведение и не пожелавшая увидеть его просчеты и слабости, несет моральную ответственность наряду с автором”. Цензура задерживала № 12 журнала с продолжением “Юности в Железнодольске”. В дневниковых записях А. Т. февраля–марта 1969 года зафиксированы переговоры с Главлитом и переписка с Секретариатом СП, в ходе которых А. Т. отстоял повесть Н. Воронова (Знамя, 2004, № 4). В том же году, за два месяца до ухода с поста редактора, А. Т. снова публикует “труднопроходимого” автора (Воронов Н. Голубиная охота //НМ, 1969, № 11). Н. Воронов оставил воспоминания об А. Т. (Архив А. Т.).
Славный Александр Трифонович!
Я равнодушен к рубежно-возрастным датам, даже презираю торжественную сутолоку, возникающую вокруг них, отмечать, хотя бы в уме, постарение дорогого человека кажется мне противоестественным. Это ведь нечто вроде прижизненной тризны или что-то похожее на праздник по чьему-то или собственному угасанию. (Здесь помета А. Т.: “Совершенно с Вами согласен”.) Кроме того, жизнь тех, кого люблю, мне кажется незащищенной и слишком быстро убывающей. А тут еще напоминание, да такое, рядом с которым встает бесподобное негодование: а подлецы-то живучи, почти неизносимы, словно подлость и питает их долголетие. Нет, нет, лучше бы не было этих оповещений о рубежно-возрастных датах, они оголяют неотступные тревоги, чуть присыпавшие себя пеплом.
И пишу я Вам не для того, чтобы поздравить с 60-летием (нелепо, а ведь поздравляют), а для того, чтобы присягнуть в верности тому великому национальному достоянию, которое составляете Вы как человек, поэт и творец общественного духа.
Н. Воронов
г. Калуга
М. Л. Галлай
Марк Лазаревич Галлай (1914–1998) — заслуженный летчик-испытатель, Герой Советского Союза, доктор технических наук, автор “Нового мира”. Здесь Галлай неоднократно выступал с рассказами об испытаниях первых реактивных двигателей и бомбардировщиков, в которых принимал участие. Записки М. Галлая “Первый бой мы выиграли” (НМ, 1966, № 9) вызвали разносную критику в журнале “Авиация и космонавтика”(1967, № 1), подписанную четырьмя генералами. Они не соглашались с Галлаем, что в начале войны наша истребительная авиации отставала по своей технической вооруженности от немецкой. А. Т. с трудом, но добился возможности доказать некомпетентность генералов-рецензентов и правоту Галлая, опубликовав квалифицированный отзыв на возникший спор (Розанов В., инженер-полковник. В споре нужны аргументы // НМ, 1967, № 7).
Дорогой Александр Трифонович!
Поздравляю Вас со славной юбилейной датой и от всей души желаю Вам доброго здоровья, успехов во всех Ваших благородных начинаниях, многих радостей от жизни и вообще всего, из чего складывается счастье человека. Видит бог, все это Вами с запасом заслужено.
Вот я написал слова “славная юбилейная дата” и подумал, до чего же эти слова затасканы во множестве речей и адресов. И все-таки вычеркивать их я не буду, потому что, в отличие от упомянутых речей и адресов, применительно к Вам они звучат вполне точно. Не фокус дожить до 60 лет (хотя людям нашего поколения многое мешало и в решении этой элементарной задачи). Но прожить так, как сумели Вы, — мало кто сумел! Даже среди людей, наделенных по-отдельности талантом, волей, честностью и всеми видами мужества. Видимо, тут нужны все эти компоненты не поштучно, а в едином сплаве — и тогда получается Твардовский.
Не буду пытаться в популярной форме разъяснять юбиляру, чем он является для людей своего поколения и многих последующих. Это Вам изложат в ближайшие дни устно и письменно многие специалисты, куда более квалифицированные, чем я. Скажу только, что у нас в авиации читают, помнят наизусть, часто цитируют Ваши стихи и, как мне кажется, верно понимают не только их красоту, но и заключенную в них мудрость. Знают Ваши статьи о литературе (о Пушкине, Бунине, Исаковском…), которые написаны для читателя, а не, как делают многие критики, друг для друга. Высоко ценят и уважают всю Вашу деятельность Редактора и организатора литературного процесса. Дай Вам бог здоровья за все это!
Я же, как человек, которому посчастливилось познакомиться с Вами лично, считаю это доброе знакомство одним из подарков, которые судьба преподнесла мне.
В заключение хочу рассказать об одном забавном случае. Года два или три назад я оказался в обществе литераторов (в котором, кстати, никак не привыкну чувствовать себя “своим”), где собравшиеся вели слабо замаскированный спор о своих заслугах перед родной литературой. Послушав их в течение некоторого времени, я сказал: “А у меня заслуги перед литературой больше, чем у вас всех”. Присутствующие удивились моему хамству и затребовали конкретизации столь ответственного заявления. Тогда я сказал: “Во время войны я летел с Твардовским, и дела сложились так, что вполне мог угробить его. Но не угробил…” И мои отнюдь не преисполненные скромности собеседники вынуждены были согласиться: много сделал я для литературы! Вот так…
Еще раз от всей души поздравляю Вас, дорогой Александр Трифонович, и прошу передать мои поздравления и наилучшие пожелания Вашему семейству.
Крепко жму Вашу руку.
Глубоко уважающий и любящий Вас М. Галлай.
Коктебель. 16.06.70
М. Кемпе
Мирдза Кемпе ( 1907–1972) — латышская поэтесса, народный поэт Латвии, лауреат Государственной премии СССР. А. Т. познакомился с ней в июне 1947 года на II съезде писателей Латвии, куда прибыл вместе с А. А. Фадеевым. В письме имеются в виду приветствие юбиляру от СП СССР и статьи И. Абашидзе “За годом год”, П. Бровки “Верность высоким традициям” и отмеченное М. Кемпе “Слово о поэте” С. Щипачева (Литературная газета, 1970, 17 июня).
Вчера я видела в газетах Ваше фото и читала поздравления, статьи. Особенно меня тронуло обращение к Вам Щипачева.
Увидев, как Вы поседели, я заплакала.
Есть, конечно, свое величие и красота в сединах, но я еще посмотрела на те снимки, где Вы, светловолосый, рядом с Фадеевым, улыбаетесь в Риге.
И как в стихах Тютчева: все былое в отжившем сердце ожило!
Как-то странно — я все еще жива, пишу стихи, стала народным поэтом, но в каком-то смысле меня поддерживает прошлое, потери и катастрофы, через которые я прошла. Хотя я мало изменилась, но все же приближается закат.
Все эти дни я беспрестанно думала о Вас, разговаривала с Вами. Во мне прозвучали когда-то отзвучавшие слова. Я думала также о Ваших дочерях — должно быть, они уже женщины, может быть — даже матери.
Я давно поняла, что все мимолетное не для меня. Поэтому я счастлива, что некоторые мгновения стали для меня вечностью, они остаются как залог жизни.
Несмотря на Ваши слабости, я сразу почувствовала истинность Вашей души, нежность Вашего сердца, Вашу привязанность к лучшему, что дано человеку — к народу, семье, друзьям и к всему настоящему в жизни и искусстве.
Я была тогда в тотальном одиночестве, после гибели моей семьи. Но не это важно. Мое отношение к Вам во всех обстоятельствах было бы одинаковым.
Может быть, мое правдивое письмо не будет для Вас неприятным. Пишу больше ради себя — трудно в таком состоянии безмолвствовать. Думаю, что Вы еще помните меня. Живите долго, Александр Трифонович!
Мирдза.
Рига. 23.VI.70
Н. И. Конрад
Николай Иосифович Конрад (1891–1970) — академик, востоковед, занимался сравнительным анализом западных и восточных цивилизаций. “Новый мир” откликнулся на его труд “Запад и Восток” рецензией А. Монгайта (1966, № 10). Познакомившись с ней, английский историк А. Тойнби, автор 12-томного “Исследования истории” (1934–1961), вступил с Конрадом в переписку, которую тот с разрешения своего корреспондента предоставил А. Т. ( Диалог историков. Переписка А. Тойнби и Н. Конрада//НМ, 1967, № 7). Письма выдающихся ученых разных мировоззрений, сосредоточенных на поисках путей человечества к единству, — уникальная публикация для советской печати, где мир, согласно официальной идеологии, делился на два лагеря, противоречия между которыми объявлялись непримиримыми. По свидетельству Конрада, публикация эта “совсем не просто прошла”: в самой редакции оказались возражавшие против нее. “В решении печатать основную роль сыграло категорическое мнение А. Т. Твардовского” (Конрад Н. И. Неопубликованные работы. Письма. М.: Роспэн, 1996. С. 363, 365). А. Т. придавал “диалогу историков” важное значение, увлеченно пропагандируя его в новомирском окружении, а Н. Конрада зачислил в авторский актив. В “Новом мире” академик-востоковед напечатал еще оригинальную по замыслу статью “Письма русских путешественников” (1968, № 6), где, по сути, подверг ревизии бытовавшие в советской печати представления о современном капитализме, пролетариате и средних слоях в европейских странах.
Дорогой Александр Трифонович!
В эти дни к Вам идут, несомненно, бесчисленные письма — с приветом. Очень многие, вероятно, шлют Вам свои приветы мысленно. А еще больше людей — в этом я не сомневаюсь! — думают о Вас — хорошо, тепло. Ну, а вот я шлю Вам этот настоящий привет, и мне кажется, этого мало: шлю Вам свой привет еще и по “душевной волне”, да и много думаю о Вас.
Думаю о Вас как об одном из тех, кем поддерживается честь и величие нашей с Вами страны. Именно Вы делаете это как поэт, создавший “Василия Теркина”, “Дом у дороги”, “За далью даль”. Делали это как общественный деятель своим — (нрзб)— “Новым миром”. Одним из авторов этого “Нового мира” благодаря Вам стал и я. И я Вам так благодарен за это — пусть и мимолетное — присоединение к большому общественному делу. Теперь это отошло в прошлое: я мог работать только в “Новом мире” Твардовского.
Но это — частности. Большое же сейчас — Ваше шестидесятилетие. А это значит: Ваше здоровье, Ваша работа, Ваша судьба. Да будет все это большим и светлым!
Ваш Н. Конрад.
21.VI.70
Б. А. Костюковский
Борис Александрович Костюковский (1917–1992) — прозаик, драматург. Среди его очерков 60-х годов есть и о Братской ГЭС, где он побывал по следам А. Т. Сосед А. Т. по даче на Пахре. На письме помета А. Т. “Был лично”.
Милый Александр Трифонович!
Не стану лукавить: день этот не столь уж торжественный. Слишком много горечи накрутилось к этой, в общем-то, и без того грустноватой дате. И все же, и все же…
И Вам и нам, Вашим друзьям, есть чему порадоваться — боюсь впасть в патетически юбилейный тон. Не мне Вам говорить о популярности Вашего поэтического и гражданского имени, не мне Вам говорить о том, каким “довеском” к нему явилась Ваша многолетняя, воистину подвижническая деятельность в “Новом мире”, Ваша позиция в общественно-литературной жизни.
И за это Вам — слава и любовь в сердцах многих и многих. Сейчас даже трудно сказать, какого масштаба достигла Ваша популярность у читающей и мыслящей публики. Вот этому нельзя не радоваться.
Зная Вас довольно близко более двадцати лет (вот оно — быстротекущее время!), я вправе причислить себя к немногим, кто гордится Вами чуток больше “рядовых читателей”.
Давайте, Александр Трифонович, помечтаем о том счастливом времени, когда мы махнем с Вами в мою родную Сибирь, — туда — за далью даль, где Вы уже много раз находили и вдохновение и успокоение от суеты сует.
Авось и на этот раз Сибирь вольет Вам новые животворные силы.
Давайте помечтаем, как встарь, о том, чтобы Вы могли делать Ваше любимое дело в полном объеме.
Будьте, всегда будьте, родной Александр Трифонович!
Обнимаю
Ваш Б. Костюковский.
21.VI.70
Р. S. Низко кланяюсь спутнику всей Вашей жизни Марии Илларионовне.
В. Н. Леонович
Владимир Николаевич Леонович – поэт, переводчик. Неоднократно печатался в “Новом мире”. Оставил воспоминания об А. Т. (Аврора, 1989, № 3; Губернский дом, 1994, № 4, Кострома). Его поэму “Твардовский” см. в кн.: Леонович В. Явь. М.: Столица, 1993.
Александр Трифонович, дорогой и родной, извините, что я убежал с Вашего дня рождения. Еще в прошлом году я затевал написать Вам, и написал, но письмо не отправил, потому что ведь живешь и этим, именно, додумываешь мысли. Я говорю: мыслишь поступками. Еще говорю: вера видна назад (Грамматика потеснилась — зато словам хорошо).
Я много говорил (здесь и далее — подчеркнуто автором) с Вами, и эта распределилось на несколько лет и остается на много лет вперед. Я говорил не с поэтом: тут тайна и результат. Надо читать стихи — или не читать — а что говорить о них! Дело одинокое и долгое, вперед не забежишь. Я говорил с Вами как с человеком государства. Так скажу: с человеком государственной Неизбежности, который сознательно вошел в нее, сохранив лучшие надежды и надеясь сохранить в ней — разум, чувство, совесть.. Я говорю с Вами как с представителем или главой партии этого разума.
И тут уже не обходилось без того, что Вы — поэт, оберегатель всего нежного и прекрасного в своем народе и государстве. То есть тут жила знакомая и родная забота — оберегая все это в человеке, в природе. Я думал о Луначарском — при Ленине, о Бухарине — при Сталине. Потом это свято место пустовало. Блок говорил: общественная совесть и воплощал это своим образом — абсолютным, потому что лирическим, и недостаточным — по той же причине. Не помню как, я не заметил — но обнаружил, что вырос целый журнал там где надо быть общественной совести. Или так: она приняла форму журнала (Ведь это — организм, плотный, небольшой. Тут вышел счастливый организм, резко отъединенный от бесхарактерных изданий. Его мы знали и узнавали каждый месяц). Все живое потянулось к этому организму и нашло и защиту и свободу — и так было много лет. Лицо и характер. Имя. “Новый мир” как таковой не повторится, как не повторились “Отечественные записки”. Но это имена нарицательные, и признаки новомирские теперь мы будем искать и там и сям, и такого журнала не будет. Что остается? Инерция огромного дела, память, оглядка на свежую историю. И это не шутка, и этого совестно будет.
После тихого, и тем отвратительного, погрома — что прояснилось? Какой урок мы получили? Мы получили урок государственного идиотизма. Циклоп стал одноглаз по той причине, что посчитал второй глаз лишним. Конечно, без совести жить вольготней. Без ума, без тревоги — топить тайгу, травить реки и моря, выращивать детей, прививая им последовательно один и тот же благополучный примитив или стереотип. Был бы честен мундир. Как только человек не сходит с ума, выдерживая идиотизм? Не привычка, нет… Есть опора, у каждого своя, и не одна. Но что об этом говорить. Это будет утешение. Мы перенесли страшный удар. Судьбе, которая тоже художник, угодно было соединить с этим и Вашу болезнь. Я не видел Вас долгое время, а когда увидел позавчера, то был врасплох застигнут некоторым сдвигом. Какое мое поле? Я ушел и думал, что Вы, наверное, стали похожи на свою мать. Что явилось материнство и Человек исполнился. Я знаю Ваши книги, журнал. А теперь и без того знаю и вижу все — потому что вижу Ваше лицо. Я хочу, чтоб Вы были здоровы, как раньше, хоть на некоторое время — чтобы разъяснить Судьбе и общественности: какие силы сильнее. Еще я бы хотел Вас навестить, почитать Пушкина…
Искренне Ваш — В. Леонович.
24 июня <1970 >
С. С. Наровчатов
Сергей Сергеевич Наровчатов ( 1919–1981) — поэт, прозаик, публицист. Автор ряда статей и заметок об А. Т. В годы совместной учебы с А. Т. в ИФЛИ Наровчатов и его друзья: М. Кульчицкий, П. Коган, Б .Слуцкий и др. — относились к А. Т. критически, как к приверженцу отживших форм в поэзии. На устроенном по их инициативе обсуждении “Страны Муравии” автору доказывали, что писать, как он, после Маяковского уже нельзя. К окружению “Нового мира” А. Т. Наровчатов не принадлежал. После вынужденного ухода А. Т. из редакции Наровчатов отказался занять его пост, лишь в 1972 году сменив на нем В. А. Косолапова. В статье “За далью — даль. К шестидесятилетию А. Твардовского”.( НМ, 1970, № 6) Наровчатов сказал об А. Т. как о несомненно крупном явлении культуры. Развитие А. Т. как поэта шло, по заключению критика, “не от малого к большому, а “от большого к большему”: в центре внимания поэта всегда оставалось “главное содержание жизни народа”. “И уже не только уму, не только сердцу, а некоему глубинному чувству, переданному нам с молоком матери, неизъяснимо много скажет сама речь Твардовского — прекрасная русская речь, где, по гоголевскому выражению, что ни звук, то и подарок. Эта речь звучит во всех поэмах и стихах Твардовского” (Там же. С. 283). А. Т. послал автору статьи свой только что вышедший двухтомник (поэмы “Василий Теркин” и “За далью — даль”), оказавшийся его последним прижизненным изданием.
Дорогой Александр Трифонович!
Сердечно благодарю за книги с добрыми надписями. Не сразу отозвался, т. к. недавно возвратился в Москву и обнаружил их на своем столе. Очень они меня тронули.
Пользуюсь возможностью сказать несколько слов о своем отношении к Вам. В ИФЛИмы — несмышленыши — относились к Вам с почтительной опаской. Вы были для нас олицетворением крестьянской поэзии, от которой мы “урбанистически” отталкивались. Яркая талантливость “Страны Муравии” была такова, что спорить не приходилось, но подход к теме, ее разрешение и, наконец, сама фактура стиха оставались нам чуждыми. Поэтика Маяковского, которой никто из нас на практике не следовал, была альфой и омегой творчества.
А дальше — менялись мы, а не Вы. Война перевернула многие наши представления, а меня заставила переоценить взгляды на поэзию и народность. Вы в то время не менялись, а росли и “Василий Теркин” был почти фантастическим свидетельством этого неоглядного роста. Мною Василий Теркин был воспринят как откровение и даже как-то отделился от Вашего имени (наглядный пример из великих образцов: Дон Кихот живет помимо Сервантеса). С тех пор, вместе с Вашими последующими вещами, я числю Вас поэтом, замыкающим чреду классиков русского стиха. Этот факт для меня бесспорен. Моя статья как будто передает такое ощущение.
Ваша общественная деятельность иногда не совпадала с моими взглядами на социальный и литературный процесс, но я относился к ней с полным уважением. Мне кажется, что в любом случае Вы можете быть удовлетворены! Вашим пребыванием в “Новом мире” означен целый период литературы, а это уже немало. Редко кто — опять два–три имени! — может вписать подобное в свой жизненный путь.
Вот все, что мне хотелось Вам сказать.
Желаю Вам покоя и воли, что — в пушкинском значении этих слов — приравнено к счастью.
С. Наровчатов
Москва 9.IX—70
В. Ф. Огнев
Владимир Федорович Огнев (р. 1923) — критик, постоянный автор “Нового мира”, где выступал со статьями и рецензиями. В сборниках его литературно-критических статей разных лет немало места отведено поэзии А. Т. К 60-летию А. Т. опубликовал обобщающую статью о его творчестве (Огнев В. Певец народа //Нева, 1970, № 6). О роли А. Т. и его журнала в литературной и общественной жизни Огнев размышляет в мемуарной книге “Амнистия таланту. Блики памяти” (М.: Слово, 2001). Поначалу воспринимавший А. Т. как противника новизны в поэзии, Огнев в воспоминаниях признавался: “Полемика новаторов и традиционалистов заняла годы и годы, а потом вышло, что самый последовательный из “традиционалистов”, Твардовский, оказался среди самых больших новаторов, так как только в максимальном выражении главного в жизни и сказывается новаторство” (Огнев В. До и после “Нового мира” // Архив А. Т.).
Дорогой Александр Трифонович!
С большим опозданием, но поздравляю Вас с днем рождения и желаю Вам поправляться от недуга поскорее. Если бы Вы знали, как Ваша болезнь отозвалась в наших сердцах (наших — это читателей и глубоких почитателей Ваших), как мы ловим каждое сообщение о том, что, слава богу, Вам сегодня легче, и вообще дело в конечном счете идет, хоть и трудно и медленно, на общую поправку.
Без Вас в литературе сразу стало пусто. Понимая, что Вы пишете и будете писать, не можешь отделаться от мысли, что живое, каждодневное Ваше присутствие в практической жизни литературы (“А Твардовский сказал…”, “Читали, как о “Новом мире” сказано?..”, “Видел вчера Александра Трифоновича…”), которое, может быть, и не осознавалось нами в полную меру (хотя, конечно, нам казалось, что мы отдаем ему дань), только сейчас проступило в полную силу, а его роль и значение в духовной жизни общества, литературы незаменимы. И только когда Вы вновь появитесь на улицах Москвы и на страницах органа “имярек”, мы снова вздохнем спокойно и глубоко… Толстой говорил, что иногда борешься со “лжами” и думаешь, что это и есть дело, а это — настоящее безделие, так как лжей — бесчисленное множество. Думаю, это не совсем так. То, что мы называем суетой — не все есть суета. И чем больше лжей, тем невозможнее большому художнику оставаться олимпийцем. Да и никто из великих и не мог умудриться остаться над суетой. Потому что суета — это жизнь, а в ней никто не различит, что преходяще, а что вечно. Нравственный Ваш пример сложился не только из произведений (конечно, из них в первую очередь), но и из поступков Вашей жизни в целом. А разве не знаем мы, как Вам приходилось окунаться в борьбу разного рода — изматывающую, опустошающую душу сомнением, наконец, просто раздражающую своей вязкостью… Но Ваш секрет в чем-то ином: Вы и “лжам” не даете просунуться ни в одну щель и всегда где-то остаетесь там, над суетой, над мелочным течением жизни, над всем, что действительно преходяще…
Иногда мучительно думаешь: может быть, это неправильно? Может, нам, рядовым радетелям литературы, надо нести груз этой изнурительной и повседневной борьбы за честность, качество, благородство родной нашей словесности, а Вам не надо было так долго и так упорно противостоять — фактически одному! — потоку лжи, фальсификации, спекуляции, серости… Может, надо было всем нам оберегать Вас? Оставить Вас для творчества, для больших дел, Вас достойных? Но тогда что же такое моральный облик русского писателя? Да и что значит это собирательное “мы”, когда Вы, именно Вы все решали и решаете за себя и литературу!
Простите мне эту искреннюю, но, может быть смешную Вам, галиматью. Я все время думаю, что мы, я лично, в чем-то очень виноваты перед Вами. И не могу успокоиться. Порою кажется, что происходит великое кощунство на наших глазах, и то, что мы его терпим, хотя и скрипим зубами, говорит именно о нашей болезни, которая пострашней Вашей. Мы пишем Вам письма, говорим о любви к Вам и Вашим книгам, как будто пытаемся замолить свои грехи, свою задолженность по части совести и поступков…
И еще просто по-человечески очень обидно, что Вам трудно. Я знаю, у Вас есть близкие, друзья, которые с Вами. У Вас есть громадная духовная поддержка народа, потому что Вы большой народный писатель. И все-таки, если мое письмо хоть немножко прибавит Вам сил и Вам станет хоть чуточку теплее на душе, я буду счастлив.
Дорогой Александр Трифонович, пожалуйста, крепитесь, поправляйтесь скорее!
С глубочайшим уважением
Владимир Огнев.
21.VII.71
А. Т. Прасолов
Алексей Тимофеевич Прасолов (1930–1972) — поэт. В мае 1964 года Инна Ростовцева, тогда аспирантка МГУ, ныне известный критик, принесла А. Т. стихи своего друга, находившегося в заключении. Прочитав стихи Прасолова, А. Т. не только решил их печатать, но и поверил, что человек, их написавший, не может быть преступником. Редактор “Нового мира” ходил на прием к Генеральному прокурору, писал в Президиум Верховного Совета, доказывая, что поэт осужден несправедливо, и в конце июля 1964 года Прасолов был освобожден досрочно (ему оставалось еще два года отбывать в рудниках). Большая подборка стихов никому тогда не известного поэта появилась в № 8 “Нового мира” за 1964 год. О встрече с А. Т. в редакции Прасолов вспоминал скупо: “Вначале Александр Трифонович сказал: “Из полученных ваших стихотворений в нашем журнале десять.…Я уходил, приняв от него все свои стихи, кроме тех десяти. Что еще я нес? Самое сущее — сознание того, что поэзия — дело, и что я не ошибался раньше, определяя ее именно так: дело большое и праведное.…Судьба дала мне встречу с одним лишь поэтом. Но им был Твардовский” (Прасолов А. Строгая мера // Воспоминания об А. Твардовском. М., 1978. С. 306). Поэт посвятил А. Т. стихотворение “Как ветки листьями облепит”.
Дорогой Александр Трифонович!
Поздравляю Вас с 60-летием!
И в то же время поневоле по-человечески вздыхаешь, ставя в поздравлении эту цифру… время, давая мудрость, не становится добрей к людям.
В этот и другие дни я помню и буду помнить то, что Вы для меня сделали доброго, — это требует от меня самого — всегда — особенно честного труда, пусть даже он будет совершенно неизвестным, — важно, чтобы он был. Наше время, при всем его выгодном отличии от того, что ему предшествовало, — непростое и нелегкое время для его познания, для слова о нем, — что ж, им живешь, ему служишь. И горько, что не так, как хотелось бы.
Примите же мое самое доброе пожелание — глубокой Вам лирической чистоты и мудрости, которая, как бы устоявшись, светит в Ваших стихах — особенно последнего времени. И — здоровья, здоровья! “Мы русские — сдюжим”.
До свиданья.
А. Прасолов
18.VI.70
С. С. Смирнов
Сергей Сергеевич Смирнов (1915–1976) — прозаик, драматург, киносценарист, автор документальных произведений о Великой Отечественной войны. Его книги об обороне Брестской крепости, о ее героях, им разысканных и вырванных из забвения, сохранились в библиотеке А. Т. с дружескими автографами. В 1950–1954 годах Смирнов был заместителем А. Т. — гл. редактора “Нового мира” и автором журнала; в 1959–1960 — гл. редактором “Литературной газеты”. В 60-е годы контакты его с А. Т. ослабели, но А. Т. продолжал отдавать должное его работе документалиста. В 1964 году эпопея С. С. Смирнова “Брестская крепость” была выдвинута редакцией “Нового мира” на соискание Ленинской премии, лауреатом которой автор стал в 1965 году.
Дорогой Александр Трифонович!
Почему-то не хочется посылать Вам поздравительную телеграмму, а тянет написать что-нибудь нетелеграфное и своей рукой. Вы сыграли такую роль в моей жизни, что день Вашего шестидесятилетия ощущаю и как свою важную дату.
Это не для красного юбилейного словца. Я не раз думал о том, как повезло мне, что я встретил Вас и имел счастливую возможность работать с Вами и быть некоторое время Вашим близким другом (надеюсь, что это не дерзость с моей стороны). Случилось это в очень критический, наверное, в переломный момент моей жизни, когда распирали энергия и жажда деятельности, а эпоха, в которую мы жили, могла ведь направить все это по разным руслам, и хотя полагаю, что на сознательную подлость я и тогда не был способен, все же бог весть как могли сказаться обстоятельства тех времен, не будь Вас с Вашим большим чувством правды и справедливости, с Вашим талантом и обаянием. И во всем, что я делал потом, расставшись с Вами, всегда была доля Вашего влияния и воздействия на меня Вашей личности. Поверьте, я очень далек от того, чтобы преувеличивать свои возможности и сделанное мною, но все же мне иногда приходилось делать добрые человеческие дела, которые в старости доставляют известное внутреннее удовлетворение. Не знаю, сумел бы я делать их или нет, если бы за душой не было бы работы и дружбы с Вами и Вашего никогда не прекращавшегося влияния? Может быть, и нет. И за это — мое Вам сердечное спасибо и мой низкий поклон ученика учителю.
Я не решился приехать поздравить Вас, не будучи уверен, что Вам это будет приятно, и зная, как Вас одолевают сейчас визитеры — и желанные, и нежеланные. Но, думаю, Вы почувствуете, что я делаю это письменно от всего сердца и от всей души. Дай Вам бог на дольше Вашего прежнего железного здоровья, той доли покоя, в которой нуждается Ваша беспокойная душа, новых чудесных стихов и всего, всего, что только можно пожелать человеку, которого искренне любишь и глубоко уважаешь.
Передайте мои душевные поздравления уважаемой Марии Илларионовне, дочкам и внукам, — всем, кого я знаю и не знаю в Вашей разрастающейся семье. Виргиния Генриховна и мои сыновья с большим удовольствием присоединяются к моим поздравлениям и пожеланиям и всегда Вас помнят и любят.
Горячо, с прежней дружбой и любовью обнимаю Вас, мой дорогой Александр Трифонович!
Всегда Ваш С. Смирнов.
Переделкино. 20.VI.70
Г. С. Фиш
Геннадий Семенович Фиш (1903–1971) — прозаик, очеркист, драматург. Сотрудничал с “Новым миром” в 50–60-е годы. Автор книг о странах Скандинавии, где подолгу работал, изучая их литературу и историю (“Встречи в Суоми”. М., 1960; “Норвегия рядом”. М., 1966; “У шведов”. М., 1966). Татьяна Аркадьевна — его жена, многолетний сотрудник журнала “Дружба народов”. В письме упоминается исландский писатель Халлдоур Лакснесс (1902–1998), лаурет Нобелевской премии. А. Т. любил его книги, особенно романы “Салка Валка” и “Самостоятельные люди”, записи о которых, как и о несостоявшейся встрече с Лакснессом, есть в его дневниках. Со шведским писателем Артуром Лундквистом (1906–1991) — вице-президентом Всемирного Совета Мира, лауреатом международной Ленинской премии, а также с норвежским писателем Гуннаром Гуннарсеном А. Т. встречался на конгрессах Европейского сообщества писателей, вице-президентом которого он был (1965–1969).
Дорогой Александр Трифонович!
В этот день мы еще раз хотим сказать Вам, как много Вы значите для нас для России — ее первый поэт, ее гордость и совесть. Лучший журнал нашего века, который Вы вели долгие трудные годы, неизгладимо вошел в историю русской общественной мысли и на много вперед осветил ее пути. Это понимают не только у нас. Я помню, как в августе шестьдесят восьмого года, чуть ли не на краю света, в Исландии, Лакснесс заинтересованно расспрашивал о Вас, как уважительно говорил о Вашей деятельности. А через неделю на хуторе в глубине Норвегии отличный писатель Гуннар Гуннарсен был очень рад, что встретил в нас людей, знакомых с Александром Твардовским… Что он там? Ну как там Твардовский — беспокоился Артур Лундквист в Стокгольме.
И я не скрою, что мы счастливы, что знаем Вас лично, и каждая встреча с Вами, даже тогда, когда беседа идет о вещах совсем невеселых, приносит радость.
От всей души поздравляем Вас и Ваших близких и желаем Вам долгой жизни и новых свершений.
Ваши Татьяна и Геннадий Фиш.
17 июня 1970. Пахра
Ч. Т. Айтматов
Чингиз Теренкулович Айтматов (1928–2008)— прозаик, народный писатель Киргизии(1968), Герой Социалистического Труда (1978). Сотрудничал с “Новым миром” с конца 50-х годов. В журнале А. Т. опубликовал повести “Джамиля”, “Материнское поле”, “Первый учитель”, “Тополек мой в красной косынке”, “Прощай, Гульсары!”. Член редколлегии “Нового мира” с 1967 года. Предваряя исследование М. Аскольдовой-Лунд (Гётеборг) “Сюжет прорыва. Как начинался “Новый мир” Твардовского”, Айтматов писал: “Времена Твардовского, великого поэта и великого редактора, давно миновали. Другие тексты, иные ценности, иные образы преобладают в стихии нынешней литературы, в слове рубежа веков. Тем более актуально все то, что помогает осмыслить и обозреть такие явления, как Александр Твардовский. Твардовский – это эпоха, это эпос, это понятие культурно-общественной значимости” (Свободная мысль–ХХI. 2002, № 1. С. 72).
Многоуважаемый Александр Трифонович!
Много раз собирался я написать Вам письмо и, поскольку не было прежде личной переписки, не преодолел стеснительность, ждал какого-то подходящего повода. Сейчас такой повод есть. Поздравляю Вас от души с Государственной премией.
Дорогой Александр Трифонович, чтобы не утомлять Вас, постараюсь быть покороче. Во-первых, желаю Вам скорейшего и прочного выздоровления. Как я обрадовался, когда, развернув недавно “Комсомолку”, увидел Ваши стихи, хотя и знакомые уже. И тогда я понял, что в глубине души мы очень тоскуем без общения с Вами. Во-вторых, примите мое уважение, это не то слово, преклонение перед Вами, перед Вашим талантом, перед Вашей личностью. Я счастлив, что живу с Вами в одно время, что я Ваш современник и соотечественник. И если Вы когда-нибудь спросите себя, что доброго Вы сделали для литературы, то, помимо Вашего собственного творчества — это само собой разумеющаяся истина, Вы, быть может, сами того не зная, оказали и оказываете огромное влияние на нас, идущих за Вами по литературной стезе. Хороши ли мы, плохи ли, но такие, какие мы есть — мы от Вас. Лично я серьезно отношусь к этой мысли и желал бы себе — оправдать свое литературное происхождение.
Александр Трифонович, на веку своем человек переживает всякие дни. Я знаю, что Вы давно нездоровы. Простите, что напоминаю об этом лишний раз. Но если есть на свете бог, Вы встанете на ноги. Об этом и молю Его.
Ваш Чингиз Айтматов
P. S. В конце письма говорю Вам не до свидания, а Ассалам-алей-кум, Александр Трифонович.
Ваш конь бежит, и следы его глубоки на земле.
11.XI.71
Публикация и комментарии
В. А. и О. А. Твардовских