Повесть
Опубликовано в журнале Нева, номер 1, 2008
Гера Хмуров родился в 1987 году в Москве. Учился в Московском энергетическом институте. Настоящая публикация — дебют автора.
На этой странице Странные птицы Странно летают! А тут: Странные люди Стоят очень странно И странные пальмы растут. Даниил Хармс Они сбегут по здешним проводам К другому морю. Но, опять же, там Их встретит мир качающейся пальмой. Сева Щурев |
Два года назад я купил себе остров в Тихом океане. Совершенно бессмысленное вложение денег.
1. Палм-бич, штат Юта
Святое паломничество продолжалось. Ломбард, скупка краденых товаров. Далее: будка для фотографий. В итоге все стилизованно под неизбежность, которую необходимо нарушать. Ожидаю момента, и… мгновенно появившийся автомобиль с хрустом переезжает позвоночник, оставляя частичный телесный паралич. При этом из жалости меня начинают печатать направо и налево, из жалости читать; из жалости я становлюсь самым богатым человеком на Земле, и меня уже осуждают в том, что паралич — хитрый маркетинговый ход.
— Пальмы не растут на пятидесятиметровой глубине. Им света не хватает.
— Только поэтому?
— Да-да, исключительно поэтому.
Двадцать лет спустя сижу в гамаке, попивая горячий сакэ из армянского магазинчика с материка по соседству. А может, в качающемся кресле: глаза закрыты. Представляю волны, идущие впереди. Там среди них плавает мой окурок…
Развлечения на выбор
Можно выйти на лоджию (конечно же, это не я, это — меня…), холодную в октябре, в дорогом костюмчике на заказ (светло-коричневый в легкую темноватую сеточку пиджак, тут же повесить его на спинку качающегося кресла, далее рубашка из еще более светлой ткани в светло-коричневую сеточку, на ней кожаный со спины жилет и желто-бархатный спереди, под ними — брюки благородного темно-коричневого цвета. На голове — причесанные на бок темно-коричневые волосы. Все чересчур ухожено), с коробкой дешевых сигар под мышкой, спичками в руке и множеством рукописей, словно я еще что-нибудь пытаюсь написать. Можно даже написать, поддавшись настроению. Что-нибудь шедевральное.
Можно — на улицу в темном плаще, нет, лучше в старой прорванной везде куртке, свитере с воротником дачного типа, джинсах, первыми попавшихся на полке, и первой замеченной в коридоре обуви. Отойти от дома в двенадцать часов ночи на несколько метров, найти спортивную площадку (я же наверняка распорядился ее построить) и до изнеможения качать бицепсы, трицепсы и прочее (тут мысли загадочно улыбаются). После — закурить.
Можно заснуть. Так потратится время до завтра. Возможно, приснится хороший, цветной, сон. Однако планов на завтра много…
Сплю — везде, в кровати вижу сны. Редко бываю в кровати, кровать — одна, комната — чужая, пол — жесткий. Поэтому на полу матрац.
И, опять же, все равно закурил. Не курю.
Позавчера открыли главное, потому что единственное, паршивенькое асфальтовое шоссе через весь остров. Назвал “Маллоханд драйв”.
Сплю.
2. Маллоханд драйв
В гараже стоит новая старая машина, в смысле — уже достаточно антикварная, но приобретенная недавно. В стиле.
Ретро, 60-е.
Пятидверная, облитая черным лаком, с запасными колесами по бокам.
Хотел покататься на ней сегодня вечером.
Так все и случилось. Меня усадили в особенное кресло спереди, открыли на четверть окно и оставили наслаждаться. Фонари, специально готические, поначалу оправдывали денежные вложения, потом — наскучили.
Ведет жена. Несмотря на то, что ведет отвратительно, едем уже час и даже не попытались свалиться в канаву. Хм, надо было купить еще встречные машины с водителями. Вот тогда бы нам и пяти минут хватило…
Впрочем, чего я хочу от жены? Каскадерского мастерства? Тем более она давно перелезла назад, свернулась там калачиком и уснула, так что в такой ситуации машина едет просто прекрасно.
На дорогу выбежал маленький человек и стал увеличиваться. Когда он увеличился до необходимого ему расстояния, вытянул руку, видимо, голосуя. Машина затормозила.
Незнакомец подошел к окну, статный мужчина в пыльной куртке с бритвой в руках.
Жена проснулась.
Он спросил у нее:
— Как ваше имя, леди?
— Мила.
— Йовович?
— Малкович!
— Малкович?
— Малкович…
— Малкович…
— Малкович.
— Можно мне втиснуться в ваш автомобиль и разделить эту дорогу в никуда с вами, о леди и сэр?
— Сначала расскажите о себе, — предложил я.
— Что ж, я — серийный маньяк-убийца, уже прикончивший десять сотен людей, обычно подсаживаюсь к ним в машину на абсолютно пустынной ночной дороге и режу бритвой.
Все рассмеялись.
— Хорошая шутка. Садитесь.
Думаю.
“Интересно, а когда я купил себе на остров маньяка-убийцу, или он как бесплатное приложение к дороге пошел? Может, к фонарям?..”
Не думаю.
3. Имя
— Александр Свет?
— Да? — я обернулся.
4. Думаю снова
Через час машину вел уже он.
— А как ваше имя, господин серийный маньяк? — спросил я.
— Ховер. Ховер Федоров. Федоров Ховер. Федоров. Да как угодно! Главное — это баранка в руках! — и засмеялся диким образом. Такой смех имел свойство убаюкивать и убаюкал.
Заснул. Жена сидела спереди и весело беседовала с маньяком.
Открываю глаза: дорога где-то над нами, машина, перевернуто, — в кювете (все-таки ценное приобретение — маньяк, за каких-то (смотрю на часы — рука с часами лежит впереди меня, и стрелки показывают пятнадцать минут) пятнадцать минут мы уже в кювете и без содействия встречных машин!), а Ховер Федоров ловко орудует ножом над туловищем моей жены, пробираясь к сердцу через желудок.
Так вот, думаю: “Бедная Лиза!.. ах! Милая Мила!”
В определенный момент времени маньяк поворачивается ко мне, говорит, что вечно мне благодарен и я для него теперь как брат, скалится и исчезает в кустах.
Сверху раздается треск, очевидно, трещит сук дерева, на которое (как я внезапно только что обнаружил) я облокочен. Сук падает. Бум…
5. Раковая опухоль
— Внутри пациента развивается пустота. С ошеломляющей прогрессией.
— Пациентом завладела пустота?
— Да, “пустота”. Думаю, это очень хорошо, что болезнь замечена на ранней стадии. Думаю, ее возможно удалить.
— Удалить пустоту?! О-го-го! Вряд ли. Хирургическое вмешательство тут не поможет. Подумайте лучше, чем ее заполнить.
— Не верю я в пустоту. Я — хирург. Удалить чего-нибудь — пожалуйста! А остальное — это без меня.
— Удалить, удалить, удалить. Вряд ли, вряд ли, вряд ли, — голос начал удаляться. — Удалить пустоту! Ха! Вряд ли… — возможно, говорили о чем-то другом.
Через сутки я пришел в сознание; мне подробно объяснили, почему жить остается три дня.
Поэтому, вернувшись домой, полусижу в гамаке и грежу наяву.
По прошествии трех дней не умер.
6. Вы когда-нибудь видели мальчиков, собирающих ракушки на берегу вашего собственного острова, неизвестно как туда попав?
Даже если не видели, они все равно ходят. Существуют, так сказать, объективно и независимо от нас и наших знаний о них. Хо-о-одят! Натыкают ракушки палками с гвоздями на конце, как бумажки. И ходят, ходят, ходят, ходят… Достаю револьвер.
Нужно взять себя в руки — что-то внутри говорит и не объясняет почему. А возьмешь, так станет скучно.
Довольно. Завтра же лечу в Амстердам.
На врачебный консилиум.
Взяли и высверлили позвоночник. Теперь изучают в лаборатории. А я на кровати, как мешок.
Зато руки водянисто болтаются. Только дашь усилие — и поплыли волнышками. Тем и развлекаюсь.
7. Грани искусства
Видимо, врачи что-то решили, потому что возбужденно толпились у дверей в палату. Наконец самый возбужденный вошел.
— Здравствуйте… — занервничал и переместился сразу к главному вопросу. — Знаете, ваш позвоночник… Мы его потеряли. Ладно, не волнуйтесь так,— он успокаивающе махнул рукой и улыбнулся, — все равно медицина в вашем случае была бессильна. Считайте, что ничего не произошло…
Я не злобен, но я дал пару взяток и лишил их всех врачебной практики.
Ввиду данной ситуации полусижу в гамаке, через трубочку попивая горячий сакэ из армянского магазинчика с материка по соседству. А может, в качающемся кресле.
Иногда, ради развлечения, все же зову дворецкого, он одевает меня в смокинг, сажает на черную лакированную инвалидную коляску с круглыми фарами впереди подлокотников и доставляет (далее об этом следует рассказать поподробнее) в какой-нибудь банкетный зал богатого дома на материке. Там сижу, говорю с людьми, которым неизменно все надоело, но почему-то появляющимися и в следующий раз, и еще, и потом дважды, курю трубку, напиваюсь алкогольными напитками и сплю везде. А за моей спиной постоянно присутствует некий человек без лица и обслуживает мои желания.
Еще чаще приемы знатных — богатых — господ происходят прямо у меня на острове.
И все это время представители нетрадиционных медицинских школ где-нибудь на заднем дворе (называющемся так условно, потому что всегда можно было обойти остров с другой стороны и назвать его передним, виды с этих различных сторон не сильно-то отличались) пытаются в едином порыве открыть произвольные врата в параллельное из пространств, чтобы найти-таки мой позвоночник там. Так же в поиски позвоночника вовлечены частные конторы, спецслужбы и солдаты удачи, которые зачем-то отправились в Колумбию. Другие врачи, еженощно оттачивая свои скальпели, уже вовсю показывают готовность засунуть потерянную часть моего организма назад.
Таки нашли! Представители нетрадиционных медицинских школ дошаманились до красных астральных точек, те указали им непонятным мне образом место в Колумбии, спецслужбы зачистили половину страны, нашли позвоночник, обвинили во всем президента, которого засудили вместе с тремя боевиками из Афганистана, четырьмя сутенерами и одним репортером, случайно вошедшим в зал процесса. Солдаты удачи оказались ни при чем, но, смекнув ситуацию, быстро устроили военный переворот. В результате на Южно-Американском континенте разгорелась нешуточная гражданская бойня, потери ее до сих пор невосполнимы. Даже в Антарктиде пингвины вешались. Идешь ты по белой бескрайней пустыне, и тут — бац! — пингвин повешенный болтается. У полярников сердечко-то не выдерживало. Лишились лучших специалистов.
Зато вернули позвоночник. Доволен. Появляюсь на людях, курю, пью, скучаю дальше.
И до сих пор не могу понять, как им все это удалось за полторы недели.
Дамы, дорогие приемы, рукопожатия солидным людям, улыбки!
Возмущенно: Неужели вам это нравится? Прыгая и хлопая в ладоши: Нравится. Очень-очень.
8. Прием
Все начинается с приглашения. Входит дворецкий с серебряным подносом, на котором стоят: чашка чая, графин, заварной чайник. Ты сидишь, пьешь чай. Дворецкий время от времени подкладывает кусочки сахара и меняет газеты. На веранде — сумерки. И тут дворецкий пропадает. Ты в неистовстве: где сахар? Где газеты? И тут дворецкий появляется вновь и на углу подноса приносит конверт. В конверте плотный прямоугольник бумаги, золотыми чернилами напечатано “приглашение”, от руки добавлено: когда и куда, подпись. Глоток чая, дворецкий спрашивает:
— Вы едете, сэр?
— Да, — и допиваю чай. До ночи читаю газету, а потом дворецкий перекладывает меня в кровать.
Ночью снятся сны о мальчиках, следующих по берегу с палками и собирающих ракушки. В поту просыпаюсь и курю. С ними надо что-нибудь сделать. С мальчиками.
В назначенный день дворецкий приносит смокинг.
— Сэр, только что из чистки.
Пока он одевает меня, спрашиваю:
— А машина?
— Сэр, только что из сервиса, заведена и ожидает у дверей.
— Отлично, — говорю я.
Он довозит меня до машины, вместе с водителем усаживают внутрь, складывают коляску в багажник.
Водитель доезжает до транспортного вертолета. Вертолет улетает на материк.
Сноска к вопросу о мальчиках
Ввиду наличия данных чужеродных субъектов мною была придумана блестящая система обороны: по периметру острова протянули гидроизолированные электрические кабели с узлами бытовых розеток напряжением двести двадцать вольт через каждые полтора метра, работающие от системы ветряков. Ветряки, обеспечивающие подачу электроэнергии в промышленных масштабах, разместились на освобожденной от пальм площади с западной стороны острова. Далее у некоей межнациональной компании выкупили три миллиона серебристых тостеров с удлиненными проводами. Специально для них под полем ветряков организовали склад, связанный подземным туннелем со всей инфраструктурой острова. Также с континента были наняты разнорабочие для круглосуточного сбрасывания подключенных к розеткам тостеров в океаническую воду, вызывая короткое замыкание по всему периметру. Таким образом, единственным путем на остров остались пара строго охраняемых военных вертолетов, куда невозможно проникнуть незамеченным. На данный момент система пробуется три дня. Обговаривается дальнейшее долгосрочное сотрудничество с производителем тостеров. Рабочие устроили палаточный лагерь вокруг склада.
Поступают жалобы от экологов на скапливание тостеров в воде у берега.
Поступают сообщения от рабочих о несчастных случаях во время дождей.
Из-за экологов пришлось устроить ежедневный получасовой перерыв для уборки отслуживших тостеров с мелководья.
На материке в доме приема меня заживо хоронят черные смокинги со всех сторон. После громкого оглашения имени я отъезжаю к напиткам, они объявляют другое имя. Думаю о жене, об острове, о сделках, пытаюсь подсчитать выгоду в уме и различить среди одинаковых смокингов нужных людей. Но здесь не следует думать. На таких приемах обычно подают хорошие вина. Три бокала, и начинает сказываться моя уникальность, леди в красном платье замечает коляску. Подходит ко мне.
— Вы все время сидите? — она начинает смеяться, все начинают смеяться, я начинаю смеяться. Действительно, денег у меня больше, чем у каждого на этой вечеринке, к тому же я дружен с серийным маньяком, отчего бы не посмеяться. Смех продлевает жизнь.
— Все время пью, — и начинаю рассуждать про то, что на самом деле от вина людям нужен эффект, а не вкус или букет. Пили бы вино, если бы оно не опьяняло, теперь думаю я. А леди в красном уже кружит меня в танце. Думаю, становится скучновато, и пытаюсь вырваться к стойке бара. Леди не замечает.
— Я слышала, у вас случилась трагедия. Я соболезную. Правильно, что сегодня вы здесь. Жизнь продолжается, а трауру в жизни не место. Вот у меня вчера умерла вся семья, муж и трое детей, — она смеется? Нет, у нее просто дефект лица. — Как вам такое?
— Понимаете, хорошие вина, они требуют правильного дегустатора, — замечаю, что уже готов запутаться в словах, и потому скорее перехожу к главному. — Они требуют меня. Понимаете?
Она все кружит и кружит, музыка кончается, а она кружит. Начинается другая, она кружит.
— Вина требуют, а мы танцуем. Нельзя нарушать зов вина.
Она, наверное, предполагает, что я говорю смешные вещи, потому что щеголяет лицевым дефектом.
— Нет, не понимаете, — говорю я, — а, к черту.
Я встаю с коляски, проскальзываю мимо ее рук и выполняю долг вину, сначала перехватив бокал у этого, как его, официанта, потом уже в баре целыми бутылками.
Леди в красном продолжает танцевать, как будто бы я и не пропадал. А какое значение имеет мое исчезновение?
— Еще бутылочку “Барабахского восемьдесят девятого”, у него такой прекрасный букет.
— Я вижу, вы ценитель, — говорит проходящий мимо смокинг.
Я оборачиваюсь и пью. Потом пью и подсчитываю, сколько мне будут стоить сооружение погреба и оптовая партия “Барабахского”. Иногда заглядываю в блокнот, где со слов потомственного бармена записан телефон винодельни.
Вернувшись домой, даю дворецкому указания по поводу вин и ухожу гулять по пляжу мимо обыденных уже мальчиков, которые, несмотря на принятые меры, все еще появляются. Теперь каждый день пропадаю так посреди острова. Стал замечать, что рабочие кидают тостеры не по графику, часто ходят курить и вообще всячески отлынивают от работы.
Между явственно пустыми прогулками происходят приемы, делаются дела, доставляя радость тем, что без тебя они бы не делались, делаются, а потом забредаешь в лес и часами смотришь на пальмы. В итоге поворачиваешь обратно, но иногда появляется странное ощущение, тут же, впрочем, пропадая. Падая в песок, в пропасть, и вот внезапно в последний момент приходит дворецкий, не разрешая исчезнуть, и говорит — дела. И начинаешь делать дела. Начинаешь ругать рабочих, ссориться с производителем тостеров, устраивать званые обеды в корыстных целях. А потом снова забредаешь в лес и часами смотришь на пальмы.
Остров. Смешно ходить по купленному, самим же отстроенному острову в надежде на непредвиденное событие. Гамак на веранде болтается из стороны в сторону, как будто я там еще лежу, а я здесь, смотрю на пальмы. Сигареты, сигареты ли, падают к ощущению, вниз, одна за другой, а дым даже не достает до меня. Где я? Куда наконец-таки заведет дорога?
Дорога заводит вглубь, дальше и дальше и прерывается у остроугольного краснокирпичного здания, фабрики невидимых вещей.
Половицы начищены до блеска, натерты лаком, но хрупки, хрустят под ногами. Перила стоят в стороне, ожидая отпечатков первой прикоснувшейся ладони. Огромный зал с зарешетчатыми изнутри окнами, длинными рядами столов, серыми людьми, перебирающими руками воздух, новую невидимую вещь. У людей нет глаз, ушей, кожи, они просто серы, как тени, и изменяются от солнца. Но работа идет, невидимые вещи лежат на складе, развозятся по потребителям. Пытаюсь кричать — никто не слышит, не видит меня и не осязает работы.
С ужасом бегу и понимаю, что все это — я сам.
И вдруг чудо свершилось: они начали исчезать. Все, разом. И, совершая данное чудо, они кричали: “Исчезает! Исчезает!” — мне.
И изнутри пустота переходит наружу. На людей, на деревья, на погоду. На приемы больше не зовут.
Сначала комната оживает и распадается, затем и весь дом. Темнеет.
Специально нанятый человек обходит остров и собирает окурки.
Вещи. По совету докторов моей жизнью теперь живут вещи. Одни крутятся в невероятном хороводе перевоплощений, другие вылетают прочь, застывают, а потом падают замертво. Вещи живут и собственной жизнью, иногда появляясь после желания, иногда — до того.
За несуществующей стеной слышны крики: бьются люди. С кем? Шум, лязги, слова. Все человечество за несуществующей стеной и потому само не существует. Но знать о себе дает звуками непонятной принадлежности. До того непонятной, что из любопытства оставляю сквозь стену проход, но никто не входит, даже не догадывается о такой возможности.
Тут все же замечаю фигуру, между торшером и тумбой, пока только силуэт. Хоровод замер и пропал в цвет противоположный белому. Подкручиваю, увеличиваю яркость лампочки.
Я здесь
Я мыслю, значит, я существую. Я пью вино, значит, существует вино. Но это ни черта не значит, что существует все остальное!
А я, надо заметить, пью хорошее вино.
Свет насыщает пустоту, детали преобразовываются светом: вижу, как силуэт перестает быть тенью, набирает объем. Сам же я остаюсь в черноте.
Силуэт озирается по сторонам, свет открывает лицо со странным для меня выражением тревоги. Затем фигура становится осязаемой.
Вижу волосы, глаза, все лицо и туловище, руки, ноги… А, может, просто знаю, что они должны быть — набор, составляющий человека.
Я пью вино, а человек плачет. О боже, это девушка!
Создаю для нее солнечных зайчиков на появившейся стене, и она узнает, что я — здесь. Предлагаю вина.
В конце концов мы вместе, взявшись за руки, проходим из комнаты сквозь коридор и гуляем по пустоте. Дальше, в большой желтой зале за соседней дверью, нужно спуститься по эскалатору, вдоль которого растут низкие домашние пальмы. Там…
Возможно, там еще осталось ощущение прошедшего чуда, какой-нибудь нездешней красоты. Но нет. Там — вокзал с гудящими поездами.
Я придумал ей имя — Мария.
9. Фабрики
невидимых вещей
Поезда гудят, проносятся мимо, внизу. Над ними: луна и цветные пятна. Здесь, с высоты холма, через белесую дымку смотрим на железную дорогу, провожаем поезда взглядом, устремляемся взглядом на стоячие товарные вагоны, за них. Мы идем дальше, а вокруг образы проносятся горящими звездами, касаются земли и разбиваются на новые предметы — вырастают деревья, трава поднимается до колен, замещая дорогу. Огибаем абстрактную стену, и звук бросается на нас, появляются люди. Из-за очередного поворота выступает подземный переход. Перед тем, как зайти в него, слышим: товарные вагоны трогаются. И вот —с другой стороны перехода их уже нет. Люди изменились. Холмы ушли вдаль. Мы продолжаем путь.
Кажется, я начинаю узнавать это место. Все — иначе, но пусть… Пусть я никогда его не видел, знаю: здесь должна быть знакомая тропа. И пусть вместо нее теперь асфальтовое шоссе, мы идем по обочине. Я знаю куда.
Шаг, дымка оседает под ногами, деревья по бокам исчезают вконец.
Шоссе стремится в ворота, обрамленные серыми стенами. У ворот стоит сторож, с густыми волосами, хмурым лицом, и изредка по пропускам впускает или выпускает автомобили.
Мария пытается вырваться, но я тяну ее внутрь. Сторож оборачивается к нам. “Нас туда не пустят”, — говорит Мария. И сторож сердито качает головой. Сторож подходит, интересуется пропусками. Я… Я отпускаю руку Марии. Она пятится назад. Я же беспомощно остаюсь на месте. Сторож идет на меня, но от растворяющего бессилия проходит насквозь. Падаю на колени, и вдруг ветер рассеивает дым вверху. Вижу очертание черной, со ржавчиной, трубы. Вижу угол стены из красного кирпича. Всего на мгновение, затем видение вновь затягивается дымом. Но теперь я уверен: нас не могут не пустить. Там — фабрика невидимых вещей.
Сторож меняется в лице. Жесты сторожа становятся нервными, резкими, повторяющимися.
— Проходите-с, проходите-с, не стойте на пороге, примета, дальше, вот сюда, в эту дверь, прощайте-с, прощайте-с, конечно, — еле бормочет он. И когда мы оставляем его в забвении позади, покрывается сединой и умирает.
Сквозь высокие бесцветные витражи проходит свет, разламывается на отдельные лучи и заставляет тени играть. Мы идем между столов, покрытых неприкасаемой пылью, между заброшенных складов. Между остатками тех, кто когда-либо существовал здесь частью серого ряда безликих рабочих. Они все — люди и все уже не существуют.
Осторожно, боясь растворить прах прошлых изделий, мы подходим к столам, озираемся, быстро смахиваем пыль, словно крадем ее. В пыли обнаруживается невидимый куб. Достаточно небольшой, чтобы поместиться в ладони. Шорохи наполняют фабрику, оживляют ее. Но паровые автоматы молчат, потому что их некому обслуживать.
И сейчас же я понимаю, что дым не может идти из трубы заброшенной фабрики, сейчас же он перестает идти, и солнце появляется в стеклянном отражении. Свет набирает силу, стекается вместе из разных стекол, тени сгущаются, разрастаются, через тени проступают люди, серые рабочие, перебирающие руками воздух. Очередной прозрачный куб. Или очень чистый стакан.
Вино кончается. В такие моменты слышно, как шумят пальмы, хотя должен приходить дворецкий с новой бутылкой.
Труба начинает дымить, но на этот раз ветер рассеивает дым в стороне. Люди твердеют, занимают места вдоль конвейера. И мы — среди невидящих, неслышащих, неосязающих, не имеющих лица людей.
Разводя руки, к нам по лестнице со второго этажа спускается управляющий.
“На этой фабрике сны запечатывают в прозрачные кубы”, — говорит он вместо приветствия.
— Управляющий, к вашим услугам.
Я ему улыбаюсь, управляющий в ответ корчит гримасу.
Пытаясь все объяснить, говорю: “Да это ж я сам!” — и указываю пальцем. Взгляд Марии становится странным, гримаса управляющего — смешнее. Больше не повторяю попыток все объяснить. Странное дело.
Странное дело, вдруг понимаю, что куб с запечатанным сном у меня в руке вместо бокала, и теперь есть время его разглядеть. Внутри — синие штрихи, божественные существа в белых балахонах, ангелы, и колокола. Кладу куб в карман. Долго ищу Марию, управляющего, хоть кого-нибудь, но все куда-то подевались. Куб в кармане вибрирует. Достаю его и рассматриваю снова.
Запечатанный сон меняется, я приглядываюсь к нему. Сон, с домом, с трубой, дым из которой закрывает штрихи, со светом, с рабочими, сидящими за длинными узкими столами, с управляющим, с маленькой женской фигуркой, совершенно непохожей на нее, но я знаю — это Мария. Но сколько ни вглядываюсь, не могу найти там себя…
Меня?.. Бросает в дрожь, по телу распространяется озноб. Чувствую: либо сейчас родится что-нибудь, хоть что-нибудь, либо все они, все, кто кричал: “Исчезает!” — мне, даже несмотря на чудо, окажутся правы.
“Я живой организм, черт возьми, живой!” — вертится в голове, пока открываю глаза.
У постели появляется дворецкий с серебряным подносом и произносит:
— Сэр, ваш кофе, — и пока я пью кофе: — Дела, сэр.
Дела. Дела на сегодня такие: правительство крупной смежной страны, пользуясь строчкой в договоре о покупке острова, собирается провести через мои владения скоростную трансконтинентальную магистраль, с моей стороны нужно, можно разве что обговорить часть острова и денежную сумму.
И, как всегда, очень кстати подворачивается крупная правительственная вечеринка, смокинг только что вернули из чистки, а машина, только что из сервиса, как же иначе, заведена и ожидает у дверей.
Пользуясь таким случаем, оказываюсь вышколенным манерным гостем с дурными привычками.
По прошествии двадцати минут, в тридцать четвертый раз говоря “здравствуйте!” и слушая, как в тридцать четвертый раз “здравствуйте!” отвечают мне, пью дорогие коктейли и ищу глазами тех, кого собирался увидеть. Наконец вижу. Разговор происходит быстро, хоть и немного натянуто: мне пытаются объяснить, что в другой обстановке в другое время данная тема будет звучать намного уместней. Все же настаиваю на своем и за несколько мгновений решаю все вопросы. Теперь меня преследуют улыбки, рукопожатия и “с вами приятно иметь дело”. Далее пью дорогие коктейли.
Уже порядком надравшись, начинаю приставать к первым леди приема и загружать их тоже порядком надравшиеся головки своими идеями мироздания, на что дамы утвердительно кивают головками же. Все как одна говорят, что я прав, что надо уезжать отсюда, забросить этот высший свет, даже лучше просто исчезнуть. Потом вытягивают шеи, машут руками какому-нибудь человеку за моей спиной и убегают к нему. В свою очередь, я не верю ни единому их слову. Пользуясь гостеприимством, пью дорогие коктейли.
В конце вечера долго говорю “до свидания!” направо и налево и туда же выбрасываю благодарности за такие превосходные коктейли в таких изящных бокалах. Лучшее, что здесь было. Растроганные хозяева, черт бы их побрал, дают с собой еще три ящика этих коктейлей, так что домой я… домой ли… домой? Не-е-ет!
Но просыпаюсь дома.
За окном, неважно где, главное, что не в доме, а потому за окном, некие люди уже вовсю выстраивают новую широкую автомобильную дорогу. На стене, видимо с ночи, висит плакат проекта, рядом фотография Маллоханд драйва. Смотрю туда, сюда, туда, сюда, туда и сочувственно в зеркало.
Появляется дворецкий, кофе. Пью кофе и отпускаю дворецкому фразу наподобие “не нужно завтрака, сегодня я гуляю с нимфеями”. Одевшись, ухожу.
Прогуливаюсь по стройке, рабочие заливают асфальтом землю.
Магистраль
Чертова магистраль. Из-за нее система с тостерами разбита в прах. Не верю. Она была идеальна! Уволил всех. Каждому подарил по тостеру, некоторым по два. В лагере устроили большой праздник. Впоследствии многих видел на строительных работах. Еще два десятка тостеров потратил на украшение дома, остальные отдал в магазины. Половину вернули. Опять украшал дом. Теперь в каждой комнате можно увидеть отражение в нескольких тостерах. Что же делать с мальчиками?
Хотя можно классифицировать остров как заповедник и раздавать лицензии на отстрел ввиду сильного превышения численности…
Все, кто хотел уйти, они ведь уже ушли. Никто не замечает возвратившихся. А те, кто сейчас говорят: “Нужно бежать, исчезнуть!”, никогда ничего подобного не сделают. Или сделают, но тогда перестанут об этом говорить. А ведь там, там, есть ощущение чуда. Или воспоминания. Только там очень одиноко.
Я хожу по собственному острову, все, что есть на котором, построено по моей указке. И я упорно ищу случайность.
— Он исчезает! — говорили мне. И исчезали сами. О, великие призраки настоящего, кланяюсь вашему мастерству.
Я хожу! Шаг, другой, третий шаг… Собственно, дворецкий — молодец: даже не высказал удивления (а может, и не заметил, действительно, что тут такого?), готовит сейчас далеко, в доме, обед; там же работают… рабочие. Да, они. Работяги парни! А я здесь, хожу, ищу нимфей, дабы оправдать фразу, брошенную дворецкому.
Дамы, дорогие приемы, рукопожатия солидным людям, улыбки!
Возмущенно: Неужели вам это нравится? Прыгая и хлопая в ладоши: Нравится. Очень-очень.
А, к чертям, что за упадническое настроение?!
10. Клуб “Зеленая трубка”.
Где-то в полутысяче миль от острова на материке
— Гм… Разрешите присесть?
— Пожалуйста.
— Томас Факир, здравствуйте, — фигура номер один забила трубку, закурила.
— Пхон Тхо. Добрый вечер.
Фигура номер один закурила еще, поднесла чашу трубки к носу и мельком задумалась о происхождении такого странного имени. Корни его явно уходили либо в одну из стран третьего мира, либо в одну из стран Нового Света, при этом фигура более склонялась к индусам (хотя сам автор до сих пор больше не уверен… хм… чем уверен). Однако, поймав себя на мысли, что… хм… мысли слишком затянулись и заплутали, фигура вдумчиво посмотрела на потухшую трубку. Раскурила сызнова.
Затем указала на газету в руках второй фигуры (последняя как раз переворачивала листы этой газеты в то самое время, когда с трубкой первой фигуры случился неприятный инцидент) и спросила: “Вечерние новости?”
— Да, — фигура с газетой тоже курила трубку, и, надо заметить, недешевого порядка (и надо заметить, что посетителей здесь находилось еще человек десять, у некоторых стояли чашечки кофе, некоторые так же, как и Пхон Тхо, читали газету, и все они курили трубки (вишневые, вересковые, пенковые; других разновидностей, правда, не наблюдалось)), но руки фигуры были заняты газетой, поэтому трубка индуса (индейца? полинезийца? О, боже!) держалась исключительно зубами. Так вот, попробуйте представить себе, с какой дикцией и каким видом (об имени даже не будем) Пхон Тхо выговорил свою реплику, в данных обстоятельствах гениальную. Не менее чем.
— Вечерние новости… — задумчиво произнес Томас. — Пишут что-нибудь про остров? — спросил и выдохнул большое количество дыма.
— На стройке начали пропадать люди. Ходят слухи, что виной тому Ховер Федоров, — все так же, не вынимая трубки изо рта, отвечал Пхон Тхо.
— О… Ховер. Знаете, мне кажется, мы еще услышим об этом великом человеке, — выдох.
— Хм… — выдох.
— Дальше, дальше есть что-нибудь? — вдох.
— Да так, по мелочи. Островной хозяин недавно простудился. Дворецкий нашел в газете телефон какого-то шарлатана… — вдох.
— У них издается газета? — выдох, вдох.
— Да нет, — уже сложенные “Вечерние новости” Пхона Тхо — на столе, выдох, поднесение чашечки к носу, вдох, — газету завозят с материка.
— А-а, а я-то думал…
— Что ж…
Молчание.
В течение двух с половиной минут фигуры вычищали пепел из трубок. Затем встали.
— Что ж… Доброй ночи, Пхон.
— И вам, Томас, — кивнули головами, пожали руки, — доброй ночи.
Томас ушел, а Пхон Тхо уселся назад и продолжил листать газету.
11. Дворецкий
Дворецкий, по обычаю, проснувшись, приняв душ и перекусив недожаренные тосты, надел парадную униформу дворецкого и отправился обходить дом. Ему предстояло приготовить завтрак, вычистить полы, так как в доме из слуг больше никого не было, и постирать шторы, что откладывалось на потом уже не меньше недели. Дворецкий не пил спиртного, обладал приятной сединой и достаточным для седины возрастом, хотя бодрость духа и добродушие также присутствовали.
Вынося шторы на задний двор, где были расположены веревки для сушения стираных вещей (двор назывался задним просто для удобства: всегда можно было зайти с другой стороны острова и назвать его передним; дворы были идеально симметричны), дворецкий вспомнил, что сегодня должны приехать важные особы на прием в честь завершения строительства магистрали, и с этой мыслью он задумчиво вернулся на кухню, чтобы приготовить жареные яйца.
С жареными яйцами на тарелке, стаканом апельсинового сока и парой сандвичей — все это на прямоугольном серебряном подносе — дворецкий вышел из кухни в гостиную и направился на второй этаж в спальню хозяина. В дверь позвонили. Дворецкий ввиду седины, солидного возраста, но больше — глухоты не расслышал и продолжил было подниматься, как тут позвонили еще. Дворецкий поставил поднос на тумбочку у лестницы, подвинув вязаную салфетку и вазу с цветами, подошел к двери и открыл. На пороге стояла молодая девушка в красном вечернем платье, только что вышедшая из своей машины.
— Элеонора Мизер, здравствуйте.
— Здравствуйте, вы на прием? Проходите, я сейчас доложу о вашем приезде. Пожалуйста, — дворецкий показал на диван, взял поднос и поднялся по ступенькам.
Наверху дворецкий отложил поднос, достал ключи, открыл дверь в спальню, поставил поднос рядом с пустой кроватью, разделся, лег. Потянулся. Зевнул. Посмотрел на поднос. “Завтрак в постель, как мило, — выдохнул он, — со следующего месяца подниму зарплату дворецкому!” Съел яичницу, оделся в цветную рубашку и чудесный костюм цвета сливочного мороженого и с тостом в руке спустился вниз.
— А, Элеонора, добрый день, добрый день! Как ваша жизнь?
— Прекрасно, спасибо.
— Ну что ж, прекрасно так прекрасно, ничего не отнимешь, — и дворецкий причмокнул тостом. — Александр Свет к вашим услугам.
— Александр Свет?
— О, видите ли, Александр Свет сейчас в отъезде и не может принять гостей, так что чуть ранее он дал мне бумагу, удостоверяющую мою личность как Александр Свет с девяти часов утра до одиннадцати часов вечера. Так что так.
— О боже, Александр, по-моему, вы немного изменились. Постарели?
— Да, быть может, я веду слишком неправильный образ жизни.
— Столько новых морщин! Однако вам они идут как никому другому.
В дверь раздался звонок. Прошла минута. Еще один. Еще.
— Черт, снова этот дворецкий куда-то запропастился! — вознегодовал Александр Свет, направляясь к двери. “Не буду поднимать ему зарплату! Урежу вдвое!”
12. Клуб “Зеленая трубка”
— Здравствуйте, Пхон, — фигура, вошедшая в клуб с девушкой, села в ответ на приглашающий жест руки и закурила трубку, забитую заранее.
— Добрый вечер, Гера. Как вы поживаете?
— Спасибо, не жалуюсь: на Голгофу — без остановок. Да, кстати, познакомьтесь, Ассоль, — рука Геры Хмурова указала на девушку, — Пхон Тхо, — рука Геры Хмурого указала на Пхона Тхо.
— Приятно с вами познакомиться, — ответствовал Пхон, на что девушка кивнула головой, — однако же, встает вопрос, а какого черта здесь делает персонаж сказки Грина?
— Хм… Почему бы и нет?..
— Она не курит трубку!
— Зато… приятная девушка. Вы еще стоите, Ассоль? Садитесь, не смущайтесь. А вы, Пхон, я вижу, продолжаете читать желтую прессу? Вечерние новости? Пишут что-нибудь про остров? — на каждый из вопросов Пхон Тхо отвечал жестом головы. Искоса он посматривал на Ассоль. Ассоль искоса посматривала на дверь. Гера Хмуров искоса посматривал на чай и пирожное посередине стола.
— Они достроили магистраль. В честь этого события состоится грандиозное шествие миллиардеров. Злые языки окрестили это событие “самым пустым капризом высшего слоя общества”. Плюс парочка мелких статей про упавший корабль инопланетян и внебрачные увлечения хозяина острова.
— Да он же вдовец! — воскликнул Гера Хмуров. — Что за пакость, эта ваша бульварная газетенка!
— Было установлено, что Александр Свет снова женат, имеет двух детей в браке и одного вне, старшему уже двенадцать лет.
— Каким образом?!. Никогда не поверю в эту чушь!.. А что там было про корабль инопланетян?
— Пишут, именно из-за него задержалось строительство магистрали, он свалился в воду, перебив по пути несколько несущих тросов. Однако его до сих пор не могут найти.
— Пусть, когда-нибудь найдут… Но черт, Александр Свет женат! Какая чушь! Я заставлю их напечатать опровержение! Как люди это читают! — Гера Хмуров встал. — До свидания, Пхон, мне сейчас нужно успеть в редакцию.
— До завтра.
— Читайте опровержение в следующем выпуске! И да, Ассоль я оставляю с вами, будьте ее проводником, она же ничего не знает здесь! Но я спешу, осталось полчаса. Только проводите ее до дома, прошу!
Гера Хмуров пошел к выходу быстрым шагом, столкнулся по пути с фигурой Томаса Факира, поздоровался, попрощался и исчез за дверьми.
Томас Факир озадаченно подошел к столу Пхона Тхо и поздоровался с владельцем, искоса посматривая на Ассоль.
Пхон Тхо представил их друг другу.
“Какого черта здесь делает персонаж сказки Грина?” — подумал Томас, усаживаясь, чтобы закурить трубку.
13. Шествие миллиардеров
Так вот, шествие миллиардеров началось: в инвалидной коляске по подвесному пешеходному мосту с южной стороны вдоль магистрали, раскачивающемуся на ветру с амплитудой в пять метров. Еще пользуюсь коляской. Для конспирации, да и привык я к ней за это время.
Коляска была первой на старте, так как принадлежала самому богатому человеку на земле. Далее шли обыкновенные эксцентричные миллиардеры. Однако к полудню они неизвестно как вырвались вперед и исчезли за качающимся горизонтом. Попервоначалу над мостом даже летали вертолеты, но вскоре осели на острове и больше не появлялись. Некоторые, опять же, исчезли за горизонтом, вместе с миллиардерами, видимо, нанятые ими.
В принципе путь был прост: от одного фаст-фуда до другого по всему мосту с расстоянием между контрольными точками около пятнадцати километров. Сбоку иногда пролетали машины. И все — колесо коляски застряло в дырке среди досок. Пользуясь случаем, решил передохнуть и поспать. Показалось, кто-то зовет, обернулся и обнаружил, что сзади так же не видно ничего, кроме моста и океана.
Просыпаюсь. Я на мосту, он качается, коляска, все так же застрявшая колесом, от обыкновенных усилий не едет. Рывок привел к тому, что одним колесом она выехала, развернулась и свалилась в воду, выкинув меня по пути. Подтянул свесившиеся полтела на руках обратно. Лежу на спине, перевариваю ситуацию (конечно, не очень питательно, хотя все же лучше, чем ничего). Сбоку едут машины, но не видят меня, я лежу ниже дорожного ограничителя. С другого боку — вдали — непонятная чернота с частыми вспышками света. Смотрю на машины. Солнце.
Качает дай боже! Волны, в основном не доставая, плещутся внизу, но иногда одна из них окатывает целиком. Холодно. Цепляюсь руками за доски, канаты. Молнии бьют рядом, оглушают, а потом новая волна возникает впереди. Дождь льет, собственно, что ему еще делать в шторм. Ползу. На следующей остановке возьму новую коляску и обязательно посмотрю прогноз погоды. Проклятый шторм. Вижу, как в одном из просветов тонет ярко освещенный электрическими лампами корабль.
Одежда на третий день ползания износилась вконец. Но я упрямо ползу дальше. Шторм, несмотря на все его недостатки, все-таки сослужил хорошую службу, выплюнув некоторую часть рыбы из глубин прямо на дерево моста. Проблемы голода и обезвоживания решились естественным путем.
Проклятые пятнадцать километров. И солнце. О, солнце! После того, как чернота ушла, шпарит немерено. Пот льется с тела, оставляя за ним мокрый след, как от улитки. Но ничего, ползу. Интересно, остальные уже дошли? Если да, то куда?
Натыкаюсь на тело. Престарелый миллиардер с сединами, в дорогом костюме, тростью, зажатой в руке, лежит наискосок. Сердечный приступ. Спихиваю его вниз на корм акулам.
С чего я взял, что у того миллиардера был сердечный приступ? Думаю, думаю и ползу. Ха!
В воде подо мной плавают чьи-то рубашки. Одна красная, другая синяя, но в крови и тоже красная. Да, видимо, из-за этого пустого каприза высшего слоя общества количество миллиардеров сократится намного. Покромсают, так сказать, миллиардерский косяк. В кафе сказали, что половина дошедших бросила затею дойти пешком, из-за чего им были высланы вертолеты, я же упрямо ползу дальше.
Потому что вторая коляска также свалилась в океан.
К концу близится неделя.
14. Джек Блюм
Джек Блюм вел свою машину с семьей: женой, двумя дочерьми и сыном — в Сан-Франциско. Буря застала их в приятном кафе, попивающих каппучино. Они переждали день и продолжили путь.
Дверь очередного кафе на пути Джека Блюма открылась, в нее вошел сам Джек Блюм. Следом за ним вошли дети и жена. Дети сразу же принялись бегать по залу среди столов и стульев, они остановились, только найдя детскую комнату, увешанную портретами известных клоунов. Джек Блюм посмотрел на детей и заказал им три молочных коктейля с небольшой порцией картофеля фри. Себе он заказал крепкий капуччино, его жена выбрала двойной виски с содовой, выпила залпом и ушла спать в автомобиль.
Через окно кафе, как раз напротив места, где Джек Блюм употреблял кофейный напиток, были видны площадка для прогулок, лавочки с людьми и инвалидная коляска человека, глядящего на розового цвета закат. Джек Блюм покосился в сторону инвалидной коляски, затем — заката.
— Действительно, красиво, — сказал он и подсел к стойке, за которой трудилась девушка в смешном полосатом фартуке.
Дети Джека Блюма в это время разрисовывали с помощью картошки, обмоченной в коктейль, настенные лица клоунов.
Дорогая Минди, сказал Джек Блюм этой девушке, увидев на груди бэйджик с именем Минди, так вот, дорогая Минди, сказал Джек Блюм, и девушка оставила свои дела и посмотрела на него часто моргающими глазами.
— Что?
— Нет, нет, ничего, — ответствовал Джек Блюм. — Просто восторгаюсь красотой заката, которого уже не встретишь в городах, и ввиду восторжения все кажется прекрасным, — уловив подвох, но не поняв, какой именно, девушка остановила моргание.
— Что ж, если вы так восторгаетесь закатом и поскольку капуччино ваше кончилось, а вы все еще сидите у стойки, я могу предложить вам фирменный напиток нашего кафе. Ванильное небо!
— Не откажусь, — продолжал ответствовать Джек Блюм. — Однако не займете ли вы меня беседой, пока этот, я верю, прекрасный нектар будет готовиться? — Джек Блюм вопросил.
— Что ж, — говаривала девушка обычно в тех случаях, когда приходилось начинать мысль, — что ж, если вам будет приятно побеседовать, то я могу рассказать вам о посетителях кафе, о море, о проезжих и даже незашедших.
— Не будем о незашедших. Расскажите лучше о человеке в инвалидной коляске, видимо, это какого-то рода неопределенная личность, но определенно интересная, — любезная Минди и не менее дорогая, чем любезная, уже разлила приготовленный с неожиданной скоростью фирменный напиток в стакан.
— О, о нем трудно что-либо рассказать. Вы ведь знаете, в наших кафе существует связь, чтобы при несчастном случае можно было вызвать помощь, ну и мы постоянно говорим друг другу, какие люди заходят и выходят, что они делают, чем занимаются.
Джек Блюм сделал глоток и заинтересованное лицо.
— Вот и… этот человек, по виду оборванец и бродяга, — “Сам вижу, что по виду — бродяга”, — подумал Джек Блюм. “Не удивлюсь, если у него вши!” — подумала девушка за стойкой, — но у него есть деньги, вот он в каждом кафе заказывает инвалидную коляску и приходит в другое уже без нее, приходит, ест, заказывает коляску, расплачивается и сидит весь вечер, смотрит закат. В каждом кафе!
— Ванильное небо. Блестяще.
Джек Блюм и девушка посмотрели в окно и увидели, как к человеку — объекту обсуждения подошел другой, и они начали говорить друг с другом.
Джек Блюм посмотрел на детей.
— А ведь знаете, — начал он мечтательно, — этот бродяга и со мной тоже разговаривал. Он спросил, куда мы едем, я ответил: “В Сан-Франциско”. — “Зачем?” — спросил он, и я ответил: “Потому что надо уезжать. Там, где мы были, нам не нравилось”. — “Зачем, ведь вы вернетесь, как и все? Посмотрите, какое красивое небо”.
Вот такой был у нас разговор… Знаете, меня зовут Джек Блюм. До свидания.
Джек Блюм забрал детей из детской и удалился.
— Так вы все-таки вернетесь? — спросила вслед девушка.
— А как может случиться иначе? Ничто в этом мире не происходит так, как было задумано, — Джек Блюм улыбнулся. — До свидания.
Девушка у стойки была рада, что через некоторое время в ее кафе снова заглянет знакомое лицо, купит что-нибудь выпить, и неважно, как оно здесь окажется. Девушка будет ждать этой встречи, думать о ней, видеть ее во снах. Потому что здесь, на мосту, с ума сходит каждый! Ха-ха-ха! Ха-ха-ха! Ха-ха!
Тут в пустоте возникла дверь, и Александр Свет вошел в нее.
15. Клуб “Зеленая трубка”
Томас Факир закурил (как вы думаете, что? Трубку, ха-ха!). Пхон Тхо перевернул лист газеты, сопроводив данный поступок газетным шелестом, чем привлек к себе внимание. Томас Факир затянулся, немного подержал табачный дым внутри легких и выдохнул в воздух. Последовал вопрос.
— Вечерние новости, Пхон? — кивок головы послужил ответом. — Вы не изменяете себе, Пхон. По-моему, вы даже слишком консервативны.
— Зато у него всегда можно спросить новости с острова, — в разговор вмешался Гера Хмуров, проходивший мимо. День назад он таки заключил контракт с крупным издательством, чему был несказанно рад. Только что Гера отошел от стойки бара, закурил свою трубку и уже успел поругаться с неизвестным посредственным человеком. — Добрый вечер, Пхон. — Пхон Тхо кивнул головой, выпуская дымовое кольцо. — Томас, — Томас Факир встал и поклонился. Гера Хмуров поклонился в ответ и продолжил путь к выходу.
Томас Факир проводил его взглядом. Садясь обратно, он затянулся еще. Пхон Тхо перевернул лист газеты.
— Ладно вам, Пхон, расскажите что-нибудь об острове, а то мне кажется, что мы сидим в тишине и вокруг нас ничего не происходит. О, вон, смотрите, вошла Ассоль. Как быстро она здесь освоилась. О, да она не одна! Выгляните в окно, Пхон, наверняка у причала стоит корабль с красными парусами.
Пхон Тхо повернулся на кресле.
— Так и есть, — отрешенно ответил он и продолжил чтение газеты.
— Пхон, Пхон, что с вами? Отчего вы хмуры, как гриб, Пхон? Что могло так на вас подействовать?
— Александр Свет пропал без вести. Вот уже месяц на острове его заменяет дворецкий.
Гера Хмуров не сдержался и крикнул: “Александр Свет умер! Да здравствует Александр Свет!” — и поддержал сам себя аплодисментами.
Томас Факир затянулся. Пхон Тхо сложил вдвое газету и принялся вычищать трубку.
Ассоль, держа за руку принца, прошла вдоль столов, здороваясь со всеми, и уселась у стойки бара, по забавному совпадению, на место, где ранее сидел Гера Хмуров. Принц же уселся на место посредственного человека.
Пхон Тхо встал, попрощался с Факиром, положил газету под мышку и собрался уходить. Его никто не остановил.
За столиком рядом цитировали классиков. Сбоку доносились обрывки фраз слепого старика по поводу несметных сокровищ индейцев Сиу. У задней стены говорили о неуловимом Джо.
“Так вот, захожу я, значит, в салун, заказываю виски. Тут заходит этот, заказывает тройное и выпивает залпом. А бармен ему говорит: за счет заведения, а мне: четыре доллара тридцать шесть центов. Ну, я бармена и спрашиваю, а кто это был. А тот мне: неуловимый Джо. А я ему: а почему он такой неуловимый? А он мне: а его никто не ловит — он никому на хрен не нужен.
— О!
— А еще мы с ним как-то встретились в Швейцарии…
— О!”
Томас Факир думал о Пхоне Тхо. И все, кроме Ассоль, курили трубки. А Ассоль была просто приятной девушкой.
16. Увольнение в приступе ярости
Александр Свет зевнул, собирая шторы с веревок для сушки вещей на заднем дворе (двор назывался задним условно: всегда можно было зайти с другой стороны острова и назвать его передним; дворы были идеально симметричны), что дворецкий не делал уже месяц. За это время дворецкий сильно выбился из рук: днем не появлялся на рабочем месте, не соблюдал обязанностей по дому и вообще выбился из рук. И дела идут из рук вон плохо. Пора брать бразды правления в свои руки и принимать меры. Главное — только не опуститься до банальной ярости и держать себя в руках, мало ли какие причины побудили дворецкого на такое пренебрежение работой. В руках запуталась штора, Александр Свет безнадежно бросил ее и ударил ногой.
“Черт возьми, черт возьми! — цедил он сквозь зубы, идя в дом, чтобы заварить чай. — Проклятые шторы!”
Установив чайник на газовую плиту, он раскрыл газету и сел читать. Раздался звонок в дверь.
“Черт возьми!” Встал, сложил газету и пошел открывать. На время пути внезапно решил зазвонить телефон.
Подошел к телефону, договорился об очередном приеме, принял поздравления по какому-то поводу и направился к двери. Телефон зазвонил снова, но Александр Свет остался верным заданному направлению. У самой двери он понял, что звонить перестали.
— Нонсенс, — сказал он и направился к телефону. Перестал звонить телефон. Вновь зазвонила дверь. Подбежал к двери. Открыл. Говорили пятнадцать минут. Ошиблись домом.
— Абсурд. Как можно ошибиться домом на острове, где дом один?!
Зазвонил телефон. Александр Свет вспомнил о чайнике, но подошел к телефону, где ему, смеясь, рассказали о конфузе.
— Конфуз. Конечно, о чем еще рассказывать по телефону! Ну, взяли и рассказали о конфузе, дальше что?
Дальше позвонили дверной звонок и телефон одновременно. Свет пошел за кипящим чайником, споткнулся на лестнице и упал плашмя.
— Черт возьми! Я, в конце концов, парализован или как! — он подполз к стене и облокотился на нее. Вокруг звонили и кипели. Дворецкого не было.
— Увольняю! Увольняю к чертям!
Посмотрел на часы. Пробило одиннадцать. Дворецкий встал, отряхнулся, снял трубку телефона, открыл дверь и заварил чай. Затем спустился в свою комнату, собрал чемоданы и уехал, оставив угрюмую тишину.
В пути он все время смотрел на море.
17. Появление Александра Света
в клубе “Зеленая трубка”
Пхон Тхо, в свою очередь, шел к двери. На выходе он замешкался: все пальто, висевшие на вешалке, были одинаковы. Пхон Тхо растерянно смотрел на них, выбирая.
Мимо пробежал человек, в едином движении снявший с вешалки котелок и тросточку. Затем человек исчез в двери, откуда донесся возглас — посторонитесь! Пхон Тхо отвлекся от выбора, уже начинавшего доставлять ему удовольствие, сравнимое с удовольствием поедания горчицы. На пороге появился новый человек, небритый и потому заросший, в рваной одежде, еле переставляя ноги.
— Добрый вечер, — произнес Пхон Тхо в бесконечном смятении. — Вам помочь?
— Да, пожалуйста. Воды. Воды? Воды…
— Простите, что?
— Только не воды! У меня на нее аллергия.
— А у меня на нее — аллегория, — из-за дверей донесся очередной возглас.
— С недавних пор. На воду! Ха-ха-ха-ха! — продолжил речь вошедший небритый.
— По-моему, вы…
— Да нет, все в порядке. Уверен.
Пхон Тхо ввел человека внутрь и усадил за столом, где Томас Факир теперь вычищал трубку. Человек тут же начал набираться сил и приходить в себя, чему способствовало наличие на столе кружки с чаем и трех эклеров.
— Александр Свет! Это же Александр Свет! — кричали одни.
— Нет, не он, — говорили другие.
— Александр Свет, — представлялся сам человек.— Или нет… — тут же добавлял, начиная в себе сомневаться.
Собственно, в этот момент перед обществом клуба “Зеленая трубка” и встала необходимость появления персоны, могущей утвердить или опровергнуть догадки людей. И такая персона нашлась!
В дверь вбежал взволнованный Гера Хмуров. Отдышавшись, провозгласил:
— Господа! Там над входом зависла паровая летающая тарелка! — и выбежал снова. За ним выбежали все.
18. Исторический момент
— Господа, не верьте! Не верьте, господа, это провокация! — закричал кто-то из толпы и был тут же испепелен неизвестным оружием высшего разума.
Летательный аппарат, имеющий форму тарелки диаметром в десять метров с выпяченными наружу механизмами, как-то: шестерни, валы, паровыводящие трубы (все движется, при этом производит характерный стучащий звук, похожий на стук колес поезда), примостился над самым козырьком единственного входа в клуб. Выбежавшие люди оказались в точности под летательным аппаратом, и их хватило, чтобы, переформировавшись, создать кольцо вокруг.
— Мир вам! Живите и процветайте! — крикнул еще один, на что тарелка вновь применила неизвестное оружие высшего разума.
Те люди, у которых в руках находились трубки, затянулись.
— Кончайте клоунаду! Лучше скажите, кто вы, — народ расступился, и Пхон Тхо почувствовал себя незащищенным.
— Ховер. Ховер Федоров, — ответила летающая тарелка. — Федоров Ховер. Федоров. Да какая разница! Главное — это баранка в руках! — и засмеялась диким образом. Такой смех имел свойство убаюкивать, но все были слишком взволнованы, чтобы спать. Тарелка на невероятной скорости понеслась в сторону, затем резко сменила направление на обратное и вернулась. Те люди, у которых в руках находились трубки, затянулись.
Томас Факир рассмеялся со словами “Я знал! Я знал!” и тоже был испепелен. Примите мои соболезнования.
Тарелка опустилась чуть ниже, появилась лестница, дверь открылась, и изнутри вышел Ховер Федоров.
— Добрый вечер, — сказал он и испепелил еще пару человек.
— Но как?.. — вырвалось у Александра Света.
— Дистанционное управление, — ответил Федоров.
— Ах, Ховер, Ховер, вы все такой же. Создаете себе биографию, — Александр Свет пожал руку Федорову.
— Да-да-да, заходите, я покажу вам забавнейшие вещи.
Они зашли, лестница подтянулась, дверь закрылась. Улетая, тарелка выстрелила опять несколько раз наугад.
— Ах, Ховер, вы ведь теперь не просто маньяк, вы — межгалактический маньяк.
— Спасибо, — Ховер прошелся по капитанскому мостику и потрепал плечи бездыханным инопланетным пилотам, оставшимся на своих местах. — Корабль, правда, после крушения был совсем не к черту. Как видите, пришлось поработать. Да, я ведь автослесарь тринадцатого разряда… — Ховер покрутил в руках бритву. — Но как дела у вас, дорогой друг?
— Замечательно, — на секунду задумавшись, произнес Александр Свет.— Слушайте, Ховер, у меня к вам будет одна просьба, коли уж все так повернулось. Не высадите ли вы меня где-нибудь в Гималаях?
— Решили податься прочь? Да. Да-да-да. Хм. Почему нет? Гималаи — отличное место. А ведь где-то там живет снежный человек, — сказал Ховер Федоров, убирая бритву в карман. Он резко изменил направление полета и подмигнул бездыханным инопланетным пилотам. — Вот так, летим в Гималаи. Вы когда-нибудь могли такое представить? — на что пилоты отвечали молчанием.
19. Конец
— Сэр, вы курите мою трубку. Нужно понимать. Сэ-э-эр?!
Это был изощренный конец света.
На острове — никаких изменений. Рядом с магистралью пятеро рабочих в синих робах укладывают асфальт будущей автостоянки. Александр Свет подошел к ним, договорился о недолгой работе за соответствующую сумму и повел их за собой на задний двор через гостиную залу дома. Их никто не встретил, дворецкий исчез с вещами, никто ни за чем не следил, хотя из соседней залы и доносились музыка и речь. Видимо, приемы в этом доме проводились и без владельца. Зазвонил телефон. Александр Свет поднял трубку и на вопрос, есть ли здесь мисс Эллиот, позвал мисс Эллиот к телефону окриком в зал. Мисс Эллиот кивнула с места, и Александр Свет удалился в сторону. Выведя рабочих на задний двор, он объяснил им, что нужно делать, вернулся в гостиную и закурил трубку на бархатном диване бежевого цвета. Трубка курилась медленно, мисс Эллиот, в свою очередь, уже обсудив некоторую животрепещущую тему по придуманному Беллом аппарату, с довольным видом заняла прежнее положение на приеме у карточного стола с двумя пожилыми джентльменами, оставив дверь за собой приоткрытой, и Александр Свет окидывал взглядом мелькающих в щели людей. Одна дама узнала его, Александр Свет поднял брови, в тревоге ожидая разговора, но дама вскоре указала на пустой бокал. Он успокоился мыслью, что его приняли за дворецкого, спустился в погреб, вынес оттуда бутылку номерного шампанского и оказал даме услугу. Затем продолжил медленное курение. Музыку, пытавшуюся выбиться из-за дверей, теперь перебивали рабочие звуки с заднего двора. Александр Свет курил.
Видимо, прием начался не так давно, потому что запоздалые гости еще прибывали, звонили в дверь и пользовались великодушием курящего хозяина, тут же ускользая к музыке. На прием. После седьмого запоздалого гостя Александр Свет перестал запирать дверь. Он уже было вновь уселся на диван, когда с улицы донеслись характерные гудки, стуки, стрекот парового механизма. В шубе из шкуры гималайского снежного человека в дверь вошел Ховер Федоров и с невозмутимым лицом протянул руку, говоря:
— А вы как здесь оказались?! Я вот решил посмотреть, как на острове вашем идут дела. Вообще-то случайно сюда попал, — Александр Свет неловко пожал протянутую руку, вслед за этим Ховер провел той же рукой по белому меховому воротнику. — Вернулись? (Бернулли?!) Или случай сыграл с вами шутку?
— Видите ли, — ответил Александр Свет. — А, не важно… Вы-то как, дорогой Ховер?
— Да вот две недели выслеживал этого сорванца, все нервы мне истрепал. Бегает себе, бегает по горам. Я за ним, а он — в пещеру. Эх, зато составил карту гималайских пещер для международного общества картографов.
Ховер прервался: из залы в дамскую комнату вышла очередная дама. Ховер достал из кармана бритву, пожелал удачи и направился за ней.
Александр Свет докурил трубку, вычистил ее, поставил на полку (надо заметить, трубка у него была с подставкой) и удалился на задний двор.
Рабочие там уже закончили. Посередине между веревками с бельем, натянутыми вдоль стен, около прямоугольной ямы на деревянной трибуне стоял гроб. Александр Свет лег в него, сложил руки на груди и отдал команду рабочим.
— Ну что вы тянете?!
20. Закапывайте
Рабочие опустили гроб в яму и взялись за лопаты.
— Закапывайте! Закапывайте же!
Сверху посыпалась земля. Затем кто-то закричал. Затем закричали другие. Гроб подняли и отбросили в сторону. Александр Свет полежал там еще немного, открыл крышку и увидел, как по земле рабочие тащат сундук.
— Боже мой! Мы нашли клад, — говорили они, — клад!
Начали сбивать замок.
Александр Свет изобразил высшее недоумение, указывая на незакопанный гроб, жест сей остался без внимания, и Александр Свет махнул рукой и пошел курить на бежевый бархатный диван трубку с подставкой.
“Дорогие нимфеи вечернего сада! Вижусь с вами последний раз, ибо принял твердое решение быть закопанным. Пусть не все еще гладко на этом тернистом пути, но положительные сдвиги уже наблюдаются. Хоть эту свою задумку мне удастся исполнить. Видите ли, дорогие нимфеи, ничего не имея ни против вас, ни против самого факта жизни, скажу, что жизнь эта мне глубоко в тягость. И не потому, что мир вокруг причиняет боль, не потому, что вокруг слишком много несправедливости и неправильности. Но я слишком устал быть здесь. Надоело. Наскучило до жути. Я ведь ничего не могу, даже я. Эх, дорогие нимфеи, я бы подал иск на этот мир по статье └доведение до самоубийства“, и с моим положением в обществе удалось бы добиться ответа, но вряд ли это что-нибудь изменило бы. Скорее всего, мне назначат денежную компенсацию. А куда же мне деть эти деньги? Как и многие, я ничуть не благороден. Знаю, вам следует говорить правду — я оставил благородство далеко в прошлом, когда осознал, что благородные люди совсем беспомощны. А может быть, все, что у меня есть, досталось мне слишком легко. Или я просто самая большая сволочь на планете. И вследствие этого не понимаю всей ценности собственных приобретений… Черт, я не открыл ни одного благотворительного фонда… Бр-р-р, дорогие нимфеи вечернего сада… Бр-р-р”.
“Дорогой Александр Свет, мы не смеем оспаривать вашего решения. Но позвольте вам доложить: хоть вы и не самый положительный человек, вы все-таки и не самый худший. Оглядитесь вокруг, дорогой Александр Свет. Возможно, вам только станет больнее оттого, что существуют люди хуже вас. Но тем не менее это так. Вы говорите, что все досталось вам слишком легко. Весьма опрометчиво. Ибо другой человек, внезапно оказавшись на вашем месте, мог бы и не пережить произошедшего с вами. Вы говорите, что все вам наскучило. Однако, возможно, вы просто живете в скучном мире. Ибо в вашем мире все обречены на поражение. Мы не смеем оспаривать вашего решения, доверяясь вам в его правильности, и только имеем сообщить, что вскоре нам будет суждено расстаться, каждый год на зиму мы мигрируем к звездам. Но, зная вашу исполнительность в принятых решениях, говорим вам: └До встречи“ — и будем вас там ждать. Всегда ваши нимфеи вечернего сада”.
21. Конец ли?
А может, все — это совсем другой герой, желтый девятиэтажный дом в России, двухкомнатная квартира, включенный телевизор, разложенный диван. На диване — онемение души. Душа онемела!
Пытаясь расшевелить, подхожу к окну, в балконную дверь; и дальше, дальше фабрика слепых раскинулась красным кирпичным зданием сказочной архитектуры, окруженная забором с воротами, на которых специальный знак — “очки”. Все время к воротам подъезжают автомобили, сигналят и пропадают внутри. Через окно не заметно, но внутри на фабрике, облепив с обеих сторон конвейер, работают невидящие рабочие, делают невидимые для них вещи. Там они замкнуты, ограничены стенами, как и я — здесь.
Подхожу к окну. Кто-нибудь зовет меня в этот момент, но я не слышу. Все — это мысль, мысль снаружи: охваченная зелеными тополями, неудержимым солнцем, со скрипом качелей во дворе, с облаками вверху, небом необъятным. Пытаюсь вглядеться в мысль, отодвигаю штору, а штора опадает на место.
Опадает отодвинутая штора. Гм.
Спускается темнота. Надо, надо куда-нибудь уйти.
Прошел городской суд, кучу страховых компаний, местный УВД. Скамейка. Сел. Тридцать минут курил.
— Домой! — говорю сам себе и указую направление перстом.
И вот наконец возвращение из черной дыры, беспомощно освещенной уличными фонарями: еду в автобусе…
Еду пока в автобусе. Стою у самых дверей, иногда загораживая проход.
Заходит старушка. Кряхтит, долго готовится и наконец поднимается на ступеньку. Бросает в лицо резкое: “Могли бы и помочь!”
В лицо старушки: “Да, извините”, — и на выход. Она еще злобится, скалится, дышит в спину. Но осознает, что я вышел, и успокаивается.
А на улице — слякоть, чернота и зеленый огонек зажигалки. Задумчиво гаснет. Газ кончился. Ну и ладно.
Звезда, освещай теперь ты мне путь!
Наполеоновы войска уже выстроились и приготовились к бою. Кто же победит, Бонапарт или Пилат Понтийский, неизвестным образом вставший на место Юлия Цезаря в этой битве, если Наполеон за день объехал своих солдат с воодушевляющей речью?
Впрочем, все они испугаются лифта, и я продолжу путешествие вверх один. В космической кабине тишины и покоя.
Ыгым! В смысле растягистое гм!
Вхожу в дом. По пути не встретил никого, кроме бесполезного друга. Но полчаса с ним проговорили. На лестнице — мать. Дает сумку, несу.
— Все руки отваливаются! — восклицает она.
— Да сумка же не тяжелая.
— Посмотри на мои пальцы, — показывает красные распухшие пальцы со следами тонких ручек.
Лицо стараюсь держать подальше от ее носа. Поднимаемся в лифте. Я сжимаю в руке ключи, открывает она. Вхожу первым, даю сестре сумку и аккуратно, чтобы сигареты не вывалились, незаметно вешаю плащ на самый дальний крючок. В ванной пытаюсь почистить зубы, но только успеваю прополоскать. Руки, обработанные мылом, обрабатываю полотенцем. На кухне чай с оладьями. Пустовато. До жути. Бр-р-р…
Интересно, сколько можно смотреть в окно, так и не догадываясь, что оно представляет из себя нечто большее, чем блеклое зеркало?
22. Трепанация черепа
— Ха-ха-ха… — даже во сне — смеются. Как жаль!
На самом деле все так же лежу на кровати, смотрю телевизор. Новости. Снова что-то где-то взорвалось, даже и мне теперь смешно. Сон был глупый. Террористы просят переговоров с властями — еще смешнее! Ха-ха-ха!
Красные кирпичные здания. Их много. Они построены в ряд, и каждое здание в ряду имеет свой номер. Среди них — ровные дороги, синие люди поспешают туда-сюда, осевшая копоть. Газонокосильщик подстригает газон шумящим аппаратом, и получается: клочки зелени разлетаются в стороны с ревом. Смотрю на эту картину, на двор фабрики, на дверь с глазком и кнопкой для звонка. Однако газонокосильщик остановился, выключил аппарат и внимательно наблюдает в мою сторону. Бросаю ответный взгляд и делаю шаг. Из-за двери вновь слышен рев.
Нет, все нужно изменить, совсем по-другому, совсем по-другому, говорит память. Гамак качнуло ветром, сигаретный дым бросился в глаза, они заслезились. Инвалидное кресло заскрипело рядом. Сэр, собирается дождь, я прошу вас отправиться на веранду. Хорошо, сажайте меня. Только дайте почувствовать первые капли. Дождь разбивает песок. И песок вместе с водой стекает только что созданными ручьями. На веранде я пью кофе. И думаю о пустоте. Все должно измениться…
Бр-р-р… Мотаю головой. Я же здесь работаю. Какая, к черту, фабрика невидимых вещей! Какой, к черту, газонокосильщик, на улице — осень! Это завод по изготовлению фотополимерных флексоформ! Большая, изящная арка с дверьми из черного металла и золотыми львами по бокам. А рядом — в стеклянную дверь — вход для людей.
Звезды перекрестились с лазерными лучами модерновых прожекторов, перевернулись в воздухе и остались все теми же мелкими, добродушными и сияющими бляшками. Как монеты, они падали на землю, переворачивались, но всегда касались горизонта ребром или зависали по пути, так и не открыв точки зрения случая. Пляжи сменялись ледяными пустынями, Арктика цвела красно-сиреневыми маками, лишайниками и серыми степными оленями. Мысли чуть было выбегали на воздух, но тут же, простудившись, возвращались обратно, отогреваясь. Продолжалось долго.
23. И вот я снова дома
И никого, кроме меня. Лежу на кровати звездой. Звонок в дверь. Открываю.
— О, Александр, здравствуйте (да, там — Александр Свет).
— Доброе утро, Гера (да, я — Гера Хмуров).
— Проходите, проходите, тут бардак. Творческий, — говорю, зевая.
— Я принес вам подарок, — говорит он и ставит маленькую пальму в горшке на кухонный стол.
— Пальмы же не растут на пятидесятиметровой глубине.
— Чего? — в смысле, что вы сказали, я не расслышал.
В ответ апатично машу рукой, пусть делает, что хочет. А он делает мне предложение:
— У меня к вам предложение, Гера. Поедемте в лес, я покажу забавную штуку.
Мы едем в лес, и он показывает забавную штуку. Как обычно: яма, трибуна, на ней гроб, рядом лопата. Весьма забавно. Видимо, у него еще есть надежда. Снова апатично машу рукой и ухожу. Вслед он печально бросает:
— Тогда до завтра?
Наверняка когда-нибудь он все-таки найдет того, кто бы его закопал. Но я этим человеком не буду. Да и устал я после работы. А еще в больницу ехать.
— А как же ваш остров? — спрашиваю.
Летят птицы, наверное, к зиме. А может, обычный утренний облет птичьих владений.
Врачи сказали, что жить остается три дня. Я их поблагодарил от души и попросил справку о том, что жить остается три дня. Они ответили, что могут ее выдать, но для этого им нужна печать главврача, живущего на шестом этаже больницы. Поход по лестнице ничего не дал: лестничная дверь на шестом этаже оказалась закрыта, поэтому спустился обратно на знакомый первый, где кнопка вызова лифта была всего одна. Двух кнопок вызова (вниз-вверх) я странно пугаюсь.
Нажал, значит, эту кнопку и стал ждать.
Двери лифта открылись, вышли две старушки, судя по всему, тоже врачи. Три человека в серых рабочих робах и со стремянкой в руках остались внутри.
— Вам на какой? — спросили они.
— На шестой, — стеснительно ответил я и попятился.
— Так заходите же быстрее, нам лифт ремонтировать надо.
Я повиновался троице людей в серых рабочих робах и на шестом этаже, обернувшись, грустно наблюдал, как двери лифта закрывались за мной под их слова:
— Ну все, лифт больше не работает.
Из посетителей больничного дома на шестом никого не было, поэтому печать мне поставили быстро, только после пятнадцатиминутного разговора о домашних печеньях главврача с заведующим по хозяйственной и экономической частям. На мой вопрос, как же я могу выйти с этого этажа при неработающем лифте и запертой двери на лестницу, мне сказали, что дверь не заперта, однако я не умею ее открыть. Собственно, я вышел из кабинета главврача и уже пятнадцать минут дергал ручку этой чертовой двери, когда зав по хоз- и экономчастям в полной одежде, подобающей поздней осенней улице, так же направился к выходу. Отодвинув меня в сторону, зав раз дернул ручку и сразу побежал к главврачу. И все так удивились, так заохали, так забегали…
Сколько же времени они так охали и бегали, прежде чем позвонить на вахту и узнать, что вахтер просто забыл с утра открыть лестничную дверь и довольно любит извиняться по несколько раз. Я все это время сидел на диване и в конце концов ушел первым, как только услышал поворот ключа в замке.
И вот я снова дома, снова опадающая штора, снова оладьи (оладушки, бублички!), снова прогулки в никуда, мать с сумкой и сигареты в плаще на дальнем крючке.
Ощущение чуда? Вокруг лежат кубы разноцветных снов, с дождями, рассветами, фигурами в синюю штриховку. Но это все пусто, это все придумано на заводе, упаковано и продается. Где ощущение чуда в этих снах? Вдруг воспоминание. Оно — смотрит. И от него — ощущение нездешней красоты, бросающее в дрожь. Потом, конечно, приходит осознание, что все было не то и не так. Придумываешь, приукрашиваешь и, оказывается, действительно узнаешь каждую деталь, но узнаешь по-другому. И главное в них не сам образ, форма, вид, а ощущение, с которым эта деталь вошла в память, усилилась стократно и стала мечтой. Если есть мечты — значит, есть надежда.
“Он исчезает! Он исчезает! — слова, возникающие в памяти. — Он исчезает!..”
Помню, как они ничем не кончились, помню, как куб распался на осколки, растерялся и из осколков начали вставать фигуры. Но нет. Помню только ощущение, что вот-вот начнут вставать фигуры, и, если покопаться в голове, помню, как никто не встал. Было ли это?
Гамак раскачивается из стороны в сторону, словно я на нем еще лежу, и действительно я лежу на нем не в силах пошевелиться.
Замечаю фигуру вдалеке, с инвалидной коляской та движется в мою сторону. Впереди море переливается на розовом солнце, цепь воспоминаний усиливается, разрушается на осколки, из них собирается куб, включающий меня. Управляющий фабрики восторженно вскрикивает, тянет руки к невидимому геометрическому предмету. Но мне удается сбежать: исчезаю в трещине под волной, и волна тут же захлестывает ее.
Среди львов, среди тигров, необъятных статуй из черного шершавого камня, среди зеркал с запертыми отражениями того, чего не было, все цветное, красное, желтое, синее. Трещины нарождаются, картины осыпаются по ним, трещины преследуют мой бег. По эскалатору в желтую залу, там падаю на пол. Плачу, потому что не знаю, что еще могу видеть, кроме слез. Просто устал, смертельно устал, и очень хочется спать.
И во сне стройный ветер свистит, раскачивая тело из стороны в сторону, шумит море, и шелестят пальмовые листы, прогоняя далекую фигуру. Фигура понимает и уходит.
Последнее видение слипающихся глаз: чье-то сердце вместо лампы на потолке светит красным. Эх, дорогие нимфеи, я надеялся на ваш ответ, а вы, однако же, оказались такими пустозвонами…
Ничего не стал, не стал бы менять в эти три дня. Если б хотел, сделал это раньше. При жизни (и обязательно, обязательно, слышите, большой памятник в Рязани, рядом с Есениным, и надпись на нем: “Этот город никогда не посещал”). Единственное, так это то, что при встрече с друзьями теперь предупреждаю их о скором расставании.
Да и на работе всех предупредил. Заранее. Ухожу в бессрочный отпуск.
Прошло два дня.
Видимо, Александр Свет нашел нужного человека. Вчера встретился со мной и передал авиабилет на сегодняшний вечер и бумагу, удостоверяющую мою личность как Александр Свет.
Бедняга, он не знает о моей болезни и не узнает уже никогда. Он будет закопан. А я не стал его удручать последним для него прекрасным вечером.
Но постойте, это же я автор! Я придумал все: придумал Александра Света, придумал остров, да и врачи про смертельную болезнь не говорили ровным счетом ничего. Да, это все придумано мной! Это все не существует. Ха-ха!
Затягиваюсь дымом сигареты…
Подходит стюардесса и говорит, что на борту курить запрещено.
А я сижу у окна, смотрю с самолета вниз, пытаясь углядеть там очертания острова, на нем наверняка происходят сейчас приготовления к какому-нибудь приему. И думаю, умру я все-таки раньше того, как самолет приземлится, или немногим позже. И увижу ли все-таки свой теперь остров.
Но, оборачиваясь, наблюдаю, как люди кругом меня встают и уходят, потом снова наблюдаю их в иллюминатор.
Они решили уйти. И ушли.
Зеленые пальмы, серые человечки и иже с ними. Хмурая осень явилась превосходной весной и, как обычно, пропала летом. А потом начались перелеты. Птицы каркали, ревели по-медвежьи, падали и разбивались.
И никто не мог с этим ничего поделать.
27. Выдержки из “Вечерних новостей”
“Вечерние новости” от 26.07: Хочется верить, что Александр Свет еще жив. Самый богатый человек на земле пропал неизвестным образом. Ведутся активные поиски. Любому, кто обладает какой-нибудь информацией по этому вопросу, международный фонд выплатит вознаграждение.
“Вечерние новости” от 27.07: Интервью: Шестидесятилетний слесарь с тремя высшими образованиями собирает металлодетектор для поиска кладов.
“Вечерние новости” от 29.07: Шестидесятилетний слесарь с тремя высшими образованиями раскапывает заживо погребенного Александра Света и получает вознаграждение! Как последнему удалось столько времени прожить под землей, остается загадкой. Удачливый кладоискатель отвечает на вопросы читателей.
“Вечерние новости” от 02.08: Научные новости. Дуэль академиков: Титаник в который раз потопил Айсберга.
“Вечерние новости” от 15.09: Самая дорогая сделка современности: Александр Свет продает остров, покупатель желает остаться неизвестным.
“Вечерние новости” от 16.09: Так может повезти и вам: шестидесятилетний слесарь с тремя высшими образованиями находит сокровища Генри Моргана общей ценностью двадцать миллионов американских долларов.
“Вечерние новости” от 11.11: Новый сосед Туманного Альбиона — Александр Свет покупает остров в атлантическом океане.
“Вечерние новости” от 32.13: Продолжается воплощение проекта трансконтинентальной магистрали. Теперь — через Атлантику!
Весна 2006 года — ноябрь 2007-го