Опубликовано в журнале Нева, номер 4, 2009
Пресняков В., Пресняков О. Изображая жертву. М.: Издательство КоЛибри, 2007.
Мы видели обложку книжки братьев Пресняковых “Изображая жертву”? Юрий Чурсин — исполнитель в одноименном фильме главной роли, Вали,— перед нами в образе святого-мученика с нимбом, стрелами, полуобнаженное тело пронзающими, но в бейсболке и с иронической гримасой на лице.
Святой Себастьян поп-арта. Узнаваемый и, возможно, миром симулякров заслуженный. Единственное, если подталкиваемый солнцем Мерсо из “Постороннего” Камю — “единственный Христос, которого мы заслуживаем” — ради правды и блага общества убивает тень-араба и идет на смерть сам, — то ради чего/кого убивает, умирает Валя?
Вчерашние жертвы — сегодняшние палачи. Такова мораль этого романтико-экзистенциального произведения. Еще один в традиции lost generation и angry young mеn “литературный” (после “кинематографического” — “Боулинга для Колумбины” М. Мура и “Слона” Г. Ван Сента), отечественный — после многочисленных зарубежных “модификаций” от Д. Коупленда, Дж. Куликкьи, У. Сатклиффа, Р. Мураками, Б. Есимото и др. — вариант ответа на актуальнейший сегодня вопрос о поколении двадцатилетних-тридцатилетних и “молодежном сознании”.
Прочитав про Элевсинские мистерии, Валя — лицо “провинившегося поколения” (очередная generation-маркировка) — решает устраивать “мистерии” свои: воображая себя жертвой — Персефоной–Психеей, душой, которую украли в ад,— изображать в реальной жизни жертв на следственных экспериментах. Но “ад — это другие”. Другие — мама, покойный отец, дядя, девушка Оля. Герой притворяется, чтобы выжить, потому что настоящая жизнь — страшная, временная, абсурдная, где все ради выживания кого-то изображают — не устраивает, пугает. Кроме того, он надеется, что мистерии помогут ему преодолеть себя и закон гравитации, перенесут его из этого ада в другой мир, в “хорошее место”, из которого его украли “близкие”, вернее, украли его душу. Но для постижения “подлинного бытия” нужно подготовиться, исключить все удерживающее, постоянное: учебу, работу, отношения. Они якобы есть. Экспериментировать над собой, окружающими, так же просто, как лгать. И здесь Валя — эпатирующий позер. Конечно, его приемы мать, как когда-то Гертруда, разгадывает, но какое это имеет значение? Он лишь тело, которому для осознания себя на этом свете нужно постоянно носить бейсболку: она врезается в кожу, ты ее чувствуешь — значит, существуешь. А так — его нет. Он — жертва, знающая об абсурде и помнящая о смерти. Работа в милиции не только помогают ему “привить” себе смерть, чтобы не бояться ее и легко перейти в мир иной. Это фон, на котором отравление Валей матери, дяди, невесты ничем не выделяется.
В действительности, где нет ничего утвердительного, все отрицательно, — нигилизм неизбежен. Жертве, осознавшей себя таковой, не способной далее притворяться, достается единственный выход — нигилистический бунт переустройства, “немотивированное преступление” во имя правды. Занимая, как любой нигилист, место бога во имя гармонии и “сияющего мира” герой вершит суд над своими тюремщиками. И гибнет от того же яда, произнеся, как каждый романтический типаж, последний обличительный монолог, наконец-то переходя в мир подлинный, надежный, бесконечный.
Конечно, Валя не “святой”, которого мы заслужили. И конечно, с одной стороны, он — ремикс экзистенциальных идей, реплик из Шекспира. Но с другой, на фоне Мерсо — идеального персонажа-иллюстрации философских выводов — Валя почти реальное лицо нынешнего дня (каким мог бы быть “посторонний” в новом столетии в реальной жизни), дающий ответ не только на вопрос о поколении, но и предупреждающий: в сложившемся хаосе: практически любой человеческий фактор может стать хлопком — butterfly effect, — провоцирующим взрыв. А вопросы: не жертва ли тот палач? и не ради ли общества, не во имя ли правды берется оружие? — задаются при этом со всей ответственностью.
Жанна Голенко