Опубликовано в журнале Нева, номер 3, 2009
Лев Бердников. Щеголи и вертопрахи. Герои русского галантного века. М.: Луч, 2008
Но эта важная забава |
А. Пушкин. Евгений Онегин
Книга Льва Бердникова, посвященная модникам и жуирам XVIII столетия, имеет подзаголовок «герои русского галантного века». Однако, читая ее, временами попадаешь в такое жуткое средневековье, что поневоле задаешься вопросом: да верно ли? да может ли такое быть? А по прочтении невольно задумываешься над ходом истории и причудами русского исторического пути, в чем-то напоминающего европейский, а в чем-то сильно «косящего» под азиатчину.
Собственно, начинается повествование с века предшествующего, с таких фигур, как политик и «амант» царевны Софьи Василий Голицын и ближайший друг царя Петра Франц Лефорт. Рубежное время, когда путь России был еще неопределен и юный сын тишайшего царя Алексея Михайловича Романова еще только озирался по сторонам, примериваясь к различным направлениям. Читаешь книгу Бердникова — и дух захватывает от быстрой смены картинок. Уж больно резво произошел скачок от добронравного, верного старине царя Алексея к порывистому и гневливому «авангардисту» Петру, силой повернувшему страну на западный путь, поднявшему ее, по слову Пушкина, «на дыбы», а по созвучию — и «на дыбу». Нет, думаешь, не зря в народе прозвали нового царя Антихристом — так ожесточенно и последовательно истреблял он в кругу бояр и дворян народный корень (свой корень тоже избыл на плахе!), так неутомимо насаждал среди высшего сословия чужие обычаи: бритье бороды, ношение иноземной одежды, курение табака, употребление пива и новый стиль отношений между полами. Нельзя не приветствовать решимость царя ввести Россию в круг «цивилизованных стран», но ужас и недоумение вызывают варварские методы, им применяемые: прилюдное резание бород и долгополых одеяний, штрафы, порки, а то и тюрьма за ношение бороды и национальной одежды, а также тесные сроки нововведений — крутой самодержец ждать не изволил. Потому-то и европейские образцы, что заметил еще Василий Ключевский, усвоены были чисто внешне, без какой-либо связи с их реальным содержанием.
Переход от старомосковской Руси к европейской России, длившийся с эпохи Петра по царствование Павла Первого, уложился в условный век, обозначенный Львом Бердниковым как «галантный». Автор, верный своей теме, развертывает перед нами жизнеописания монархов и сановников, слывших в те времена «щеголями и вертопрахами».
Странное дело: книга о щегольстве и легких нравах, а мысли навевает об ужасах самовластья. Вот один из примеров. Веселая царица Елисавета, «дщерь Петра», страшно невзлюбила одну из своих статс-дам за то, что та соперничала с нею в красоте и нарядах; вначале отхлестала на балу по щекам, заставив стать на колени: ослушница, вопреки царскому указу, явилась в платье того же цвета и покроя, что и сама императрица. А после, обвинив в несуществующем заговоре, послала соперницу… нет, не на эшафот, но на экзекуцию — битье кнутом и вырезывание языка. Но и этим дело не ограничилось. Несчастная была сослана в Якутию, где провела 20 лет, до смерти Елисаветы. Речь идет о фигуре вполне реальной — необыкновенной красавице Наталье Лопухиной, составлявшей «конкуренцию» императрице еще в пору, когда та была цесаревной. Чем не пушкинский сюжет о мачехе, ревнующей к красоте падчерицы!
Но далеко коварной сказочной царице, с ее отравленным яблоком, припасенным для падчерицы, до царицы реальной, додумавшейся до такого изуверства, как публичное вырезывание языка у молодой красивой женщины — на помосте, среди глазеющей, жадной до зрелищ толпы.
К царствованию веселой Елисаветы относится еще такой страшноватый сюжет.
Приблизив к себе красавца графа Ивана Шувалова, монархиня испытывала «зоологическую ненависть» ко всем тем дамам, которые могли бы заинтересовать фаворита. «Все заподозренные в романе с Шуваловым… арестовывались и отправлялись в заключение…» Естественно, придворные красавицы как чумы боялись галантного щеголеватого царедворца.
Лев Бердников назвал главку, посвященную Ивану Шувалову, «Русский Помпадур». Может быть, это и верно по существу: -Шу-валов, как и знаменитая фаворитка Людовика XV, и монархиню/монарха ублажал, и занимался делами государственными. Но в русской традиции, особенно после памфлета Салтыкова-Щедрина о Помпадурах и Помпадуршах, слово это приобрело эффект откровенно сатирический. А ведь Шувалову принадлежит честь открытия Московского университета и Петербургской академии художеств…
Вообще в интересной и собравшей громадный материал книге Льва Бердникова мне иногда не хватало точных акцентов, сбалансированных авторских характеристик и оценок того или иного персонажа. Прием же, культивируемый автором, когда характеристики берутся из беллетристических произведений, возникших под пером Алексея Толстого, Даниила Гранина, Валентина Пикуля и некоего режиссера Армена Аганезова, не кажется мне особенно удачным. Литераторы не историки, и их взгляд на исторические лица подчас сильно отличается от научного. При этом замечу, что научный аппарат Бердникова огромен, использована практически вся имеющаяся по этому вопросу литература.
Что и говорить, трудное это дело — охарактеризовать даже такого известного исторического деятеля, как, скажем, Петр Великий. И охарактеризовать не как политика, военачальника, строителя государства, а как лицо частное, в его повседневном поведении и привычках. И даже еще уже — в его отношениях с женщинами. И вот приходит в голову: не будет ли все то варварское и мерзкое, что узнаем мы о приватной жизни императора, связано не только с его собственным бурным и неуемным темпераментом, с беспокойной, бивачной жизнью и привычкой к безудержному само-властью, но и с не устоявшимися к тому времени формами отношений между «дамой» и «кавалером», женщиной и мужчиной?!
В самом деле, в эпоху тишайшего батюшки Петра Алексеевича Русь жила по законам «Домостроя». Новый царь сломал привычный стереотип, а шедший на смену еще только вырабатывался… Эпоха, словно лоскутное одеяло, состояла из кусков старого и нового, о чем кричит сам язык петровского времени, с его бесконечными заимствованиями из немецкого, голландского, французского, наезжающими на древнерусский аорист.
Ну а если обратиться к историческим справкам о частной жизни царя, то в книге Льва Бердникова приводятся, например, -такие:
«Патологическая неверность даже по отношению к тем дамам, с которыми его объединяли длительные отношения, отличала монарха».
«Во время своего романа с Анной (Монс.— И. Ч.), длившегося более десяти лет, он беспрестанно изменял ей». Одновременно с Анной Монс Петр был связан с ее подругой, а также с сестрой.
«Стремился овладеть буквально каждой женщиной, которая ему понравилась, не исключая даже собственных родственниц» (чудовищный пример с племянницей царя герцогиней Мекленбургской, на которую царь накинулся буквально на глазах ее немецкой свиты).
«Перечислить всех └метресс“ Петра невозможно. По данным современного историка… общее число бастардов Петра I достигает по крайней мере девяноста или ста человек. Число неизвестных детей Петра, может быть, еще больше».
Изменяя сам, Петр, однако, не терпел измен даже отставленных им женщин.
Правда, Анна Монс жизнью за неверность не поплатилась, но находилась под домашним арестом, ее не пускали ни на прогулку, ни в церковь. Была на глазах царя пытана и казнена прелестная шотландка Мария Гамильтон. На волоске висела жизнь второй жены ревнивого «Питера» Екатерины Алексеевны, повинной в связи с братом Анны Монс — красавцем, щеголем и поэтом Виллимом. Екатерину Петр помиловал, а Монса казнил и его заспиртованную голову приказал выставить в покоях жены. Еще один варварский фокус.
Во всем этом содержится бесценный материал для историка культуры и нравов; не беря на себя его функции, позволю себе несколько соображений вслед уже высказанным.
И первое, что бросается в глаза: главные женщины монарха — иностранки (русскую жену Евдокию Лопухину царь не любил, заточил в монастырь). И это неспроста: богатые и знатные россиянки не успели к тому времени овладеть заморским «политесом», в них еще крепко сидела допетровская «боярышня». Но и иностранки, подруги русского царя, особые. Анна Монс, легкомысленная обитательница Кукуя, Немецкой слободы, — бывшая содержанка Лефорта; Екатерина Алексеевна (чью «родословную» перед бракосочетанием с русским царем, по рассказам маркиза де Кюстина, пришлось сочинять от первого до последнего слова) до встречи с Петром прошла через русский плен и много чего хлебнула. Наверное, с такими женщинами Петр мог вести себя свободнее, раскованнее…
Да и учитель Петра в «науке любви», швейцарец Франц Лефорт принадлежал к породе блестящих и распутных международных авантюристов и отнюдь не ориентировал венценосного «ученика» на евангельские заповеди… А пример европейских правителей-современников, Людовика XIV или польского короля Августа II, только подстегивал к соревнованию по части «мужских достоинств».
Дочь Петра, Елисавета, рассматривается в книге как женский аналог отца — неумеренная сластолюбица, «вакханка», «нимфоманка». Была она любительницей увеселений, обожала наряды и имела только платьев — 15 тысяч, каждое для одного-единственного бала. Вспоминается, однако, что «блудодейка» совершала паломничества по монастырям и в Троице-Сергиеву лавру, что была внимательна и добра к Екатерине Второй, а с главным увлечением своей жизни Алексеем Разумовским, вознесенным ею из певчих в графы и фельдмаршалы, по преданию, тайно обвенчалась в церковке, что во времена моего детства стояла бесхозная в окраинном Перове…
Хочу высказать одно крамольное замечание. Меня всегда поражало, что в патриархальной православной России, с ее идущей от «Домостроя» дискриминацией женщины и запретом на женский адюльтер (во времена Петра женщин-изменниц предписывалось живыми закапывать в землю), был период, когда монархини на троне свободно нарушали седьмую (библейскую) заповедь, причем весьма усердно. Как-то не встретилось мне книги, где бы объяснялся этот феномен. Ведь православная традиция воспрещает не только прямую измену (а Анна Иоанновна после годового брака, Елизавета Петровна и Екатерина Вторая после убийства Петра Третьего были «безмужними»), но и всякую «незаконную и нечистую любовь». И вот видится мне в этом кусочке российской истории некая удивительная аномалия, «бабий бунт», осуществленный на уровне царицыной опочивальни, возможно, с оглядкой на европейские примеры — ту же Елизавету Первую Английскую.
В отличие от Елисаветы Петровны, которую автор не жалует, Анну Иоанновну он описывает, в споре с устоявшейся традицией, в красках не столь мрачных. Монархиня интересовалась русским фольклором, сравняла в жалованье русских чиновников с иноземными, да и репрессии при ней были не так масштабны, как при Петре, — внимание! — «когда погибло 20 % населения»[1]. Приводятся цифры: при Анне насчитывалось всего-то «две тысячи политических дел и тысяча сосланных в -Сибирь».
Не знаю, как другим читателям, а мне хочется кричать от этих «маленьких» цифр.
Казнились, ссылались и заселяли казематы Шлиссельбурга и Петропавловки в основном придворные, те, кто не потрафил правительнице: не то сказал, не так сделал… Можно себе представить Сибирь той далекой от цивилизации поры и десять сотен сосланных туда дворян… Получается, что задолго до декабристов сибирские просторы были уже частично освоены опальными бунтарями, ослушниками государевой воли…
В книге нет Бирона, надменного и грубого временщика при дворе Анны Иоанновны. Лев Бердников сообщает о нем только то, что имел он пристрастие к нежным палевым расцветкам, в то время как сама государыня обожала яркие, кричащие цвета.
К царствованию Анны Иоанновны приурочена еще одна жуткая история; о ней я читала и у Натана Эйдельмана, и у Юрия Лотмана. Лев Бердников дает ей свое направление, называя главку «Вертопрах, любовью исправленный».
История эта о… не могу сказать о «родовитой дворянке», хотя она была таковой, хочется произнести «боярышне» Наталье Борисовне Шереметевой, ставшей женой молодца необузданного, грубоватого и не слишком образованного — графа Ивана Долгорукова. Но Наталья его полюбила, и, когда читаешь отзывы о нем современников, невольно думаешь, что что-то такое они в нем проглядели, что заметила эта в ту пору четырнадцатилетняя девочка. При «державном отроке» Петре Втором был Иван Долгоруков, как и все его родовитое семейство, в большом фаворе. Но именно в назначенный на 19 января 1730 года день свадьбы Ивана и Натальи случилось роковое для Долгоруковых событие — заболел, а затем умер император Петр Второй. Сменившая его на троне Анна Иоанновна наложила на «враждебную» ей семью опалу, сослала в дальний таежный Березов; а позже, по доносу на не воздержанного на язык Ивана, велела посадить его в холодную яму, после чего был он отправлен в Москву в пыточные подвалы. Приговор, вынесенный Генеральным со-бранием и утвержденный царицей, гласил: четвертовать с усечением головы… И это в 1739 году, почти в середине «галантного века»!
Говорят, что Иван Долгоруков смог вынести пытки и мужественно встретить чудовищную казнь только благодаря «лазоревому цвету Наташеньке», о которой думал и за которую молился в оставшееся время жизни. А она, первая проделавшая путь жен декабристов, осталась верна своей любви, о чем написала в своих записках: «…не тужу, что век мой пропал, но благодарю Бога, что он мне дал знать такого человека… чтоб мне за любовь жизнею своею заплатить…»
В густонаселенной книге Льва Бердникова, по моим подсчетам, рассказано о восьми царственных особах и восемнадцати придворных, отличающихся пристрастием к «вертопрашеству» и щегольству. Среди них — мною не упомянутая «проклятая правительница» Анна Леопольдовна из несчастного Брауншвейгского семейства[2], блестящий «амант» Екатерины Второй и возможный отец Павла Первого Сергей Салтыков, просвещенный галломан-петиметр Андрей Разумовский, наставивший рога своему царственному другу Павлу, едавший на золоте «бриллиантовый» князь Александр Куракин, чья фамилия в слегка преобразованном виде вошла в роман Льва Толстого как олицетворение пустого тщеславия и чисто внешнего блеска… Собственно, очень для многих героев книги их великолепные наряды, ленты, ордена и золоченые кареты выступали реальным воплощением жизненного успеха, богатства и положения. Даже такое чувство, как любовь, могли они превратить в легковесный и холодный разврат, направляемый не чувствами, а разумом.
Лев Бердников написал увлекательную книгу. Лично для меня в работе давно примеченного мною талантливого автора, регулярно выступающего на страницах «Нового журнала» и других солидных изданий, главный интерес представляли человеческие судьбы — в их взлетах и падениях, в отношениях с царями и царицами — на российских пространствах, обдуваемых продувными ветрами «великого и ужасного» века.